Annotation. Хорошо ли мы знаем тех, кого любим?

Хорошо ли мы знаем тех, кого любим? Хорошо ли понимаем, что значит прощать? Эйприл и Изабел — две женщины, бегущие от прошлого, — попадают в автокатастрофу на туманном шоссе. Эйприл погибает, а Изабел неожиданно для себя погружается в непростые, неоднозначные отношения с мужем Эйприл. Снова и снова Изабел задается вопросом: почему Эйприл ушла из семьи? Куда она бежала? От чего? Какие тайны она хранила?.. Кэролайн ЛевиттБлагодарность автора12345678910111213141516171819202122

notes123456789101112131415

Кэролайн Левитт
ТВОИ ФОТОГРАФИИ

Благодарность автора

Каждый писатель заслуживает такого идеального агента, как Гейл Хочмен, чей энтузиазм, тепло и добрые советы пробуждают во мне неизменную благодарность. Огромное спасибо также Биллу Контарди и Майе Зив и всем в агентстве. Спасибо каждому удивительному человеку в Алгонкуине и моему редактору Андре Миллер, сделавшей нашу совместную работу воодушевляющей и интересной. За помощь в выяснении того, как дети справляются со скорбью, благодарю Питера Дж. Салцано и Сью О'Доэрти, за информацию по медицине — Лиссу Ранклин, за сведения о похоронных бюро — Эрика и Эндрю Джонсона, за фотографию — Линду Матлоу и Линн Рид Барагона — за процедуру расследования автомобильных катастроф. За дружбу, чтение, советы и поддержку благодарю Леору Сколкин-Смит, Катарину Уэбер, Кейт Мэлой, Дженнифер Куч Хаммер, Лайзу Нелсон, Робба Формана Дью, Рошелл Джуэлл Шапиро, Джеффа Лайонза, Джейн Бернштейн, Джеффа Тамаркина, Викторию Закхайм, Бетт Энн Бауман, Лайзу Крон, Линди Джадж, Джейн Прегер, Джессику Бриллиант Кинер, М. Дж. Роуз, Марлин Куинн, Кару Мейсрик, Джо Фишера, Линду Коркоран, Джеймса Ламброса, Джона Траби, Лесли Лер, Машу Хэмилтон, Клеа Саймон, Кэрол Паркер, Барни Лихтенштейна, Джо-Энн Мэпсон, Рут Роджерс, Хелен Левитт и Сьюзен Ито. Спасибо и «Бельвью литерери ревю», опубликовавшему рассказ, который подстегнул меня написать этот роман. Но более всего я обязана двум парням, которые поют мне песни, делают сюрпризы в виде кексов и наполняют мой мир любовью: Джеффу и Максу. Джеффу и Максу — любви всей моей жизни — за все, что есть в моей жизни. 1

В машине летает оса… Изабел слышит жужжание и чувствует, как щеки касается легкий ветерок. Электромоторчик величиной с виноградину поет, пролетая мимо правого уха. Странно, что она здесь делает в это время года? Изабел пытается выгнать ее в окно, но вместо этого маленький камикадзе летит к заднему сиденью и исследует ее камеры. Что хуже: ожидать укуса каждую секунду или сам укус? Она открывает окна пошире. Сентябрьский туман клубится на шоссе УС-6, восточное направление. Лобовое стекло запотевает. Сначала ей и в голову не приходило паниковать. В конце концов, она уже двадцать лет водит машину. Изабел хороший, осторожный водитель, и этот туман — всего лишь досадный сюрприз. Каприз погоды. Она включает фары, но тут же понимает, насколько хуже видно при свете — они отражают туман. Тогда она включает противотуманные фары, и это сразу помогает делу. Свет высекает узкую визуальную дорожку перед машиной. Изабел ощущает, как под глазницами формируется головная боль размером с твердый блестящий десятицентовик. Изабел напрягает зрение, стараясь разглядеть дорогу. Проверяет уровень горючего. Осталась половина бака. Она сбрасывает скорость. Нужно торопиться, но придется свернуть, чтобы наполнить бак. Изабел протирает окно. Видимость пока еще не так плоха. В тайничке заднего сиденья лежат деньги, взятые из банка на обустройство, пока она сумеет найти работу. Все камеры при ней, а маленький чемодан набит одеждой. Пусть Люк выбрасывает остальное. Пусть отдаст на благотворительность или новой подружке. Или своему новорожденному младенцу. Понятно, что это безумство, но сейчас она может все. Может стать новым человеком. Может навсегда отречься от прошлого и все забыть. Мимо проносится зеленая дорожная табличка «Выезд из Кейп-Кода», и Изабел начинает дышать ровнее. Люди сидят в пробках часами, только чтобы добраться сюда. Приезжают из Бостона и Нью-Йорка, мечтая провести две недели в крошечном коттедже, ублажать тела прибрежным песком и лосьоном для загара и поглощать больше солнца, чем полезно для здоровья. Туристы собирают осколки стекла, словно это бриллианты, а не раздавленные бутылки от содовой и лимонада, и хотя все твердят Изабел, как ей повезло жить здесь, ее самое заветное желание — убраться отсюда хоть на край света. Каждый раз, когда гостившие у нее друзья собирались уезжать, она готова была умолять их взять ее с собой. Она не впервые убегала из дома, но «впервые» случилось сто лет назад, когда ей было шестнадцать, и, видит Бог, это не считается. Теперь у нее немного денег, профессия и до безобразия дешевая нелегальная субаренда квартирки в Нью-Йорке, за что следует благодарить подружку Мишель. Изабел жаждет жить в городах, где люди не дают тебе понять, будто с тобой что-то неладно, только потому, что ты живешь здесь круглый год. Изабел дергает за тонкую золотую цепочку с подвеской из лазурита, подарок Люка на прошлый день рождения, и в порыве отчаяния срывает ее с шеи и выбрасывает в окно, где подвеску мгновенно поглощает густой туман. Потом принимается за обручальное кольцо, золотой обруч, внутри которого выгравировано ее имя. Кольцо летит вслед за подвеской. Изабел то и дело посматривает в зеркало заднего вида, гадая, погонится ли за ней Люк. Небо остается серым. Но может, туман поднимется? Все равно сквозь разрывы облаков проглядывает солнце. Бог предупреждает людей, чтобы почаще о нем думали. Так говаривала ее мать. Знак. Изабел снова смотрит в небо. Если уж вести речь о знаках, стоит вспомнить небо в тот день, когда она впервые привела Люка домой. Ей было всего пятнадцать, а ему — двадцать пять. И работал он на местной бензозаправке, каковое обстоятельство не слишком нравилось ее матери. Конечно, роль тут сыграла и разница в возрасте. Но Изабел была так влюблена, что окончательно потеряла голову. Рядом с ним она лишалась способности дышать, не могла ни есть, ни спать, а в голове вертелись только мысли о Люке. Именно он вытирал лобовое стекло материнской машины, не оставляя ни единого пятнышка, заливал бензин и проверял тормоза и шины. Она знала его имя, поскольку оно было вышито красным на его спецовке. Зеленая бандана прикрывала длинные блестящие волосы, и он всегда закатывал рукава, так что Изабел могла любоваться его мышцами. Когда он ей улыбался, его глаза светились. Он смотрел на нее так, словно ничего интереснее в жизни не видел. Пока мать ходила за деньгами, он рассказал Изабел, что хочет жить на Кейп-Коде, рядом с океаном, и почти накопил денег на переезд. Потом он попросил у Изабел номер телефона и пригласил в кино. — Ни за что на свете! — объявила мать, входя в комнату. — Она слишком молода для вас и слишком умна и поэтому поедет в колледж, чтобы стать личностью. Изабел, не отрывая взгляда от дороги, открывает бардачок и вынимает медаль с изображением святого Христофора, подаренную матерью. Сейчас она нуждается в утешении. Нора, ее мать, была бы потрясена, узнав, что Изабел не только сохранила медаль, но и очень ею дорожит. Тогда перед ней, казалось, были открыты все дороги… до того, как она поняла, что ее надежды бесплодны. — Счастливого пути, — сказала мать, застегивая цепочку на шее дочери… Хотя Изабел больше не верит в святых. Как-то вечером Изабел и Люк пришли домой, когда Нора предположительно должна была работать в библиотеке. К тому времени они встречались уже год. Стоял теплый летний вечер, и Изабел хотела взять деньги, чтобы пойти поужинать. Но когда они подъехали к воротам, ее сердце упало: на подъездной дорожке стоял маленький красный «седан» Норы. — Не волнуйся, все в порядке, — заверила она с деланно беспечным видом, однако, подойдя ближе, они увидели яркие всплески пятен, разбросанных по переднему газону. — Какого хрена? — пробормотал Люк. — Это такая идея весенней уборки? Он шагнул вперед. Но Изабел схватила его за руку. — Это моя одежда, — прошептала она. Ее любимое голубое платье, зимнее пальто и дешевая бижутерия, поблескивающая среди одуванчиков. Туфли разбросаны в кустах, соломенная шляпа лежит на дорожке, медаль Святого Христофора валяется в траве. Двор напоминал абстракцию в стиле Джексона Поллока. Но тут дверь распахнулась, и на пороге выросла Нора, высокая и красивая, в элегантном зеленом костюме, обычно надевавшемся на работу, волосы собраны заколкой. В руках — охапка