Глава VII. Теперь, когда последние 12 лет все расставили по своим местам и давно уже ясно, кто есть кто, когда сам Горбачев со своими подельниками признался

«ИХ БЫЛО МАЛО, ИХ НЕ ПОДДЕРЖАЛИ...»

Теперь, когда последние 12 лет все расставили по своим местам и давно уже ясно, кто есть кто, когда сам Горбачев со своими подельниками признался, что делом всей его жизни было разрушить коммунизм, люди уже иначе оценивают те события. Но тогда Горбачев как президент СССР все еще олицетворял единую нашу страну. Его бездействие поражало и возмущало, а он уговаривал: «Не надо драматизировать».

23 июля 1991 г. «Советская Россия» публикует знаменитое «Слово к народу», которое подписали Юрий Бондарев, Юрий Блохин, Валентин Варенников, Эдуард Володин, Борис Громов, Геннадий Зюганов, Людмила Зыкина, Вячеслав Клыков, Александр Проханов, Валентин Распутин, Василий Стародубцев, Александр Тизяков. В каждой строке чувствовалось эмоциональное, экспрессивное, с налетом мистики и велеречивости перо Проханова. И не случайно именно к нему, координатору народно-патриотического движения, обратилась тогда «Независимая газета» за разъяснениями. «Авторы «Слова к народу» готовят программы действий» – под таким заголовком было опубликовано 15 августа 1991 года интервью А.Проханова в этой газете.

«– Вначале было «Слово». Чья идея была обратиться к народу с призывом создать общенародное движение?» – спросила его корреспондент Наталья Городецкая. Вот что ответил Проханов:

«– Это не идея. Патриотическое движение – реальность, оно существует уже много лет. Но оно очень пестро по формам, по идеям. Была необходимость скоординировать движение. В прошлом году мы провели конференцию патриотических сил. (Конференция была организована ЦК КП РСФСР – Н.Г.) Она проходила в Доме Союзов, в Мраморном зале. Там были марксисты-ленинцы, марксисты-сталинцы, члены РКП, социал-демократические русские либералы, профашистские организации крайнего толка, писатели, художники, представители армии, крупных промышленников, монархисты, язычники. Нам удалось достичь компромисса, сошлись все на лозунге «Единая и неделимая», то есть целостность России, примат государственных интересов над партийными, личностными. Сегодняшнее заявление – просто развитие, еще одна фаза, тоже промежуточная. Процесс получил новый стимул, потому что грядет катастрофа. Возбудились, по существу, все слои общества. Разваливается государство, вся индустриальная цивилизация. В коллективах – брожение. Осенью ожидаются крупные волнения. Крупные промышленники, которые все уже несколько лет находятся в состоянии крайней тревоги, сказали: «Сейчас или никогда». («НГ» 15.08.91.)

Несколько лет спустя Проханов поделится в «Советской России» своими воспоминаниями о том, как рождался этот документ, который через месяц после публикации назовут «манифестом ГКЧП».

«Вскоре после знакомства Зюганов пришел ко мне, в редакцию «Дня» на Цветной бульвар, в еще не разгромленный «переворотчиками» кабинет, не затоптанный

боевиками Лужкова, ворвавшимися в редакцию октябрьским утром 1993-го, и мы уселись за большой стол, на котором стояла банка с первыми полевыми цветами. Он спросил меня, не считаю ли я необходимым подготовить воззвание, в котором известные стране патриоты обратятся к народу, призовут его к сплочению под угрозой беды. А беда, сказал он, почти немц^уема. Партия распадается, государство раскалывается. Горбачев уничтожает страну, и обвал неизбежен.

Из этого разговора через несколько дней возникло «Слово к народу», и Зюганов все за тем же большим столом читал исписанный мною листок.

Это была исключительная, несвойственная партии попытка обратиться к народу через голову генсека, апеллировать напрямую к растревоженным, лишенным ориентиров людям. Это чем-то напоминало сталинское: «Братья и сестры», – когда уповать было больше не на что – ни на КГБ, ни на партийные деньги, ни на мистику власти, а только на «братьев и сестер», которых ожидало впереди великое горе – потеря страны. Эта самодеятельность не увенчалась успехом, не подкрепилась ГКЧП, тем не менее она показала, что в КПСС уже существует две партии – одна народная, готовая с остальными патриотами сражаться за Родину, а другая Олигархическая, открывшая крепостные ворота врагу. Зюганов, еще не подозревая о своей будущей роли, действовал как «народный партиец», подготовленный к этому всем своим складом». (Цитирую по книге «Г.А.Зюганов и о Г.А.Зюганове», Пермь, 1995 г., стр. 296)

Проханов, конечно, слишком героизирует Зюганова, говоря, что он де «через голову генсека», «напрямую к народу» и т.д. Дело в том, что тогда время от времени готовились различные обращения, которые подписывали известные, наиболее уважаемые люди – была такая практика. И организация таких обращений входила в обязанность идеологических отделов. Зюганов же был секретарем ЦК КП РСФСР по идеологии, и ему не надо было спрашивать разрешения у Горбачева. Так что никакого геройства Зюганова здесь нет. Ему поручили – он нашел исполнителя в лице Проханова. Правда, два подписанта – Громов и Зыкина – позднее отказались от своей подписи. Геннадий Андреевич тут явно недоработал. Но, повторяю, текст обращения был сильный. Оно начиналось на тревожной ноте:

Дорогие россияне! Граждане СССР! Соотечественники!

Случилось огромное небывалое горе. Родина, страна наша, государство великое, данное нам в сбережение историей, природой, славными предками, ломаются, погружаются во тьму и небытие. И эта погибель происходит при нашем молчании, попустительстве и согласии. Неужели окаменели наши сердца и души и нет ни в ком из нас мощи, отваги, любви к Отечеству, что двигала нашими дедами и отцами, положившими жизнь за Родину на полях брани и в мрачных застенках, в великих трудах и борениях, сложившими из молитв, тягот и откровений державу, для коих Родина, государство были высшими святынями жизни?

Что с нами сделалось, братья? Почему лукавые и велеречивые властители, умные и хитрые отступники, жадные и богатые стяжатели, издеваясь над нами, глумясь над нашими верованиями, пользуясь нашей наивностью захватили власть, растаскивают богатства, отнимают у народа дома, заводы и земли, Режут на части страну, ссорят нас и морочат, отлучают от прошлого, отстраняют от будущего – обрекают на жалкое прозябание в рабстве и подчинении у всесильных соседей?»

После обрисовки катастрофического положения, в котором оказались страна и общество, шел прямой призыв к борьбе:

«Очнемся, опомнимся, встанем и стар, и млад за страну. Скажем «Нет!» – губителям и захватчикам. Положим предел нашему отступлению на последнем рубеже сопротивления.

Мы начинаем всенародное движение, призывая в наши ряды тех, кто распознал страшную напасть, случившуюся со страной.

Мы зовем к себе рабочий люд, которому нынешние фарисеи обещали изобилие и заработки, а теперь изгоняют с заводов и шахт, обрекают на голод, бес – ^ правив, на унылое стояние в очередях за пособием, ломтем хлеба, за милостыней богачей и хозяев.

Мы зовем к себе трудолюбивых крестьян, измотанных невежественной властью...

Мы взываем к инженерам...

Мы взываем к ученым...

Мы устремляем свой голос к Армии...

Мы устремляем свой голос к художникам и писателям...

Мы обращаемся к православной церкви...

Мы обращаемся к мусульманам, буддистам, протестантам, верующим всех направлений...

Мы обращаемся к партиям, большим и малым, к либералам и монархистам, к централистам и земцам, к певцам национальной идеи...»

В общем, в обращении был охвачен весь спектр общества, в том числе молодежь – «наша надежда и цвет» и старики – «наша мудрость и гордость».

«Слово к народу» наделало много шуму. В демлагере начался переполох. Вся его пресса открыла по подписантам «огонь».

На 20-е августа Горбачев назначил подписание нового Союзного договора, текст которого стране был неизвестен, не обсуждался Верховным Советом СССР. Только 15 августа благодаря сделанной главой союзного правительства Валентином Павловым утечке Союзный договор был опубликован в ряде газет. Стало ясно, что фактически он ставил крест на Советском Союзе в существовавших границах, потому что подписывать такой договор собирались всего шесть из пятнадцати республик. 19 августа в 6 часов утра по радио были переданы сообщение о создании ГКЧП и его документы. В Обращении к советскому народу было честно и откровенно сказано, в каком состоянии находится страна и какая опасность ей грозит. Сказано и о мерах, которые намерен предпринять ГКЧП:

«Мы намерены незамедлительно восстановить законность и правопорядок, положить конец кровопролитию, объявить беспощадную войну уголовному миру, искоренять позорные явления, дискредитирующие наше общество. Мы очистим улицы наших городов от преступных элементов, положим конец произволу расхитителей народного добра».

