Глазея на поезда на Центральном вокзале Лейта

Когда я схожу с поезда в Уэйверли, город кажется мне зловещим и чужим. Два чувака орут друг на друга под аркой на Кэлтон‑роуд, возле почтового склада. А может, они орут на меня? Чудесное место и время, для того чтобы слезать с иглы. Но можно ли найти идеальные место и время? Я ускоряю шаг (что не так‑то просто с этим тяжеленным бэгом) и выхожу на Лейт‑стрит. Что за хуйня, в конце‑то концов? Уроды. Я, бля…

Я, бля, продолжаю идти. Быстрым шагом. Когда я дохожу до Театра, крики этих двух долбоёбов сменяются высокопарной болтовнёй буржуйских толп, поваливших с оперы: «Кармен». Некоторые из них направляются в рестораны в верхнем конце Лейт‑уок, где забронированы столики. Я шагаю дальше. Всё время под гору.

Я прохожу мимо своего старого флэта на Монтгомери‑стрит, потом мимо бывшего торчкового притона на Альберт‑стрит, который сейчас разогнали и подмарафетили. Вниз по улице проносится полицейская машина, врубая бешеную сирену. Три чувака выползают из бара и накидываются на китаёзу. Один из них хочет поймать мой взгляд. Если эти уроды найдут малейший повод отметелить какого‑нибудь мудака, они ухватятся за него руками и ногами. Я снова благоразумно ускоряю шаг.

С точки зрения теории вероятности, чем дальше спускаешься по Лейт‑уок, тем больше шансов, что тебе начистят рыло. Но, как это ни странно, чем дальше я спускаюсь, тем безопаснее себя чувствую. Это Лейт. Наверно, это значает «дом».

Я слышу, как кто‑то рыгает, и заглядываю в переулок, ведущий к строительному складу. Я вижу, как Второй Призёр блюёт жёлчью. Я благоразумно дожидаюсь, пока он закончит, и только после этого обращаюсь к нему:

– Реб, ты в порядке, чувак?

Он, шатаясь, разворачивается и пытается сфокусировать на мне свой взгляд, но его отяжелевшие веки так и норовят с грохотом захлопнуться, подобно стальным жалюзи ночного азиатского магазина через дорогу.

Второй Призёр лепечет что‑то типа:

– Эй, Рентс, я здоров, как бык… сукин ты сын… – Потом выражение его лица вроде как меняется и он говорит: ‑…ёбаный сукин сын… я тебе дам, сука… – Он наклоняется вперёд и замахивается на меня. Даже несмотря на свой бэг, я успеваю отступить назад, и этот шизлонг врезается в стену, потом отшатывается назад и падает на жопу.

Я помогаю ему встать, а он грузит какую‑то пургу, которой я не просекаю, но, по крайней мере, он стал теперь менее агрессивным.

Как только я обхватываю его рукой, чтобы помочь ему идти по дороге, этот поц обрушивается на землю, словно колода карт, с профессиональной беспомощностью хануриков, которые целиком отдались в вашу власть. Мне пришлось бросить свою дорожную сумку и поддержать этого мудака, чтобы он перестал падать и поднимать с тротуара другого второго призёра. Но это бесполезно.

По улице едет такси, я останавливаю его и запихиваю Второго Призёра на заднее сиденье. Водила явно недоволен, но я даю ему пятёрку и говорю:

– Отвези его в Баутау, шеф. Готорнвейл. Дальше он найдёт дорогу. – В конце концов, сейчас святки. А чуваки вроде Второго Призёра идеально вписываются в эту пору года.

Вначале мне хотелось сесть в такси вместе с Сэксом и поехать к матушке, но «Томми Младший» показался очень уж заманчивым. Вошёл Бегби с компанией уродов, одного из которых я, похоже, знаю.

– Рентс! Как дела, сукин ты сын? Ты чё, только из Лондона?

– Ага, – я потряс ему руку, а он притянул меня к себе и изо всей силы огрел по спине. – Только что запихал Второго Призёра в тачку, – сказал я.

– А, этот мудила. Я сказал ему, чтоб валил на хуй. Второй ёбаный наезд за сегодняшний вечер. Он же ж ёбаный алкаш. Это хуже, чем ёбаный торчок, бля. Если б не рождество и всё такое, я б сам его отпиздил. Между нами всё, на хуй, кончено. Всё, пиздец.

