Исландские былички о призраках

Корабль призраков: Исландские истории о привидениях

«"Корабль призраков: Исландские истории о привидениях"»: Азбука-классика; Санкт-Петербург; 2010

ISBN 978-5-9985-0019-0

Аннотация

Данная книга познакомит читателя с самым знаменитым жанром исландского фольклора — рассказами о контактах живых людей с призраками (draugasögur), которые в этой северной стране поражают воображение своим количествам и разнообразием. Среди собранных в этом издании тестов читатель найдёт вариации знаменитых в мировой литературе сюжетов о мёртвом женихе, призрачных кораблях и чародеях священниках, а также совершенно уникальные свидетельства о личном опыте рассказчиков, оставляющие впечатление удивительной достоверности.

«Корабль призраков: Исландские истории о привидениях»

ИСЛАНДСКИЕ БЫЛИЧКИ О ПРИЗРАКАХ

Мой господин прочёл в учёных книгах, что… в Исландии больше привидений, чудовищ и чертей, нежели людей.

Халльдор Лакснесс. Исландский колокол

Рассказы о встречах людей с необычными существами и явлениями, пожалуй, самая распространённая разновидность исландской народной прозы. Если верить фольклорным текстам, в горах, в воде и возле человеческих поселений живут призраки, тролли, а также альвы (во всём похожие на людей обитатели особого «параллельного» мира, чьи хутора — валуны на пустошах), утилегуменны (жители незаселённого высокогорья, бежавшие из деревень и живущие вне культурного пространства), морские чудовища и прочие чудесные создания.

В этой книге читатель будет иметь возможность познакомиться с самым знаменитым жанром исландского фольклора — рассказами о контактах живых людей с призраками (draugasögur). Для обозначения этого жанра я буду употреблять термин «быличка»[1](жанр фольклорной несказочной прозы, где речь идёт об общении со сверхъестественными существами, с нечистью). Из всех персонажей исландского фольклора только альвы и призраки «дожили» до наших дней, о них постоянно слагаются новые и новые истории. (Для сравнения — традиция быличек о троллях угасла в Исландии в XVII веке. В одном из поздних текстов троллиха, с которой встречается герой, прямо говорит, что её род вымирает.)

В нашем сборнике представлены тексты, ставшие классикой («Матушка моя в хлеву!» «Дьякон с Тёмной реки», «Сольвейг с хутора Миклабайр», «Ирафетльский Моури», «Йоун Побродяга», «Привидение из Фейкис-хоулара», «Двенадцать школяров из Хоулара», «Торгейров бычок», «Французская шаль», «Таинственная пассажирка» и др.); некоторые из них приведены в нескольких вариантах или версиях, чтобы дать читателю более полное представление об их бытовании. Также сюда вошли былинки, не столь знаменитые, но во многих отношениях типичные для исландского фольклора («Братья с хутора Рейнистадир», «Преподобный Торлаук Тораринссон», «Отдай мою кость. Гунна!», «Работница и жена скаульхольтского епископа», «Больничный призрак». «Призрак причащается»; тексты о покойниках, стерегущих клады, о призраках, явившихся кому-либо во сне и сказавших стихи), а также тексты, сами по себе малоизвестные, но уникальные в том или ином отношении («Привидения в грузовиках», «В ожидании надгробного камня», «Привидение следует за камнем» и др.). Ряд представленных здесь историй даёт понятие о бытовании быличек о призраках во второй половине XX и XXI веке; в этих случаях рассказ об опыте личного общения с призраками даже не всегда воплощается в форму, близкую к традиционному фольклору.

