Измена в Хайгроуве

В Хайгроуве поднята тревога. На пороге в сумеречном свете стоят полицейские с оружием наготове. Три, два, один… они ворвутся в особняк, чтобы найти того, чей темный силуэт мелькнул в окне на втором этаже. От страха я весь покрылся испариной. Поверх формы на меня надели бронежилет, но я не ощутил веских оснований, чтобы перестать бояться. Принца и принцессы Уэльских в поместье не было. Я должен был первым подойти к черному ходу. Ключ у меня в руке дрожал. Рядом ждали вооруженные полицейские из глостерширского отделения с немецкими овчарками на поводках и плюс еще шесть полицейских, охранявших поместье. Последние и подняли тревогу. Они позвонили мне домой.

Мария взяла трубку.

— Добрый вечер, Пол еще в особняке? — спросил один из офицеров полиции.

— Нет. Он уже минут десять как дома. Сейчас его позову. Я взял у нее трубку.

— Пол, в доме кто-нибудь есть?

— Нет, я только что все запер.

Тут полицейский понял: что-то не так.

— На площадке только что видели свет. А в окне один из наших заметил какой-то силуэт. Он подумал, что это ты. Давай, приходи к нам.

Пока я шел к полицейскому посту Хайгроува, охрана уже позвонила в глостерширское отделение полиции и вызвала подкрепление. Прибыли вооруженные полицейские с собаками. Всем раздали бронежилеты.

— Держитесь за нами, — прошептал мне один из полицейских, когда дверь открыли. Вооруженные полицейские разделились и стали осматривать дом. У меня был план дома, сверяясь с которым полицейские прочесывали особняк, начиная с подвала и постепенно поднимаясь по этажам и проверяя одну комнату за другой. Было немного смешно — все это напоминало третьесортный боевик, но полицейские были очень серьезны. И у меня сердце ушло в пятки.

Когда мы поднялись на последний этаж, я показал им, где спальня Уильяма и Гарри, где детская, где комната няньки. И вдруг собаки зарычали.

— Тут что-то есть, — сказал один из полицейских. Все были уверены, что в доме кто-то прячется. Проверили все комнаты, но никого не нашли.

Проверили крышу — тоже никого.

Охранник, заметивший тень в окне, не знал что и думать. Тогда он подумал, что это я, но когда позвонил в особняк, там никто не поднял трубку. Он был страшно озадачен. Об этом странном случае сообщили принцу и принцессе, но в результате решили, что это была ложная тревога. Тайна так и осталась нераскрытой.

В Хайгроуве только одно напоминало мне о дворце: деревянный ящичек в помещении для слуг. Когда принц Чарльз нажимал на звонок в одной из комнат, в ящичек с передней стеклянной стенкой опускался красный диск — так же было заведено во дворце, когда меня вызывала королева. Только в Хайгроуве красный диск воспринимался не просто как вызов, а как сигнал тревоги — принц Чарльз терпеть не мог ждать. Слуга, которого он вызывал, нужен был ему не через минуту, а за пятнадцать секунд до того, как он нажал на кнопку звонка. Приходилось сломя голову бросаться по лестнице, нестись по застеленному ковром коридору и чуть ли не вбегать к принцу.

Принцессу очень забавляло, как я несусь на его вызов. — Давай-давай, беги скорее, — смеялась она. — Когда я тебя вызываю, ты так ко мне не мчишься!

К принцессе и не надо было мчаться. Так же как и к королеве. Но все слуги знали, какой принц Чарльз требовательный. Это знала даже принцесса. Именно поэтому она и подсмеивалась надо мной, когда я несся со всех ног к принцу. Еще ее очень забавляло, что в любую погоду мне приходилось лезть на крышу и поднимать его штандарт. Когда принц находится в поместье, над особняком должно развеваться его знамя. Во дворце был человек, в обязанности которого только и входило, что поднимать и спускать флаг, но в Хайгроуве такого человека не было — мне все приходилось делать самому. Дел у меня и без того было немало, но принц требовал неукоснительного соблюдения этой традиции. Когда мне звонили и сообщали, что через пять минут он будет в поместье, для меня начинался урок акробатики. Через люк в потолке на лестничной площадке возле детского крыла, я выбирался на чердак, полз в темноте на четвереньках, потом вылезал через еще один люк на черепичную крышу. По краю шла галерейка с тонкими перилами с одной стороны — по ней нужно было дойти до флагштока. Правда, и галерейка была не ахти — просто тонкая дощечка, и я не шел, а скорее осторожно переступал, с каждым шагом рискуя свалиться с крыши. В ураганный ветер и в дождь я цеплялся за флагшток, как утопающий хватается за соломинку. Так я и стоял, пока в поле зрения не появлялась машина принца или его вертолет, и тогда я поднимал флаг. Слава богу, штандарт принцессы Уэльской не нужно было поднимать, когда она в поместье. И она не раз мне шутливо об этом напоминала.

Когда красный диск опускался в ящичек, я бросал все дела и мчался в библиотеку, окна которой, завешенные шторами из шотландки Балморала и закрытые белыми ставнями, выходили на роскошные сады и террасу позади здания. Принц всегда сидел в плетеном кресле посреди комнаты. Здесь стоял густой аромат белых лилий — ваза стояла на его письменном столе и ее было не видно за стопками книг. На столе у принца всегда было навалено столько книг, что я удивлялся, как он умудряется пристраивать туда бумагу, когда садится писать письма. Он встал и сообщил, что сегодня в Хайгроув приедет «почетная гостья».

— После обеда приедет королева Елизавета, — сказал он.

Все члены королевской семьи, когда обращались к слугам, называли королеву-мать королевой Елизаветой. Был июль 1988 года, королева-мать впервые решила посетить Хайгроув. Я знал, как важно для принца, обожавшего свою бабушку, чтобы она осталась довольна. Решили устроить чай (принц, в отличие от своей матери, никогда не пил чай в пять часов). На террасе я поставил стол, а возле стула королевы-матери установил зонтик от солнца. Мне хотелось, чтобы все было идеально.

Когда, шурша гравием, ко входу подъехал «Даймлер-крайслер» королевы-матери, мы с принцем уже ждали ее на каменных ступенях у белых двустворчатых дверей в этот трехэтажный особняк восемнадцатого века. Я распахнул дверцу машины и помог выйти королеве-матери, в тот день, как и всегда, прибывшей в шляпке с розами из шелка. Ее внук поклонился, взял ее руку в свою и поцеловал.

— Добро пожаловать, дорогая бабушка! — сказал он, и они отправились осматривать гордость принца Чарльза — его сад, в котором по его проекту были устроены лабиринты.

А в кухне мы с поваром Крисом Барбером делали сандвичи с копченым лососем, курицей, ветчиной и огурцами (корочку с хлеба, как всегда, срезали), а также так называемые «пенни» — круглые крекеры с джемом, которые обожали все королевские дети.

Через стеклянные двери я вышел на террасу, на плиты которой ложилась резная тень древнего раскидистого кедра. По углам террасы стояли беседки в готическом стиле, а в центре был пруд восьмиугольной формы.

Когда принц и королева-мать расселись за столом на террасе, я предложил ей сандвич с лососем.

— Спасибо, Пол, не хочу. Я не люблю сандвичи с лососем, — сказала она, слегка склонив набок голову. Она всегда так делала, когда говорила с кем-то.

Принц явно расстроился.

— Тогда возьми сандвич с чем-нибудь другим, бабушка, — предложил ей принц.

— Нет, спасибо. Я просто попью чаю, — ответила она. В тот день она не съела ни одного сандвича. Несколько часов спустя королева-мать села в свой «даймлер», достала бежевый шифоновый шарф и стала махать принцу. Это был старинный обычай прощания. Принц тут же вытащил из нагрудного кармана пиджака белый платочек и принялся махать вслед своей бабушке. Мне показалось, он по-настоящему растроган.

— Не знаю, что бы я без нее делал, — проговорил он, глядя, как «даймлер» в облаке пыли исчезает за поворотом. Только когда машину уже не было видно, он перестал махать и мы вернулись в особняк.

И тут его настроение изменилось с меланхолического на очень грозное. Я закрыл за собой парадные двери и в вестибюле столкнулся с принцем.

— Жаль, что чаепитие было безнадежно испорчено, — заметил он.

Видимо, надо было все-таки позвонить в Кларенс-Хаус — резиденцию королевы-матери и посоветоваться с гофмейстером Уильямом Толлоном или ее пажом Реджинальдом Уилкоксом.