одежды. Она долго, жестко смотрела на парочку, прежде чем разжать руки, и одежда высыпалась на ступеньки крыльца. Изабел выпрыгнула из машины. — Ма! — вскрикнула она. — Не живешь по моим правилам — не живешь под моей крышей! — завопила Нора, с такой силой хлопнув дверью, что Изабел заплакала. И все-таки пошла к крыльцу, собирая по пути медаль Святого Христофора, свитера, юбки. Сердце так колотилось, что она ничего не сознавала. На стук и звонки в дверь никто не отзывался. Тогда Изабел вынула ключ, но тут же увидела новый блестящий замок. — Ма! — снова крикнула она, барабаня в дверь. — Ма! Люк осторожно коснулся ее плеча. — Ш-ш-ш, — прошипел он, уводя ее, а когда она нагнулась за одеждой, сурово приказал: — Оставь. Купим все новое. И уж получше этого. Он отвел ее к машине. Отныне Изабел некуда было идти, кроме как к Люку. Все, что у нее осталось, — это камеры. — Езжай помедленнее, — попросила она, потому что здешние копы были настоящими тварями. На самом же деле она хотела дать Норе шанс. Ожидала, что мать выбежит из дома, позовет дочь, остановит ее, прежде чем та сделает что-то непоправимое. Изабел и Люк уехали на Кейп-Код, остановились в крохотном городке Оукроуз, в окрестностях Ярмута. Судя по рекламным щитам, городок был знаменит солнечными пляжами и жареными устрицами. Однако пляжи оказались маленькими и забитыми людьми, а устриц Изабел не любила. Люк почти сразу получил работу в кафе-баре «У Джози». Изабел устроилась в местную детскую фотографию, действующую под девизом: «Вы, наверное, были прелестным ребенком», с низкими ценами, где никто не обращал внимания на художественную сторону снимков и наличие диплома у фотографа, а главным было проворство, скорость и умение правильно наводить камеру. Изабел никто не искал. Потом владелица «У Джози» умерла, и Люк собрал все сэкономленные деньги и взял кредит, чтобы выкупить кафе, переименовав его в кафе «У Люка». В этот момент Изабел каким-то образом поняла, что мать никогда за ней не приедет, а Люк никуда не денется. Она носила медаль Святого Христофора до окончания школы. Для того чтобы перевестись, она подделала подпись матери на заявлении, получила документы и продолжала учиться, но так и не завела друзей, потому что кто это еще в шестнадцать лет живет с бойфрендом, а не с родителями? Кто еще каждую свободную минуту работает в пиццерии, экономя деньги на пленку, вместо того чтобы пойти повеселиться в клубе? Изабел носила медаль и в то время, когда звонила домой и не получала ответа, сжимала ее в поисках утешения и надежды. Надевала, работая в фотостудии, и с наслаждением ощущала ее тяжесть и плавное скольжение по коже, когда поправляла волосы ребенку или устанавливала камеру. Изабел клялась, что, увидев медаль, посетители вели себя лучше, поскольку считали ее верующей, хотя на самом деле она понятия не имела, во что верила. И вот к чему она пришла: тридцать шесть лет, замужем и больше не ребенок, а своих детей так и нет. У них никогда не хватало денег на учебу в колледже, хотя Изабел мечтала получить степень. Работая в фотостудии, она не продала ни одной своей фотографии, не имела ни одной выставки. Медаль дает ей теплую, согревающую сердце надежду, и, как это ни абсурдно, Изабел чувствует себя спокойнее, когда она висит на шее. Она поднимает окна и включает кондиционер. В машине что-то щелкает и постукивает. Последние несколько лет Люк уговаривал ее купить автомобиль получше, малолитражку ярких тонов, вместо этого черного ящика, который вечно ломается. — Как можно любить машину, которая сроду не ездила нормально? — твердил Люк и получал неизменный шутливый ответ: — Но я же люблю тебя, верно? Проходит еще три часа, а она по-прежнему в пути. Вспомнив, что бензин скоро закончится, она сворачивает с I-95 и углубляется в Коннектикут. Погода по-прежнему сырая и непонятная, словно сама не знает, чего хочет, не может решить, стать дождливой или солнечной. Изабел надела белое летнее платье, и все же по спине течет пот. Одной рукой она пытается собрать волосы, такие длинные, что практически сидит на них. Иногда в фотостудии дети смотрят на нее и спрашивают, уж не ведьма ли она с такими длинными черными волосами и умеет ли колдовать. — Я добрая ведьма, — обычно отвечает она с улыбкой, но сегодня не так уж в этом уверена. Очки в тонкой оправе, без которых она не сядет за руль, то и дело сползают с переносицы. Когда она снимает очки, на переносице остается красная вмятинка, словно кто-то подчеркнул ее глаза. — Ты, на свою беду, слишком чувствительная натура, — часто твердил ей Люк. Но что поделать, если так и есть? Она ощущает холод острее, чем Люк, и стоит красной полоске на градуснике поползти вниз, немедленно кутается в свитера. А от жары мгновенно вянет. И боль чувствует сильнее. Даже после всех этих лет, когда открытки, которые она посылает матери, возвращаются с надписью, сделанной ее рукой: «Адресат выбыл». Или когда видит устремленный на нее взгляд Люка, если без предупреждения приходит в бар. Хотя он говорит, что рад ее видеть, синие глаза затуманиваются словно перед грозой. Люди замечают ее чувствительность и на работе. Иногда они утверждают, что она видит вещи, которых на самом деле нет. Может поймать серьезный, задумчивый взгляд обычно веселого ребенка. Хрупкая малышка на ее снимке выглядит неожиданно жесткой и неумолимой. Кое-кто утверждает, что Изабел удается уловить сам дух и характер ребенка, и просто мороз идет по коже, когда смотришь на снимок и каким-то образом видишь его будущее. Годы спустя родители приходили в студию, чтобы рассказать Изабел, как тот серьезный, немножко похожий на адвоката ребенок, которого она фотографировала, хочет стать актуарием, специалистом по страховой математике. Как девочка, стоявшая в изящной позе, теперь подписала контракт с «Джофри Бэллей». — Откуда вы знали? — допытывались родители. — Откуда! — Понятия не имею, — обычно отвечала Изабел, но иногда, чтобы порадовать заказчиков, пожимала плечами: — Знала и все. Но она не знала. Ничего не знала. Не знала даже, что происходит в ее собственной жизни. В течение прошлого года она обнаруживала белый прозрачный шарф в корзинке с грязным бельем, серебряный браслет на кухне и даже тампон в корзинке для мусора, хотя у нее в тот момент не было месячных. Но Люк клялся, что все это принадлежит подружкам забегавших в гости приятелей из бара. — Не думаешь, что будь у меня кто-то, я бы прятал ее вещи, а не выставлял напоказ? — смеялся он, явно считая ее ненормальной. Несколько раз она приходила в бар по вечерам и заставала его в обществе красивых женщин, смеющегося, позволявшего им класть ему руки на плечи. Но стоило Люку завидеть Изабел, как он стряхивал эти назойливые руки, словно дождевые капли, и целовал ее. И все же у нее оставалось такое чувство, будто он сейчас не с ней, а с кем-то другим. Три ночи назад ее разбудил телефонный звонок, и когда она, перегнувшись через Люка, взяла трубку, послышался тихий женский плач. — Кто это? — спросила она. В трубке стояла мертвая тишина. Оглянувшись, она, к полному своему потрясению, увидела, что глаза Люка открыты и влажны от слез. Она быстро села и уставилась на него. — Просто сон, — отмахнулся он. — Спи. Он повернулся к ней, положил руку на ее бедро и почти мгновенно заснул. А она долго лежала, глядя в потолок. Но наутро, когда Люк был в баре, какая-то женщина позвонила и назвала ее по имени. И рассказала, что пять лет была любовницей Люка. — Я все о вас знаю, Изабел, — добавила она. — Не думаете, что пришло время и вам узнать обо мне? Изабел оперлась ладонью о кухонную стойку. — Я беременна и думаю, стоит об этом вам сообщить, — продолжала женщина. У Изабел подкосились ноги. — Кто-то звонит в дверь, — выдавила она, повесила трубку и больше не подходила к трезвонившему телефону. Беременна! Они с Люком отчаянно хотели детей. Она десять лет пыталась забеременеть, прежде чем все анализы, травы и способы лечения не сломили ее. Люк и слышать не хотел об усыновлении. — То, что у нас нет детей, — не самое ужасное на свете обстоятельство. Изабел считала иначе, но не знала, что делать. Она заставила Люка превратить запасную спальню, предназначавшуюся ранее для детской, в темную комнату. И единственными детскими лицами, украшавшими ее, были те, которые она фотографировала. Сначала, узнав о беременной любовнице Люка, она подумала, что настал конец мира. Но потом сказала себе, что это всего лишь конец одного-единственного мира. Ее мира. Она заслуживает куда больше того, что