«Государственный комитет по чрезвычайному положению в СССР полностью отдает себе отчет в глубине поразившего нашу страну кризиса, он принимает на себя ответственность за судьбу Родины и преисполнен решимости принять самые серьезные меры по скорейшему выводу государства и общества из кризиса». («Советская Россия», № 162, 20 августа 1991 г.)

В 16 пунктах Постановления № 1 ГКЧП в СССР была изложена программа конкретных неотложных и первоочередных действий по наведению в стране конституционного порядка. Приведу лишь один – 11-й:

«Кабинету министров СССР в недельный срок осуществить инвентаризацию всех наличных ресурсов продовольствия и промышленных товаров первой необходимости, доложить народу, чем располагает страна, взять под строжайший контроль их сохранность и распределение.

Отменить любые ограничения, препятствующие перемещению по территории СССР продовольствия и товаров народного потребления, а также материальных ресурсов для их производства, жестко контролировать соблюдение такого порядка.

Особое внимание уделить первоочередному снабжению дошкольных детских учреждений, детских домов, школ, средних специальных и высших учебных заведений, больниц, а также пенсионеров и инвалидов.

В недельный срок внести предложения об упорядочении, замораживании и снижении цен на отдельные виды промышленных и продовольственных товаров, в первую очередь для детей, услуги населению и общественное питание, а также повышении заработной платы, пенсий, пособий и выплат компенсаций различным категориям граждан».

Четкая и ясная программа Советского руководства – а в ГКЧП входили все высшие руководители страны, кроме отсиживавшегося в Форосе Горбачева, – всколыхнула страну, вызвала страх и вой у ельцинистов, но посеяла j надежду в сердцах миллионов людей – надежду на то, что страна выстоит, не будет сдана дорвавшимся до власти хищникам и вернется к социализму. Я тогда работала в «Советской России» и могу засвидетельствовать: в кабинетах не умолкали телефоны – к нам звонили отовсюду, выражали поддержку ГКЧП. В те три дня мы получили мешки писем и телеграмм со словами горячего одобрения и страстного желания, чтобы снова вернулась родная Советская власть, заботящаяся о благе народе и процветании страны, а не о кучке новоявленных миллионеров.

Но, как мы знаем, надежды эти не сбылись, ГКЧП потерпел поражение. Почему? Почему 19-миллионная КПСС не смогла воспрепятствовать буржуазному контрреволюционному перевороту, осуществленному в те дни клиой Ельцина?

Выше сказано, что фактически единой КПСС к тому времени уже не было. Две платформы – Демократическая и Марксистская, Движение коммунистической инициативы, КП РСФСР, Демократическая партия коммунистов России расчленили единый организм, внутрипартийная борьба запутала рядовых (коммунистов, подорвала единство партийных рядов. Свой черный вклад внесли отмена шестой статьи Конституции и указ Ельцина о департизации. Курс Горбачева на рыночную экономику, однозначно поддержанный КП РСФСР, вызвал неприятие у большинства народа, подорвал веру в партию. Все это так. Но было еще и предательство со стороны «вождей» КП РСФСР и КПСС. |Они не только не поддержали ГКЧП, они бездействовали.

Из всего высшего руководства партии только Олег Шенин, являвшийся всего год секретарем ЦК и членом Политбюро ЦК КПСС, в первый же день [тправил следующую шифротелеграмму:

Секретно

Первым секретарям ЦК компартий союзных республик, рескомов, крайкомов, обкомов партии.

В связи с введением чрезвычайного положения примите меры по участию коммунистов в содействии Государственному Комитету по чрезвычайному положению в

СССР.

В практической деятельности руководствоваться Конституцией Союза ССР. О пленуме ЦК и других мероприятиях сообщим дополнительно.

№ 11б/Ц Секретариат ЦК КПСС

Отпечатано в 1 экз. в 12 час. 05 мин. 19 августа 1991 г.

Все остальные члены Политбюро струсили и пальцем не пошевелили, чтобы спасти Советский Союз. 22 августа 1991 года в газетах было опубликовано совсем другое Заявление Секретариата ЦК КПСС, в котором Шенин участия не принимал. Этот высокий орган отмежевался от участия в так называемом «государственном перевороте» и заявил, что «считает недопустимым использование временных чрезвычайных полномочий для установления авторитарного режима, создания антиконституционных органов власти, попыток использования силы».

Первый секретарь ЦК КП РСФСР Валентин Купцов, по многочисленным свидетельствам, в эти дни «вел консультации» с Борисом Ельциным. И не потому ли его вовремя «катапультировали» в кресло лидера партии, что его предшественник Иван Кузьмич Полозков все же иной раз высказывал крамольные мысли? Например, в докладе на ноябрьском Пленуме ЦК КП РСФСР он сказал:

«На местах зреет идея создания общественных комитетов спасения и защиты социализма. Они бы могли объединить всех людей, настроенных подлинно патриотически и мыслящих по-государственному, отражающих интересы народа». («Советская Россия», № 264, 17 ноября 1990 г.)

«Или, наконец, вопли по поводу комитетов национального спасения. Почему вдруг их создание может быть антиконституционным? А каким образом была образована «Демократическая Россия»? Другие общественные организации? Разве не на основе инициативы группы людей? Тогда, если быть последовательными, давайте и их считать незаконными», – так ставит он вопрос в выступлении на встрече с партийным активом московского завода «Динамо» 4 февраля 1991 года. («Советская Россия», № 25, 5 февраля 1991 г.)

А, может, сценаристы истинного «переворота» заранее позаботились о расстановке нужных людей в нужных местах?

А что же главный идеолог этой партии Геннадий Андреевич Зюганов?

Надо сказать, что А.Проханов, желая возвысить своего коллегу по «Слову к народу», малость перестарался. Сравнивать «Слово к народу» с обращением Сталина к народу 3 июля 1941 года – все равно, что Зюганова поставить в один ряд с великим вождем советского народа. Это немыслимо, бестактно и кощунственно. После обращения Сталина вся страна была поднята на отпор врагу, вся страна работала на победу так же самоотверженно, как сражались

на всех фронтах солдаты Великой Отечественной. После обращения Сталина последовали ДЕЛО, РАБОТА, БОРЬБА, и всем этим бессменно руководил Сталин, мобилизуя и направляя своей железной волей всю огромную страну на бой за Родину, за свободу.

Зюганов же, организовав и подписав «Слово к народу», которое заканчивалось проникновенными словами: «Россия, единственная, ненаглядная! – Она взывает о помощи», – преспокойно уехал в отпуск, чего не скрывает и он сам.

«19 августа застало меня, как и многих, далеко от Москвы. Я был на отдыхе на Северном Кавказе. Правда, отдыхом мое пребывание там можно было назвать лишь условно. Я много работал, читал, писал, готовил документы, но спасения от тревожных мыслей не находил ни в чем.

В то утро, как обычно, в 6 часов утра вышел на пробежку. Бегу, а навстречу мне знакомый министр. «Геннадий, ты знаешь – переворот!» «Где? – спрашиваю – Опять в Латинской Америке?» – «Нет, у нас».

Пошли мы тотчас в Москву звонить. Дозвонились в российский парламент. И я тогда страшно удивился, что там не были отключены телефоны. Наверное, в той же Латинской Америке любой сержант знает: первое, что надо сделать, это отключить связь.

Как я пережил эти дни – теперь вспоминать не хочется... Юдольные дни... Безвременье...», – вспоминает он в книге «Верность». (Г.Зюганов. «Верность», М., «Молодая гвардия», 2003 г., стр. 154.)

На самом деле «юдольные дни» Зюганов провел не так уж плохо. Когда, возможно, вдохновленное «Словом к народу», руководство СССР создало Государственный Комитет по чрезвычайному положению, Зюганов преспокойно нежился на лоне кавказской природы, по свидетельству одного из отдыхающих, с удовольствием играл в волейбол и в те три августовских дня, когда надо было поднимать Россию, и не подумал вернуться в Москву. Как сделал это маршал Советского Союза Сергей Федорович Ахромеев, который вернулся из Сочи в Москву, чтобы помочь ГКЧП и погибнуть вместе с ним. Или как сделал это рабочий-экскаваторщик Константин Николаев, который, вернувшись в Москву, сразу же стал обзванивать членов ЦК КПСС, чтобы собрать экстренный Пленум и наметить программу действий.