— Надеюсь, в следующий раз ты догадаешься позвонить Уильяму или Реджу и узнаешь, что любит королева Елизавета.

— Я очень сожалею, что так получилось, Ваше Королевское Высочество. Во дворце к чаю всегда подают сандвичи с копченым лососем.

Это прозвучало как жалкая отговорка. Он решил, что чаепитие не удалось, и нашел виновного. Его колкие замечания дошли до своей цели: я почувствовал себя идиотом. Из-за какого-то сандвича был безнадежно испорчен визит королевы-матери. В тот момент я ясно осознал, чем отличается работа в Хайгроуве от работы в Букингемском дворце. Видимо, прислуживать наследнику престола будет труднее, чем самой королеве.

Трудно сказать, что принц делал чаще: пожимал руки или писал записки. На бумагу для всех записок этого человека, так заботящегося о природе, наверно, пошел целый небольшой лесок. Королева никогда не оставляла письменных указаний. Все свои пожелания она высказывала мне лично. Но принц Чарльз, видимо, любил писать. Его записки градом сыпались в Хайгроуве.

Купили ли семена для сада?

В Тетбери есть контейнер для стеклотары?

Кто-нибудь может посмотреть, что с моим телефоном?

Буду рад, если это блюдо удастся склеить.

По его запискам видно, насколько он не любил делать что-то сам. Как-то он написал: «Письмо от королевы случайно упало в корзинку для мусора возле стола в библиотеке. Пожалуйста, отыщи его там». А после того как в «Санди Таймс» стала печататься книга Мортона, я обнаружил следующую записку: «Чтобы я больше никогда не видел в своем доме эту газету! И вообще, я не потерплю бульварных газетенок в своем доме. Если кто-то хочет их читать, пусть читает в другом месте. Это касается и Ее Королевского Высочества!»

В Хайгроуве, находящемся в миле от города Тетбери в графстве Глостер, я начал работать 1 сентября 1987 года. Уэльской четы в это время не было в поместье. Они гостили у испанского короля Хуана-Карлоса, а потом должны были отправиться в Балморал. Своих новых хозяев я увидел только в конце октября. У меня было целых пять недель на то, чтобы освоиться с особняком и привыкнуть к новой для меня жизни. Не представляю, что бы я делал без экономки Венди Берри. В Букингемском дворце я был знаком с ее сыном Джеймсом. Он там работал лакеем, а потом ушел младшим лакеем в Кенсингтонский дворец, и порекомендовал свою мать на пост экономки в Хайгроуве. Первое время я работал под ее руководством, и это напоминало мне о моем испытательном сроке в Букингемском дворце. В Хайгроув я сначала приехал без Марии и Александра и поселился у Венди в каменном одноэтажном домике у самого въезда в поместье.

Мы заботились о Хайгроуве, но без хозяев в доме было пустынно. Вся мебель накрыта чехлами, ставни закрыты, чтобы никто не забрался в особняк. Казалось, что это давно заброшенный дом. После постоянной суеты Букингемского дворца, где постоянно слышались разные звуки, гул голосов, шаги, где слуги носились туда-сюда с разными поручениями, здесь, в сельской тишине, мне было неуютно. Мы бродили как привидения по пустым коридорам. Вместо буйных вечеринок, которые устраивали слуги в Букингемском дворце, моей отрадой стали теперь длинные вечера за бутылкой вина с Венди. Среди персонала поместья были очень хорошие люди, например, старый конюх Падди Уайтленд. Мы часто шутили, что он появился в поместье вместе с мебелью палисандрового дерева. На самом деле, так и было: он уже сорок лет работал в Хайгроуве. Как сказал однажды принц Чарльз: «Когда ты умрешь, Падди, мы тебя мумифицируем и выставим в центральном холле!».

Падди знал все, что только можно знать о Хайгроуве. Если принцу вздумается спилить дерево, он позовет Падди, если нужно поставить забор—снова Падди, подправить клумбу — опять его. И даже когда принцу хотелось послушать последние сплетни, он звал вездесущего и всезнающего Падди. Принц полностью ему доверял. Падди был лукавым старичком, которого все — особенно принц — очень любили.

Были еще садовники. Денис Браун выхаживал растения, как своих собственных детей. Его часто можно было увидеть в кепке, с закатанными рукавами, с лопатой или тяпкой в викторианском огородике, окруженном стеной, из которого на королевский стол поступали свежие овощи. Его коллеги Дэвид и Джеймс ухаживали за чудесным парком. Тут были целые аллеи золотистых тисов, подстриженных в форме шаров и напоминавших ежей, сочная зелень живых изгородей, пестрые луга с дикими цветами, поле ярко-желтых лютиков, высокие деревья. Парк Хайгроува — один из самых красивых в Англии.

В сентябре в Хайгроув приехала Мария с Александром и нашим будущим ребенком. Она обнаружила, что беременна, через две недели после того, как я ушел от королевы. Мы поселились в ветхом домике в Клоуз Фарм довольно далеко от поместья. За предыдущие месяцы рабочие заново покрасили стены и к тому времени, как мы переехали, запах краски еще не выветрился. Но даже со свежевыкрашенными стенами и новым зеленым ковровым покрытием дом не казался лучше. В стенах были трещины, в саду настоящие заросли, водосточные трубы едва держались, а стекла в окнах первого этажа разбиты.

Первое, что я сделал, когда мы сюда приехали, это затянул полиэтиленом окна, чтобы дождь не заливал комнаты. Дом был мрачным, даже несмотря на то, что Мария выбрала светлые обои, розовые с белым. Хотя именно она настояла на переезде, Мария скучала по Королевским конюшням и уже начинала жалеть, что заставила меня бросить службу у королевы.

Живя в развалюхе в ста с лишним милях от друзей и от веселого духа товарищества, который царил в крыле для прислуги Букингемского дворца, работая в поместье, брошенном хозяевами, я думал: «Что же я наделал?». Я рискнул оставить такую почетную службу у королевы, не зная, что найду на новом месте, и первые впечатления были не самыми благоприятными. Мне было тоскливо, но пути назад не было. А значит, надо постараться найти положительные стороны даже в такой ситуации.

Падди появлялся у нас в доме в засаленном пиджаке, принося с собой запах конюшни, и всегда поднимал нам настроение.

— Вот будет у вас маленький, а ему надо кушать свежие яйца, — как-то заявил он и в тот же вечер приехал на своем тракторе с прицепом, в котором был уложен сборный сарайчик. Он поставил его у нас на заднем дворе и запустил туда шесть красных род-айлендских кур.

— Будут вам свежие яйца каждый день, — объявил он, довольный собой.

Мария сказала только, что она счастлива: он не догадался, что маленьким детям нужно свежее молоко. Наш новый зеленый ковер ему страшно понравился.

— Зеленый — любимый цвет Бога, — сказал Падди. — Бог все красит в зеленый: траву, деревья… вот даже ковры, — и засмеялся.

Но не только жизнь в новом доме оказалась несладкой, моя новая работа тоже была не сахар. В октябре вернулись принц с принцессой и тут мои профессиональные навыки подверглись настоящей проверке. Тогда как в Букингемском дворце вся работа делилась между тремя сотнями слуг, теперь я все должен был делать один. Во дворце, как один из двух личных лакеев королевы, я всегда знал, что, если не буду справляться со своими обязанностями, мне поможет либо мой напарник, либо два королевских пажа. Но тут я оказался в полном одиночестве, ответственный не за один коридор, не за одни апартаменты, а за весь особняк. Кроме нас с Венди Берри здесь не было домашней прислуги, зато работы хватило бы на пятерых.

Все слуги знали, что принц очень хорошо платит. Его прислуга получает больше всех. Когда я оставил королеву ради наследника престола, то стал получать на десять тысяч фунтов в год больше, чем раньше. У королевы мое жалованье было восемь тысяч фунтов, у принца Уэльского оно выросло до восемнадцати тысяч. Такое жалованье просто так не дают. Здесь не было младших лакеев, чтобы начищать серебро и мыть посуду, не было лакеев, чтобы встречать гостей и забирать у них пальто, подкладывать дрова в камин, не было флористов, которые бы расставляли по дому букеты в вазах, некому было переливать в графины красное вино и портвейн, некому было залезать на крышу, чтобы поднять штандарт принца, — теперь все это должен был делать один дворецкий. В моем гардеробе больше не висела парадная ливрея. Мне полагался темно-синий пиджак с гербом принца Уэльского (перья и лента ордена Подвязки вокруг), темно-синие брюки, белая рубашка и темно-синий галстук.

