Увертюра короля Артюра

Я давно не обращал внимания на то, как быстро летит время. Особых дел не было, а повседневная рутина порой выматывала так, что сил с трудом хватало, лишь чтобы доползти до своего номера в отеле. Депрессия Эльвиры длилась больше недели. Она грозилась вообще порвать с журналистикой и зарабатывать на жизнь мытьём кошек или выучиться на швею‑материстку. Если бы трое суток мы не гуляли с утра до вечера, предаваясь безделью и развлечениям, она бы что‑то такое с собой и сделала. А кому неизвестно, что по статистике именно две этих профессии являются самыми травмоопасными в мире…

Меж тем над высокой крышей ратуши сгущались хмурые осенние тучи. Октябрь закончился удивительно быстро, хотя в городе изменения погоды не так чувствуются, как в деревне. Быть может, поэтому я как‑то успел пару раз простудиться, прежде чем догадался одеваться потеплей. Всё чаще сыпал мелкий дождь, а иногда ещё и с крошками льда. Но всё‑таки во всём есть свои маленькие прелести, даже в конце октября. Например, Хмеллоуин – весёлый народный праздник старого пива и наф‑нафовских колбасок!

В столице Хмеллоуин всегда праздновался с грандиозным размахом. Трое суток никто не работал, законопослушные граждане напивались днём, а войска и полиция ночью. Реклама на радио и телевидении настоятельно требовала от каждого потребления не менее десяти – двенадцати литров прокисшего прошлогоднего пива в день и полутора килограммов традиционных свиных колбас, поджаренных на углях или просто на газовой конфорке. Выдерживали, разумеется, не все, но и в этом, по утверждению историков, был свой сакральный смысл, ибо ничто так не скрепляет лучших представителей нации, как вынужденное трёхдневное пьянство!

В Мокрых Псах всё казалось иначе. Тише, скромнее, роднее, интимнее. По крайней мере, пить разрешалось всем, сразу, в любое время, в том числе и нашему участку. Ограничений не было, только дополнительные льготы, в том плане, что после Хмеллоуина целые сутки никого нельзя было арестовывать. И не потому, что не хотелось, а просто плохая примета. Ловить и сажать в тюрьму мучимого похмельем ребёнка, разбившего витрину пивного ларька, или хромую старушку, потерявшую в колбасе последний зуб, а потому избившую стоматолога, как правило, небезопасно. На кое‑что иногда проще закрыть глаза по мудрому совету шефа…

Все готовились заранее. Флевретти лично содрал со всех по двадцать процентов зарплаты на закупку для отделения трёх кегов пива и набил копчёной колбасой наш маленький холодильник. Чунгачмунк не был знаком с нашими хмеллоуиновскими традициями, а капралу нравилось его пугать. Бедный индеец дважды писал заявления об уходе из‑за одного того, что боялся утонуть в цистерне с пивом или быть задушенным связкой сосисок. Базиликус только посмеивался и шутливо грозил капралу пальцем, городские власти настаивали лишь на пяти литрах в день. Всё, что выше, исключительно по собственному желанию и возможностям.

В счастливый миг начала праздника в городе перестали продавать воду, соки, чай, кофе, молоко. Младенцы были счастливы. Родители, впрочем, тоже. Пьяные дети просыпались только ради того, чтобы быстро глотнуть очередную бутылочку слабоалкогольного пива со смешной соской и вновь отвалиться в колыбельке, оглашая детскую пьяным храпом. У пап и мам наконец‑то находилось время друг для друга. Традиционно кривая рождаемости после Хмеллоуина резко ползла вверх.

