На‑На и другие нацики

На Лейт– уок сегодня не протолкнёшься, это самое. В такую жару с бритой головой. Некоторые кошаки типа любят жару, но для таких, как я, для нас это наказание. Тяжкая пытка, чувак.

Это самое, ещё один неудачник остался без гроша. Бедняга Джо Страммер. Остаётся только шляться и искать людей. Пока всё нормально, эти коты типа рядом ошиваются, но стоит кому‑то пронюхать, что ты на голяках, и все сразу как бы прячутся в норы…

Я заметил Франко возле статуи королевы Вики‑Чики. Он разговаривал с этим здоровенным пижоном, урелом Лексо; случайный знакомый, усекаешь? Забавная сцена, это самое, кажется, все психи знают друг друга, врубаешься, о чём я? Такие союзы не священны, брат, вовсе не священны…

– Картоха! Привет, чувак! Как оно? – Попрошайка – прикольный кошак.

– Э, ничего, помаленьку, Франко… а ты?

– Классно, – он поворачивается к квадратной горе, стоящей рядом с ним. – Ты знаешь Лексо, – это типа как утверждение, а не вопрос. Я как бы киваю, а этот верзила смотрит на меня одну секунду, а потом поворачивается и продолжает болтать с Франко.

Перед такими парнями, это самое, открыты все двери, и денег у них куры не клюют. Поэтому я говорю, типа:

– Э… ну, я пошёл, заскочу как‑нибудь.

– Постой, брат. Как у тебя с баблом? – спрашивает меня Франко.

– Э, в принципе, ни копья. Тридцать два пенса в кармане и один фунт на счету в «Эбби Нэшнл». – Такие капиталовложения не гарантируют бессонных ночей пижонам с Шарлотт‑сквэр, это самое.

Франко сунул мне две десятки. Он классный, Попрошайка.

– Только чур не колоться! – мягко журит меня, типа. – Позвони мне на выходных или приходи в гости.

Я когда– нибудь гнал на моего друга Франко? Ну, это самое… он неплохой чувак. Настоящий тигр, но даже тигры иногда садятся и урчат, обычно, когда они, это самое, кого‑нибудь захавают. Ума не приложу, кого они захавали на сей раз, Франко с Лексо. Крошка Фрэнки был в Лондоне вместе с Рентсом, ныкался от мусоров. Чего он натворил? Иногда лучше этого не знать. На самом деле, всегда лучше об этом не знать, это самое.

Я пробираюсь через Вулис, там полно народу, тьмища, это самое. На контроле охранник типа клеит сексапильную кошку, а я тем временем тырю несколько чистых кассет… пульс резко учащается, потом медленно идёт на спад… классное ощущение, это, наикласснейшее… ну, может, второе по счёту после прихода от «чёрного» или когда, это самое, кончаешь вместе с тёлкой. Этот адреналиновый приход такой классный, что хочется бежать по городу и типа как плясать от счастья.

Жара, это… жарко. По‑другому не скажешь, да? Я иду на берег и сажусь на скамейку рядом с биржей труда. Две десятки в кармане согревают мне душу, это самое, передо мной типа отрываются новые двери, да? Я сижу и смотрю на реку. По реке плывёт большой лебедь, да? Я вспоминаю о Джонни Своне‑Лебеде и о ширке. А этот лебедь – красавец, бля, это самое. Жалко, у меня, это, нет хлеба, а то б я покормил чувака.

Гев работает на бирже. Может, я перехвачу его на обеденном перерыве, поставлю ему пару кружек, это самое. Он меня недавно угощал. Я вижу, как Рикки Монахан выходит из центра.

– Рикки…

– Привет, Картошка. Как дела?

– Э, еле‑еле свожу концы с концами. Полный джентльменский набор напрягов, это самое.

– Что, так плохо?

– Хуже, брат, хуже.

– Нигде не учишься?

– Четыре недели и два дня, с тех пор как выперли из Солсбери‑Крэг, врубаешься? Считаю каждую секунду, брат, каждую секунду. Тик‑так, тик‑так, это самое.