В моей новой работе был только один плюс. Мне не надо было выгуливать собак. Своих «Джеков Расселов», терьеров Тиггера и Ру, принц, слава богу, выгуливал сам. Тут даже не было коммутатора, и мне приходилось самому брать трубку телефона. Однажды я снял трубку и, как обычно, сказал:

— Тетбери… (дальше шел номер).

— Добрый день, Пол.

Я тут же узнал королеву.

— Добрый день, Ваше Величество.

Я был так рад слышать королеву, с которой не разговаривал с тех самых пор, как переехал в Хайгроув, что не удержался и принялся расспрашивать ее о Чиппере — моем любимце. «А как там…»

— Его Королевское Высочество дома? — перебила она меня на лету.

Очевидно, я болтал слишком долго. Я тут же соединил ее с принцем Чарльзом.

— Это королева, Ваше Королевское Высочество.

* * *

Еще когда меня везли по дороге М4 на мое новое место службы, мне сказали, что принц «нечасто бывает в Хайгроуве». Хайгроув для принца Уэльского, так же как Виндзорский замок для королевы или Роял-лодж для королевы-матери, был местом, куда он приезжает на выходные. Предполагалось, что принц и принцесса будут проводить время с понедельника по пятницу в Кенсингтонском дворце, где дворецким был Гарольд Браун. Но так только предполагалось, на самом же деле с первой осени, когда я начал там работать, принц часто бывал в Хайгроуве на неделе. Он проводил здесь как минимум по три дня и привозил с собой своего лакея, своего повара и телохранителя. Я уже привык к шумным приземлениям вертолета «Уэссекс» из королевского авиапарка на небольшую посадочную площадку в ста ярдах от парадного входа в особняк. Так что мне приходилось напряженно работать не только по выходным, но и на неделе. Когда принц был один в Хайгроуве, тут царила атмосфера официальная и напряженная, как в приемной у зубного врача. Весь день принца был четко расписан. К обеду часто приезжали Вернон Рассел-Смит, Камилла Паркер Боулз, Кандида Люсетт Грин, герцогиня Девонширская, Чарльз и Патти Палмер-Томкинсоны и член парламента Николас Сомс.

Когда принц был один, он много времени проводил в саду. Помню, как он однажды целый день перекапывал полосу земли от задней террасы до пруда и засеивал ее тимьяном. Он назвал это своей «тимьяновой тропой» и сказал, что чуть не сорвал спину за этим занятием. Много времени он проводил в библиотеке, где слушал классическую музыку, причем включал ее так громко, что даже не слышал, как я стучу. Когда принц был в поместье, меня часто сопровождали в повседневных делах звуки «Аиды» Верди. Принцесса никогда не приезжала в Хайгроув на неделе. Это время она проводила с детьми в Лондоне. Там она встречалась с друзьями: модельером Джаспером Конраном, Лорой Лонсдейл и Каролин Бартоломью — или обедала в ресторане «У Гарри» в Мейфэйре с бывшим королем Греции Константином (Диана называла его Тино) и греческой королевой Анной-Марией. Иногда она отправлялась в бар «Сан-Лоренцо» в Найтсбридже с леди Кариной Фрост — женой телеведущего Дэвида Фроста. Два раза в неделю в семь тридцать утра она брала уроки верховой езды в Гайд-парке у майора Джеймса Хьюита из Найтсбриджских казарм. В то время принцесса стремилась учиться всему, что было для нее внове. Она даже училась танцам и языку глухонемых. В пятницу вечером принцесса с Уильямом и Гарри (тогда Уильяму было пять, а Гарри — два года) приезжала к мужу в Хайгроув. А в воскресенье они возвращались в Лондон. С ней ездили ее камеристка, нянька и охранник. В Лондоне у нее было много друзей, и Кенсингтонский дворец она считала своим домом. Принц же, напротив, предпочитал общаться со своей «хайгроувской компанией» и все больше времени проводил в поместье, лишь изредка проводя ночь в Лондоне с женой.

В королевских семьях муж и жена обычно ведут каждый свою жизнь. Никому не казалось странным, что принц проводит много времени в поместье: у него свои интересы, у принцессы — свои. Точно так же и у королевы была своя жизнь, у герцога Эдинбургского — своя, и эти жизни, идущие в основном раздельно, лишь изредка сливаются на семейных мероприятиях и просто когда они проводят время вместе. Когда я только начинал работать в Хайгроуве, принц и принцесса всегда встречались по выходным. Что бы ни писали газеты в конце 1980-х, я никогда не приносил принцессе ужин в ее комнату. Каждый вечер я подавал ужин в гостиную, где, устроившись перед телевизором, они вместе ели и беседовали точно так же, как беседуют по вечерам муж и жена, проведя день каждый на своей работе. Газеты писали, что принц никогда не спрашивал принцессу о том, как она провела неделю и что делала. Это неправда. Принц очень общительный, он всегда первым начинал разговор, и его искренне интересовали дела жены. Если ей хотелось поговорить с ним, она знала, что его всегда можно найти в библиотеке. Он там засиживался допоздна, слушая музыку и работая с бумагами. Принцесса в спальне тоже слушала перед сном музыку, но чаще современную. Внизу слышались Верди и Гайдн, а наверху — Уитни Хьюстон. Принцесса снова и снова слушала один из ее хитов — «Я буду всегда любить тебя» (классическую музыку принцесса полюбила значительно позже).

По вечерам я должен был наполнять графин в гостиной свежевыжатым апельсиновым соком для принца Чарльза, однако, к его неудовольствию, принцесса тоже любила апельсиновый сок, и однажды он написал мне очередную записку: «Буду очень благодарен, если в будущем ты будешь проверять, есть ли сок в графине, потому что Ее Королевское Высочество выпивает все и ничего мне не оставляет!».

По утрам в воскресенье я должен был устанавливать в гостиной алтарь, чтобы принц мог принять причастие от епископа Вудса. Я накрывал ломберный столик белой скатертью, ставил на него два серебряных подсвечника и зажигал свечи, а в центре стола помещал серебряный потир и хрустальные чаши с водой и вином. К этой церемонии принц относился очень серьезно, но принцесса в ней не участвовала. В начале их брака они часто вместе ходили в церковь в Тетбери, но домашние обряды она считала бессмысленными.

Когда в Хайгроув приезжала принцесса с детьми, поместье оживало. Дом наполнялся смехом и радостными криками детей, которые носились по дому. Принцесса и рала с ними в прятки, рычала, изображая волка, бегала за ними. В холле с персиковыми обоями стояло пианино и когда принцесса играла, мальчики стояли рядом и внимательно слушали.

Я не мог понять, почему леди Сьюзан Хасси предупреждала меня, что тут «все не так, как оно кажется». Уэльская чета выглядела вполне довольной жизнью. И они делали все возможное, чтобы их дети росли в нормальной, счастливой обстановке. Никакой «войны» между принцем и принцессой не было. А если и была, то, видимо, начало моей службы у них пришлось на любовное перемирие.

В столовой для персонала тоже становилось веселее, когда приезжала принцесса. Она привозила с собой нянек, Барбару Барнс или Рут Уоллес, камеристок, Эвелин Дагли или Фэй Маршалси, и охранников, Грэма Смита или Дейва Шарпа. У всех них, как и у их хозяйки, было отменное чувство юмора. Единственным, кому приезд принцессы доставлял беспокойство, был Падди. Принцесса любила плавать по утрам в открытом бассейне с подогревом (зимой над ним натягивали огромный тент, наполненный воздухом). Падди все время беспокоился, не слишком ли горячую он напустил воду и не слишком ли много добавил хлорки. Он с ужасом наблюдал, как принцесса вылезает из бассейна с покрасневшими глазами, но та никогда не сердилась. Она умела ко всему относиться с юмором.

Принцесса много общалась со своими слугами и очень заботилась о них. Но ни к кому из них она не относилась с такой теплотой, как к Грэму Смиту. Он был веселым, простым и легким в общении. Как позже признавалась принцесса, он был ее любимцем. Именно он и стал посредником между Марией и принцессой, когда обсуждался вопрос о том, чтобы Мария стала камеристкой Ее Высочества. Он был рад видеть нас обоих в Хайгроуве. Позже у него начался непрерывный кашель, оказалось — рак горла. Принцесса, когда могла, ходила с ним в больницу, где ему делали химиотерапию. Но в конце концов он вынужден был уйти в отставку и несколько лет спустя умер. Никто никогда не смог нам его заменить.