Я же, как крепкий поляцкий чёрт, на пиво практически не реагировал. У нас в хмельной Полякии на этот праздник все пили только чёрный самогон. Но один день! Потому что два следующих дня всё равно никто не мог подняться. У всех земель свои маленькие вариации Хмеллоуина, говорят, бритты три дня не ходят в туалет дома – только на улице, у подъезда или в лифте! Те же скотты после каждого литра обязательно задирают юбки, демонстрируя отсутствие нижнего белья. Ново‑огородские черти закусывают пиво селёдкой, баварзцы – кислой капустой, финкские – чёрным хлебом с сосновыми опилками, а моравцы, вообще, только пьют, три дня и три ночи, без закуски, без остановки и без сна. У кого как исторически сложилось, но этот праздник всегда один на всех…

Поэтому, с улыбкой приняв на завтрак три литра пива из положенных пяти, я со спокойной душой отправился на службу. Телевизионная реклама, требующая выпить десять, на меня не действовала. Я шёл по улице лёгким шагом, чуть нетрезво улыбаясь таким же счастливым прохожим и непринуждённо уворачиваясь от комьев грязи, традиционно швыряемых в этот день малышнёй. При каждом удачном попадании сорванцы дружно пели:

Кабы не был Хмеллоуин

В городах и сёлах,

Мы б не напивались в дым

В этот день весёлый.

Не плясал бы пьяный дед

Возле пьяной бабы

Без сосисок на обед,

Кабы, кабы, кабы…

После второго куплета их перепачканная грязью жертва уже хлопала в ладоши и раздавала детям по конфетке. Это своеобразный откуп, чтоб не обкидали ещё и на обратном пути. Детишки, они такие, им палец в рот не клади…

Я тоже держал в кармане штук шесть карамелек на всякий случай. А увёртывался не потому, что такой уж жадный. Просто не хотелось являться в участок перемазанным с ног до головы, как некоторые счастливчики. Поэтому можете представить себе моё удивление, когда я вдруг заметил странную картину. Счастливо визжащие дети обкидали грязью группу туристов, шедшую с вокзала. Все радостно смеялись, и только один сухопарый чёрт, вдруг оскалив зубы, бросился на детей, угрожая им длинной суковатой палкой. Перепуганная малышня бросилась врассыпную, а я кинулся навстречу нарушителю правопорядка.

– Что вы делаете, месье? – рявкнул я, перехватывая его палку на взмахе. – Это всего лишь дети. В такой день никто не вправе портить им праздник!

– Милостивый государь, они уже дважды бросили в меня грязью! – взвизгнул этот тип с крысиным лицом в длинном макинтоше и потёртом цилиндре.

– Это наши национальные традиции.

– Ваши ли? У вас явный поляцкий акцент, милостивый государь.

– Тем не менее я служу в полиции Мокрых Псов и не допущу безобразия на улицах! – повысил я голос, и прохожие с туристами поддержали меня согласным ворчанием.

Под общим давлением этот странный господин сдался.

– Прошу прощения, милостивые государи и государыни, возможно, я немного погорячился. Моя работа требует сосредоточенности и стерильности, а эти мерзкие пакостни…

– Договаривайте, договаривайте, – с угрозой в голосе попросил я.

– Ещё раз прошу прощения, милостивый государь, – выкрутился он и ушёл по направлению к центру, несмотря на то что уже ни один ребёнок не захотел кинуть в него грязью. Меня же провожали аплодисментами и нетрезвыми поцелуями как национального героя…

Я поспешил на работу. Качающийся Флевретти с улыбкой до ушей приветствовал меня ещё на входе. Запах пива и копчёных колбас, казалось, пропитал весь участок.

– Ирджи! Ты оп‑попоздал!

– К чему? – уточнил я.

– К м‑моменту напаивания Чунгачупумгумпумпунга… тьфу, дьявол побери, как пр‑изнситца это имя? Наверно, его родиттели были пьяные в день рождения с‑с‑сына. Ик!

– Где шеф?

– У себя в каре‑ете.

– В кабинете, – понятливо кивнул я, поймал пытающегося завалиться на бок капрала, усадил его в кресло и пошёл показаться начальству. Право же, некоторым не стоит пить что‑либо крепче томатного сока с перцем…

Комиссар Базиликус, сияющий, как медная сковорода, сидел в своём кресле, любуясь на стоящую перед ним вёдерную кружку пива. Напротив, в углу, примостившись на табуреточку и каким‑то чудом удерживая равновесие, сидел наш краснокожий рядовой Чунгачмунк. Теловарам, как вы помните, вообще нельзя пить, но, разумеется, он никак не мог отказать Большому Отцу в соблюдении священных традиций его города. Как индейцу ему было достаточно и одного литра из обязательных пяти, чтобы перейти в полностью невменяемое состояние.