– А здоровье как?

Только теперь я понимаю, это самое, что задрочен морально, да, но физически, это… угу. Первые две недели были затяжным смертельным «трипом», брат… но щас, это, я мог бы порезвиться с еврейской прицесской или католичкой, в белых носках, в чистых белых носках. Врубаешься?

– …Угу… чуть‑чуть лучше, это самое.

– Едешь на Истер‑роуд в субботу?

– Э, не‑а… Просто, это самое, я тут собрался на футбол, типа. – А может, и поеду. С Рентсом… но Рентс щас в Лондоне… или с Дохлым, там. Поеду с Гевом, и куплю ему пару кружек… «Кэбсов» я ещё увижу. ‑…ладно, может быть. Посмареть, как там дела, это самое, да. Ты пойдёшь?

– Не. В прошлом сезоне я сказал, что не буду ходить, пока они не выгонят Миллера. Нам нужен новый тренер.

– Да… Миллер… нам нужен новый кошак‑тренер… – Я даже не знаю, кто щас тренер, это самое, не могу даже назвать имена игроков. Может, Кано… но по‑моему, Кано ушёл. Дьюри! Гордон Дьюри!

– Дьюри ещё в команде?

Монни посмарел на меня и типа как покачал головой.

– Не‑а, Дьюри перевели сто лет назад, Картоха. В восемьдесят шестом. В «Челси».

– Точно, брат. Дьюри. Помню, как этот чувак забил гол «Селтику». Или это были «Рейнджерсы»? Хотя это одно и то же, брат, если подумать, это самое… типа как две стороны одной медали, да?

Он пожимает плечами. Видно, я его не убедил.

Рикки со мной корешится или, типа, я с ним корешусь… в смысле, э, кто в натуре знает, кто с кем корешится в наше время в этой ненормальной стране, брат? Но кто бы с кем ни корешился, пункт назначения один – Лейт‑уок. Без дряни жить скучно. Рентс уехал в Лондон; Дохлый всё время где‑то бухает, знаменитый старый порт его больше не прикалывает; Реб, это, Второй Призёр, куда‑то пропал, а Томми упал на дно, после того как разошёлся с Лиззи. Остались типа мы с Франко… всё‑таки жизнь, брат, можно сказать.

Рикки, Монни, Ричард Монахан, фений, борец за свободу, ну конечно, ну конечно, типа съёбывает на свидание со своей кралей. А ты остаёшься на своих кумарах, это самое. Придётся навестить На‑На, она живёт в меблирашках в конце Истер‑роуд. На‑на терпеть их не может, хоть у неё, это самое, жирная квартирка. Вот бы мне такую, да. Убойный шик, только, это, для олдовых. Дёргаешь за верёвочку, звенит звонок, выходит консьержка и впускает тебя, да. Вот если б такое было на моей улице, брат, а консьержкой была б, это самое, дочка Фрэнка Заппы, эта шизовая девица, Девушка из Долины, Луноходная Заппа. Вот это был бы номер, и я понимаю, чувак!

У На– На проблемы с копытами, это самое, врач сказал, что ей очень вредно подниматься на верхний этаж в её старую квартиру на Лорн‑штрассе. Сображает, этот знахарь, эта рама. Если убрать варикозные вены у На‑На на ногах, это самое, то не останется никаких ног, ей даже не на чем будет ходить, да? У меня на руках лучше вены, чем у неё в этом месиве. Она, конечно, уже типа достала своего докторишку, но старые кошки как бы помечают свою территорию и, это самое, привязываются к ней. И без боя её не оставляют. Выпускают коготки, шёрстка дыбом, брат. Это На‑На… Миссис Мурр‑Мурр, как я её называю, сечёшь?

У неё есть типа общая комната, но На‑На пользуется ею, только когда пытается завалить в койку этого мистера Брайса. Семья старика жаловалась консьержке, что она его сексуально домагается. Эта консьержка пыталась свести, это самое, мою матушку с дочкой мистера Брайса, но На‑На довела эту дочку до истерики, простебавшись насчёт родимого пятна у неё на лице. Типа как пятна от вина, да? На‑На, это самое, находит у других, особенно, у женщин, слабые места, а потом бьёт по ним, понял?