Мария тоже была любимицей принцессы. В первые выходные октября, когда принцесса пришла посмотреть, как мы устроились на новом месте, она подарила нам диванные подушки в цвет обоев. Принцессе нравилось, когда на диванах лежало много подушек. А еще она сказала: «Да, ваш дом слишком далеко от поместья. Надо над этим поработать».

Я тогда еще не знал, что она собирается поработать и надо мной. Да, я — муж Марии, но, кроме того, я — бывший лакей королевы, а теперь еще и дворецкий в Хайгроуве, который считался территорией принца Чарльза. В те дни меня воспринимали как человека принца, даже несмотря на дружбу Марии с принцессой. Когда Его Высочество был один в Хайгроуве, я должен был прислуживать ему и охранять его душевный покой. Но принцесса уже решила, что эту ситуацию надо менять.

Принцесса часто дарила своим друзьям диванные подушечки. Она умела сделать уютным любой дом. Она лично следила за ремонтом обеих своих резиденций и сделала все возможное, чтобы они не были отделаны в барочном стиле, как Букингемский дворец. Хайгроув был оформлен в духе неоклассицизма. За его бледно-охристым фасадом скрывался изящный интерьер: светло-желтые стены, мебель с нежно-зеленой обивкой, плетеная мебель в библиотеке, деревянный паркет и зеленые ковры. Он был похож на обычный большой дом в Челси. На стенах висели фотографии Уильяма и Гарри. Влияние принца Чарльза тут тоже было заметно. Всюду были развешаны его акварели, на столах и каминных полках стояли его любимые керамические статуэтки, интерьер оживляли цветы в горшках. В центре вестибюля на круглом столе стояла большая ваза с пышным букетом из сухих цветов — именно она первая бросалась в глаза любому посетителю особняка. У парадной двери росли карликовые деревья в горшках и кусты фуксии.

Однако если внутри дома было больше заметно влияние принцессы, то снаружи — по внешнему виду дома, по саду — было видно, как принц любит Хайгроув и сколько сил он в него вкладывает. Когда принц Чарльз купил поместье в 1980 году, оно выглядело далеко не так роскошно как позже, когда он украсил фасад здания ионическими пилястрами, а на фронтоне появилось круглое окошко. По краю крыши прошла балюстрада, а по углам появились декоративные каменные урны. Для принца Хайгроув был его тихой гаванью, несмотря на то, что всего в нескольких сотнях ярдов проходила крупная дорога, до которой было легко добраться из поместья, проехав мимо красных полей мака и золотых полей бархатцев.

Принц очень любил свой сад и проводил в нем много времени. Он собственноручно копал, выдергивал сорняки, сажал, подстригал изгороди. Точно так же как акварели, которые он создавал в минуты вдохновения, сад тоже стал выходом для его творчества. И он превратил его в настоящий оазис. В высоких живых изгородях проделали арки и окошки, вьющиеся розы старательно направлялись так, чтобы образовался длинный «розовый» коридор, через луг, усеянный дикими цветами, прокладывались аккуратные, засаженные газонной травкой тропинки. Принц восстановил викторианский огородик, отделенный от остального сада стеной. Тут были цветы, фрукты, овощи, ягоды, но гордостью принца стали прудик и фонтан, огороженный низким белым штакетником. В одной части парка был устроен уголок дикой природы, где корни деревьев живописно переплетались, ивы свешивали ветви до земли, тут и там торчали пни, из которых были вырезаны удобные кресла, землю устилали опавшие листья. В центре леса стояла огромная статуя амазонки. Принц выдал мне баночку с политурой и велел дважды в месяц натирать амазонку. Возле статуи рос огромный падуб, в ветвях которого был устроен домик с соломенной крышей для Уильяма и Гарри. Он был выкрашен в красный и зеленый цвета, а внутри стояли самодельные стульчики, шкафчики и столик. Там юные принцы провели много счастливых часов вместе с моими сыновьями: Алексом и младшим, Николасом. Он родился в шестнадцать минут первого в ночь на 19 апреля 1988 года Больнице Принцессы Маргарет в Суиндоне. С разрешения принца я посадил в саду у нашего домика вишневое деревце в честь моего только что родившегося сына.

Принц заботился об экологии, поэтому устроил канализационную систему в поместье так, чтобы отходы не загрязняли окружающую среду. Там были хитро устроенные отстойники, в которых сточные воды фильтровались через тростниковые фильтры. Как-то принц оставил мне записку и по поводу канализации: «Сообщи, пожалуйста, гостям поместья Хайгроув, что нельзя бросать тампоны и презервативы в унитаз — от этого засоряются тростниковые фильтры». И как я, спрашивается, должен был сообщить такое гостям? Признаюсь, что мне было ужасно неловко выполнять такую просьбу принца, и в итоге я передал гостям, что Его Высочество просит не бросать в унитаз посторонние предметы. Уточнить, какие именно, у меня не хватило духу. Принц считал, что все отходы, которые можно переработать, должны быть переработаны. Все пищевые остатки и кухонные отходы, включая яичную скорлупу, сваливались в компостные кучи.

Принцесса больше, чем кто-либо другой, знала, как много значит для ее мужа Хайгроув. С самого начала она регулярно фотографировала дом и сад, запечатлевая, как хорошеет поместье с каждым годом. Она делала сотни снимков и прилежно вставляла их в альбомы — исключительно для того, чтобы порадовать принца. Если бы те, кто смеет утверждать, что принцесса презирала любовь принца к садоводству, видели эти альбомы, они бы поняли, насколько они не правы. Она делала это ради принца. Она искренне старалась проникнуться любовью к тому, что любит он, даже в то время, когда — как выяснилось позднее — в их брак с обеих сторон оказались привлечены «третьи лица».

В буфетной хранился еженедельник формата А4, и мы с Венди вели регулярные записи. Мы фиксировали, кто приезжал в Хайгроув, а если принц был в поместье один, то отмечали уголок страницы красной полосой. Если в поместье была принцесса, мы проводили широкую зеленую полосу, если она приезжала с Уильямом и Гарри — писали букву Д, т. е. «дети». Когда на странице еженедельника появлялись все три условных знака — значит, вся семья была в сборе. Мы вели записи из чувства долга и потому, что так было легче разобраться в беспорядочной жизни Хайгроува. Мы записывали имена гостей и время, когда их ожидали, — просто так, не строя никаких планов, и, конечно, нам и в голову не могло прийти, что наши записи станут причиной таких неприятностей.

Еженедельник хранился в буфетной. Мы его не прятали, потому что это была обычная записная книжка для слуг, облегчающая работу. Я не думал, что в нем таятся какие-то секреты и его надо прятать.

Весной 1988 года какая-то страница в еженедельнике была отмечена красным — принц один. И тут же безо всякой попытки что-то скрыть записано: «К обеду прибыло четверо: Его Королевское Величество, миссис Паркер Боулз, мистер Нил Фостер и мистер Вернон Рассел-Смит», а рядом упоминание о том, что вызывали электрика, чтобы починить проводку в библиотеке. Вот так, ничего особенного. Точно так же я записывал: «Эмма Томпсон и Кеннет Брана к обеду», «Майкл Портилло к обеду», «Джимми Сэвил к обеду» (он был единственным, кому разрешалось курить в особняке), «Селина Скотт» (телеведущая), «мистер и миссис Гектор Варрантс к обеду» (мать герцогини Йоркской с мужем, отчимом герцогини). «Мистер и миссис Оливер Хоур и миссис Паркер Боулз к обеду», «миссис Кандида Люсетт-Грин и миссис Паркер Боулз к обеду». «Мистер и миссис Паркер Боулз с детьми».

И вдруг в августе 1988 года, за три месяца до сорокалетия принца Чарльза, в ящичек в буфетной опустился красный диск с надписью «Библиотека», и я отправился на вызов.

— Пол, ты можешь мне объяснить, откуда принцесса знает, кто на неделе был в Хайгроуве?

Я ничего не мог понять и совершенно растерялся. Я ведь ни слова не говорил принцессе о посетителях Хайгроува.

— Простите, Ваше Королевское Высочество, но я не знаю, — в тот момент я и правда не мог сообразить.