Необходимо сказать о том, что именно представляют собой существа, которые действуют в текстах, вошедших в эту книгу. В исландском языке эти выходцы с того света чаще всего обозначаются словом «draugur» (мн. число — draugar). В словарях исландского языка это слово будет переводиться на русский как «призрак, привидение». Однако за самим словом стоит совершенно иной комплекс понятий, чем за его русскими соответствиями. По-русски «призрак» — нечто бесплотное, зыбкое, почти нереальное (ср. «призрачный» — как бы несуществующий). В исландском фольклоре, напротив, draugar — создания из плоти и крови, которым не чужды плотские радости (любиться с женщинами, пить водку, участвовать в битвах…) и которые во всём похожи на обычных людей, кроме одного — своей принадлежности к миру мёртвых. Слово «draugur» часто так и переводится на русский, как «оживший/живой мертвец».[2]В фольклоре многих народов призраки (и родственные им существа) обычно облечены в белые одежды. Исландские призраки и здесь составляют исключение: их одежды чаще всего красно-бурого цвета.[3]

И всё же значение слова «draugur» глубже, чем просто «человек, перешедший из живого состояния в мертвое». Данные исландского фольклора позволяют предположить, что draugar могли восприниматься как отдельный самостоятельный вид существ, противопоставляющийся живым людям и встающий в один ряд с такими сверхъестественными обитателями Исландии, как альвы и тролли. Сами слова: «человек» (mennskur maður) VS «призрак» (draugur) в былинках выступают в качестве антонимов. (Как, например, в тексте «Покойник и сундук с деньгами».) Получается, что после смерти человек или животное при определённых обстоятельствах превращаются в существа иной природы.

Из некоторых текстов о колдунах, вызывающих призраков, явствует, что draug’a можно сделать. Так, в быличках «Торгейров бычок», «О Торгейровом бычке» человек буквально мастерит злобного призрака, которого собирается наслать на своих обидчиков, из подручных материалов: бычьей головы и копыта. Но даже в том случае, когда в распоряжении колдуна есть мёртвое тело, чтобы сделать из него драуга, над ним надо основательно потрудиться, «снарядить» его (búa upp) и наделить силой с помощью колдовских чар (magna). (Это описано в былинке «Призрак причащается».)

В ряде текстов есть сведения, будто бы противоречащие этим данным: draugar не утрачивают черт, свойственных живым людям, как бы не полностью порывают с миром живых. Про одного draug’a говорится, что его тело не остыло, когда его вызвали с того света, поэтому такого «недоделанного» призрака приходилось регулярно кормить, чтобы он не обессилел. Противоречивые данные в фольклорных текстах не вызывают удивления, поскольку устная народная традиция не является чем-то монолитным и концептуально выверенным, но представляет собой напластования различных сосуществующих представлений и верований. Однако можно предположить, что каждая разновидность призраков в исландском фольклоре (а как мы скоро увидим, их множество) имеет свою природу, более или менее удалённую от человеческой.

В силу этих причин слово «draugur» в данной книге в зависимости от ситуации переводится по-разному: в нейтральных контекстах употребляются в качестве абсолютных синонимов слова «призрак, привидение» и «покойник, мертвец». Там же, где речь идёт о ситуациях, никоим образом не коррелирующих с тем кругом ассоциаций, которые влекут за собой соответствующие русские слова (например, о draugar, созданных искусственно), употребляется исландское заимствование «драуг» (в его древнеисландской огласовке; в русской скандинавистической литературе оно приводится именно в такой форме).

В быличках о призраках речь может идти как о покойнике, хорошо знакомом рассказчику (например, умершем родиче или односельчанине), так и о появлении привидений, не связанных со смертью конкретного лица; в них призраки как бы безличны. (Ср.: в исландском языке есть безличные конструкции со значением «ходят привидения» — það er reimt, það er draugagangur.) Личные имена у привидений бывают, как правило, в тех случаях, если это призраки знакомых рассказчику/очевидцу людей. В подавляющем большинстве текстов призраки носят прозвища (Лалли из Хусавика, Ирафетльский Моури, Винник и т. п.). Во многих текстах призраки вовсе безымянны. Мы знаем, как звали возлюбленную Дьякона с Тёмной реки, знаем кличку его коня, а сам герой знаменитейшей в фольклоре Исландии любовной истории довольствуется скромным обозначением по профессии!