Щёлкнула куча разных замков, и На‑На улыбается мне и приглашает войти. Она всегда рада меня видеть, а вот моя матушка и сестра для неё, это самое, типа как пустое место. Как только они не пытались ей угодить! Но На‑На любит парней и ненавидит баб. У неё типа восемь детей от пяти разных мужиков, да. И то, это только те, о которых я знаю.

– Халло… Кэйлем… Уилли… Патрик… Кевин… Десмонд… – она перечисляет имена других своих внуков, но, это самое, не может вспомнить моё. Но это меня мало волнует. Меня так часто называют «Картошкой», даже моя матушка меня так называет, что я сам иногда забываю своё имя.

– Денни.

– Денни, Денни, Денни. А я называю Денни Кевина. Как же я могла забыть, малыш Денни!

Да уж, это самое, как она могла… «Малыш Денни» и «Розы Пикардии», это, типа, две песенки, которые она знает. Врубаешься? Она поёт фальцетом; ни слуха, ни голоса, расставив руки для пущего эффекта, да.

– У меня Джордж.

Я заглядываю за угол Г‑образной комнаты и натыкаюсь на дядю Дода, который развалился в кресле и потягивает из банки «теннентс‑лагер».

– Дод, – говорю.

– Картошка! Здоруво, шеф! Как жизнь?

– Всё путём, чувак, всё путём. Э, а у тебя, это самое?

– Не жалуюсь. Как мама?

– Э, это самое, гонит на меня, как обычно, да?

– Ты чё! Про мать так не говорят! Она твой лучший друг. Я не прав, мама? – спрашивает он у На‑На.

– Конечно, блин, прав, сынок!

«Блин» – одно из любимых словечек На‑На, а ещё – «ссать». Никто не говорит слово «ссать» так, как На‑На. Он так растягивает это «сссссссс», что прямо видишь, как поднимается пар над жёлтой струёй, когда она ударяется в белый фарфор, да?

Дядя Дод широко и снисходительно ухмыляется. Дод – типа полукровка, сын моряка из Вест‑Индии, сечёшь, вест‑индское отродье, это самое! Врубаешься? Додин папик долго тусовался в Лейте, пока не подцепил На‑На на крючок. А потом обратно по семи морям. Классная у них жизнь, у моряков, это, в каждом порту по бабе, и всё такое.

Дод – самый младший сын На‑На.

Она сначала вышла замуж за моего деда, это самое, везучего пастушка из графства Уэксфорд. Старый прохвост часто сажал мою матушку к себе на колени и пел ей типа песни ирландских мятежников. У него в носу росли волосы, и она, как вся малышня, считала, что он очень старый, это самое. А чуваку тогда было только тридцать с чем‑то. Короче, он типа как плохо кончил, вроде бы выпал из окна верхнего этажа. Он трахался с ещё одной тёткой, не На‑На, это самое. Никто толком не мог сказать, что это было – по пьяни, самоубийство или, это самое… и то, и другое. Короче, он оставил ей трёх детей, в том числе мою матушку.

Следующий (законный) мужик На‑На был чувак со скрипучим голосом, который одно время работал палачом, да. Парень до сих пор ошивается в Лейте. Однажды в баре он рассказал нам, что на палачей сейчас учатся, это самое. Рентс, который тогда любил выделываться, сказал ему, что всё это брехня и что это неквалифицированный труд, и чувак, это самое, обломался. Я его вижу иногда в «Волли». Он типа неплохой парень. Прожил с На‑На только год, но оставил ей ребёнка и ещё одного – типа как в перспективе.

Очередной, э, жертвой На‑На стал малыш Алек, недавно овдовевший страховой агент, это самое. Поговаривают, Алек думал, что ребёнок, которого носила На‑На, был будто бы от него. Брак длился три года, это самое, она родила от него ещё одного ребёнка, а потом бедняга разбушевался, когда однажды типа застукал, как она трахалась у них дома с другим чуваком.