Я совершенно забыл о частых визитах принцессы в буфетную, где она украдкой читала желтые газеты, болтала со мной за чашкой кофе или помогала мне — вытирала посуду, которую я мыл. Я ни разу ничего не заподозрил, когда приходил в буфетную, а принцесса уже ждала меня там. Слуги привыкли видеть принцессу на своей территории еще с тех пор, когда она впервые появилась в Букингемском дворце. Тогда я еще не знал, какой она может быть хитрой.

Принц расспрашивал меня, я говорил, что ничего не знаю, он стал уличать меня во вранье, и тут я с ужасом все понял:

— Дело в том, Ваше Королевское Высочество, что я… да, я записываю имена ваших гостей, — робко признался я.

— Зачем? — теперь мы оба понимали, откуда принцесса все знала. — Зачем ты записываешь все в еженедельник?

Я робко принялся объяснять, мол, чтобы охрана знала, кого ждать, и чтобы мы с Венди знали, что приготовить, и…

— Хватит, — перебил он. — Больше никогда не записывай никаких имен. Ты понял?

С тех пор я больше никогда не записывал имена гостей и не отмечал на полях разноцветными полосами, кто находился в поместье. Записи стали короткими: «к обеду четверо». Никаких имен.

Когда принц и принцесса вернулись из Балморала после ежегодного семейного отдыха, что-то изменилось в их отношениях. Они больше не проводили вместе каждые выходные в Хайгроуве. Теперь это стало редкостью, и появлялись они здесь вместе только в присутствии гостей. Всю осень и зиму 1988 — начала 1989 года принцесса приезжала на выходные с детьми в Хайгроув только когда там не было принца.

Мы стали четко различать атмосферу «дома принцессы», как мы это называли, когда в поместье была она и «дома принца». Когда из Лондона со своими слугами и детьми приезжала принцесса, тут легче дышалось. Я не прислуживал за обедом, а только выставлял блюда на стол в столовой, накрытый клеенкой. А когда тут был принц, я прислуживал ему за столом, накрытым белой льняной скатертью.

Принцесса часто заходила в буфетную. Мы болтали, а она грызла белый шоколад, который я держал специально для нее в холодильнике для вина. Когда она заходила в буфетную, то прикрывала за собой дверь и все понимали, что нам нельзя мешать. Правда, дверь в коридор оставалась приоткрытой, и принц Чарльз не раз видел, как его жена стоит, опершись на стол, и болтает со мной или, как он считал, сплетничает. Он велел принцессе не слушать сплетни слуг, а я начал бояться, как бы наши беседы не сказались на его отношении ко мне. Как-то раз в Букингемском дворце на Рождественском балу для прислуги принцесса полчаса проговорила со мной и Марией. Мы стояли в дальнем конце картинной галереи, на принцессе было платье от Зандры Роудс с бахромой по подолу. Помню, что я подумал: это неприлично, что мы так долго занимаем время принцессы.

— Мне кажется, будет лучше, Ваше Королевское Высочество, если вы пообщаетесь и с другими гостями, — сказал я.

На нас уже бросали удивленные взгляды. Обычно члены королевской семьи беседовали с каждым из слуг по пять — десять минут, а принцесса болтала с Марией уже полчаса, и при этом обе хихикали, как лучшие подружки.

Мне было очень неловко, но не могу сказать, что неприятно. В глубине души я гордился, что принцесса проводит с нами так много времени и что ей наплевать на условности. В буфетной она проводила обычно минут пятнадцать — двадцать, смеясь и дурачась. Мы беседовали об Уильяме и Гарри. Однажды она была особенно взволнована и обрадована: у Уильяма выпал первый молочный зуб. Именно в такие минуты я снова видел перед собой ту одинокую принцессу, которую мы с Марком Симпсоном кормили биг-маками, но теперь она была одинока в собственном доме. Она жаловалась мне, как ей тяжело: она чувствует себя покинутой, ее не ценят. Но она понимает, что ей надо быть сильной, а это очень трудно. Все это были лишь общие слова, никаких конкретных случаев она мне не рассказывала. Ей просто хотелось поделиться со мной своими чувствами. Может быть, она искала сочувствия, ждала каких-то вопросов, но я никаких вопросов не задавал и только слушал. Мне было ее жаль, но что я мог сказать? Как-то, поедая белый шоколад, она сообщила мне, что у нее есть «близкий друг», о котором никто не знает. Я снова промолчал. Было бы невежливо ее расспрашивать.

Когда мы были одни в буфетной, она казалась ранимой, беззащитной, но как только выходила за дверь, то опять надевала на себя маску властной принцессы. Венди и другие слуги засыпали меня вопросами: «О чем вы говорили? Что у нее случилось?»

— Так, семейные дела, — отвечал я.

Вы спросите, как ко мне относился принц? Скажу одно: он оставлял мне записки.

Венди знала, что происходит, задолго до того, как об этом узнал я. Мне пришлось самому обо всем догадываться. Детали головоломки постепенно складывались в целое. Да, в моем еженедельнике больше не было имен и цветных полосок, но я по-прежнему записывал: «Личная резиденция». Эта надпись появлялась на многих страницах весной 1989 года и означала, что принц Чарльз уехал в одну из своих личных резиденций. В какую именно, знали только его самые доверенные слуги: личный секретарь Ричард Айлард, телохранитель Колин Тримминг и его лакеи, Майкл Фоссет и Кен Стронак.

В конце 1989 — начале 1990 года совместная жизнь принца и принцессы стала давать трещину. Слугам ничего не говорили, но мы не были глухими и не раз — в тех редких случаях, когда принц и принцесса оказывались в поместье одновременно и когда дети уже крепко спали, — мы слышали крики наверху, хлопанье дверей, сердитые шаги на лестнице, после чего все замирало, и дом погружался в мрачную тишину.

Не были мы и слепыми. Однажды в субботу вечером я вошел в гостиную. На ломберном столике, где я недавно аккуратно накрыл на двоих, царил беспорядок — стаканы были опрокинуты, некоторые — разбиты, вода промочила скатерть, соль и перец рассыпались. Принц в шелковом халате с гербом на нагрудном кармашке ползал по полу и собирал осколки.

— Вот незадача, — сказал он, увидев меня. — Я тут зацепился халатом, и все полетело.

Принцессы же не было видно.

Когда принц был в особняке один — на неделе или, чаще всего, в воскресенье вечером, — он просил меня подать ужин не в восемь тридцать, как обычно, а пораньше.

— Пол, я хочу сегодня вечером отдохнуть, поэтому подай ужин пораньше, — говорил он.

Я накрывал стол в его комнате, выкладывал на табуретке перед диваном «Таймс», развернув страницу с телепрограммой, а рядом — пульт. Возле камина я ставил ведерко с поленьями. Все было приготовлено для того, чтобы принц мог провести вечер в тишине. Я думал, что так и происходит, пока однажды Венди не сказала: «Какое расточительство: он зажигает камин на две минуты, а потом уходит».

Принц любил поесть спокойно и медленно, но в такие дни он явно торопился. Вскоре после того как я подавал ужин, он вызывал меня унести тарелки. Не успевал я дойти до буфетной с подносом грязной посуды, как раздавался шорох покрышек по гравию. Выглянув в окно, можно было увидеть, как в темноте исчезают габаритные огни машины.

— Уехал. И вернется только к утру, — как-то сказала Венди.

Личным автомобилем принца Чарльза был зеленый «Астон-мартин». Он стоял позади особняка в гараже на три автомобиля, устроенном в здании бывших конюшен. Рядом пристроился «бентли» классической модели с кремовыми сиденьями и старый «Астон-мартин» с серебряным драконом на капоте, который королева подарила своему сыну на совершеннолетие. Когда принц уезжал по вечерам, он сам был за рулем, а на пассажирском сиденье — Колин Тримминг. Эта самая машина и скрипела по гравию в темноте.

Я особо не задумывался, зачем принц уезжает по вечерам. Но однажды я зашел в полицейский пост поместья (полицейские из гластонширского отделения круглосуточно охраняли Хайгроув). Я принес им остатки ужина. Мы разговорились, и они упомянули о поздних отъездах принца. Тут-то я и узнал тайну. Они, видимо, думали, что я и так все знаю, и сказали, что принц Чарльз в своих загадочных поездках всегда проезжает двадцать две мили: то есть одиннадцать — туда, одиннадцать — обратно. «Миддлвич Хаус», где жила миссис Камилла Паркер Боулз, был как раз в одиннадцати милях от Хайгроува.