В исландском фольклоре существует своя классификация разновидностей призраков. Прежде всего они делятся на две большие группы: 1) умершие, которые выходят из могилы по собственной воле, и 2) те, кто поднят из могилы с помощью колдовства. Внутри этих больших групп есть более детальная классификация. Характер контактов каждого вида призраков с миром людей различен.

1. Покойник, по той или иной причине оживший сам по себе, по-исландски обозначается словом «afturganga» (букв. вернувшийся с того света — от глагола «ganga aftur»). Подобные призраки встречаются чаще всего. Как правило, это призраки людей, чья жизнь оборвалась внезапно: покончивших с собой, павших от чужой руки, погибших в результате несчастного случая. (Во многих текстах такие привидения являются близким и сообщают об обстоятельствах своей смерти и/или месте захоронения, иногда в стихотворной форме.) Среди afturgöngur есть и те, кто становится призраком, потому что не может расстаться с чем-либо, что было ему дорого в мире живых. (Таковы Дьякон с Тёмной реки, возвращающийся с того света на свидание со своей возлюбленной; Винник, после смерти не покинувший мир живых из-за страстной любви к спиртному.) Отдельную разновидность здесь составляют призраки, которые не в силах после смерти расстаться с накопленными при жизни богатствами и каждую ночь встающие из могилы, чтобы пересчитывать деньги (fépúkar).

Особое положение среди afturgöngur занимают так называемые útburðar. Утбурд — призрак младенца, от которого мать избавилась, вынеся его на пустошь и оставив там. В эпоху от крещения Исландии (примерно 1000 год) до XIII века считалось, что утбурдами становились абсолютно все младенцы, умершие некрещёными: тогда таких детей не хоронили на кладбище, а закапывали где придётся. В свете этого можно сделать вывод, что существование в качестве призрака — единственная форма жизни после смерти, доступная этим младенцам, которым заказан путь в христианский рай. Поэтому современный фольклорист Бьяртни Хардарсон называет их существование в качестве призраков «милостью».[4]В классических текстах, записанных в XIX веке, утбурды — обычно дети батрачек, родивших ребёнка вне брака и избавившихся от него, чтобы скрыть свой позор; то есть решающим для «рождения» утбурда оказывается не категория принадлежности/непринадлежности к христианскому миру, а универсальные морально-этические категории: он становится призраком в результате чужого преступления. С утбурдами связано большое количество верований. Так, считалось, что женщины, решившие избавиться от будущего ребёнка таким образом, при родах не чувствуют боли, но, если о детоубийстве становилось известно, они могли испытывать родильные муки позднее.[5]По другим верованиям, эти младенцы по вечерам воют на пустоши и иногда пристают к одиноким путникам с просьбой дать им имя. Отличить утбурдов от обычных младенцев несложно: они передвигаются, ползая на одном локте и одном колене.

2. Те, кого поднимают из могилы с помощью колдовства, называются в исландском фольклоре:

uppvakningur (букв. пробуждённый) — покойник, вызванный для различных целей (от пребывания на посылках у колдуна до разыскивания кладов под землёй или на дне моря);

sendingur (букв. посланец) — привидение, также поднятое из могилы при помощи чар и посланное кому-либо с конкретной целью, например для мести. Призраки такого рода всецело подчинены воле хозяина и без рассуждений выполняют его приказания (которые, как правило, сводятся к тому, чтобы застращать или убить обидчика хозяина). Но здесь бывают редкие исключения: в тексте «Призрак причащается» «посланец», отправленный убить пастора, оказывается наделён свободной волей: он рассказывает своей потенциальной жертве, зачем он явился, признаётся, что ему противно выполнять поручение хозяина, и просит избавить его от роли убийцы.