имеет. И сбросит старую жизнь, как бабочка — кокон. Ее спина ноет, и она прижимается к сиденью. В прошлом месяце она ходила на массаж, и массажистка, женщина с желтым конским хвостом, мяла ее тело. — Здесь у вас напряжено, — изрекла она, похлопав по лопаткам Изабел. — Стресс. Гнев. А здесь — печаль, — продолжала она, коснувшись позвоночника, и Изабел, мучительно морщась, вцепилась в край стола. «Здесь печаль»… Мать часто говаривала, что, если почаще улыбаться, захочется улыбаться снова и снова. Господь вознаграждает счастье. И в фотостудии люди всегда подмечали ее сияющую, веселую улыбку, магнитом притягивавшую к ней детей. Но сейчас она не может улыбнуться… как ни старается. Изабел смотрит на часы. Уже середина дня. И она проголодалась. Ее сотовый звонит, но она не берет трубку, опасаясь, что это снова любовница Люка. А ведь Изабел даже не знает ее имени. К этому времени Люк уже пришел домой и ищет ее вне себя от отчаяния. А может, в бешенстве колотит посуду о кухонный пол, как в тот день, когда она впервые сказала, что ей не нравится жить здесь и Кейп-Код ее душит. За все годы, что они прожили вместе, он пальцем ее не тронул, руку не поднял, голоса не повысил, но расколотил пять наборов блюд, несколько стаканов и статуэтку, которую купил ей в шутку: маленький скотч-терьер с крошечной золотой цепочкой. А может, он вовсе не злится. Может, наоборот, почувствовал облегчение. Но кого она дурачит? Его нет дома. И он не читал ее жалкого унизительного письма. «Дорогой Люк, я хочу развода. Найди адвоката. Изабел». Конечно, он с этой новой женщиной. Беременной его ребенком. Она рассерженно вытирает глаза. И видит малыша. Маленького, переливающегося жемчужным светом. Видит глазами Люка. Не своими. А потом закрывает глаза, всего на секунду. А когда открывает, не понимает, где находится. Дорога совершенно незнакома. Изабел включает радио. Рок-станцию. Слышится громкий вой Тэмми Уайнет. Вот и прекрасно! Когда сердце так болит, самое лучшее — подпевать во весь голос. Если Тэмми способна выжить, значит, выживет и она. Изабел думает о деньгах в своем кармане, о камерах на заднем сиденье, о том, что мать, может быть, примет ее, блудную дочь. — Я никогда его не любила, — скажет мать о Люке, и Изабел надеется услышать: «но всегда любила тебя». Мать всю жизнь прожила недалеко от Бостона, вынесла смерть мужа, в тридцать лет умершего от сердечного приступа прямо на ступеньках магазина, где покупал продукты. Выдержала побег дочери с автомехаником, мужчиной, который, по ее мнению, был сплошной неприятностью. Туман становится еще гуще, видимость просто ужасная. Черт. Она, похоже, заблудилась. Сделала ошибку, поехав в обход. Но ведь всегда можно повернуть и добраться до шоссе! Может, стоит остановиться в придорожном кафе, наесться всяких вредных вкусностей, всего, что она любит: яиц, бекона, сосисок. Темнота действует на нервы и в это время дня кажется неестественной. Хотя Изабел понимает, что это всего лишь туман, ей становится не по себе. Она включает и выключает противотуманные фары, пытаясь разрезать мрак, но туман шевелится, как живой, и она видит нечто вроде обрывков снимка. Свет выхватывает отдельные предметы. Что-то красное. Блеск хрома. Посреди дороги стоит машина. Стоит на встречной полосе. Фары выключены. В глаза бросается красное платье. Изабел вздрагивает. Она понимает, что машина не двигается, но впечатление такое, будто та мчится навстречу и с каждым мигом вырастает все больше, хотя Изабел и пытается разминуться с ней. Но дорога слишком узка, обсажена высокими толстыми деревьями. Глаза Изабел мечутся из стороны в сторону, но деваться некуда. И развернуться нет места. Невозможно даже остановиться, как она ни жмет на тормоза. О, Иисусе! Изабел маневрирует, стараясь не врезаться в дерево. Машина сбавляет скорость, но по-прежнему несет ее вперед. Время растягивается, как резинка. Замедляет ход. Потрясенная Изабел видит женщину с короткими, торчащими ежиком светлыми волосами. Платье сбилось до колен и постепенно появляется в фокусе, будто один из негативов Изабел, лежащий в проявителе. Женщина просто стоит перед машиной, не двигаясь, глядя так, словно знает, что случится, и ожидая этого. Изабел снова пытается свернуть в сторону. Шины визжат, сердце сжимается. — Прочь с дороги! — вопит она, лихорадочно вцепившись в руль. — Что вы делаете? Но женщина как приросла к месту. Откуда-то издали слышен звонкий голос, и тут она видит ребенка — ребенка! Темноволосого мальчика… он тоже видит ее и на секунду замирает. Их взгляды встречаются, и Изабел, словно загипнотизированная, тоже не в силах пошевелиться. Но тут же, очнувшись, нажимает на клаксон, и мальчик пугается и летит через дорогу, исчезая в лесу, а ее машина едет слишком быстро, и она не может ее остановить. Потеряла контроль. Сердце колотится о ребра. Дыхание со свистом вырывается из груди. Она теряет контроль и, несмотря ни на что, молится: — Боже!!! Иисусе! И тут снова слышит жужжание осы, вылетающей в ночь, а женщина наконец приходит в себя и прижимается спиной к капоту. Но уже поздно, слишком поздно, и обе машины сливаются в смертельном поцелуе. 2

Чарли Нэш стоит на коленях на заднем дворе. Руки облеплены грязью, а сам он погружен в туман, как в вату. Шея мокра от пота, а воздух словно сгустился и стал липким. Но он хочет успеть посадить яркие растения и карликовые груши с корнями, замотанными фиолетовой парусиной, к приезду Эйприл и Сэма. Вот они удивятся! Он всегда говорил Сэму, что деревья хотят расти, и для этого нужна всего лишь небольшая помощь. Он наклоняется ниже, касаясь листьев клубники. Для нее больше подходит песчаная почва, и, кроме того, то тут, то там виднеются сорняки, но, в общем, здесь клубнике будет неплохо. И вообще растения делают все возможное, чтобы выжить там, где их сажаешь. Совсем как люди. Он поднимается и потягивается, снова глядя на часы. Почти шесть. Эйприл закончила смену в «Блу Капкейк» и как раз забирает Сэма с продленки. Скоро они будут дома. И тут ему становится не по себе. Сегодня утром они с Эйприл поссорились, и неприятное ощущение осталось, как вкус прокисшей еды во рту. Сразу после завтрака он стал собираться на работу, зная, что опаздывает. Эйприл следовала за ним из комнаты в комнату. Он то и дело натыкался на нее и даже ушиб локоть о косяк. Когда он вошел в спальню и нагнулся за джинсами, она схватила его за руку. Он заметил, что жена тяжело дышит. — Вчера ты заснул, пока я с тобой говорила, — цедит она. Он недоуменно смотрит на нее. Она обычно понимает, что он сильно устает на работе. И как правило, расстилает постель и взбивает подушки, после чего нежно целует на ночь. — Ты не слышал, что я сказала прошлой ночью, верно? Он застегивает молнию джинсов и тянется за черной футболкой. Она такая бледная и прелестная в утреннем свете, но у него нет времени. — Мы все уладим, — обещает он. — Когда? Она отступает от него. Ее лицо закрывается, как лепестки цветка. — Я пытаюсь объяснить, но ты не слушаешь. — Милая, у меня сейчас нет времени. Что с тобой сегодня? Эйприл качает головой. — У тебя своя компания. И ты можешь иногда отказываться от работы. Совершенно необязательно трудиться с утра до вечера, но тебе это нравится. Порой мне кажется, что я вообще не замужем. Его нервы на пределе, желудок горит, локоть пульсирует болью. У него задерживаются три проекта, и клиенты пришли в бешенство. Пришлось обзвонить нескольких поставщиков, потому что постоянный привез дерево второго сорта, хотя заказ был на первый. Эд, его десятник, хотел показать ему неполадки в кондиционере, устанавливаемом на другом проекте. Чарли не мог позволить втянуть себя в спор. И тем более не хотел ссориться с женой в присутствии Сэма. — Чарли, я с тобой говорю! — взвизгнула Эйприл. Чарли вернулся на кухню, где Сэм уныло уставился в чашку с хлопьями. — Собирай книги, малыш, — велел он Сэму. — Не хочешь же ты опоздать в школу! Едва Сэм ушел, он повернулся к Эйприл: — Не знаю, что на тебя нашло, но в таком тоне разговаривать не буду. Она метнула на него косой взгляд. — Прекрасно. Вот и не говори. Иди куда идешь, поезжай куда хочешь и не возвращайся. Когда она повернулась к нему спиной, он снова ударился локтем и так разозлился, что не сдержался: — Если бы не Сэм, может, я так бы и сделал! Лучше он себя не почувствовал. Даже грубость не помогла. Но он был так раздражен, что не смог заставить себя извиниться. Он нашел и поцеловал Сэма, после чего бросился к машине. И конечно, совесть