— Да ладно, Пол. Неужели ты не знал? — удивилась Венди, когда я пришел поделиться с ней это «новой» информацией. Я вспомнил, как принцесса жаловалась мне на свое одиночество. Вспомнил, как леди Сьюзан Хасси предупреждала меня, что тут все не так, как кажется. И принц с принцессой все реже проводят время вместе. Я вспомнил про мой еженедельник. Там были имена. И принцесса его листала. Значит, она обо всем знает. Мне стало ее очень жаль.

В следующие выходные принцесса, а ей тогда было двадцать восемь лет, приехала в Хайгроув, и, влетев в буфетную, спросила, есть ли что-нибудь пожевать. Слугам, вынужденным жить в двух мирах — в мире принцессы и в мире принца, — было нелегко. Когда появлялась принцесса, приходилось забывать обо всем, что происходило в мире принца, и начинать разговор с принцессой с того, на чем он был закончен в прошлый раз. Мы уже так привыкли переключаться с принца на принцессу и обратно, что это стало нашей второй натурой. Дворецкому в Хайгроуве приходилось забывать о своих чувствах и неукоснительно выполнять свои обязанности, все примечая и ни о чем не распространяясь. Главное в нашей работе было — ни во что не вмешиваться. Я решил не вставать ни на чью сторону. Но тут принцесса сама вовлекла меня в свои дела. Она решила проверить, можно ли мне доверять. Летом 1989 года я узнал тайну, которая стала известна широкой публике значительно позже. И после этого случая принцесса стала мне полностью доверять.

Был жаркий день, пятница. После обеда няня Ольга Пауэлл увела Уильяма и Гарри в детскую. Принцесса пришла ко мне в буфетную и прямо объявила:

— Я хочу тебя кое о чем попросить, Пол. Ты мог бы выполнить для меня одно поручение? Об этом никто не должен знать. Понимаешь, никто. Ты должен завтра поехать на станцию Кембл и забрать кое-кого. Сможешь?

— Конечно, Ваше Высочество.

— Это будет мой близкий друг — майор Джеймс Хьюит.

О чем бы ни попросили меня принц и принцесса, я всегда выполнял просьбу, не задавая лишних вопросов. Но, поручив мне такое дело, она оказала мне большое доверие. Принцесса понимала, что рискует, доверившись мне — бывшему лакею королевы и человеку, который большую часть времени проводит, прислуживая принцу Чарльзу, но она надеялась, что ее дружба с Марией сыграет свою роль. Только она не знала, что я в любом случае не стал бы ее подводить. Я чувствовал, как она одинока, и мне было ее жалко. Если этот «друг» делает ее счастливой, то все остальное не важно.

После обеда я сел в свой «Воксхолл-астра» и отправился за семь миль в Кембл. Я выехал из поместья, свернул налево на шоссе А433, огибавшее Тетбери, потом съехал на узкую дорогу, ведущую в небольшую деревушку, где на автостоянке меня ждал гость принцессы. Я увидел его раньше, чем он меня. Он стоял прислонившись к спортивной машине с открытым верхом, на нем был твидовый костюм, рубашка, расстегнутая у ворота, и солнечные очки.

— Здравствуй, Пол, — сказал он, протягивая мне руку. Значит, он знал, что приеду именно я. Он сел в мою машину, и мы поехали обратно в поместье. Я чувствовал, что ему не по себе.

— Я могу доверять тебе, Пол? — спросил он, и я ответил, что может ровно настолько, насколько доверяет мне принцесса.

В глубине души я радовался, что получил такое поручение. Позднее я привык привозить к принцессе ее друзей и устраивать их тайные свидания. Не буду называть их имена — это неважно. Главное, что принцесса решилась поручить мне серьезное дело, о котором никто не должен был знать. Даже Венди.

Я подъехал к поместью сзади, провел майора Хьюита через ворота у бассейна, затем по саду — на террасу и через стеклянные двери — в дом. Принцесса уже ждала нас. Она обняла своего «близкого друга», который осенью должен был отправиться на службу в Германию. Принцесса сияла.

— Спасибо, Пол.

— Зовите меня, если Вам еще что-нибудь понадобится, Ваше Королевское Высочество, — сказал я и отправился мыть посуду.

Надо сказать, что майор Джеймс Хьюит стал приезжать в Хайгроув намного позже, чем сюда стала наведываться Камилла Паркер Боулз. Принц Чарльз первым нанес удар их браку. Принцесса лишь ответила ему тем же. Думаю, не стоит говорить, что принц не узнал о приезде майора Хьюита. Да, я как дворецкий в Хайгроуве должен был сообщать принцу обо всем, что происходило в поместье, но в те выходные это был «дом принцессы». Меня не мучила совесть наоборот: я был рад, что могу послужить принцессе. Колин Тримминг, Ричард Айлард и Майкл Фосетт устраивали личную жизнь принца. А я помогал принцессе. Я помогал ей стать счастливее.

Во вторник 28 июня 1990 года, через семь дней после восьмого дня рождения Уильяма, произошел случай, ставший переломным моментом в отношениях принца и принцессы. После этого она стала чувствовать себя еще более одинокой и нелюбимой, чем раньше.

Принцесса была в Кенсингтонском дворце и собиралась пойти в школу к своим сыновьям посмотреть пьесу, которую поставили ученики. Принц был в Хайгроуве всю неделю. В тот день я подал обед на десять персон, потом помчался готовить гостиную и холл для вечернего приема гостей из Международного фонда защиты болот, на котором ожидался почетный гость, Майкл Кейн. Перед приемом принц Чарльз отправился в Сайренсестер играть в поло.

Вдруг зазвонил телефон. Испуганный лакей принца Кен Стронак прыгнул в машину и помчался в Сайренсестер. Принц Чарльз упал с лошади и сломал правую руку. Его спешно увезли в больницу. Но прием нельзя было отменить; я встретил Майкла Кейна у дверей и сообщил, что ему придется стать хозяином на этом приеме, на котором ожидалось пятьдесят человек. Он, как прекрасный актер, легко справился с новой ролью — хозяина приема — вместо Его Королевского Высочества принца Уэльского.

А мне пришлось сменить особняк на палату в больнице в Сайренсестере в одиннадцати милях от Хайгроува и прислуживать принцу там. Я привозил ему завтраки, обеды и ужины вкупе с серебряными приборами, хрустальными бокалами и фарфоровыми тарелками, украшенными его гербом. Я даже привез в больницу его любимую картину, изображавшую терьеров Ру и Тиггера, и поставил ее в углу палаты на специальной подставке. Надеюсь, что его любимые вещи из Хайгроува помогли ему переносить боль (не меньше, чем сильные болеутоляющие, которые ему давали).

В свой день рождения (принцессе исполнилось двадцать девять), она отправилась на своем новом сверкающем «мерседесе» в больницу, чтобы забрать своего мужа назад в Хайгроув. У Чарльза рука была еще в гипсе, и принцесса надеялась, что ей удастся поухаживать за ним. Принцесса говорила, что лучше всего она умеет «заботиться о людях», и теперь ей представился шанс позаботиться о собственном муже. Она суетилась вокруг принца, но ему, очевидно, была не нужна ее забота. Принц был раздражен из-за того, что рука по-прежнему болела, и прогнал от себя принцессу, сказав, что хочет побыть один. В своем собственном доме она чувствовала себя одинокой и никому не нужной. Не пробыв в Хайгроуве и получаса, она в слезах уехала в Лондон. Для нее этот случай, без сомнения, стал последней соломинкой. Только она уехала, как появилась Камилла Паркер Боулз. Принц был рад ее видеть. Она не осталась на ночь. Она вообще никогда не оставалась на ночь, насколько я помню.

Камилла Паркер Боулз стала появляться в Хайгроуве чаще, чем раньше, но, что бы ни писала пресса, она тут не жила и не принимала гостей как хозяйка. Раньше она приезжала только к обеду, теперь же часто оставалась на ужин или даже проводила в поместье целый день. Она привозила с собой своего терьера Фреда, и в то лето приезжала не менее двадцати раз.