Часто призраков из гроба поднимают священники, то есть, казалось бы, те, кто в силу своего положения, напротив, должен ограждать своих прихожан от нечистой силы или отрицать её существование (как нынешний епископ Исландии). При этом упоминается, что священники используют при своих манипуляциях с призраком колдовство; в своём умении вызывать призраков и заклинать их пасторы действуют наравне с колдунами.

Несмотря на то что в реальной жизни представители официальной Церкви и носители магической традиции, идущей от языческих времён, часто были заклятыми врагами (достаточно вспомнить сожжения колдунов в XVII веке, устраиваемые Церковью), в фольклоре они могут действовать схожими методами. В исландской народной традиции самыми могущественными колдунами оказываются как раз священники. Преподобный Эйрик Магнуссон (1638–1716) из Вогс-оуса на юго-западе страны вошёл в историю исландской культуры как самый могущественный колдун страны, которому повиновались призраки и черти. Легендарный Сэмунд Мудрый, которому, в частности, приписывают авторство «Старшей Эдды», в фольклорных текстах учится в школе чернокнижия в Париже и добирается в Исландию верхом на дьяволе, обернувшемся тюленем. Возможно, священник воспринимался как более могущественный чародей, чем простые колдуны, поскольку мог рассчитывать не только на собственные магические способности, но и на помощь Божественных сил.

Между призраками и духовенством даже возможна родственная связь: есть несколько быличек о том, как сын, рождённый девушкой от влюблённого в неё призрака, становился пастором. (В нашем сборнике представлена быличка «Привидение из Фейкисхоулара».)

Кроме перечисленных выше исландский язык различает множество других разновидностей призраков. «Vofa» (нечто колеблющееся, зыбкое) — слово ближе всего к русскому понятию «привидение» (обычно призрак женского существа). «Skotta» — призрак женщины (название произведено от детали женского наряда — шапки с кисточкой). «Móri» — название произведено от цвета наряда призрака — одежды (куртки) красно-коричневого цвета. «Svipur» — у этого слова широкий спектр значений: «вид, видение, внешность, подобие».

Кроме них, следует ещё особо упомянуть призраки животных, различные непонятные иномирные явления (звуки, видения и т. п.).

Существуют подробные указания, как вызывать призрака (в книге Йоуна Ауртнасона, классическом фольклорном сборнике XIX века). Но чётких объяснений, как его заклясть (kveða niður) в исландском фольклоре нет, есть только туманные свидетельства о том, что такое под силу лишь пастору или могущественному колдуну и что те читают при этом особые молитвы или заклинания. (Как следует из некоторых текстов, ожившего покойника можно усмирить и без помощи «специалистов», воткнув в его могилу магические предметы — иголки, ножи.) Тем не менее в текстах описано много способов, как оборониться от призрака: они могут варьироваться от чтения молитв до швыряния нечистотами.

Здесь не место дискуссии о том, существуют ли draugar в реальности, или же это порождение разгорячённого воображения обитателей страны безлюдных гористых пространств и полярной ночи. Важно, что рассказы об этих существах давно и прочно вошли в культурный обиход исландцев. Упоминания о контактах с призраками мы встречаем ещё в сагах об исландцах (то есть в текстах, записанных в XII–XIII веках и сложенных в предыдущие столетия). Там о них рассказывается не как об из ряда вон выходящих сверхъестественных экспириенсах, а как о событиях того же порядка, что и общение с живыми людьми. (Например, битва героя с призраком по имени Глам в «Саге о Греттире».) При этом необходимо иметь в виду, что «саги об исландцах» — жанр древнеисландской словесности, претендующий на абсолютную правдивость (в отличие от так называемых лживых саг, нагруженных откровенными вымыслами[6]). В исландском фольклоре Новейшего времени встречаются, так сказать, пограничные случаи между быличкой и сагой или создание фольклорных текстов на саговом материале; в нашем сборнике это «Похороны Торгунны» — в быличке идёт речь о персонажах древнеисландской «Саги о Людях с Песчаного берега», но действие и отношение персонажей друг к другу не во всём соответствуют тексту саги.