По слухам, он типа как поджидал того парня на лестнице, это самое, с бутылкой в руке. Чувак начал просить пощады. Тогда Алек опустил бутылку и сказал типа, что он и так уже достаточно наказан. Чувак сразу повеселел и сбросил Алека с лестницы, потом выволок беднягу на улицу, типа как без сознания и всего в крови, и швырнул в кучу мусора возле бакалейной лавки.

Моя матушка говорила, что Алек был, это самое, порядочным человеком. Он был, сечёшь, единственным чуваком во всём Лейте, который не знал, что На‑На, это самое, проститутка.

Предпоследний ребёнок На‑На был настоящей, это самое, загадкой. Это моя тётя Рита, которая годится мне в сёстры. Она всегда мне нравилась, клёвая чувиха, типа как из шестидесятых, да? Никто так и не узнал, кто был Ритиным отцом, а потом появился Дод, которого На‑На родила, когда ей было уже далеко за сорок, врубаешься?

Когда я был ещё мальцом, я боялся Дода, как чёрта. Приходишь в субботу к На‑На, это самое, на чай, а там сидит этот мерзкий чёрный кошак, пялится на всех, а потом уползает, это, за угол. Все называли Дода скандалистом, и я тоже так думал, пока не начал врубаться, как его типа чмарят в школе, на улице, ну и везде. Всем на это было плевать, я тебе говорю. Я типа смеюсь, когда некоторые чуваки уверяют, что, мол, расизм – чисто английская штука и что все мы тут – дети Джока Тэмсона (6)… это натуральная брехня, брат, эти чуваки бессовестно брешут.

У меня в семье, это самое, проводятся традиционные чаепития, да? Все мои дядья на этом помешаны. А Дода, это самое, всегда суровее всего наказывали за самые малейшие провинности, да. Законченный неудачник, брат. Рентс однажды сказал, что тёмная кожа вызывает больше всего подозрений у полиции и властей; и он прав.

Короче, мы с Додом решили заскочить в «Перси» и пропустить по кружечке. В баре творилась какая‑то шизня; обычно «Перси» – спокойная семейная кафешка, но сегодня её заполонили эти оранжевые чуваки с дикого запада, которые съезжаются сюда на ежегодный марш и сборище в Линксе. Надо сказать, эти чуваки никогда меня не трогали, но я всё равно их недолюбливаю. Ненависть и всё такое, понимаешь? Классно, наверно, отмечать годовщины былых сражений, братан. Врубаешься?

Я заметил папика Рентса, его братьев и племянников. Рентсов брательник Билли тоже тут как тут. Папик Рентса – настоящий «мыловар», но он больше в этом не участвует. Однако его семья из Глазго увлекается этими делами, а семья для Рентсова папика многое значит. Рентс не водится с этими чуваками; даже, это самое, типа как ненавидит их. Он не любит говорить об этом. А вот Билли наоборот. Ему нравятся все эти оранжевые расклады, он типа из команды джамбо‑гуннов. Он кивнул мне, но не думаю, что он меня и вправду уважает, хотя.

– Привет, Денни! – говорит мистер Р.

– Э… здоруво, Дэви, здоруво. Чё слыхать от Марка?

– Ничего. Видать, у него всё в порядке. Он дает о себе знать, только когда ему чего‑то надо, – он сказал это и в шутку и всерьёз, а его молодые племяши тааак на нас посмотрели, что мы скромно сели в уголке возле выхода.

Плохи дела…

Рядом с нами сидят какие‑то психи. Одни бритоголовые, другие – нет. У одних акцент шотландский, у других – английский, у третьих – белфастский. Один парень в футболке с нарисованной отвёрткой, другой – в кепке с надписью типа «Ольстер – Британии». Они затягивают песню, это самое, про Бобби Сэндса. Я плохо разбираюсь в политике, но мне кажется, Сэндс был смелым чуваком, это самое, и никого никогда не убивал. Чтобы так умереть, надо иметь мужество, правда?