Если бы в поместье приезжала только она, может быть, принцессе было бы не так обидно. Но принц принимал своих друзей, которые приезжали развлечь больного, а также официальных визитеров. Чарльз в то время стал очень вспыльчивым. Его можно понять: он был не в состоянии даже писать письма, не говоря уже о том, чтобы рисовать, играть в поло или работать в саду. Весь июль и август он не знал, чем заняться. Все дни он проводил в библиотеке или на задней террасе, сидя в шезлонге. Ему было скучно, и чтобы развлечься, он приглашал на обеды и ужины множество друзей. Некоторые из них, например, член парламента Николас Сомс или лорд и леди Ромзи, оставались на ночь, а значит, работы у меня прибывало. Принц и в лучшие времена не любил что-либо делать сам, а теперь его лакеи были нужны ему двадцать четыре часа в сутки. Он выходил из себя, когда пытался писать левой рукой и у него ничего не получалось.

— Я чувствую себя таким никчемным! — как-то пожаловался он.

Я еще никогда так не уставал. Когда принц болел, на меня навалилось такое количество работы, что я не выдержал и сам попал в больницу. Мой рабочий день растянулся до бесконечности. Круглые сутки я прислуживал принцу. Раньше он проводил три дня в поместье, а потом уезжал, и я мог отдохнуть. Теперь он все время был в Хайгроуве, а моя работа стала больше напоминать работу сиделки. Два месяца подряд я работал с семи утра до одиннадцати вечера.

Однажды в полночь я добрался до дома, мечтая поскорее лечь в постель. Мария нашла меня в ванной. Я лежал на полу и стонал от боли. Позвали доктора Уолша, и он отправил меня в Больницу Принцессы Маргарет в Суиндоне. Медики сказали, что мой организм истощен, и вот дворецкому, как и его господину, велели отдыхать. Следующую неделю я провел в больнице в отдельной палате.

Лежа на больничной койке, я только и мечтал вернуться в Хайгроув. Незаменимых людей нет, но я считал, что никто не справится с моей работой, кроме меня. Не знаю, считать ли это недостатком, или наоборот — моей сильной стороной, но я всегда все хочу делать сам, и делать идеально.

Об этом я и размышлял на второй день в больнице, когда вдруг увидел перед собой знакомые лица. Ко мне пришла принцесса с детьми. Уильям и Гарри принесли мне по воздушномy шарику, наполненному гелием, с надписью «Поправляйся!». Принцесса села у меня в ногах. Я видел, что она еле сдерживает смех. Лежа на больничной койке, без формы, в обычной белой футболке, я выглядел до смешного несчастным. Глядя на своего поверженного дворецкого, принцесса вдруг сказала:

— Никогда не видела тебя таким паинькой, — она хихикнула. — Такой несчастненький!

Затем она, как делала всегда, оказываясь в больнице, отправилась знакомиться с пациентами.

— Идемте посмотрим, кто тут еще есть, — позвала она Уильяма.

Представляю, что подумали пациенты, отходившие от наркоза, увидев перед собой принцессу Уэльскую. Принцесса с сыном познакомились с женщиной, которой сделали операцию в день рождения. Наконец принцесса в приподнятом настроении вернулась «проведать своего больного». Она похвасталась, что Уильям купил цветы и подарил их той женщине. Она говорила о том, что они скоро поедут в Балморал, о Марии, о наших детях, о нашем новом доме. Принцесса все-таки нашла нам новый дом, в который мы переехали как раз перед тем, как я заболел. «Церемонию открытия» этого чудесного домика на территории поместья провела сама принцесса 10 августа 1990 года.

Принцесса Уэльская в желтых шортах и футболке цвета морской волны стояла с ножницами в руках над красной ленточкой, протянутой перед задним входом в каменный домик с черепичной крышей. Гарри катался на велосипеде по газону, Уильям гонялся за Александром и Ником. Дети не понимали важности момента.

Правда, и принцесса не относилась к этой церемонии очень серьезно. Она перерезала ленточку и попыталась торжественно провозгласить: «Я объявляю сей дом открытым», — но посреди фразы не выдержала и засмеялась

Был вечер пятницы, я вырвался на минутку из особняка, после того как приготовил ужин принцу и принцессе. На следующий день они улетали на выходные на Майорку Чарльз остался у себя в библиотеке, но подарил нам на новоселье несколько своих акварелей: вид на черепичные крыши Флоренции, итальянский пейзаж, зарисовку матча по поло и старый рисунок, изображавший парусник Ее Величества «Сириус».

План принцессы переселить семейство Баррелов на территорию поместья оправдался сполна. Из жалкого полуразвалившегося дома в Клоуз Фарм мы переехали в коттедж № 3 (один из коттеджей на территории Хайгроува, в которых жили слуги). Такие домики обычно изображают на конфетных коробках. Три спальни, невысокие потолки, стены оплетает дикая роза. Домик окружает каменная стена, ворота выкрашены в белый цвет. Именно о таком доме и мечтала Мария. По приказу принца Чарльза старый склад превратили в игровую для детей. А принцесса помогла нам придать домику еще большее очарование: появились обои с бордюрами во всех комнатах, новые шторы и подушечки — все в качестве подарка. Раньше в этом доме жил лакей принца Кен Стронак, который потом переехал в Лондон. До особняка было совсем недалеко. И может быть, ни один другой человек не шел на работу по такой прекрасной местности. Я проходил под арками, проделанными в живых изгородях, пересекал луг, затем проходил «дикий лес» и выходил к викторианскому огородику.

Думаю, принц, да и я, никогда не забудет, как поместье посетил известный комик Спайк Миллиган. Он приехал в субботу вечером и остался на ночь. Он объявил, что ему не нужен лакей, и отправился спать. С утра он не появился к завтраку, и все забеспокоились. Позже мы узнали, что он, неизвестно почему, не стал спать в своей широкой кровати под балдахином, а предпочел провести ночь на полу в ванной при Синей комнате. Несколько недель спустя он прислал фарфоровую табличку с надписью «Здесь спал Спайк Миллиган» и велел вмонтировать ее в кафельный пол ванной. Принца Чарльза это очень позабавило.

В ящичек в буфетной упал красный диск. Я пошел на вызов. Принц стоял посреди комнаты вместе с Камиллой Паркер Боулз. Они разглядывали картины в рамках, прислоненные к стене.

— Пол, тут стояли мои картины, ты не знаешь, куда они делись? — спросил он, указывая на каминную полку.

Гостья мне улыбалась. Я отлично понял, о каких картинах он говорит. «Как неудобно!» — подумал я.

— Вы имеете в виду ваши акварели, Ваше Высочество?

— Да, с видами Флоренции.

— Вы подарили их мне на новоселье. Он на минуту задумался.

— Да, верно, — и, повернувшись к миссис Паркер Боулз, добавил: — Значит, придется тебе подыскать что-нибудь другое.

Стало ясно, что принц выбирал, какую картину ей подарить. Она получила немало подарков от принца. И по сей день она иногда надевает брошь с бриллиантами, выполненную в форме перьев с герба принца Уэльского. Сейчас я понимаю, что не раз помогал принцу выбирать подарки для его любовницы. Но я просто выполнял свои обязанности. Не вмешиваясь в чужие дела, не выражая своего мнения. Как меня учили.

Ювелирные украшения регулярно привозила личный секретарь принца Чарльза из Сент-Джеймсского дворца — Дженевьева Холмс. Украшения были от Кеннета Сноумена, ювелира лондонской фирмы «Вартски» (который также привозил яйца Фаберже на выбор королеве) — прибывали в коробках, завернутые в хрустящую белую бумагу. Я должен был их разворачивать и выкладывать на деревянные подставки, которые расставлял на прилавке в углу библиотеки и накрывал белой тканью. Когда я выходил из комнаты, принц Чарльз выбирал подарок для Камиллы Паркер Боулз, а остальное опять упаковывалось и отправлялось назад.

Но принц никогда не забывал о принцессе. На десятилетие их свадьбы в 1991 году, когда газеты писали, что принц и принцесса ненавидят друг друга, принц послал ей подвеску к золотому браслету, который подарил принцессе он же. Когда она развернула подарок, то увидела золотую римскую цифру X — большую, около двух сантиметров. В 1982 и 1984 в честь рождения их сыновей он послал ей золотые буквы W и Н (William и Harry). Каждый год он дарил ей новую золотую подвеску: то в форме пуантов — в знак ее любви к танцам, то в форме теннисной ракетки, потому что она брала уроки игры в теннис, то мишку — принцесса обожала плюшевых мишек, то шапочку игрока в поло, то яблоко, то (и это было особенно мило) — миниатюрный собор Святого Павла (там они венчались).