немедленно начала его грызть. Она что, воображает, будто ему нравится так уставать? Что он из каприза не хотел поговорить с ней прошлой ночью? Заняться любовью? Он хотел. Боже, как он хотел. Прошлой ночью он стянул ночнушку с ее прекрасных плеч и стал целовать грудь, живот, мягкие изгибы бедер. И сражался. Сражался с усталостью, но тут она сказала: — Чарли, давай поговорим… И желание мигом погасло. Он сел, честно стараясь слушать. Но, Иисусе, как же он устал! Какие тут разговоры? Почему они просто не могут отдаться чувствам? Ее голос, ритм речи убаюкали его. Чарли заснул. Но до утра проспать не удалось. В четыре он открыл глаза и увидел, что Эйприл рядом нет. Чарли пошел ее искать. Проходя мимо комнаты Сэма, он заметил, что дверь открыта. Эйприл спала в кресле, придвинутом к кроватке ребенка. Эти двое выглядели так мирно и безмятежно, что не хотелось их будить. — Это всего лишь ссора, — сказал он себе. — Все супружеские пары ссорятся. Верно? Ссорятся, мирятся и становятся еще ближе. Что такое любовь? Что она означает? Иногда он чувствовал, что не имеет об этом понятия. Он влюбился в Эйприл в ту же секунду, как увидел, и через несколько месяцев они поженились. Оба были на седьмом небе от радости и удивления. И спешили, летели к будущему. У них родился ребенок, впереди целая жизнь, и, вероятно, глупо задаваться вопросами и сомневаться в любви жены. Потому что он не мог представить без нее жизни. Весь день он хотел позвонить и извиниться. Схватился за телефон, когда раздался звонок. Но это оказались поставщики, пытавшиеся убедить его, что дерево именно такое, какое было заказано. — Я вижу то, что вижу, — возразил он. — И это дерево не годится. Он снова собрался поговорить с Эйприл в полдень, но тут позвонил Эд, сообщивший, что один из заказов, переделка кухни, которая должна была занять только три дня, запаздывает, и Чарли пришлось самому ехать на место и улаживать конфликт. К тому времени как все успокоилось, рабочий день закончился. Что же, сегодня он побалует семью и повезет на ужин в ресторан. Помирится с Эйприл. И все будет как прежде. Чарли оглядел газон. У ограды он выроет маленький пруд с золотыми рыбками для Сэма. А может, сделает для него отдельный садик. — Что ты хочешь вырастить? — спросил он у сына и принес домой каталоги растений. Последние несколько вечеров они провели за каталогами, охая и ахая и восхищаясь снимками. Судя по всему, Сэм собирался остановиться на розах или азалиях. Но почему-то попросил собаку. Сердце Чарли сжалось. Эйприл отвела глаза. Чарли положил руку на шелковистые волосы сына. — Посмотрим, — мягко сказал он. Это было ложью, и Эйприл тоже в ней участвовала. Хотя Сэм запрыгал, как мячик. «Посмотрим»… Именно так говорил отец, когда Чарли сам просил собаку и верил, что она будет, но прошло много времени, а собака так и не появилась. Хотя Чарли вполне мог бы ухаживать за песиком, играть с ним и даже спать. А вот у Сэма была астма. Окажись собака в одной комнате с мальчиком, и у того может начаться приступ. Дай Сэму слишком холодное мороженое, выведи на улицу в жаркий день — и проблем не избежать. Стоит мальчику засмеяться слишком громко или заплакать слишком сильно, и он тут же начинает задыхаться. Так много дней проведено в больнице, где Пит, пульмонолог Сэма, осматривает его и подшучивает: — Эй, приятель, видно, соскучился по мне? Снова пришел навестить? Выглядишь слишком здоровым, чтобы бездельничать здесь. Пит был прав. Сэм выглядел вполне здоровым девятилетним мальчишкой, крепким, белокожим, синеглазым, с гривой густых каштановых волос. Глядя на него и не поймешь, что с ним что-то неладно.
Люди умирали от астмы. Разве не поэтому Эйприл таскала Сэма на осмотры и каждое утро проверяла дыхание пикфлоуметром.^[1] Чарли до сих пор удивлялся, что Сэм появился в этом мире. — Где я раздобыл такого чудесного мальчика вроде тебя? — спрашивал Чарли. — На Марсе. На Юпитере. На планете Хирон, — смеялся Сэм. Некоторые доктора утверждали, что соленый воздух Кейп-Кода полезен астматикам. Другой доктор настаивал на переезде в более сухой климат. И все предупреждали, что визиты Сэма в Нью-Йорк к деду и бабке необходимо сократить из-за загрязнения воздуха. В дверь громко, настойчиво позвонили. Было слышно даже здесь, на заднем дворе. У Эйприл имелся ключ. Наверняка это Джимми, разносчик газет. Бедняга по уши влюблен в Эйприл и краснел и ронял сдачу каждый раз, увидев ее. Звон не унимался, становясь все более назойливым. — Придержи коней, — посоветовал Чарли, медленно направляясь к двери. По дороге споткнулся о части «лего», положил их в карман и повернул ключ в замке. Перед ним стояли два копа, переминаясь и неловко переглядываясь. — Чарлз Нэш? — спросил один. Чарли кивнул. Черт, неужели на него подали в суд? Такого раньше не случалось. Но вполне могло случиться. Один из клиентов упал в бассейн, выстроенный его фирмой, и долго сыпал угрозами. Второй утверждал, что в траве, посаженной Чарли, завелась мешетчатая крыса, укусившая его собаку. Но повестки приносили судебные приставы, не полицейские. Так почему они здесь? — Произошел несчастный случай, сэр, — пробормотал тот, что помоложе. Чарли не мог сосредоточиться. Он кивнул, сам не понимая, почему это делает. Он стоял в пропитанном жарой тумане, и слова копа были подводным течением, увлекающим его на дно. — По крайней мере мы так считаем, — продолжал молодой коп. — Все произошло в Хартфорде. — Хартфорд? Но это в трех часах езды отсюда… — Дело ведут тамошние копы, но они любезно позвонили сюда. И мы пришли сказать вам. — Где они? О чем вы толкуете? — В Хартфорде вам расскажут подробнее, но мы знаем, что авария произошла возле восемьдесят четвертого шоссе. На восточной стороне Хартфорда. Они оба в тамошней больнице. — Они? Оба? Чарли задохнулся. — Нет-нет, мой сын на продленке. Он остается там до пяти или шести вечера, а потом за ним заезжает жена. Тот, что постарше, уставился на Чарли, сузив глаза, словно пытаясь понять нечто, скрытое или подозрительное. Или считал, что Чарли в чем-то виноват? — Машину уже не восстановишь. Весь салон сгорел. — Что?! Чарли взглянул на копа, старательно изучавшего туфли. Молодые люди переглянулись. — Вы знаете, куда они ехали? Ледяное кольцо сжало ребра Чарли. — Они ехали домой. Коп покачал головой. — Согласно отчету коннектикутской полиции, непохоже, что виноват водитель. Чарли пытался остановить мерный стук в голове. — Какой водитель? — Ни капли алкоголя. Туман, но никакого превышения скорости. Кристально чист. — Моя жена прекрасно водит машину. Ее ни разу в жизни не штрафовали. Коп подался вперед, словно хотел открыть Чарли тайну: — Машина вашей жены стояла посреди дороги с выключенными фарами. Никаких сигналов или гудков. И была на встречной полосе. Мальчик убежал в лес. Был и звонок в «скорую». Приступ астмы. — У моего сына астма. Он жив? Что говорит моя жена? — Мы не знаем, — нерешительно выдавил младший коп. Чарли схватился за перила крыльца. — Вы в порядке? — участливо спросил полицейский, и дыхательное горло Чарли закупорил колючий ком. Он стал колотить себя в грудь. На какой-то момент показалось, что у него тоже начинается приступ астмы. — В полном, — прохрипел он, хватая ключи от машины. Но коп взял его за руку: — Не может ли кто-то подвезти вас? Вы не в состоянии управлять машиной три часа. — Три часа, — повторил Чарли, и почему-то стало больно от этой огромной цифры. — У нас есть время! — резко бросил коп. — Подождем, пока не найдете сопровождающего. Чарли позвонил друзьям, но никого не оказалось дома. Пришлось связаться с десятником Эдом. Тот посадил Чарли в машину и врубил полную скорость. По дороге оба молчали, слушая рев пролетавших мимо автомобилей. Но Чарли казалось, что они едва тащатся. Он то и дело сжимал и разжимал руки. На улицах было полно народа, но пешеходы двигались как во сне. Молодая женщина встала на носочки и неуклюже тянулась к журналу на лотке. Старик, смеясь, поливал улицу из бутылки. — Все в порядке, — твердил себе Чарли. — Люди часто ошибаются. Расспроси трех свидетелей о преступлении — и получишь три разных ответа. Наконец они добрались до хартфордской больницы. Солидное здание из красного кирпича. Мимо Чарли с воем промчалась «скорая», и к горлу подступила тошнота. Чарли вонзил ногти в ладони и согнулся, пережидая, мокрый, весь покрытый потом. Ошибка. Конечно, ошибка. Он войдет в больницу, увидит жену и сына. Потом они все поедут домой. И еще посмеются над этой поразительной историей.