С течением времени отношение к призракам меняется, и речь идёт не только об ослаблении веры в них или об изменении условий жизни и быта, в которых могли действовать призраки. (Так, былички об утбурдах перестали слагать тогда, когда само такое явление, как вынесение младенцев на пустошь, исчезло в социуме.) Речь прежде всего идёт об изменении восприятия контактов с призраками. Так, в рассказах, записанных в XVIII–XIX веках увидеть призрака мог практически каждый, а в текстах XX века всё чаще говорится о том, что такой способностью наделена только особая категория людей, то есть духовидцы (skyggnir menn). При этом в XX веке возрастает количество рассказов от первого лица о личном уникальном опыте (в противоположность более ранним текстам, где речь может идти о случае, происшедшем с неизвестным или незнакомым рассказчику человеком).

Интересно, что область бытования исландских призраков не всегда ограничивалась только территорией этой страны. В XIX веке, когда часть исландцев в поисках лучшей жизни переселилась в Канаду и США, появились свидетельства о том, что в этих местах видели таких существ, как, например. Ирафетльский Моури, Торгейров бычок и Скотта с Глинистой реки. Переселившись на другой континент, исландские призраки будто бы изменили свои обычаи: начали являться людям не в красно-бурых одеждах, как на родине, а в белых, подобно большинству европейских призраков, и стали бестелесны. Через пару десятилетий после волны эмиграции из Исландии свидетельства об исландских призраках в Канаде исчезают: по полушутливому-полусерьезному замечанию фольклориста Кристин Йоуханнесдоттир, они были изгнаны с новых земель местными привидениями.[7]

В исландской несказочной прозе мы не встретим характерной, например, для русской устной традиции сказовой манеры и каких-либо стилистических красот. Былички в их классических записях — простое повествование без пространных описаний чувств персонажей, ландшафта и прочих «лирических отступлений»; вещи не столько описываются, сколько просто называются, эмоциональный фон и мизансцена в основном лишь подразумеваются. Рассказ как бы сведён к своей сущности. Такой стиль может показаться современному читателю, особенно непривычному, «сухим» или «протокольным», однако здесь мы сталкиваемся с другими эстетическими требованиями.

Типологически (и, возможно, генетически) стиль исландского несказочного фольклора восходит к стилю саг. Как и в случае с сагами, большинство быличек — запись устных текстов. Чаще всего запись эта не дословная из первых уст, а подвергшаяся при фиксации на бумаге определённой правке, возможно привнесению в содержание новых элементов. Но при этом былички (и саги) не превращаются в произведения письменной художественной литературы, а сохраняют устойчивые черты устного рассказа, наиболее характерная из которых — активное употребление при рассказе о прошлом настоящего времени, так называемого настоящего исторического. («Вот он пускается в путь и едет по дороге; и наконец он приехал на хутор».) Также в записи сохраняются эстетические задачи устного рассказа, которые существенно отличаются от того, что мы привыкли ожидать от письменной литературы. Главная функция устного сообщения о событии, которое является или считается достоверным, — передать, «как всё было на самом деле». Уже в силу этого рассказ, даже незамысловатый, ценен сам по себе и не нуждается в стилистических украшениях; и каждый новый рассказчик может по своему желанию украсить повествование своими комментариями, подробными описаниями, возможно даже невербальными компонентами вроде выразительных жестов и мимики. Поэтому записи саг и фольклорных текстов можно расценивать как своего рода «конспект» таких устных рассказов, в котором второстепенные по отношению к сюжетным линиям детали остаются «за кадром». За письменными текстами здесь стоит устная традиция, которая нам, как правило, уже недоступна. (Современникам было очевидно, как всё не попавшее в текст выглядело в реальности, а потомкам остался только скупой текст, но не контекст).[8]