Нет, Зюганов продолжал «заслуженный трудовой отпуск» согласно курортной путевке. Позвав войско в атаку, бросил его и залег в кусты. Он дезертировал с поля боя, и основания говорить так дают его собственные слова о том, что он, один из немногих в ЦК КПСС, был допущен к «Особой папке», обладал колоссальной информацией. Да вот и Проханов вспоминает: «А беда, сказал он (Зюганов – Н.Г.), почти неминуема. Партия распадается, государство раскалывается, Горбачев уничтожает страну, и обвал неизбежен». Значит, знал обо всем и сбежал с поля боя, даже не ввязавшись в него.

Однако десять лет спустя, в интервью газете «Правда» по случаю печального юбилея ГКЧП Зюганов, не моргнув глазом, сказал: «Самое трагичное, что страну предали и продали свои вожди....мы смогли выступить 23 июля 1991-го со «Словом к народу». 12 человек его подписали, кроме двоих невы-Державших, мы и поныне вместе воюем. Но тогда многие его не услышали. Кто загорал, кто грибы собирал, кто трудился на своих шести сотках, кто путешествовал». («Правда», № 91, 16 августа 2001 г.)

Зюганов «забыл» упомянуть, что сам-то он тоже был в числе «загоравших». Отвечая на вопрос – «Что же так расслабились в лето 91-го?» – он сказал: «Тревога была, нарастающую опасность чувствовали. Говорили об этом на пленумах, в курилках. Но не было внутренней отмобилизованности. Не понимали, насколько страшна опасность. Наверное, это было похоже на лето 1941-го. Когда «вдруг, неожиданно» фашизм обрушил на нас свои армады...»

«Вы сказали: предали вожди. А народ ни при чем?» – был задан лидеру КПРФ вопрос. «Войну против СССР готовили сразу, после Парада Победы. Противник хорошо изучил характер нашего народа, который чаще всего проявляет свои лучшие качества в экстремальных ситуациях. А тогда было летнее расслабление...», – ответил он. «Но и ЦК КПСС и КП РСФСР, штабы наши, действовали неуверенно»... На эту реплику журналиста Зюганов сказал: «Были издержки. Все-таки партия привыкла действовать, получив команду сверху».

Команда «сверху» была – член Политбюро, секретарь ЦК КПСС Олег Шенин отправил известную шифротелеграмму с указанием ГКЧП поддержать. Корреспондент «Правды», вскоре ставшая кондидатом члены ЦК КПРФ, о ней не упоминает, видимо, заботясь о том, чтобы Зюганов окончательно не потерял лица. Но и он, и другие секретари ЦК КП РСФСР и КПСС, кроме Шенина, Рубикса и Бурокявичюса, потеряли его тогда, в три роковых августовских дня 91-го.

Все события разворачивались быстро, в течение трех дней. В союзных республиках еще толком не успели понять, что случилось. Главное действие происходило в Москве, в России, и в первую очередь российские коммунисты были обязаны выступить на защиту конституционного строя, поддержать ГКЧП. Но 10-миллионный отряд Компартии РСФСР отсиделся в окопах, так и не дождавшись сигнала командиров «В атаку!». Ни Купцов, ни Зюганов, ни другие секретари российского ЦК пальцем не шевельнули, чтобы спасти страну.

Зато впоследствии, а некоторые из теперешних соратников Зюганова – сразу, стали открещиваться и, как только могут, «поливать» ГКЧП, дабы их не заподозрили в связях с теми, кто хотел спасти страну. В этом плане особенно выделяются откровения Анатолия Лукьянова, который в 1991 году занимал пост Председателя Верховного Совета СССР, а ныне он – член ЦК КПРФ, депутат Государственной Думы РФ, ближайший сподвижник Зюганова. Думаю, что широкому читателю это интервью неизвестно, оно было опубликовано 29 августа 1991 года в «Независимой газете» и представляет сегодня огромный интерес. Примечательно, что это интервью оппозиция не вспоминала потом ни разу, да и понятно, почему. А.Лукьянов был арестован и тоже помещен в «Матросскую тишину». Поэтому ему сочувствовали, он, как и члены ГКЧП, стал в глазах народа героем. Однако для объективного освещения происходившего в те дни, обратиться к интервью необходимо. Сначала я хотела процитировать лишь отдельные фрагменты, но при сокращении терялись нюансы, ценные для понимания тех событий и атмосферы. Поэтому приведу интервью полностью.

«С ЭТИМИ ЛЮДЬМИ МЕНЯ СВЯЗЫВАЛИ ТОЛЬКО ТРИ ДНЯ»

Анатолий Лукьянов в беседе с Андрей Карауловым. Беседа состоялась в ночь с 27 на 28 августа.

Переворот

Анатолий Лукьянов. – Вы понимаете, что находитесь в кабинете будущего заключенного?

Андрей Караулов. – Так не надо делать путча, Анатолий Иванович!

– Для вас встречаться с заключенным, это своего рода хобби, я знаю.

– Ну не совсем. Значит, дело движется к Нижнему Тагилу?

– Я не знаю, куда оно движется, но вы разговариваете со мной на следующий день после того, как Верховный Совет получил мое заявление об отставке. Я в нем прямо говорю, что все обвинения, которые сейчас выдвигаются (я с ними категорически не согласен), не дают мне возможности исполнять свои обязанности. После таких обвинений трудно что-то доказывать. Трудно вообще быть услышанным. Я – человек достаточно опытный, я знаю, чем кончается такой общественный ажиотаж. Если он не будет сейчас же преодолен, я думаю, что участь моя предрешена. Но сдаваться я не собираюсь. Понимаете, я честный человек, и я не хочу уходить из этой жизни непонятым людьми, хотя и знаю наперед, что все будет страшно сложно...

Вчера на сессии Верховного Совета мы сидели рядом с писателем Даниилом Граниным, и он тихо спросил меня: «Зачем вы присутствуете на этом заседании, Анатолий Иванович, зачем вы слушаете все эти эпитеты... серый кардинал, преступник, Понтий Пилат и т.д.? Он вспомнил, что Михаил Зощенко, который вот так выслушивал все, в конце концов от этого погиб. Я ответил: каждый честный человек должен уметь смотреть правде в глаза. Все три года моей работы здесь я слушал и старался понять депутатов. Это видели все, так и здесь, на моей последней сессии; – но я хочу сейчас честно сказать вам, что я делал все от меня зависящее, чтобы становление советского парламента проходило в интересах людей труда, в интересах нашего народа. Я не в восторге от своих качеств спикера (хотя председатели парламентов Европы на недавней встрече в Швейцарии признали меня одним из самых сильных спикеров мира, способных вести и самые дурные заседания).

– Да, у вас все ловко получалось, ничего не скажешь.

– А сейчас раздаются голоса, что я манипулировал общественным мнением, диктовал парламенту свои условия – нет, ничего подобного; я старался, чтобы был диалог, чтобы было столкновение умов, а не лбов. Вот мой главный принцип. А страсти вокруг меня начались – если вы помните – еще раньше, в декабре прошлого года, когда пресса будто по команде стала изображать меня человеком, который хочет на место Горбачева. Я же (честно вам скажу) никогда не был карьеристом, по своей специальности (как профессиональный юрист) я могу работать только в парламенте. Что касается президента Горбачева, то с этим человеком меня связывают самые тесные отношения, я его люблю, я не могу ему изменить, хотя и знаю – будем откровенны – его слабости, его недостатки, знаю, насколько он раним... Но ведь правда заключается и в том, что из тех людей, кто делал перестройку, я остался рядом с ним один, остальные ушли – кто влево, кто вправо... Газеты (и не только они) довольно часто представляли нас как людей, всегда стоявших спина к спине; в разных случаях (и крупных, и небольших) мне, честно скажу, приходилось выручать президента. И он Мне помогал, бесспорно. Но сегодня, когда президент Горбачев говорил на сессии Верховного Совета, что у меня в этой ситуации был шкурный интерес – знаете, с крити –