В ярко освещенном вестибюле было очень шумно. Эд не отставал от Чарли ни на шаг. Женщина в лифте сжимала букет неприятно желтых ромашек, постоянно вздыхала и старалась держаться как можно дальше от Чарли. Тот присмотрелся к цветам и едва не ахнул. Крашеные! Они крашеные. Он протянул руку, нажал кнопку лифта, и женщина снова вздохнула. Выкрашенные лепестки затрепетали от легкого ветерка. Когда двери открылись, он едва не потерял равновесие. — Подожду здесь, — буркнул Эд, кивнув в сторону комнаты для посетителей. Уселся на оранжевый стул и сжал голову ладонями. Чарли попытался найти сестру или доктора, расспросить, где они. Но каждый раз, когда он приближался к сестре, та скользила мимо, как капелька ртути, ступая бесшумно, словно кошка. Каждый раз, когда он звал доктора, тот смотрел в его сторону и немедленно убегал. Наконец Чарли направился к справочному столу, где толпились люди. Медсестра подняла глаза. — Эйприл Нэш. Сэм Нэш, — выдохнул он. — О, мистер Нэш, — пробормотала сестра. — Где я могу найти сына? Где моя жена? Она коснулась его руки, и у Чарли упало сердце. Когда до тебя дотрагиваются так участливо, это плохой знак. Он насмотрелся достаточно сериалов из больничной жизни, чтобы понять, что будет дальше: пониженный голос, прямой взгляд, дурные новости. Он отдернул руку. — Я приведу доктора, — пообещала она. — Нет, говорите, — потребовал он, но она повернулась и пошла прочь, а он последовал за ней в конец коридора, где на каталке сидел мальчик, утонувший в огромной больничной сорочке. Чарли напряг зрение, пытаясь различить его лицо, но мальчик сидел слишком далеко. Рядом стояла медсестра и надевала ему манжету тонометра. Пол здесь был черный с синими и красными линиями — указателями разных отделений. Подошвы Чарли скользят, но он рвется вперед, к мальчику. И видит бледное личико, темно-каштановую массу волос… детали, составляющие облик Сэма! По щекам Чарли бегут слезы. — Сэм! — кричит он. — Сэм! — мысленно умоляя взглянуть на него, словно если сын увидит отца, все будет хорошо. — Сэм! Сэм не шевелится. И тут Чарли замечает его протянутую руку, зашитую от запястья до локтя аккуратными черными крестиками, и голова его идет кругом. — Папочка! — кричит Сэм. — У меня швы! Он морщится, когда Чарли касается его щеки. — Папочка, мне больно. — Он сильно поранился, — пояснила медсестра, снимая манжету и гладя мальчика по плечу. — Будет шрам. Как маленький сувенир. Теперь ты у нас особенный. Сэм уставился на руку. — Пришлось сбрызнуть ему горло спреем от астмы, — продолжает медсестра. Чарли прижал мальчика к себе, чувствуя, как вздымается и опадает его грудка, а сердце бьется часто, словно у пойманной птички. — Папочка, — прошептал Сэм, и Чарли заметил, что его голос звучит странно. Он откинул волосы со лба сына, закатал рукава, чтобы проверить, нет ли переломов. Он разукрашен синяками, и каждый для Чарли — словно удар в лицо. — Ты в порядке… — потрясенно пробормотал Чарли и снова стиснул Сэма, но тот какой-то холодный и вялый, и Чарли, заметив легкую синеву вокруг губ, вопросительно посмотрел на сестру. — С ним все будет хорошо. Это сильный мальчик, я вам точно говорю, — громко и уверенно объявила сестра, но тут же отвела Чарли в сторону, подальше от Сэма. — Это шок, — тихо пояснила она. — Слишком сильное потрясение. Он нуждается в любви. Дайте ему как можно больше любви, и с ним все будет в порядке. Чарли вернулся к Сэму и обнял его. Но Сэм вырывался. Глаза невероятно огромные, зрачки черные и словно стеклянные. Он смотрел сквозь Чарли, словно того здесь не было. — Я убежал! — выпалил Сэм. — Убежал от машины. — Все хорошо, малыш. Все хорошо. Я рад, что ты убежал, иначе мог бы сильно пострадать. — Я не знал, что еще делать! — Ты убежал и сейчас сидишь здесь, живой и здоровый, — выдавил Чарли. — Что ты делал в машине, малыш? И куда вы с мамой ехали? — Мне не позволяют увидеть мамочку, — пожаловался Сэм. — Моя жена… — начал Чарли. Мимо прошел санитар, толкая каталку. — Вам придется найти доктора, — твердо заявила сестра. — Сегодня очень много пациентов. — Посиди здесь и никуда не уходи, — велел Чарли Сэму. — Оставайся с сестрой, а я найду маму. Ему не терпелось увидеть Эйприл. Они обнимутся, поплачут, и в свете случившегося их утренняя ссора покажется всего лишь досадной пылинкой, которую можно стряхнуть и навсегда забыть. Все прекрасно. Сэм жив. Эйприл, возможно, получила ушибы и синяки и сейчас забинтована или в гипсе: слишком страшно для маленького ребенка. Этого ему видеть не стоит, и, конечно, Сэма нужно подготовить, утешить и все объяснить. Не успел он отойти, как его окликнули: — Мистер Нэш! Чарли обернулся. К нему направлялся доктор с двумя копами в мундирах. Лица суровые, губы сжаты. — Мистер Нэш. Доктор был в зеленом костюме. На шее висела маска. — Где моя жена? — спросил Сэм. — Мистер Нэш… Чарли огляделся. — Она на другом этаже? — спросил он и неожиданно заметил легкий мазок горчицы на рукаве доктора. — Мне очень жаль, — выдавил тот.
Потом он запомнил лишь вопросы копов, на которые не находилось ответов. Те же самые, что задавали массачусетские полицейские. Копы попросили разрешения поговорить с Сэмом, но тот упорно молчал, хотя Чарли стоял рядом, держа его за руку. Медсестра отдала ему маленький пластиковый пакет с вещами Эйприл. Ее портмоне, расческа, носовой платок… все такое знакомое. Доктора расспрашивали его о карточке донора, найденной в портмоне, и просили подписать разрешение отдать ее органы кому-то неизвестному. Кто-то другой коснется кожи Эйприл. Кто-то другой будет смотреть на мир ее глазами. Его просили подписать документы на вскрытие и заявление в похоронное бюро. Но он тупо смотрел в пустоту. — Мы можем направить вас к кому-нибудь в Оукроузе, — мягко сказала социальная работница. И он кивнул. Еще он помнил, как вошел в какую-то комнату с длинным столом, на котором лежала его жена, раскинувшись, словно отдыхала. Лицо спокойное, расслабленное, белое, как бумага, на губах играет легкая улыбка, словно даже с закрытыми глазами она знала, что он здесь, и счастлива его видеть. Он коснулся подола ее платья, незнакомого, не виденного ранее. На секунду он даже подумал: а вдруг это не Эйприл?! На щеке серел странный треугольник. Он сжал ее лицо, гладил руки, шею… — Дыши, — умолял он. Взобрался на стол, лег рядом и обнял ее. Закрыл глаза, но тут услышал чьи-то шаги. — Мистер Нэш, — сказал кто-то, и он, открыв глаза, снова увидел чертову социальную работницу, но не мог пошевелиться, не мог заставить ноги двигаться. Она дотронулась до его руки, и он оцепенел. — Могу я кому-то позвонить от вашего имени? — спросила она. — Позвоните Эйприл, моей жене. Женщина немного помолчала. — Есть еще родственники? Он покачал головой. — Я знаю, как это тяжело. И знаю, что вы сейчас испытываете, но вам нельзя здесь оставаться. Чарли вспомнил об Эде, сидевшем в комнате для посетителей. — Откуда вам знать, что я испытываю? Она положила руку ему на плечо. — Моя дочь умерла в десять лет. Подавилась жвачкой. Чарли зажмурился. Если не шевелиться, она, может быть, уйдет. — Я сама позвоню в похоронное бюро. Они распорядятся отвезти вашу жену домой. Вы согласны? Он почувствовал, как в руку суют карточку, и открыл глаза. На карточке было напечатано: «Похоронное бюро братьев Роланд». — Она хотела кремацию, — пробормотал он. Она кивнула: — Я им скажу. Но вы должны увезти сына домой. Он медленно, с трудом, словно старик, слез со стола и пошел за женщиной по коридору, сначала вдоль синей, потом вдоль красной линии, в маленькую комнату, где сидел Сэм, уже полностью одетый, с повязкой на руке, и болтал с медсестрой. Но, взглянув на Чарли, сразу замолчал. — Пойдем, мы едем домой, — тихо сказал тот. Сэм соскользнул с койки и крепко сжал отцовскую ладонь. Полицейские уже ждали, неловко сунув руки в карманы. — У вас есть на чем добраться домой? — спросил один. Чарли кивнул, отправился на поиски Эда, и тот, едва увидев его лицо, сделал то, чего никогда не делал раньше: стиснул плечи Чарли. — Сейчас я отвезу вас домой.