Другая важная особенность исландских быличек, роднящая их с древнеисландскими сагами: они всегда очень конкретны, привязаны к строго определённым, узнаваемым (по крайней мере для жителей той среды, в которой возник текст) местам и личностям. Большинство быличек можно без труда локализовать на карте Исландии[9], так как в них упоминается название долины, хутора или хотя бы части страны, в которой происходило действие, названы конкретные люди. (Иногда, как, например, в текстах, где действуют известные священнослужители или поэты, это личности, чьи имена и годы жизни известны и по другим источникам, в частности по официальным документам.) С одной стороны, подобная точность свидетельствует о том, что эти тексты в первую очередь рассчитаны на аудиторию, знакомую с упоминаемыми в них местами (поэтому простое называние местности и персонажей в какой-то мере заменяет их описание и характеристику). Но даже те былички, в которых легко узнаются «бродячие» сюжеты из мировой литературы (например, популярный сюжет о женихе-мертвеце, воплотившийся в быличке «Дьякон с Тёмной реки»), «привязаны» в исландском фольклоре к конкретным местам и личностям.[10]С другой стороны, именно точная, иногда чересчур дотошная, на наш взгляд, передача топографии, имён действующих лиц (иногда с генеалогией) и внимание к мелочам (например, описания того, как были расположены дома на конкретном хуторе) служат гарантией достоверности рассказа. В фольклорных записях, особенно старых, часто встречаются заверения в том, что рассказчик отличается честностью, а значит, в его словах можно не сомневаться, о каких бы неправдоподобных событиях он ни сообщил; иногда присутствуют рассуждения о достоверности или недостоверности рассказа, указание на то, что он существует в разных версиях.

Так как фольклорная несказочная проза изначально рассчитана на аудиторию, хорошо знакомую с контекстом действия, то имплицированными оказываются и общие приметы исландского традиционного быта.

Традиционный уклад жизни сохранялся в сельской Исландии до середины XX века. (Рейкьявик, стремительно выросший только в последнее столетие, фактически был и остаётся единственным в стране «настоящим» городом.) Основной формой поселения был хутор. Отдельные хутора могли располагаться очень далеко друг от друга (в одной долине — как правило, в глубине — или во фьорде мог стоять всего один хутор), но сообщение между ними всегда было хорошим, нередко оно проходило по горным тропам или высокогорным пустошам. (На таких пустошах, переход через которые был нелёгким делом, особенно в зимнее время, строились горные убежища.) Сами постройки были незамысловатыми; фактически это были не настоящие дома, а землянки; деревянными были только фронтоны, а боковые стены выкладывались из валунов и дёрна, крыша также была дерновая. На крышах росла трава, обычно их скаты спускались до самой земли. Внешне такие землянки напоминали невысокие крутые холмы с фасадом. (Поэтому когда в тексте былички мы читаем, что хозяйка поставила еду для призрака на крышу дома (текст «Мертвецу не нужен нож»), то надо иметь в виду эту особенность построек, которая подразумевала, что до такой крыши не надо было высоко тянуться.) Самые большие дома (на зажиточных хуторах, например в пасторских усадьбах) представляли собой группу таких построек, лепящихся вплотную друг к другу. В них могло быть несколько комнат, часто соединённых коридорами, в больших домах — чердак. Хозяйственные постройки возводились таким же способом, как и жилые дома, иногда они объединялись под одной крышей, а в XVII–XVIII веках были распространены двухэтажные землянки, где в нижнем этаже помещался хлев со скотиной. (Это объяснялось тем, что в этот период в стране был крайне суровый климат, но не хватало топлива, так что хуторяне обогревались теплом, идущим от коров.)