Бегби знакомит меня с чуваками из своей компании. Из‑за чего эта толпа попёрла Второго Призёра, мне абсолютно по барабану. Среди них – Доннелли, или Парень из Сафтона, тот поц, которому Майки Форрестер когда‑то лизал задницу. В один прекрасный день Форрестер его достал, и он надавал ему порядочных тырлей. Чувачка даже госпитализировали. Так ему и надо.

Бегби отводит меня в сторону и понижает голос:

– Ты слыхал, что Томми заболел, на хуй?

– Ага, слышал.

– Тогда пойди, блядь, и проведай его, раз приехал.

– Ага, я и сам собирался.

– И правильно, бля. Ты должен сходить к нему, как никто другой, бля. Я не виню тебя, Рентс, я говорил это Второму Призёру, блядь: «Я не виню, на хуй, Рентса за Томми». У каждого чувака есть своя ёбаная голова на плечах. Я так и сказал Второму Призёру, блядь.

Бегби начинает рассказывать мне, какой я классный сукин сын, надеясь, что я отвечу ему тем же, что я послушно и выполняю.

Некоторое время я выступаю в роли опоры для привычной Бегбиной саморекламы, прикидываясь трезвенником и тележа всей толпе несколько классических историй о Бегби, изображающих его крутым чуваком и супержеребцом. Они всегда звучат более правдоподобно, когда их рассказывает кто‑нибудь другой. Потом мы вдвоём выходим из пивняка и идём вниз по улице. Мне хочется поехать к матери и завалиться на боковую, но Попрошайка настаивает на том, чтобы я пошёл к нему бухать.

Важно шагая по Лейт‑уок вместе с Бегби, я чувствую себя уже не жертвой, а хищником, и начинаю рыскать взглядом по сторонам, но вдруг осознаю, какой же я жалкий говнюк.

Мы заходим поссать на старый Центральный вокзал в конце Лейт‑уок – пустой заброшенный ангар, который скоро снесут и построят на его месте супермаркет и плавательный центр. Нам становится немного грустно, хотя, когда здесь ходили поезда, я был ещё очень маленьким и ничего не помню.

– Тут был крутой вокзал. Говорят, одно время отсюда можно было уехать куда угодно, – говорю я, наблюдая, как моя дымящаяся моча плещется о холодный камень.

– Если б тут ходили ёбаные поезда, я б щас сел на любой и съебался б из этой дыры, – говорит Бегби. Для него несвойственно говорить о Лейте в таком тоне. Обычно он идеализирует это место.

Старый алкаш, на которого пялится Бегби, подходит, пошатываясь, к нам с пузырём вайна в руке. Здесь бухает и вписывается куча всяких «синяков».

– Чем занимаемся, ребятки? Глазеем на поезда, да? – говорит он, от души смеясь над собственной шуткой.

– Ага. Это точно, – говорит Бегби. И добавляет вполголоса: – Ёбаный старпёр.

– Ну ладно, не буду вам мешать. Не отвлекайтесь, глазейте себе на поезда! – Он ковыляет прочь, его скрипучий пьяный гогот эхом отдаётся в заброшенном сарае. Я заметил, что у Бегби почему‑то испортилось настроение и ему стало не по себе. Он отвернулся от меня.

И только тогда я понял, что старый ханурик был его отцом.

По дороге к Бегби мы молчали, пока не повстречали какого‑то чувака на Дюк‑стрит. Бегби ударил его по лицу, и он упал. Пацан мельком глянул вверх, а потом свернулся в позе зародыша. Бегби только сказал «урод» и пару раз пнул ногой лежачего. Лицо парня, когда он посмотрел снизу на Бегби, выражало не страх, а смирение. Чувак всё понимал.

Мне абсолютно не хотелось вмешиваться, даже ради приличия. В конце концов, Бегби повернулся ко мне и кивнул в ту сторону, куда мы шли. Мы оставили чувака валяться на тротуаре, а сами молча поплелись дальше, так ни разу и не оглянувшись.

Date: 2015-08-24; view: 243; Нарушение авторских прав