кой в свой адрес я могу согласиться, но шкурные интересы, малодушие... это не ко мне, хотя ситуация, конечно, была чрезвычайно трудной. Да, в той напряженнейшей обстановке многое, наверное, нужно было делать совсем по-другому, действовать решительнее, более резко, что ли, поэтому – да, с критикой я согласен. В том числе – и со стороны президента. Только сейчас некоторые люди кричат, что я Понтий Пилат, а неделю назад они обращались ко мне с лестными эпитетами, в том числе и в начале путча. В общем... для многих депутатов никакой ясности... не было, отклики с мест шли самые противоречивые, и растерянность была большой. Все обращались ко мне: что делать? Сотни звонков. Сотни запросов. И каждый мой неосторожный ответ мог обернуться кровью. А я всем говорил: действуйте, если у вас в регионе все в порядке – не надо никакого чрезвычайного положения, укрепляйте власть Советов, укрепляйте дисциплину, правопорядок... Вам будет трудно поверить, но за два коротких дня я переговорил с 17 республиками, множеством обкомов и облисполкомов, причем, я вам скажу, есть и такие депутаты, которые уже 19 августа услышали от меня (не по телефону), что это – путч, это – страшная авантюра, которая будет стоить жизни и Союзу, и коммунистической партии. Я надеюсь, пройдет время и кто-то из депутатов вспомнит об этом. Скажут правду, если правда, конечно... еще дорога.

– Вы назовете их имена?

– Знаете, пока я жив, я хотел бы услышать это от них.

– Когда и как начался путч?

– Я был в отпуске, под Новгородом, на Валдае, и вечером 18-го, где-то в районе шести часов, раздались звонки от Павлова, который требовал, чтобы я срочно приехал в Москву, он уже послал за мной вертолет. Ехать, честно говоря, я не хотел, даже жене сказал: еду с тяжелым сердцем... Но раз требуют – надо.

– Ждали вас?

– Я должен был вылететь 19-го, так мы договорились с Михаилом Сергеевичем, для подписания договора. Но они сказали, что лететь надо немедленно, так, мол, диктуют обстоятельства и что самое главное – самолет уже вылетел.

– За Горбачевым?

– Было сказано так: вылетел в Крым; я-то считал, что прилетит Михаил Сергеевич. Ну вот, в 9 часов я появился здесь, в Кремле, зашел к себе в кабинет, потом поднялся к Павлову и у него застал заговорщиков...

– Всех?

– Нет, но значительную группу – Павлов, Янаев, Крючков, Язов. Для меня это вообще была новость, я сказал, что по данному вопросу ничего не знаю. Что они хотят? Пусть объяснятся. На столе у Павлова – два документа: Указ о передаче власти и второй – заявление о чрезвычайном положении (больше никаких документов я за все это время не видел). Я тут же сказал этим людям, что их затея – это безответственная авантюра. Я назвал ее так: «заговор обреченных». Если переворот начнется, сказал я, это приведет к гражданской войне, вызовет широчайшую волну антикоммунизма, принесет огромный ущерб нашей внешней политике – причем мне показалось, что я в какой-то степени их убедил, что они меня поняли. Но та группа, которая вернулась с юга (они приехали чуть позже), считала, что, если они остановятся, не пойдут сейчас дальше, это грозит им просто жизнью. (С юга, то есть из Фороса, от Горбачева, приехали: Болдин, Бакланов, Варенников, Шенин – Н.Г.) Я же сказал, что нельзя передать власть без письма президента, а в то, что он болен, я не верю, потому что не раз разговаривал с ним за эти дни по телефону, он жаловался на радикулит, но это – чепуха. И еще я говорил: дайте мне возможность связаться с президентом. Вот это было мое постоянное требование. Но связаться не удалось. Мне сказали, что связь отсутствует. И отсутствует, конечно, потому, что они ее ограничили. И я их предупредил, что комитет не имеет права вводить чрезвычайное положение на всей территории Союза – это компетенция только Верховного Совета СССР. Единственное, что я мог им дать, это свое заявление по поводу Союзного договора; я подготовил его еще 16-го. И вот после этого бурного разговора я

(довольно быстро) ушел от Павлова. Должен вам сказать, что я не поехал домой, остался в Кремле, потому что не знал, какие будут приняты решения. Лег в комнате отдыха, но спать не мог – верил, что эти люди одумаются, что путча не будет, что они не пойдут на эту авантюру. И только под утро, услышав лязг танков, я включил радио и услышал сообщение так называемого ГКЧП. И возмутился, что мое заявление было передано первым. Уже потом удалось потребовать от ТАСС, чтобы они, во-первых, поставили бы точную дату – 16-е, а во-вторых, чтобы оно не шло в эфир первым номером.

– А ведь как было просто, Анатолий Иванович, выйти из кабинета Павлова, поехать на Центральное телевидение и выйти в эфир в программе «Время» – так ведь?

– Вы знаете, очень большая иллюзия, что я мог куда-то позвонить, выйти и или поехать.

– За вами следили?

– Это я знал совершенно точно. Когда я снимал трубку, мне говорили, что связи или нет, или нет абонента и т.д. (Заметьте: вначале Лукьянов говорит, что за два дня он обзвонил 17 республик, множество обкомов и крайкомов, и к нему были сотни звонков, и тут же уверяет, что он не мог позвонить, выйти и поехать, ну прямо как будто был под арестом – Н.Г.)

– Сегодня Горбачев говорил о вас как о мерзавце, как о преступнике. Вы удивились?

– Кроме горечи, я ничего не ощутил. И – еще одного чувства... Время нас рассудит. Время докажет президенту мою правоту.

– Вы всегда были ему верны, Анатолий Иванович?

– У меня нет угрызений совести... ни по одному факту, ни по одному действию. Я ничего не совершал помимо его воли. А пройдет время... меня не будет, изменятся условия жизни и самого президента, потому что все сейчас... очень сложно, и в конце концов Михаил Сергеевич поймет, кто привел самолет в Форос. Кто включил связь... Кто на тысячах поворотов, которые были после 85-го года, в самых тупиковых ситуациях на съездах, на пленумах ЦК... кто всегда был на его стороне. И если на моем веку... мне удастся дожить, когда люди узнают... и оценят все, что я сделал хорошего и доброго, – я буду благодарить судьбу. Если не достанется – я так и уйду с этой горечью...

– Вы убеждены, что вас будут судить?

– В той ситуации, которая сейчас складывается, – суд неизбежен. Но я и на суде скажу то, в чем убежден. Я остаюсь... без партбилета, может быть, но все равно: я остаюсь коммунистом. Я связал себя с партией на всю жизнь, я буду очень твердо (сколько мне останется) выступать за Советский Союз как обновленную федерацию, за социалистические принципы, за советскую власть, которая присуща нашему строю, присуща России (она родилась здесь), буду выступать за социалистическую направленность советского общества.

– Значит, у вас в Кремле тоже был свой Форос, так получается?

– Не надо представлять меня как человека абсолютно свободного в своих действиях, это неверно.

– Безвыходная ситуация – так, Анатолий Иванович?

– Выходы, возможно, и были. Всегда есть какие-то выходы. Здесь же – так сложилось... вот я вам рассказываю, как было дело. А потом, с семи утра, пошла лавина запросов с мест. Мне надо было отвечать, отвечать, отвечать, отвечать... успокаивать людей – и все прочее. На чем я сконцентрировался? Во-первых, потребовал связи с президентом. Звонил ночью 19-го... даже раньше, 18-го числа, потом – 19-го и каждый раз мне отвечали: связи нет, связь нарушена и так далее. Я считал, что военные корабли в Форосе могут связать меня с президентом по моим каналам, но это не вышло... И тогда 20-го числа (в конце дня) и 21-го я принял все меры, чтобы мне предоставили самолет в Крым. Сказал, что, если не дадут самолет, я полечу своим

ходом, чтобы узнать... и привезти президента сюда в любом состоянии, потому что без президента нельзя было проводить ни сессию, ни президиум...

– Вы хотели узнать, чем он заболел?

– Я не знал, в каком он состоянии, потому что мне заявили, что он больной, что

он даже не может подниматься – вот как.

– Вы верили?

– Мне говорят, что он болен, что он очень болен, но для того, чтобы сказать –

да, это так, я должен был убедиться сам.

– Ну хорошо, Горбачев заболел, и поэтому к нему на дачу нельзя дозвониться. А Раиса Максимовна тоже больна? Зять, дочь – и вы верили в эту «семейную» эпидемию?