Внутреннее убранство жилых домов было очень скудным: кровати вдоль боковых стен, иногда стол под окном. Исландцам долго приходилось жить в крайней бедности, которая обусловливалась не только суровыми климатическими условиями, но и многовековой зависимостью от Датского королевства, когда народ постоянно разоряли датские чиновники. Преодолеть нищету удалось только после Второй мировой войны. (В то же время большая часть землянок в сельской Исландии была снесена и заменена современными бетонными домами, так как исландцы стыдились этих построек как свидетельства своей долгой нищеты. В наше время увидеть такие землянки можно разве что в музеях.)

Основным традиционным занятием было овцеводство. В тёплое время года овцы ходили по горам без пастуха, а их владельцы посвящали время заготовке сена на зиму. В годы бескормицы овцы могли оставаться всю зиму на подножном корму, и тогда задачей скотников было следить, чтобы они не погибли в горах.

ВИСЫ

Во многих исландских быличках о призраках, особенно в старых записях, можно встретить стихотворные вставки — как правило, реплики героев. Такие вставки характерны не только для draugasögur. но и для всей исландской устной прозы. (Читатель, хорошо знакомый с древнеисландской словесностью, сразу же вспомнит висы, цитируемые в сагах, — и некоторые из них также произносятся нечеловеческими существами.) В исландском фольклоре «поэтически одарёнными» оказываются почти все вилы сверхъестественных созданий (кроме, разумеется, тех, кто по определению лишён человеческого языка). Судя по классическим записям быличек, у альвов, троллей и призраков есть свои излюбленные жанры и стили поэзии. Например, в текстах об альвах встречаются упоминания о том, что они поют в своих камнях, иногда там цитируются длинные баллады; висы альвов часто бывают в архаических размерах. Тролли слагают простые по форме стихи, тяготеющие к такому жанру народной поэзии, как þulur (детские потешки, рассказывающие обо всём, что происходит вокруг, длинные кумулятивные тексты, обычно с параллельной рифмовкой). Тролли чаще других существ используют стихотворную форму, чтобы переговариваться друг с другом и с людьми. (Так, в хорошо известной исландским читателям быличке «Ночной тролль» («Nátttröll») девушка, к окошку которой тролль подошёл в сумерках, всю ночь перепевалась с ним, пока тролль с рассветом не обратился в камень.) Что касается призраков, то из них самые «поэтичные» — утбурды. Во многих быличках, особенно старинных, призрак младенца является человеку, кажется, с единственной целью самовыражения: он не делает ничего, кроме того, что произносит стихотворный текст о себе самом, надеясь найти слушателя. Напротив, «взрослые» призраки используют висы прежде всего как средство передачи информации, например о месте своего захоронения.

Иногда текст былички служит только обрамлением для висы, которая может существовать и сама по себе. (Ср. в тексте «Утбурд на горной гряде»: «А эту вису тоже, говорят, сложил призрак младенца, правда, неясно, при каких обстоятельствах».) Не исключено, что ту или иную вису приписывали сверхъестественному существу, когда было необходимо как-то определить сохранившееся в народной памяти стихотворение, автора которого никто не знал. В исландской культуре категория авторства всегда очень важна, когда дело касается любых литературных текстов, в отличие, например, от русской культуры, где допускается говорить, что такое-то стихотворение «сочинил народ», если его автор неизвестен.[11]

Висы, приводимые в текстах быличек о призраках, разнятся по стилю и по литературным достоинствам. Обычно они относятся к жанру, называемому в исландской поэтической традиции ferskeytla (букв. четверостишие): простые четверостишия с обязательной рифмовкой (как правило, перекрёстной) и аллитерацией на строго фиксированных местах.[12]Реже встречаются двустишия, иногда трёхстишия, в которых зарифмованы две конечные строки. Это один из популярнейших жанров исландской традиционной поэзии и в наши дни.

В тексте «Померк былой румянец…» мы сталкиваемся даже с длинной висой в древнем скальдическом размере с аллитерацией и хендингами, но без привычной современному слушателю конечной рифмы, изобилующей кеннингами и архаическими словами. Впрочем, это объясняется тем, что вису сказал вышедший из могилы древний богатырь.