Было уже поздно, округа спала, окна были темные, занавески задернуты. Только в соседнем квартале самозабвенно орал рыжий кот Галлахеров. — Тебя можно оставить? — спросил Эд, и Чарли вспомнил жену Эда, стройную, хорошенькую женщину с рыжими вьющимися волосами. Должно быть, она тревожится за мужа. Чарли положил руку на плечо Эда. — Наверное, я никогда не смогу отблагодарить тебя за то, что ты сделал. Езжай домой, — устало попросил он. Сэм, спотыкаясь, поковылял по дорожке. Чарли поднял его на руки, теплый сонный комочек с рваной раной по всей руке. Шрам в самом деле останется. Он отнес Сэма в детскую, уложил в постель, и мальчик заснул, едва голова коснулась подушки. Чарли уселся на край кровати. Он не мог уйти в свою спальню. Не мог передвигаться по собственному дому. Зазвонил телефон, но он не взял трубку. Кровать была узкой. Чарли осторожно лег рядом с сыном, обнял его одной рукой, наблюдая, как поднимается и опускается грудь. Легонько поцеловал Сэма в щеку. Сэм сказал ему, что убежал. Но куда? К кому? И что он делал у машины. Почему не сидел внутри? Что делала Эйприл на той дороге, в трех часах езды отсюда? Куда они ехали, и почему он ничего не знал? Сестра сказала, что у мальчика шок. Чарли лежал без сна, глядя в темноту, прислушиваясь к ночным шорохам. Наконец не выдержал, встал и пошел за пакетом с вещами Эйприл, который оставил на столе в прихожей. И опрокинул его на пол гостиной. Портмоне, горсть мелочи, косметика. Все закопченное, пахнувшее дымом. Его словно ударили в живот. Чарли опустился на пол, борясь с тошнотой. Когда-то он смеялся над фильмами, где мужчины нюхают одежду жены. Теперь он сам поднес к лицу голубой платочек Эйприл, но ощутил только запах дыма и уронил его. Руки тряслись. Он сунул пакет в угол комнаты. Почему Эйприл не сказала ему, куда едет с Сэмом? Все еще сердилась из-за ссоры? Решила немного охладиться и вернуться, прежде чем он узнает, что она куда-то ездила? Чарли пошел в спальню и стал открывать ящики, выбрасывая брошюры с описанием городов и мест, где хотела побывать Эйприл. Дом над водопадом Фрэнка Ллойда Райта в Пенсильвании. Уэтстоунский парк роз в Огайо. Может, они направлялись туда? Она не оставила ему записки. Не объяснила, что не так. Все вещи на месте, но, милый гребаный Иисусе, машина стояла посреди дороги на встречной полосе, и Эйприл взяла с собой Сэма. — Люблю тебя. В ночь накануне побега, когда они легли в постель, еще до ссоры, она сказала ему эти слова, прошептала в шею: «Люблю тебя». По утрам они только целовались, потому что оба спешили, а Сэм опаздывал в лагерь или школу. Чарли дотронулся до кончика ее носа и улыбнулся. — Повтори, — всегда требовала она, а он неизменно отвечал: — Неужели еще не знаешь? Каждое утро — знакомая, привычная, милая рутина. Но в то утро они поссорились. Он сказал ужасные слова, сам того не желая. Она не дала ему шанса все исправить. Голова Чарли шла кругом. Теперь все виделось под иным углом, словно краски вдруг потускнели. Воздух приобрел странный металлический вкус, и ему вдруг стало холодно. Чарли открыл шкафчик в спальне. Там висели платья, которые она никогда не носила, его пиджаки, из которых она не вылезала. Он стал хватать охапки одежды и швырять на пол, хотя сам не знал, чего ищет, что думает найти. Обыскал все ее карманы. Ничего. Ничего, кроме горы одежды, и неладно только одно: эта одежда сейчас не на ней. Шкаф почти опустел, когда он увидел чемоданы. Они купили набор из четырех чемоданов в прошлом году, все из красной кожи. Эйприл посчитала, что никто не захочет иметь красные чемоданы, но зато их легко узнать в аэропорту, когда багаж ползет по транспортеру. 3

Когда Чарли впервые увидел Эйприл, под глазом у нее красовался фонарь. Он сидел в пиццерии, большом, похожем на пещеру зале. Столы покрывала красная клеенка, которую постоянно вытирали официантки. С потолка свисали красные сети, а на доске были мелом выведены названия тридцати пяти сортов пиццы. Конечно, Чарли понимал, что это приманка для туристов, но там подавали классную пиццу, работали круглые сутки, и Чарли знал всех официанток. Он любил сидеть вместе с большими компаниями и беседовать с отдыхающими. Ему нравилось ощущать себя туземцем, способным посоветовать, где лучше ловятся крабы, направить в самый хороший кинотеатр и объяснить, почему алоэ прекрасно помогает от солнечных ожогов, которые бывают почти у всех. Иногда он любил приводить с собой женщин, хотя последнее время все чаще приходил один. Сегодня здесь было полно народу, и он с трудом нашел крошечный, втиснутый в угол столик. Официантки в красно-белых клетчатых передниках пробегали Мимо, и Чарли поднял руку, чтобы привлечь их внимание. Он уже хотел подойти к стойке и сделать заказ, как услышал звон подноса. Люди свистели и топали ногами. Оглянувшись, он увидел сверкающее алмазное поле из битого стекла и ледяных кубиков, в центре которого стояла незнакомая официантка с коротко стриженными, взъерошенными, как у мальчишки, волосами цвета ванили. Она сгорбилась над тарелками. Обычно официантки расстраивались, когда происходило нечто подобное, но эта женщина, похоже, ничуть не встревожилась. Мало того, словно не слышала поднятого шума. Ему так захотелось погладить ее по спине, что он поднялся и подошел, чтобы помочь ей. Только когда она подняла голову, он увидел фонарь и от растерянности схватил с пола несколько кубиков и прижал к ее глазу. И потрясенно замер, ощутив идущий от нее жар. Лед таял так быстро, что по его руке полилась вода. Она спокойно смотрела на него. Он уронил подтаявший кубик. — Баттерфингерс,^[2] — прошептала официантка. Голос оказался низким и тягучим, как сироп. Уголки губ приподнялись. Она повернулась и ушла на кухню, завязывая на ходу передник. Чарли пошатнулся, как от удара в живот. Фонарь или нет, но он в жизни не видел женщины прекраснее. Он забыл, какую пиццу хотел. Весь мир, казалось, сузился до этой женщины. Бледная кожа с черно-синим фонарем… Отныне он каждую ночь проводил в пиццерии. Всегда сидел за одним и тем же столом и наблюдал за ней. Она не трудилась скрыть синяк макияжем, не отворачивалась, когда кто-то грубо на нее глазел. Он часто гадал, какова ее история. Может, она беглая жена и фонарь — подарок на прощание от бывшего мужа. Или она наткнулась на дверь? Подралась с соперницей за какого-то мужчину? Да мало ли что могло случиться! Но он хотел одного: защитить ее. И не знал, как это сделать. Все твердил себе, что это абсурдно. Да и что он знал о ней? Умна ли она? Умеет ли читать? И вообще захочет ли с ним знаться? Чарли задумчиво жевал корочку. Она, единственная из официанток, не носила бейджика, не шутила с посетителями и ходила по ресторану с видом гостьи, делавшей одолжение, разнося заказы. — Как зовут новую официантку? — спросил он Джуди, одну из старых работниц. — А что? Она что-то натворила? — в свою очередь, осведомилась Джуди. — Нет-нет, я просто хотел знать, — заверил Чарли. Джуди улыбнулась: — Ее зовут Эйприл. И она — настоящий чирей на заднице! Заметив Чарли, Эйприл кивала, но никогда не подходила поболтать, занятая тарелками, стаканами и требовательными клиентами. Когда она уходила на перерывы, Чарли не находил себе места. Но однажды, вместо того чтобы убежать, Эйприл сняла передник, села за стол и принялась энергично писать. Он с бурно заколотившимся сердцем наблюдал за ней. Разумеется, невозможно не пригласить ее на ужин. В крайнем случае она откажет, а ему и раньше приходилось выслушивать отказы. Он оставил свою пиццу с грибами и зеленым перцем и подошел к ней. — Эйприл, — позвал он. Она взглянула так, словно ждала его прихода. Синяк заметно побледнел, оставив только легкий желтый след в углу глаза. Он украдкой заглянул в блокнот. «Почему я не могу быть такой?» — было написано там. Но тут ее окликнули, и Эйприл посмотрела в сторону, мимо Чарли, и ее лицо осветилось. Она поспешно смяла листок бумаги. — Вот и ты, Мик! — воскликнула она, и Чарли отошел. Мик был здоровенным высоким парнем с перекинутой через плечо черной кожаной курткой, хотя на улице было почти тридцать градусов тепла. Он притянул к себе Эйприл. — Пойдем, киска, — пробасил он. — У нас впереди длинная дорога. Эйприл отбросила передник и вытерла руки о бедра. Положила книжку для заказов и как загипнотизированная последовала за Миком. Чарли сел за стол, следя за ними в окно. Эйприл уселась на мотоцикл Мика, обняла парня за талию, прижалась щекой к его спине и полузакрыла прекрасные глаза. Мотоцикл с ревом умчался. Чарли отодвинул пиццу. Он не был голоден и чувствовал себя идиотом. Влюбился, как последний болван, вот и все. Она всего лишь официантка в пиццерии. Он даже ни разу не поговорил с ней, хотя мысленно вел длинные диалоги. А кто во всем виноват? Он действительно дурак! Взрослый человек ведет себя, как ребенок! Неожиданно шум и хаос этого места стали раздражать. Надоело все: державшиеся за руки парочки, дети, дразнившие друг друга, все эти «летние» люди в майках с логотипами Кейп-Кода. Все кружилось и вертелось, и, похоже, только он один не двигался с места. Он бросил на стол несколько смятых банкнот и тоже ушел. После этого Чарли перестал приходить в пиццерию. Зачастил в «Пай ин зе скай», в трех кварталах от нее, где пицца была сыроватой, атмосфера не столь оживленной, но по крайней мере он больше не видел Эйприл. Не вспоминал, как она садится на мотоцикл Мика. Встречался с друзьями или просто проводил время дома, сидя на переднем крыльце и ожидая, пока она померкнет в его воображении.