Принцесса очень ценила браслет, на который надевала все эти подвески, и хранила его в сейфе. Брак не удался, но браслет, как она говорила, напоминал ей о том, что когда-то им было хорошо вместе.

Даже когда они стали жить раздельно, принцесса посылала принцу поздравительные открытки и на годовщину их свадьбы, и на День святого Валентина — до самого развода четыре года спустя. Последним подарком принца принцессе стала соломенная шляпа, украшенная ракушками. Она не знала, что и думать: это шутка или просто у принца плохой вкус?

— И что мне с ней делать? — со смехом спросила принцесса.

Я думал, что заграничные поездки для меня остались в прошлом: только дворецкий из Кенсингтонского дворца Гарольд Браун мог сопровождать принца и принцессу Уэльских. Но однажды принцесса пришла в буфетную и сказала, что они с принцем в ноябре 1990 года собираются в Японию на коронацию императора, и предложила мне поехать с ними.

— Не понимаю, почему только Гарольд должен ездить с нами за границу, а ты — нет, — сказала она.

С этого момента Гарольд постепенно стал играть все меньшую роль в жизни принцессы, зато было положено начало моей прочной дружбе с Дианой. Поездка в Японию никому не показалась легкой. Натянутые отношения между принцем и принцессой проявлялись с самого начала путешествия, и тот факт, что в посольстве Британии им выделили разные апартаменты, был лишним тому доказательством. Они были деловыми партнерами, которых объединяет только необходимость выполнять общие обязанности, не более. Их отношения были холодными и официальными, между ними не чувствовалось никакой солидарности ни в словах, ни в делах. Тут я увидел принцессу совсем не такой, какой знал в Хайгроуве: она стала раздражительной и придирчивой, особенно в присутствии принца. Кричала на меня и свою камеристку Хелену Роуч из-за сущих пустяков: ей нужно еще одно полотенце, фен плохо работает, на ее платье попала вода. Казалось, что между принцем и принцессой была стена, даже когда они находились в одной комнате. Я впервые чувствовал себя неловко в ее присутствии. Я не узнавал ее. Она казалось измученной, усталой, несчастной. Она жаловалась, что ее не любят и не ценят. Японцы обожали ее, но принцессе нужно было внимание мужа. Ее тяготила строгость протокола этой поездки, тяготило отношение слуг принца.

— Я хочу путешествовать, хочу делать то, что мне нравится, а не то, чего от меня ожидают другие. Я хочу делать то, что я хочу, — жаловалась она. Совместные поездки с их жестким расписанием, строгим протоколом сковывали принцессу. Она чувствовала себя комфортно только тогда, когда оказывалась одна, без принца Чарльза. Поэтому ей так хотелось путешествовать самостоятельно.

Я был свидетелем того, как во время этой поездки он старалась завоевать расположение принца, а он грубо е отталкивал. Принц Чарльз со своими людьми стоял в холле, смотрел на часы и ждал принцессу. Они должны были отправиться на важную встречу. Наконец она спустилась вся сияющая, в пальто от Кэтрин Уокер из красной шотландки с бархатным воротником и манжетами. Оно было броским, но элегантным. Я стоял у лестницы. Принцесса подошла к принцу и с улыбкой спросила:

— Ну как, Чарльз? Тебе нравится?

Он ответил мягко, без злости, без сарказма, но его ответ убил ее.

— Да. Ты похожа на стюардессу «Бритиш Каледониан», — проговорил он, повернулся и вышел на улицу, где его ждала машина. Улыбка исчезла с лица принцессы, она растерянно посмотрела на свое пальто. Но потом взяла себя в руки — как делала много раз и до того и позже — и решительно вышла за ним.

Это был не единственный раз, когда принц обижал ее: намеренно или нет, трудно сказать. Шесть месяцев спустя, в мае 1991 года, принц и принцесса вместе отправились в Чехословакию. В резиденции президента Гавела в Праге они остановились не просто в разных комнатах, но и на разных этажах. Принцесса переоделась перед очередным выездом и, как обычно, спустилась по лестнице, у которой ее ждал принц. На ней была светлая юбка и светлый пиджак с черными пуговицами и черным платочком, торчащим из нагрудного кармашка. Туфли тоже были черно-белые. На этот раз она не спросила у Чарльза, нравится ли ему ее наряд, но он, тем не менее, заметил с улыбкой: «Ты выглядишь как жена мафиози». Может быть, он хотел пошутить, но только принцесса не видела в этом ничего смешного. Она всегда выглядела великолепно, но, к сожалению, об этом ей говорил кто угодно, но только не муж.

В те редкие минуты, когда ей удавалось вырваться из жесткого графика встреч, она наконец-то опять превращалась в ту принцессу, которую я знал в Хайгроуве. Так было и в тот раз, когда, улучив несколько минут перед тем как отправиться на прием к японскому императору, она вывела меня и Хелену Роуч через стеклянные двери в сад при посольстве и предложила сфотографироваться. После всех лет службы у королевы у меня не осталось ни одного снимка с ней в неофициальной обстановке, и вот принцесса Диана — будущая английская королева — запросто предлагает мне с ней сфотографироваться. Хелена сказала: «Улыбочку!», — но я не мог улыбаться: слишком беспокоился, что нарушаю протокол.

— Не уверен, что мы имеем право с вами фотографироваться, принцесса. Надеюсь, Его Королевское Высочество не узнает об этом, — сказал я.

— Да ладно, — весело отмахнулась принцесса, — нечего об этом думать. Лучше улыбнись.

Фотоаппарат щелкнул.

До сих пор, когда я смотрю на эту фотографию, я вспоминаю этот приятный момент. На снимке я с крайне напряженным видом стою в костюме фирмы «Эрме», который мне подарила принцесса в прошлом июне (она никогда не забывала про чужие дни рождения). Принцесса стоит рядом в красно-белом платье простого покроя, в пиджаке и шляпке — тоже белой с красным кружком: аллюзия на японский флаг.

После того как Хелена сфотографировала нас, я снял ее с принцессой. Такие же снимки мы сделали на балконе в Чехословакии.

Так были сделаны фотографии, на которых принцесса улыбалась с счастливым видом, хотя в то время она была совершенно несчастна. Помню, как мне не терпелось получить из фотоателье те фотографии из Японии и Чехословакии. Они заняли почетное место над камином в моем доме рядом с портретом принцессы, сделанным в июле 1990 года. Она позвала меня в столовую, где на столе были разложены черно-белые снимки, сделанные для журнала «Вог». Это было, когда принцесса впервые снялась для этого журнала ее фотографировал Патрик Демаршелье. Она выглядела потрясающе: взъерошенные волосы, черный свитер.

— Хочешь, выбери себе какую-нибудь, — предложила она.

Я выбрал, она взяла фотографию и надписала ее: «Полу и Марии с любовью. Диана». Еще одна улыбка, за которой прячутся тысячи обид.

Но в щедрости принц Чарльз не уступал своей жене. В том же году на мой день рождения (мне исполнилось тридцать два) он подарил мне литографию с его акварели, на которой была изображена долина Уэнсли. Это была первая литография, сделанная с его рисунка. Он подписал ее карандашом: «Чарльз 1990». Все остальные свои картины он подписывал только первой буквой своего имени. Его акварели мы тоже повесили над камином, на котором в рамке стоял портрет его жены.

Итак, я снова стал бывать за границей: сначала съездил в Японию и Чехословакию, а затем, в сентябре 1991 года, в Пакистан. На этот раз принцесса поехала за границу без принца Чарльза. Наконец-то сбылась ее мечта: она ехала одна, свободная от жестких рамок совместных визитов, ей не надо было выслушивать комментарии мужа по поводу ее внешнего вида. Она выходила на дипломатическую сцену одна. Она будет самостоятельно выступать от лица всего народа, и рядом не будет принца Чарльза. На нее обращены взоры из Букингемского дворца и Министерства иностранных дел.

Принцесса была в отличном настроении. Поездку санкционировала сама королева и выделила ей один из своих самолетов — ВАе 146. Принцесса понимала, как важна эта поездка, ведь от нее зависит, будут ли доверять Диане самой представлять интересы монархии за рубежом. Как спортсмен, готовящийся к серьезным соревнованиям, принцесса настраивала себя. Сотни раз она перепроверила расписание своих встреч и тщательно продумала свой гардероб, приготовив д

Date: 2015-08-24; view: 419; Нарушение авторских прав