– Хорошего Хмеллоуина, шеф, – приветственно козырнул я.

– И вам того же, сержант, – широко улыбнулся комиссар, кивая на пиво. – Выпьете со мной?

– Разумеется, в такой день!

Мы довольно душевно пригубили по паре литров прокисшего ганзейского, поочерёдно прикладываясь к его огромной кружке. Никаких дел на сегодня не предвиделось. Шеф милостиво разрешил всем, и себе в первую очередь, уйти с работы после обеда. Все так и поступили, но я на свою голову уходил последним, отправив Чмунка домой на спине Флевретти, и поэтому звонок служебного телефона застал меня врасплох.

– Не успел, – буркнул я, размышляя, поднимать трубку или всё‑таки нет.

Телефон оказался настойчив, а я терпелив. Но ему повезло, через три минуты настырных трелей у меня сдали нервы. Служба – превыше всего, нас так учили.

– Полиция Мокрых Псов. Сержант Брадзинский. Слушаю вас.

– Милостивый государь, я крайне возмущён! Почему ваша библиотека закрыта? Мне срочно нужно получить доступ к архивным материалам, а там какая‑то пьяная дама не хочет меня впускать. Что это за сервис, милостивый государь?! Я требую вмешательства полиции!

– С кем имею честь беседовать? – уныло протянул я, прекрасно вспомнив эту манеру речи и тонкий дребезжащий голос.

– Доктор исторических наук Готфри Бормуцкий, и я требую уважительного отношения к своей персоне. Так‑то, милостивый государь!

– Уважаемый гражданин Бормуцкий, в нашем городе началось празднование Хмеллоуина, и сегодня у всех традиционно короткий рабочий день.

– Но на дверях библиотеки написано, что они работают до девятнадцати часов, а сейчас всего час. Это чрезмерно укороченный рабочий день! Тем паче что сотрудница библиотеки находится внутри. Я требую, чтобы она меня приняла.

– Я не могу приказывать такое даме. Может, вы ей не нравитесь?

– Я не в этом смысле! – окончательно взбеленился он. – Мне совершенно срочно необходимо найти две старинные книги по истории горных разработок в окрестностях Мокрых Псов. Это серьёзная научная работа. Вы не имеете права тормозить прогресс, я подам на вас жалобу в окружное управление, милостивый государь!

– Вы находитесь у библиотеки? – вздохнул я. – Ждите, сейчас буду.

Поскольку библиотека находилась всего в двух кварталах, я решил не брать машину, а пройтись так, пешком. Не от того, что хотелось размять ноги, а просто потому, что пьяные сегодня будут валяться где попало, в том числе и на проезжей части. Перетаскивать их всех на тротуар – лень, а объезжать каждого – скучно, лучше уж пешком. Выключил забытый кем‑то свет в служебном туалете, запер двери в участок и отправился к двухэтажному зданию библиотеки, выбрав самый короткий путь через переулок и площадь.

Приятно было смотреть на украшенные к Хмеллоуину окна квартир и фасады частных домов. Жители маленьких городков в нашей стране отличаются сентиментальной любовью к этому празднику, идущей корнями в детство, поэтому каждый изощряется в декорировании дома и лужайки перед ним как может, чтобы переплюнуть соседей и всех потрясти.

Во‑первых, все копят пыль, грязь, мусор и паутину несколько месяцев, чтобы фасад и окна смотрелись максимально заброшенно и готично, обвешивают карнизы традиционным украшением – гирляндами из пустых пивных бутылок. В них же расставляют свечи и выставляют у крыльца дома, вешают искусственную паутину там, где не хватило настоящей, специально к празднику разводят летучих мышей, чтобы они с шумом вылетали из‑под крыши в сумерках, создавая соответствующий колорит, а их писк служит лучшим акустическим оформлением, дополняя музыку тяжёлого рока. Ещё у входа ставятся корзины с гнилыми яблоками, символом Хмеллоуина, ведь из них делается лучшее чёрное пиво – главный напиток этого праздника!