Какие-либо характерные черты, отличающие поэзию призраков от стихотворений, сложенных живыми людьми, в этих висах не прослеживаются. (Разумеется, за исключением чисто содержательной стороны: описаний могильного холода, рассуждений о бренности земной жизни и т. п.) Хотя в небольшом количестве вис, сочинённых призраками, всё же видна формальная особенность, не свойственная поэзии живых людей: повторы отдельных слов и целых строк, — создаётся впечатление, что призраки заикаются. (Таковы стихотворные вставки в текстах «Матушка моя в хлеву!», «Дьякон с Тёмной реки», «Йоун Побродяга».)

В более поздних текстах, особенно в современных, стихотворные вставки отсутствуют. Очевидно, это объясняется не угасанием поэтической традиции, а тем, что изменился характер общения людей с призраками.

Хотя включённые в эту книгу тексты объединены по содержательному признаку, генетически они неоднородны. Фактически они представляют собой собрание под одной «крышей» произведений разных жанров. Некоторые былички о призраках имеют прямые соответствия в фольклоре других народов, но в иных жанрах. Так, «Дьякон с Тёмной реки» воспроизводит сюжет распространённой у многих европейских народов баллады о женихе-мертвеце. Текст «О Йоуне Бесстрашном» настолько перекликается с волшебной сказкой из сборника братьев Гримм «О том, кто ходил страху учиться», что это сходство было отмечено еще при первой записи во второй половине XIX века. В тех быличках, которые не образуют параллели к известным фольклорным сюжетам, а являются рассказами о личном уникальном опыте общения рассказчика с призраком, также можно легко выделить определённые сюжетные схемы. (Отдельную группу составляют былички, в которых умерший является кому-то из своих близких (иногда во сне), чтобы сказать о своей смерти; о мертвеце, который мстит тому, кто плохо обошёлся с ним при жизни: о покойнике, преследующем того, кто непочтительно отнёсся к его останкам; о фюльгье, предвосхищающей приход своего хозяина…) Такая унифицированность может говорить либо об устойчивости в фольклорной традиции определённых сюжетных схем, либо о том, что само поведение призраков стандартно. Какого-либо указателя мотивов или сюжетов исландских быличек пока не существует, но совершенно очевидно, что у быличек о каждом виде существ, известном в исландском фольклоре, есть свои излюбленные сюжеты. При этом некоторые былички о призраках приобретают черты, более характерные для других жанров словесности.[13]Есть примеры текстов, пограничных между быличкой и сагой, между быличкой и анекдотом; тексты, у которых больше родства с поэтической традицией, чем с несказочной прозой, когда рассказ о явлении призрака служит всего лишь обрамлением для висы, которая может существовать отдельно. (Так, виса из былички «Матушка моя в хлеву!» известна, пожалуй, даже больше, чем сама быличка, и часто поётся в качестве самостоятельной песни, — например, её охотно включают в свой репертуар различные хоры.)

Былички о призраках не остаются замкнутым в себе явлением исландского традиционного фольклора, часть их вошла в исландскую письменную литературу. Так, поэт Стефаун Г. Стефанссон (1853–1927) создал стихотворение по мотивам былички «Йоун Побродяга», а другой известный исландский автор — Эйнар Бенедиктссон (1864–1940) обращался в своём творчестве к сюжету о Сольвейг с хутора Миклабайр. О народном поэте Хьяульмаре из Боулы (1796–1875) сказано, что он водил дружбу с Торгейром, создавшим Торгейрова бычка, и общался с различными потусторонними существами. Многочисленные цитаты из стихотворений, произносимых призраками, стали в исландской словесности крылатыми фразами.

Если посмотреть на тексты, как классические, так и новые, которые известны нам на уровне современности, картина будет следующая:

Date: 2015-08-24; view: 567; Нарушение авторских прав