– Но они же не могли звонить, там все было оцеплено. Я видел это в Форосе

своими глазами. А во-вторых, я продолжу – мне говорили, что Горбачев еще раньше знал о составе комитета. А в комитет они хотели ввести и меня. Я категорически

от всего отказался.

– Янаев еще 19-го дал всем понять, что, если «нужно», вы тоже войдете в ГКЧП.

Помните его пресс-конференцию?

– Да.

– Что вы не в составе ГКЧП только потому, что им было нужно разделить законодательную власть и ГКЧП.

– Да. Да! Конечно, им хотелось привязать председателя Верховного Совета к себе, и я их понимаю. Но это не получилось. Я сделал все, чтобы не допустить крови, чтобы не было нарушения законности в стране... поэтому немедленно, как только мне сообщили, был поставлен вопрос о неприкосновенности ряда депутатов, которых задержали, в том числе и депутата Гдляна. Надо сказать, что он был отпущен. Я потребовал это. Правда, не сразу.

– Нарушений законности с 19-го по 21-е действительно почти не было. За малым

исключением, как говорится.

– Но это еще не все. Ко мне поступили сигналы, что готовится атака на Белый дом. Я тут же позвонил военным и твердо сказал, что они будут головой отвечать, если в Белом доме (или вокруг него) начнутся какие-то акции. Там же – люди, могла быть кровавая мясорубка...

– Говорили с Язовым?

– Я говорил с военными, и в том числе – и с Язовым. Вот, кстати: сколько бы ни говорили, но никакого штурма Белого дома не было. Не было! Шума было много. Баррикады были. Мне звонил Хасбулатов, потом Столяров, Силаев – и штурма не было. Нам удалось добиться, чтобы утром 21-го была проведена коллегия Министерства обороны, а с ночи из столицы начался вывод войсковых формирований.

Вот что было сделано.

Когда утром 20-го ко мне пришли Руцкой, Силаев и Хасбулатов, мы почти полтора часа (если не больше) разговаривали с ними и договорились об очень многих вещах. Я почувствовал, что у нас есть основа для взаимодействия.

– Вы стали единомышленниками?

– Знаете, об этом сейчас забывают, но после их визита ко мне был издан указ президента Ельцина, который – я цитирую – начинался следующими словами: «переговоры, проведенные руководителями РСФСР с Председателем Верховного Совета СССР Лукьяновым, по существу размежевавшимся с так называемым ГКЧП СССР, подтверждают антиконституционность образования и действия этого комитета...» Вот что было записано. На всю Россию. А когда эти товарищи от меня уехали, я твердо решил вырваться на телевидение или радио под таким девизом, что я в эфире начну говорить об одном, а потом неожиданно обращусь к советским людям. Я даже набросал записку, по которой мог бы говорить, но потом так сложились обстоятельства... звонили из республик – оставайся на месте, не с кем связаться, оставайся на месте,

потому что мы должны с кем-то контактировать... Да и потом, наверное, я все равно не смог бы все это произнести – короче, я забыл про эту записку, но, когда путч уже кончился, когда я вернулся в Москву из Фороса, я случайно ее нашел. Посмотрите, в каком она виде, рваная вся – видите?

– Да. Вижу.

– Вот она, эта записка: «Дорогие товарищи! Я вынужден к вам обратиться через открытый эфир, чтобы просить вас о помощи и поддержке вашей^вами избранной власти. Конституция, как вы знаете, не предусматривает никаких особых комитетов чрезвычайного положения, которым бы принадлежала вся – в кавычках – полнота государственной власти управления. Такая власть законно принадлежит только Верховному Совету СССР, Верховным Советам республики, местным советам. Нас лишили законно избранного президента, о судьбе которого я ничего не знаю и вот уже второй день не могу добиться поездки к нему. Я надеюсь, что он в безопасности, но против него творится беззаконие и произвол, что бы нам ни стоило, надо вызволить его из беды. Теперь мы с горечью понимаем, насколько нам нужна президентская власть и контроль советов за теми, кто посягнул на гражданские свободы. Связывайтесь с нами. Помогайте нам! Поддерживайте ваших депутатов. Нам не по пути с мятежниками. Их времена прошли. Я говорил почти со всеми руководителями наших республик, они помогут союзной власти. У нас – общий язык с руководством России. Сегодня утром мы условились об этом с товарищами Руцким, Хасбулатовым и Силаевым. Если с нами что-то произойдет, знайте: союзный парламент стоял и стоит за Конституцию, советскую власть и правопорядок. Он – против мятежа. Против заговора, который является «заговором обреченных». Если это не будет передано, пусть работники телевидения передадут пленку народу. Верховный Совет будет делать все, чтобы вызволить нашу Родину из беды...» Вот – такой документ.

– Как же можно было его потерять?

– Нет, я не потерял и не забыл... я просто хочу вам сказать, что я так и не смог бы это произнести... он был только написан. Я понимаю, конечно, это не доказательство моей искренности...

– Еще бы.

– Но вы взгляните, в каком он виде, каким почерком он написан. Видите? Это написано тогда. Вот какая была обстановка. Да и по стилю он говорит о том, какая была ситуация... нервозная и все прочее.

Я убежден, что сейчас будет сделано все, чтобы изобразить меня одним из организаторов заговора. А я вам скажу так. Наверно, я сделал ошибку, можно было бы и не ехать в Форос, как-то удержаться, но тогда я бы чувствовал себя преступником.

– Зачем же все-таки туда поехали Крючков, Язов, на что они рассчитывали, как вы думаете?

– Мне трудно сказать. Объяснить что-то Михаилу Сергеевичу, по-моему...

– Эти люди так наивны?

– Можно объяснить и так. Да и заговорщики они какие были? Прошу прощения, но с моей точки зрения – дилетанты.

Кстати, члены ГКЧП все время мне говорили, что вот они введут чрезвычайное положение, а потом вернется Михаил Сергеевич и он сможет, так сказать, воспользоваться плодами наведения порядка. Но мне нужна была встреча с президентом! Утром 21-го я приехал в Министерство обороны СССР и сказал: любым путем, на любом самолете пустите меня к Михаилу Сергеевичу. Тогда и был дан самолет. В него вместе со мной сели Ивашко и четыре представителя ГКЧП. Я повез их в Крым. Меня встретил командующий Черноморским флотом, и нам дали возможность быстро добраться до Фороса. Первое требование Михаила Сергеевича, переданное через его охрану, через помощников, было – восстановить связь. Ко мне бросился Крючков: что делать?

– К вам?

– Ко мне. Я сказал: связь немедленно восстановить! Она была восстановлена через полчаса, потому что ее все-таки основательно нарушили. Михаил Сергеевич смог связаться с республиками, с Бушем, с главными военными силами. А уже через два с половиной часа подлетел Руцкой со своей командой...

И еще я открою одну тайну. Перед отлетом я имел короткое интервью – единственное интервью за все это время. У меня взял его по телефону Егор Яковлев. И я говорил: Егор Владимирович, я вам хочу сказать, что я немедленно, живой или мертвый, вылетаю в Форос. Что будет со мной – я еще не знаю, но я лечу туда, потому что не могу предать человека, с которым меня связывают сорок лет жизни. Егор мне ответил: я так и думал, Анатолий Иванович, я был в этом уверен, – скажите, я могу передать, что вы летите? Я отвечаю: действуйте! Вот единственное интервью, которое я дал. И если теперь Яковлев захочет это подтвердить... а я думаю, совесть журналистская его заставит... – пусть подтвердит. Вот такая Андрей Викторович, драма.

Они хотели – я думаю – доказать Михаилу Сергеевичу, что действуют, скажем, в его интересах. Но мне трудно утверждать это наверняка. Я говорю только то, что знаю.

– Если самолет заказали вы, как же в нем оказались Язов и Крючков?

– Я был в Министерстве обороны, разговаривал с Язовым. Видимо... они уже договаривались – ехать или нет. Знали, что я поеду во что бы то ни стало.

– Вы хотите сказать, что ваш визит поломал их планы?

– Он поломал планы не только их... он поломал планы и у другой стороны – тех, кто хотел бы выступить в роли освободителей президента. Через два с половиной часа в Форос пригнали самолет с офицерами, с солдатами, хотя если бы они попробовали силой, так сказать, овладеть дачей Горбачева – это было бы смешно. Но, как я и думал, все обошлось...