Как-то вечером, несколько недель спустя, Чарли пошел на берег. Стояла облачная, непривычно холодная для этого времени года ночь. Молодежь набивалась в машины и гудела клаксонами, проезжая мимо Чарли. В такую погоду невольно думаешь, что лето уже кончилось. Чарли брел по пустынному пляжу, сунув руки в карманы. Пляж был частным, и он пребывал в одиночестве, поэтому, услышав всплеск, подумал, что какая-то рыба играет слишком близко к берегу. Но плеск раздался снова. Он повернулся и увидел Эйприл в тонком коротком летнем платье. Она вошла в воду и поплыла. На какой-то момент он посчитал видение галлюцинацией и огляделся в поисках Мика, но никого не нашел. Какое безумие — плавать в одиночку, особенно по ночам, когда вокруг ни души, когда растворяешься в море и исчезаешь. Даже с того места, где он стоял, можно было увидеть, насколько далеко она заплыла. — Эй! — крикнул он. Но она, похоже, не слышала. Он стал размахивать руками, но, не добившись результата, сбросил джинсы, футболку и туфли и направился к воде. Холод ошеломил его так, что застучали зубы. Вода уже доходила до пояса, когда он наступил на острый камешек и сжался. Черт! О чем он думает! Кто она такая? Он поплыл быстрее, но потерял ее из виду. — Эй! — снова крикнул он, разрезая воду. Где она? Что с ней стряслось! — Эйприл! Эйприл! — надрывался он и вдруг увидел ее голову с мокрыми, темными от воды волосами. Когда она повернулась к нему, ее глаза светились, как две луны, и полнились удивлением. — Судорога, — выдохнула она и поморщилась, когда он привлек ее к себе. Отяжелевшее от воды платье тянуло Эйприл вниз, но он обнял ее одной рукой и погреб к берегу другой. — Я тебя поймал, — прошептал он. На берегу стоял невыносимый холод. Чарли, дрожа, отдал ей футболку, а сам натянул немедленно ставшие влажными джинсы. Потер руки и только потом взглянул на нее: — Вы в порядке? С чего вам вздумалось плавать одной? И почему вы даже не сняли платья. — А что вы делаете здесь один? — спросила она. Его футболка была длинна ей и могла бы сойти за платье. Синяк прошел, но она почему-то казалась обиженной и несчастной. — Думаю, — ответил он. — Я тоже. Решила, что купание прояснит голову. У меня не было купальника, вот я и осталась в платье. Она одернула футболку. — Позвольте угостить вас ужином, — выпалил Чарли. — Ужин? Но уже начало первого. И почему я должна с вами ужинать? — Потому что… я спас вам жизнь, — неловко пробормотал он. — Но мне не грозила опасность. Она оглядела себя и словно только сейчас увидела, что на ней его футболка. — Спасибо. Он протянул руку: — Чарли Нэш. Я часто заходил в вашу пиццерию. Опять он ведет себя как последний идиот! К чему ей помнить всех посетителей? Она кивнула и пожала ему руку: — Эйприл. Эйприл Джорган. И мне пора домой. — Я провожу вас. — Я живу не в слишком роскошном квартале, — бросила она. Он шагал рядом, сунув руки в карманы и предоставив ей показывать дорогу. И чувствовал себя абсурдно счастливым, хотя ужасно замерз. Колли, сидевшая на цепи у крыльца, громко залаяла, стараясь освободиться. — Здесь. Она остановилась у маленького серого многоквартирного дома, окруженного ржавой оградой. На некоторых окнах были зеленые бумажные жалюзи. — Благодарю за спасение, — улыбнулась она, и его снова как током ударило. — Поужинайте со мной на следующей неделе, — попросил он. Она пристально уставилась на него. — Все, что угодно, кроме пиццы.
Через неделю он повел ее в «Ривер Найл», маленький эфиопский ресторанчик, где посетители сидели на полу вокруг низких круглых столов и ели руками. Он подумал, что это их сблизит, но, как только подали еду, неожиданно застыдился. И не мог отвести взгляда от ее пальцев, вминавших различные пюре и каши в ноздреватый хлеб. Во рту пересохло. Оба почти не ели. Она рассказала, как переехала сюда в двадцать лет, да так и осталась. — Мне нравится работать официанткой. Кто бы что ни говорил, а это неплохие деньги. Особенно летом, когда туристы дают чаевые не считая. Можно накопить достаточно, чтобы собраться и перекочевать на новое место. Даже если посетитель настоящая вонючка, все равно — ты больше его не увидишь. И тут же о нем забываешь. И работы полно. Она широко улыбнулась. По ее словам, приятелей было много, а близких друзей — нет. И родных тоже. Родители жили во Флориде и недавно умерли, почти одновременно. — Они так любили друг друга. Всегда держались за руки, а я тащилась следом. Она ушла из дома в семнадцать, за неделю до окончания школы, сложив все пожитки в рюкзак вместе с жалкими сбережениями, и не собиралась возвращаться. Но самой большой жестокостью было то, что родители ни разу не попросили ее приехать. — По-моему, они даже не заметили моего отсутствия, — добавила она. Чарли вспомнил своих родителей, чьи отношения были крайне натянутыми. В детстве он всегда боялся, что они разведутся. А когда спросил, так ли это, мать ударила его по лицу. — Не смей никогда говорить ничего подобного, — остерегла она. — Будешь нести всякий вздор, и мы действительно разведемся и оставим тебя. Станешь жить один-одинешенек — и тогда пеняй на себя. Мальчик потер ноющую щеку и расплакался. Лицо матери смягчилось. — Покажи, как ты любишь меня, — неожиданно попросила она. Сын уставился на нее. — Ну же, покажи, — требовала мать и не успокоилась, пока он не раскинул руки. — Вот так, — выдавил он. Она довольно кивнула, а он еще немного поплакал. Эйприл подперла руками голову. — Их больше нет, — сказала она. — Мать умерла от сердечного приступа. Ей было всего пятьдесят. Сидела в парикмахерском кресле и просто откинулась на спинку и закрыла глаза. Отец тоже там присутствовал, потому что, не дай Бог, мать пойдет куда-то в одиночку. Когда я приехала на похороны, он едва двигался. И даже не сразу меня узнал. Я твердила, как сильно его люблю, но он повторял одно: «У меня никого нет». Неужели я действительно была для него никем? Она сильно потерла щеку ладонью. — Через два дня я встала пораньше, чтобы приготовить вафли с черничным вареньем на завтрак. По дому распространялся чудесный запах. Я пошла будить отца и нашла его в постели. Он обнимал ночную сорочку матери. Я не хотела бы испытывать подобные чувства. В этот момент Чарли испугался, что навсегда потерял ее, и сердце сжалось от внезапной, всепоглощающей печали. — Пойдем домой, — предложила она, потянувшись к легкому свитеру, который захватила с собой. — Разумеется. Я провожу тебя. — К тебе домой. Едва открыв дверь, он огорчился, что не нанял домработницу. Жаль, что он не успел аккуратно сложить газеты, убрать в раковину грязную посуду, поставить цветы в одну из бесчисленных ваз. Его смущала гора книг в углу. Их давно пора расставить на полках. И поношенный халат, который он швырнул сегодня утром на диван. Но она, казалось, ничего не заметила. И вела себя очень тихо. Пересмотрела книги, взяла одну по разведению орхидей. — Дашь почитать? — спросила она, и он ужасно обрадовался, потому что когда кто-то что-то занимает, значит, вернется, чтобы отдать долг. Эйприл подняла несколько стеклянных шаров, которые он собирал. Если потрясти такой, поднимается настоящая вьюга. Она снова расставила их по местам и молча повела его в спальню. Повернулась к нему лицом и стала расстегивать блузку, после чего сняла все, кроме сережек. Ее кожа светилась. Они повалились на кровать Чарли, но Эйприл перегнулась через него, чтобы погасить свет. — Я люблю когда темно, — прошептала она. Он привык, что женщины стонут в постели, спрашивают о его пристрастиях или расписывают, что собираются делать. Но Эйприл была так молчалива, что он боялся причинить ей боль, боялся, что ей плохо с ним. И поэтому не сводил глаз с ее лица, пытаясь увидеть его во мраке. Но когда потянулся к ней, ощутил, как ее сомкнутые веки трепещут под его пальцами. — Тебе нравится так? — прошептал он, проводя ладонью по ее спине. — Тебе хорошо? Она вздохнула и прижала пальцы к его губам. Потом они лежали рядом, и он обнимал ее. Прижимал к себе и выжидал. Его глаза привыкли к темноте, и теперь он ее видел. Ощущал дыхание. Положил руку на ее макушку, словно защищая, стараясь уберечь, и тогда Эйприл увидела его. Наконец увидела его! — Ты, — прошептала она, коснувшись его лица.