Один парень, тот, что с отвёрткой, изо всех сил пытается поймать мой взгляд, а я так же отчаянно пытаюсь от него увернуться. Это становится не так просто, когда они запевают: «На флаге Британии нет чёрного цвета». Мы стараемся соблюдать хладнокровие, но от этого тигра никуда не скроешься. Он выпустил когти. Он рычит на Дода.

– Эй, черномазий! Куда ти, бляддь, смотришь?

– Пошёл в пизду, – ухмыляется Дод. Он и раньше всегда так поступал. В отличие от меня. Это самое, тяжко.

Я слышал, как какой‑то чувак из Глазго говорил, что эти чуваки типа не настоящие оранжевые, что они нацики и всё такое, но большинство этих оранжевых ублюдков в баре, это самое, поддерживали их и натравливали.

Они хором запели:

– Чёрный ублюдок! Чёрный ублюдок!

Дод встаёт и подходит к их столу. Я вижу, как меняется выражение насмешливого, перекошенного лица «Отвёртки», когда он одновременно со мной понимает, что у Дода в руке тяжёлый поднос для пивных кружек… это уже насилие… труба дело…

…он бац этим подносом «Отвёртку» по голове и типа как разбивает ему чердак, и чувак валится со стула на пол. Я типа как задрожал от страха, здорово перетрухал, брат, и какой‑то чувак подпрыгивает к Доду, и они его хлоп на землю, так что мне пришлось вмешаться. Я беру кружку и бух по челюсти «Красной Руке Ольстера», он хватается за голову, хотя кружка, это самое, даже не разбилась, но какой‑то парень бьёт меня кулаком в живот с такой силой, что мне кажется, будто меня пырнули ножом, брат…

– Мочите этого ирландского ублюдка! – орёт какой‑то чувак, и они прижимают меня типа к стенке… я начинаю махать руками и ногами и ничего не чувствую… мне, это самое, типа как это даже нравится, брат, потому что это не настоящее насилие, как если, например, кто‑то вроде Бегби начинает шизовать и всё такое, а это так, какая‑то комедия… это самое, я типа как не умею по‑настоящему драться, но эти пацаны тоже, по‑моему, ни ахти как дерутся… по‑моему, они только мешают друг другу…

Я не врублюсь, что произошло. Наверно, их оттащили от меня Дэви Рентон, Рентсов папик, и Билли, его брат, потому что следующее, что я помню, это как я типа тащу на улицу Дода, а вид у него очень помятый. Я слышу, как Билли говорит:

– Выводи его, Картошка. Выводи его, блядь, на улицу.

Теперь я начинаю чувствовать боль во всём теле и типа как реву от злости и страха, но больше всего от обиды…

– Это… это самое… блядство… это, это…

Доду нехило перепало. Я перевожу его через дорогу. Нам что‑то кричат вдогонку. Я смотрю на дверь На‑На и боюсь обернуться. Мы вошли. Я помогаю Доду подняться по лестнице. У него кровь на боку и на руке.

Я вызываю скорую, а На‑На причитает, качая головой:

– Что они с тобой, блин, сделали, сынок… когда ж они оставят тебя в покое, мой мальчик… ещё когда он учился в школе, в этой грёбаной школе…

Я страшно злой, брат, и знаешь на кого? На На‑На. Имея такого сына, как Дод, ты думаешь, На‑На врубается, каково тем, кто отличается от других, это самое, кто чем‑нибудь выделяется? Типа как та тётка с пятном от вина… но некоторые люди просто пышут ненавистью, и к чему всё это приводит, брат? К чему это, блядь, приводит, а?

Я отвожу Дода в больницу. Его раны оказались не такими типа серьёзными, как казались. Я вхожу в палату и вижу его на каталке, после того, как его типа как залатали.

– Всё нормально, Денни. Бывало и похлеще. Это только цветочки. Дальше будет ещё хуже.

– Не говори так, брат. Не говори так, понял?

Он смотрит на меня с таким видом, как будто мне никогда в жизни этого не понять, и возможно, он прав.

Date: 2015-08-24; view: 253; Нарушение авторских прав