Честно скажу, я был уверен, что Михаил Сергеевич в таком состоянии, что сможет приехать. Это – мужественный человек, безусловно. И я, повторяю, не мыслил проведение сессии без президента. Сейчас меня больше всего упрекают, что я не созвал сессию Верховного Совета и не собрал президиум. Но это, Андрей Викторович, тоже большая иллюзия. Я дал телеграмму о созыве сессии двад... утром 19-го сразу же. Члены президиума стали съезжаться. Они приехали в конце 20-го числа, а многие только 24-го добрались до Москвы, например – Нинбуев. Он добрался сюда только 24-го.

– Без Нинбуева нельзя было поговорить о судьбе страны?

– Это верно. Конечно. Но я хочу сказать, что я не знаю, конечно, как это будет сейчас изображено, но не надо все-таки упрощать проблему созыва сессии. Верховному Совету угрожали роспуском, если он не поддержит действия заговорщиков. Роспуск недопустим – и для меня, и для Верховного Совета. В любом случае речь шла о судьбах депутатов. Если бы я, скажем, провел заседание президиума утром 20-го, когда еще не все члены президиума до конца разобрались...

– Они же не дети, Анатолий Иванович, что вы говорите?

– Подождите; тогда я лишился бы всякой опоры. А если бы президиум выступил против хунты, он мог бы быть разогнан, его члены – арестованы и – так далее. Поэтому... немножко была затяжка. Провели президиум 21-го, я пригласил Лаптева и Нишанова и попросил их повести его вместо меня, потому что я улетел в Форос. И первый вопрос в Форосе к Михаилу Сергеевичу: сейчас заседает президиум, вы можете на него прийти?

– Это так важно?

– Важно. Вы не понимаете. И учтите, чтобы провести сессию, мне надо было собрать минимум 2/3 состава депутатов. Только тогда бы сессия была бы полномочной. Ведь в РСФСР... они же собрали сессию без кворума. А мне – по регламенту – надо на этот счет именно 2/3, у нас есть 63-я статья регламента. А на сбор депутатов со всей страны требуется около четырех дней, меньше нельзя... не получалось.

– Кто же был старшим в этом заговоре, Анатолий Иванович?

– Яне могу сказать.

– А по интуиции?

– Я не знаю. С этими людьми меня связывали только три дня. Конечно, раньше были контакты с Крючковым, с Баклановым (как секретарем ЦК), гораздо меньше с Шейниным (Шениным – Н.Г.). – –

– И что они за люди? Крючков, Бакланов...

– Они выражали интересы определенных кругов. Очень серьезных.

– Почему же путч оказался таким бездарным, как вы думаете?

– Знаете, я не могу ответить. Я спрашивал: какие у вас планы? Вы можете мне сказать?

– Сказали?

– Они говорят: планы есть. Но глубже меня не посвящали.

– Вы жалеете, что не поехали (как Бакатин, допустим) в Белый дом и не были там в ночь с 20-го на 21-е?

– А вы считаете, я мог отсюда выйти?

– Попросили бы Руцкого и Хасбулатова, когда они к вам пришли. Они бы вас вывели, я думаю.

– Трудно сказать; чтобы их пустили ко мне, я заказывал специальные пропуска. Единственное, почему я отсюда не вырвался, так это потому, что у меня были десятки... сотни просьб остаться и бороться на месте. От того же Назарбаева, от Демен-тея, от председателей советов – я связывался с очень многими людьми, которым был нужен. А второй день был истрачен на то, чтобы предотвратить блокаду Белого дома и организовать вывод войск. Наутро третьего дня я уже улетел.

– Ваша точка зрения: политбюро и ЦК КПСС действительно играли в перевороте ключевые роли?

– Я не думаю, что партия была главным организатором этой... акции. Акции, которая саму партию, между прочим, отбросила назад.

– А кто? Военные?

– Я не могу сказать.

– Если бы хунта победила, какой бы пост вы заняли?

– Я? Если бы они победили, я думаю, меня бы не было.

– В живых?

– Да. Я был нужен только на определенном этапе.

– У вас есть основания так считать?

– Мне кажется – там, где хунта, не могло быть речи о демократии... – раз. А во-вторых, мавр сделал свое дело, мавр может умереть...

– Большие силы стояли за Язовым, Крючковым, Баклановым?..

– Я не знаю. Я говорил только о том, что знаю.

– Вам страшно сейчас выйти на Тверскую, вот просто пройтись...

– Я ничего не боюсь.

– Вы сильный человек, Анатолий Иванович?

– Мне трудно сказать – сильный я или не сильный, но я начал свою трудовую кизнь в 43-м году – рабочим военного завода, прошел через многие испытания и

видел смерть...

– У вас хватит сил не повторить то, что сделали Пуго, Ахромеев и Кручина?

– Мне хватит их только потому, что я хочу сказать правду. У меня хватит сил, потому что я не хочу, чтобы этот ублюдочный заговор... обернулся бы для страны потерей тех ценностей, которыми она жила все 70 лет. У Советского Союза ведь были не только черные дни. Он жил и победами.

– Возможно повторение путча, как вы думаете?

– (Пауза). Я не хотел бы даже думать, что это – возможно. (Раздумчиво) Неуже-и тогда мы ничему не научились?

– Вы говорили с Горбачевым уже после возвращения в Москву?

– Я разговаривал с ним трижды: в Форосе, потом (второй раз) по телефону два дня назад и третий – вчера. Уже в его кабинете.

– Как вы в Форосе поговорили, Горбачев уже рассказал. Я-про «лапшу на уши»... так ведь?

– Нет, нет! Это был другой разговор. Так же как и вчера был другой разговор. Не было грубого разговора.

– Он что... понял вас?

– Я не знаю – понял ли, но это был разговор достаточно долгий... вчера. Я не оправдывался. И я не оправдываюсь. Я говорил как было, а он меня расспрашивал... У нас с Горбачевым... если все наши встречи и разговоры сложить, это будут месяцы, месяцы... Поэтому разговоры были совсем другие. Повидимому... в запале речи их существо можно... по-всякому изложить. Я это понимаю. Есть же законы политических выступлений...

– Вы стали пешкой... в его игре?

– Это покажет время. Я думаю, что Горбачева, достаточно опытного политика... где-то на каком-то повороте... застали врасплох. Его использовали в других интересах. И кому-то очень хотелось – и хочется – хочется – привязать меня к этому заговору.

– Находясь в отпуске, Горбачев мог догадываться, что в Кремле что-то готовится?

– Я не знаю. Но мы многократно говорили с ним о возможности самых разных поворотов, и прежде всего – выступлений против президента и Верховного Совета. Я не думаю, что он знал. Но по крайней мере его, видимо, периодически о чем-то информировали, потому что он не раз говорил, что ощущает, так сказать, недоброжелательность – это все было.

– А теперь – честно. Вы чувствуете свою вину?

– Да. Я ее чувствую. Это вина перед моим парламентом, потому что по нему нанесен удар. Он – мое детище, моя боль, мое творение. Это очень больно. Я чувствую вину перед своей матерью, которая потеряла мужа, потеряла первого сына, теперь потеряет и меня... ей 81 год, я ее очень люблю. Я виноват перед своей женой, крупным ученым, членом-корреспондентом Академии медицинских наук, перед дочерью – на их долю теперь, после всех обвинений, которые на меня посыпятся, падет, конечно, тяжелая ноша. Я виноват перед своим внуком, единственной моей радостью, – но им, и всем людям я могу сказать, что жил честно, работал, не жалея себя, по 16 часов в сутки. И может быть, все-таки... знаете – и может быть, все-таки люди вспомнят хотя бы добрые стихи, которые я написал... Не знаю, напишу ли еще, ноя... просто скажу: моя книга заканчивается такими словами:

– А может быть, а может быть, Я поспешил ее закрыть Последнюю страницу... Я верил в светлый наш удел, – Нет... не так. Сейчас...

Сейчас я вспомню. Я верил в светлый наш удел, Не уходил от трудных дел, Стыдясь работать плохо... И если...

– нет забыл... забыл.. В общем, есть там стихи, их можно будет взять из книги... ее выпустили все-таки...

Москва, Кремль. («Независимая газета», 29.08.91.)