Каждый день после работы Чарли приезжал в пиццерию за Эйприл. Ждал, пока они закроются, подсчитают выручку. Восхищался, как ловко и быстро она вытирает столы. Как-то она вышла из пиццерии, села в машину, взглянула Чарли в глаза и попросила: — Поедем! — Куда? — Куда глаза глядят. И посмотрим, где окажемся. Он вспомнил о Мике, сказавшем, что у них впереди длинная дорога. С какой радостью она пошла с этим парнем! Чарли постарался отогнать эти мысли. Теперь она с ним, и все будет по-другому. Чарли включил музыку, но Эйприл тут же нажала на кнопку. — Давай послушаем ночь, — предложила она. Заставила его остановиться через час, потому что захотела сама сесть за руль. Уступив ей место, он тут же задремал, а когда проснулся, не понял, где находится. Дорога была чернильно-черной, небо — темным. Чарли выпрямился. — Где мы? — По пути в рай, — засмеялась она. — Включи фары, — попросил Чарли. — Пожалуйста. Это опасно. — Я прекрасно все вижу, — возразила Эйприл, но все же повиновалась, и дорога осветилась. — Впервые я заметила тебя, когда ты приложил мне к глазу лед. Почему ты это сделал? — Хотел помочь. — Но ты не знал меня. — Я тебя знал. — Ты добрый, Чарли. Понимаешь? Она положила руку ему на колено. Всего на секунду, прежде чем снова взяться за руль. — Ты так и не спросил меня, что случилось. — Я подумал, ты сама скажешь, если сочтешь нужным. Она молчала. — Не бойся рассказать. — Мику я казалась недостаточно проворной. Чарли потрясенно уставился на нее. — В ту ночь на берегу я только что ушла от него. И сама не знала, куда идти и что делать. И тут появился ты, — усмехнулась она. — Я не пыталась покончить с собой, если ты подумал именно это. Просто немного растерялась. Ты когда-нибудь испытывал что-то подобное? Чарли не знал, что делать. Оставалось только взять ее руку и поцеловать. — Ты не сказал, что любишь меня. Любишь? — неожиданно спросила Эйприл. Даже в машине он ощущал запах ее волос: вишневое дерево и клен. Вспомнил, что его собственная мамаша требовала показать, как сильно он ее любит. Как он раскидывал руки… нет, не стоит об этом думать. Лучше поразмыслить, как сделать Эйприл счастливой, подарив маленькую идеальной формы грушу, как она иногда смотрит на него, словно не в силах поверить своей удаче. — Неужели ты не знаешь, как много значишь для меня? — выпалил он. Эйприл подняла глаза. — Я делаю тебя по-настоящему счастливым, верно? — прошептала она, и, когда он кивнул, ее лицо расцвело в улыбке. Дорога поплыла перед ними. Чарли увидел табличку. Они были всего в миле от дома. — Я люблю тебя. И думаю, нам нужно пожениться, — сказала она. — И тогда увидишь, какими счастливыми мы можем быть!
Они поженились осенью, у мирового судьи. Родители Чарли наняли такси, чтобы присутствовать на свадьбе, хотя были сбиты с толку и оскорблены, поскольку впервые в жизни видели Эйприл и Чарли не собирался устраивать свадьбу на Манхэттене, где жили все его друзья. Отец Чарли вручил сыну чек в светло-голубом конверте на солидную сумму, а мать, глядя на Эйприл в простом длинном белом платье с засунутой за ухо розой, выращенной Чарли, вздохнула: — В этом она собирается выходить замуж? Похоже на ночную сорочку. Но она все-таки обняла Эйприл и, когда та назвала ее мамой, снова вздохнула. Через десять минут Чарли и Эйприл стали мужем и женой. О, супружеская жизнь была чудесной! Они готовили затейливые блюда на ужин и ели их при свечах. Часами занимались любовью. Во сне она всегда обнимала его… кроме одной ночи, которую он промучился в гриппе. Но и тогда она обнимала его подушку. Конечно, оба хотели детей. — Мы будем семьей, — мечтала Эйприл. — Настоящей семьей. Они верили, что их семья будет другой. Непохожей на те, в которых они выросли. Два года спустя, в самый холодный день зимы, Чарли сидел на корточках в родильной, держа Эйприл за руку и наблюдая, как появляется на свет Сэм. Когда доктор поднял новорожденного, Чарли, увидев маленькое личико с широко открытыми, смотревшими прямо на него синими глазами, заплакал. — Что случилось? — встревожилась Эйприл. — С малышом все в порядке? — Лучше некуда! — заверил Чарли, вытирая слезы и целуя жену. Мать Чарли предложила оплачивать няньку. — Тогда по крайней мере ты будешь посвободнее. Сможешь вести прежнюю жизнь. — Прежнюю жизнь? — ужаснулась Эйприл. — Но малыш — вся моя жизнь. — Чарли, дашь знать, когда Эйприл передумает, — бросила свекровь. — И поверь, она передумает. Со мной так и было. — Эйприл не ты, — усмехнулся Чарли. Эйприл так и не последовала совету свекрови, но часами сидела за книгами по воспитанию, листала их и подчеркивала синим фломастером нужные места. Она не могла выйти в парк или на пляж без того, чтобы не донимать вопросами других молодых матерей. Плюхалась на скамью рядом с няней и вытаскивала блокнот. Пеленая Сэма, она тихо разговаривала с ним, пересказывала книжки, которые читала, последние новости и, когда Чарли подшучивал над ней, только пожимала плечами. — Не важно, что ты говоришь. Дети должны слышать твой голос. Она пела Сэму в ванне и, когда тот плакал посреди ночи, оказывалась рядом, хотя Чарли еще не успевал дотянуться до халата. — Я рождена для этого, — твердила она. Впервые со дня свадьбы Чарли встревожился. Она казалась ему скорым поездом, а он — старой поломанной колымагой, едва плетущейся следом. Он не признался Эйприл, не хотел омрачать ее счастье, но она была на седьмом небе, и материнство стало для нее высшей наградой. Он же вовсе не был так уверен, что хочет стать отцом, особенно теперь, когда у них был Сэм. Он знал, что это эгоистично с его стороны. Но Эйприл ускользала от него на орбиту материнства. Он постоянно думал, что отныне она принадлежит не ему одному. По ночам Эйприл вспоминала о Чарли только мельком, ерошила ему волосы, гладила по голове, занятая собственными мыслями. Всегда очень чувственная и легко отзывающаяся на ласки, сейчас она слишком уставала или была занята чтением книг о воспитании детей. Даже когда они все-таки занялись любовью, она казалась погруженной в себя и постоянно прислушивалась. Потом он обнял ее и прижал к себе. Когда ребенок заплакал, Чарли сказал: — Я подойду. Он встал и направился в детскую, залитую лунным светом. От Сэма пахло тальком. У него были темно-синие, до черноты, глаза и челка смоляных волос. Когда Чарли укачивал его, малыш положил крохотную ручонку на его плечо, и он испытал настоящее потрясение. Его сын. Он держит своего сына! — Сэм, — прошептал он, — Сэм… Малыш