К интервью было сделано редакционное примечание:

«Все, о чем говорит А.Лукьянов, документировано магнитофонной лентой. Мы сдержали слово и показали ему материал, однако личная ситуация Лукьянова, как он сообщил в редакцию (в 15.50) после своего выступления в Верховном Совете, изменилась к лучшему и публикация в «НГ» ему пока что не нужна. «НГ» решила, что зависеть от «личной ситуации» для газеты – удивительно (тем более накануне подписания номера в печать), и подготовила материал к публикации, приведя его в строгое соответствие с%«агнитофонной пленкой». (Там же.)

Следует поблагодарить Андрея Караулова и «Независимую газету» за это бесценное свидетельство истории. Интервью сделано по горячим следам, и оно зафиксировало потрясающий моральный стриптиз Лукьянова. Фактически это интервью следует расценивать как донос на членов ГКЧП. Какие эпитеты, какие ярлыки на членов ГКЧП навешивает Лукьянов! «Заговор обреченных», «ублюдочный заговор», «хунта», «мятеж» и пр. Желая откреститься от ГКЧП, Лукьянов не замечает, как сам противоречит себе. То он якобы не может никуда позвонить, поскольку его телефон блокируют, а потом говорит, что ему сотни звонков и он сам звонит по всему СССР. То он не может выйти из Кремля и пойти в Белый дом (как будто «в сенях» сидят усатые дядьки с автоматами Калашникова и не выпускают его), а то вдруг свободно идет в Министерство обороны, заставляет дать ему самолет и летит в Форос, где его встречает сам командующий Черноморским флотом. Но главное – он из кожи лезет, чтобы засвидетельствовать верноподданнические чувства к Горбачеву. Это он, Лукьянов, вызволил президента из «форосско-го плена», Руцкой с компанией прилетел позже на два с половиной часа. А как он запугивает обывателя тем, что ГКЧП мог бы распустить Верховный Совет! Желая оправдаться перед Горбачевым, Ельциным и демократами, Лукьянов проговаривается, что вел переговоры с Руцким, Силаевым и Хасбулатовым и подсказал им, как юридически дезавуировать ГКЧП, даже цитирует указ Ельцина, где была его, Лукьянова, формулировка.

Из этого интервью вырисовывается облик растерянного, до смерти испуганного чиновника, который в желании обелить себя столь усердствует, что разоблачает сам себя. Чего стоит его «записка», которую он так хотел зачитать по телевидению, да его, беднягу, не выпустили из Кремля! В то же время он Руцкому, Силаеву и Хасбулатову заказывает специальные пропуска в Кремль, значит, кремлевские службы Лукьянову подчинялись. Фактически Лукьянов работал на два фронта, а если точнее, то он сыграл роль пятой колонны в ГКЧП – за его спиной вел переговоры с ельцинской группировкой и в числе первых сбежал с поля боя под крыло Горбачева. Он подставил подножку ГКЧП, не собрав сессию Верховного Совета СССР, и тем самым дал повод «демократам» обвинять ГКЧП в антиконституционности. Позднее, на суде будет подтверждено, что члены ГКЧП действовали в условиях крайней необходимости, и ничего неконституционного в их действиях не было.

Теперь – отношение к ГКЧП еще одного «верного зюгановца», ныне члена фракции КПРФ в Государственной Думе, члена ЦК КПРФ Егора Лигаче-ва – Приведу фрагмент публикации «Е.Лигачев: Это злой вымысел» в «Советской России» за 24 октября 1991 года под рубрикой «Вслед за сенсацией». Во врезке к интервью говорится, что на парламентских слушаниях в Большом зале Белого дома прозвучали обвинения в «причастности к августовскому путчу Егора Лигачева, бывшего члена Политбюро ЦК КПСС. Об этом сообщил член комиссии Верховного Совета РСФСР по расследованию деятельности ГКЧП

Алексей Сурков «в ходе слушаний о роли организационных структур КПСС и РКП в государственном перевороте. Сурков отметил, что, как следует из материалов, имеющихся в распоряжении комиссии, Егор Лигачев в случае удачи путча на ближайшем Пленуме ЦК КПСС мог бы занять пост Генерального секретаря ЦК КПСС».

«– Это злой вымысел, и я сожалею, что подобное прозвучало на столь авторитетном собрании, – категорически опроверг подозрения Егор Кузьмич. – Причем в течение многих месяцев у меня не было никаких контактов с теми людьми, которые вошли в состав ГКЧП, а с некоторыми из них я не встречался и не беседовал со времени XXVI11 съезда КПСС. И другое обстоятельство: в дни августовского путча, как и накануне, меня вообще в Москве не было – почти месяц я отдыхал в санатории, а перед этим почти месяц лежал в больнице.

Вместе с тем хочу вновь повторить то, о чем говорил в сентябре в газете «Гласность», затем на ЦТ, а недавно в газете «Правда»: таким антидемократическим путем, на который встали члены ГКЧП, я считаю, вывести страну из катастрофического состояния невозможно. Эту задачу можно решить исключительно только законным образом. Что же касается лиц, которые принимали участие в заговоре, то я не склонен обвинять их в измене Родине, ибо содержание этой статьи Уголовного кодекса и действия членов ГКЧП, простите, не соответствуют. Это люди, выдвинутые Горбачевым, занимавшие вслед за ним все места на государственной лестнице, – власти у них было предостаточно. Сугубо моя точка зрения такова: эти люди искали выход из создавшегося положения в нашей стране – положения тяжелого, кризисного, я бы сказал, архикритического. Но их методы абсолютно неприемлемы, ошибочны и авантюристичны. Вот в чем их беда и трагедия». («Советская Россия», 24 октября 1991 г.)

Позднее Военная коллегия Верховного суда Российской Федерации признает, что ничего противозаконного в действиях членов ГКЧП не было.

Сам Геннадий Зюганов выступление руководителей СССР в три августовских дня 1991 года иронически именует «трагикомичным «путчем».

«При анализе политических коллизий в России в рамках такой методики без труда получают свое объяснение многие загадки нашей новейшей истории. В новом свете предстает трагикомичный «путч» ГКЧП. Ясным становится и поразительное совпадение должностей «путчистов» в августе 91-го и «мятежников» в октябре 93-го», – пишет он в своей книге «Держава» (М, Информпечать, 1994 г, стр. 44).

Весьма «оригинален» взгляд лидера КПРФ на причины поражения ГКЧП.

«Проще сказать – у партии было все. Кроме одного, самого главного. ЕЕ ЦЕНТРАЛЬНЫЙ ОРГАНИЗМ ОКАЗАЛСЯ НАЧИСТО ЛИШЕННЫМ ДЕЯТЕЛЬНОЙ И ЦЕЛЕНАПРАВЛЕННОЙ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ВОЛИ. Ведомая на заклание собственными вождями, уставшая и одряхлевшая КПСС не нашла в себе сил даже для того, чтобы, повинуясь собственному инстинкту политического самосохранения, принять элементарные меры предосторожности и самозащиты.

...перед «демократической» элитой со всей остротой и неотложностью встал вопрос о необходимости обеспечить резкий, одномоментный «сброс» своих партийных оппонентов и разрушение механизмов политического господства КПСС.

...«Монолитное единство» КПСС оказалось блефом, и значительная часть беспринципной номенклатуры, привлеченная обещаниями «жить, как в Европе», составила в тылу партии пятую колонну, в любой момент готовую сдать ее тому, кто больше заплатит. ПАРАДОКСАЛЬНО, НО ФАКТ: ВО ГЛАВЕ ЭТОЙ АРМИИ ПРЕДАТЕЛЕЙ И ПЕРЕБЕЖЧИКОВ ВСТАЛ САМ ГЕНСЕК СО СВОИМ БЛИЖАЙШИМ ОКРУЖЕНИЕМ...» (Там же. Стр. 46, 47, 48)

Так Зюганов описывает одну из самых трагичных страниц новейшей истории. Обвиняя КПСС в том, что она «не нашла в себе сил даже для того, чтобы... принять элементарные меры предосторожности и самозащиты», лидер КПРФ «забывает», что сам-то он тогда был не рядовой пешкой, а секретарем ЦК 10-миллионной российской компартии и был обязан принять меры не для «самозащиты», как пишет он, а для спасения страны. Но, ничего не сделав для этого, провалявшись на южных пляжах, он теперь высокомерно именует попытку спасти страну «трагикомическим «путчем» и во всем обвиняет КПСС. И ни словом не говорит о пассивной роли КП РСФСР и своей собственной в тех событиях.

Но об этом все чаще говорят рядовые коммунисты, объективные политологи, журналисты. Чтобы отвести критику в свой адрес, Зюганов переводит стрелки на других. В уже упомянутом интервью газете «Правда» по поводу 10-летия ГКЧП он сделал глубокомысленное заключение: «Не хотел бы я говорить об этом человеке (Горбачеве – Н.Г.), но я уверен, что он знал о подготовке ГКЧП, уверен, что в группе гэкачепистов был его человек, который координировал все действия. Более того, уверен, что те, кто обслуживал группу Горбачева и ГКЧП, управлялись из одного центра и делали все, чтобы уничтожить КПСС и тем самым развалить Советский Союз». («Правда», № 91, 16 августа 2001 г.)

Кто этот человек, который координировал все действия ГКЧП, почему Зюганов не называет его? А кто обслуживал Горбачева и ГКЧП? Кого Зюганов имеет в виду? Он бросает свои «глубокомысленные» предположения так, между прочим, чтобы опять таки увести в сторону от истинных виновников развала КПСС. Ведь тогда ему надо было бы признать свою собственную вину и в поражении ГКЧП, и в разрушении КПСС и Советского Союза. Хотя в этом Геннадий Андреевич никогда не признается. До конца своих дней он будет потрясать «Словом к народу» и говорить: я предупреждал, я писал, я подписывал. Все так: писал и подписывал. Только когда надо было, не действовал, не организовывал сопротивления, хоронился в кустах.

Простые честные люди сердцем чувствуют, где истина, где ложь. Выходившая в Ленинграде газета «Народная правда» в ноябре 1992 года опубликовала стихотворение В.Жилницкой из Красноярска:

Простите нас за безучастье, Вам тяжкий крест пришлось нести. Вы в год великого несчастья Пытались Родину спасти.

Мы виноваты, прозевали, Забыв завет своих отцов. Мы легкомысленно кивали, Поверив своре подлецов.

Теперь страною помыкают Румын, литовец, грек, еврей. Нас пьяным быдлом называют И не считают за людей. А Русь истерзанная стонет под хохот сытых палачей, главу, как под гипнозом, клонит, чужих наслушавшись речей.

Но просыпается Россия,

и гнев народа не унять,

Придет и к русским свой мессия –

Недолго уж осталось ждать.

И дрогнут руки супостата от гнева яростной волны, и снова брат обнимет брата в дверях «Матросской тишины».

История не знает сослагательных наклонений, и все же можно с уверенностью сказать, что если бы ЦК КПСС и ЦК КП РСФСР организовали всенародную поддержку ГКЧП, если бы в Москве, в Ленинграде других крупных городах они вывели на улицу миллионы людей с соответствующими лозунгами, если бы Лукьянов назначил сессию не на 26 августа, а на 20-е и она бы приняла соответствующие документы, если бы государственные, хозяйственные и партийные органы организовали выполнение мер, намеченных ГКЧП, наконец, если бы сами члены ГКЧП действовали четко и решительно, страну удалось бы спасти.

Еще раз предоставлю слово бывшему первому секретарю Омского обкома партии Ивану Александровичу Назарову.

– Стало понятно, что болезнь затягивается, а мы в рамках партии ничего сделать не можем, – рассказывает он. – Тогда на одной из наших встреч договорились попытаться наладить контакты с рядом руководителей государства. Мы разделились на две-три группы и пошли по «верхам». В нашей группе было два народных депутата СССР – я и Геннадий Петрович Казьмин из Красноярска. Были у министра обороны Язова, у Пуго, Шенина, Лукьянова, у первого секретаря МГК КПСС Прокофьева и первого секретаря Ленинградского обкома Гидаспова. Сам я участвовал в беседе с Олегом Семеновичем Шениным, и должен сказать, что этот человек понял нас до конца, четко изложил свою позицию, и она совпала с нашей. Он ничего от нас не скрывал. Он сказал: «Я хорошо осознаю ситуацию, понимаю ваши требования о том, чтобы Горбачев ушел в отставку. Но давайте действовать не бунтарскими способами, как предлагает собравшаяся здесь молодежь с горячими головами».

Потом мы побывали у секретаря ЦК КПСС Егора Строева. Сегодня я понимаю, что это был случайный человек в государстве и в партии. Это конформист, готовый служить каждому. В мой адрес он бросил такую фразу: «Ты молодой, первый секретарь без году неделя, работаешь недавно. Правда, мы сами еще не понимаем замыслов Горбачева о перестройке, а вы, молодые еще, туда же лезете». Ну, если ты, умудренный опытом человек, не понимаешь генерального секретаря и саму перестройку, тогда за что же ты взялся? Вся его последующая деятельность в Совете Федерации – тоже конформистская.

Неприятное впечатление осталось от встречи со Строевым, Гидасповым, несмотря на то, что в Ленинграде тот слыл революционером. С ним у меня лично разговора не получилось, может, потому, что был я для него малознакомым человеком. Я пытался вызвать его на откровенность, но ничего не вышло. Но самое неприятное впечатление осталось от Лукьянова. Он нас не принял. То ли испугался чего-то, но сослался на занятость. Он, видимо, тоже из разряда лизоблюдов, партократов, из той погани, которая была в партии и привела ее к гибели, а

государство наше – к развалу. И когда Лукьянов, принявший участие в гибели Советской власти, Советского государства и КПСС, сегодня находится в составе ЦК КПРФ, – мне это непонятно. Сейчас он правоверный коммунист, стихи пишет... Стихи ли надо писать? Если уж не пулю в лоб, то, по крайней мере, надо бы покаяться перед народом.

В общем, достойно себя повели в той ситуации только Шенин и Пуго, с которым мне тоже довелось встретиться. По крайней мере, они нам сказали: «Ребята, все будет, как положено, вы не волнуйтесь, не торопитесь». Насколько помню, нам это сказал Олег Семенович. «Не форсируйте, не торопитесь, дайте срок, все будет». И мы знали, что разрабатывается сценарий ГКЧП, их было несколько. Когда нам объявили, что Горбачев ушел в отпуск, мы почувствовали, что вот-вот что-то должно произойти. Потому что, как правило, что-то случалось именно в такие моменты.

Утром 19 августа, когда пришел на работу и услышал о ГКЧП, стал звонить в Москву. Реакция была странная. Наши кураторы – аппаратчики ЦК советовали не вмешиваться, потому что де это дело государственное, партия здесь ни при чем, делайте вид, что ни сном, ни духом. Я сам лично звонил в Москву, но до Олега Семеновича не дозвонился. Я могу ошибиться, но понимаю, что в этой ситуации противником ГКЧП был Дзасохов. Стороннюю позицию занял Строев. То есть сейчас я даже не могу сказать, кто из высшего руководства двух ЦК поддержал ГКЧП. Нам в категорической форме советовали не лезть. «Не лезьте! Занимайтесь своими делами, берите газеты, рассказывайте массам». Я считаю, что это большая ошибка, если не преступление. Это все-таки дело партии тоже, и беду, которую мы тогда чувствовали кожей, можно было предотвратить активной практической партийной работой. Обыкновенной партийной работой, ничего больше. Надо было поддержать настроения трудовых коллективов, а они ГКЧП поддержали однозначно, потому что Горбачев со своей перестройкой всем осточертел. И надо было, сакоммулировав эти настроения, направить их на поддержку ГКЧП.

Поэтому не только я, но, думаю, все мы, партийные работники тех лет, казним себя, потому что вина в том, что действия ГКЧП были непоследовательны, лежит и на нас – мы не смогли организовать должную поддержку призывам ГКЧП спасти страну.

Ко мне приходили ряд военнослужащих, не имею права называть их фамилии, и спрашивали: «Что нужно делать? Дайте команду, и мы все сделаем». Не буду расшифровывать их суть, но такие разговоры были. А «сверху» нас успокаивали: «Не волнуйтесь, все будет нормально». Мы и надеялись, что все будет нормально. А когда через какое-то время я узнал, что Горбачев остался в Форосе – у него «спину прихватило», что Ельцин не арестован, а пьяный лежит на даче, вот тут я понял: что-то делается не так, и мы обречены. Сегодня я понимаю, что делалось «не так» с умыслом. В данном случае Комитет государственной безопасности свой долг, свои задачи не выполнил. И чекисты не выполнили присягу. Поэтому всю ответственность, я считаю, нужно возложить на чекистов.

– А министр обороны? Разве он присягу не нарушил?

– Насколько я знаю, все, что ему предлагалось по сценарию ГКЧП