А дальше уже каждый придумывает своё: у кого на дом карабкается скелет с мешком подарков, у кого мелкий бес отплясывает на печной трубе, потому что обжёг лапки, у кого весь фасад обвешан серпантином из ржаных сухариков в форме восьмёрки. Самые бедные на фантазию просто поджигают забор соседям – и дёшево, и красиво, и запоминается надолго…

Статую Люциуса на площади тоже украсили в честь сегодняшнего дня, надев ему на голову рыжий парик, а постамент засыпав пивными крышечками – за счёт муниципалитета. Оставалось только гадать, действительно ли мэрия тратила на это деньги или они просто месяц копили пивные крышки, чтобы под праздник устроить очередное списание средств? Сомневаюсь, впрочем, чтобы Базиликус позволил мне это уточнять, да и не больно надо. В конце концов, у полиции других дел полно, а зарплату нам выплачивают из того же городского бюджета.

Поскольку дети уже набрались, то больше не кидались грязью, а перешли ко второй фазе – выклянчиванию денег и сладостей. Теперь по городу носились разнузданные толпы маленьких страшных ангелочков в белых одеждах, в золотистых кудрявых паричках, с натуральными куриными крылышками на спине, приставая к случайным прохожим:

– Дай конфету, дай монету, а не то не простим и перекрестим!

Особенно старался уже знакомый мне чертёнок с чугунной серьгой. Собственно, только по ней я и узнал этого бодрого победителя конкурса «Задери соседке юбку».

– Конфету или перекрещу! – грозно пропищал он, загораживая мне дорогу.

Вот ведь знаю, что от перекрещивания мне ничего не будет, но до сих пор лёгкий озноб по коже от этих детских сказок про святых. Конфет у меня, конечно, уже не осталось, раздал ещё у отделения. Пришлось дать обстоятельный подзатыльник, и счастливое дитё, пьяно хихикая, ускакало на поиски следующей жертвы. Хорошая смена у нас растёт, что бы там ни говорили…

А я, приняв суровый вид, направился навстречу высокой нервной фигуре, нетерпеливо расхаживающей взад‑вперёд у дверей библиотеки.

– Сержант Брадзинский, – ещё раз представился я, показывая свою полицейскую бляху с номером.

– Я так и понял, милостивый государь, – даже не взглянув на меня, отрезал учёный. – А теперь потрудитесь постучать в дверь и прикажите этой дуре, чтобы она меня впустила!

Мне пришлось пройти вперёд, подёргать дверную ручку, приложить ухо к замочной скважине и прислушаться. Изнутри доносился мелодичный перезвон кружек, похабные застольные анекдоты и нетрезвый женский хохот на неприличные шутки.

– Боюсь, что сегодня сотрудницы уже не смогут вам помочь. То есть даже если бы захотели, то всё равно не смогли бы.

– И что же мне делать, милостивый государь?

Доктор Бормуцкий смотрел на меня так, словно хотел клюнуть крючковатым носом в глаз.

– Приходите завтра.

– Думаете, завтра они будут трезвые?

– Вообще‑то праздник официально продолжается три дня. Вы попали на первый. Но у сотрудниц библиотеки, как правило, высокий порог социальной активности. Возможно, если вы придёте в девять, то к двенадцати у вас есть шанс точно что‑нибудь получить.

Про себя я умолчал, что с таким же успехом можно получить и в рыло, всё зависит от того, в какой стадии похмелья и с какой ноги завтра встанут наши милые дамы.

– Я буду жаловаться в управление культуры! В министерство образования! Шефу полиции округа! Ваш город надо закрыть за вопиющее пренебрежение к нуждам прогрессивной науки!

– Добро пожаловать в Мокрые Псы, – приветливо козырнул я и ушёл, даже не оборачиваясь на его истеричные вопли. Мой долг сотрудника полиции был исполнен – приехал по вызову, выслушал жалобу, принял все меры к оказанию помощи. Исчерпав служебные полномочия, предложил решить возникшие недоразумения путём мирных переговоров завтра. Чего же большего? Вот и отвалите…

Вечером, часов в восемь, мы сидели с Эльвирой в баре, превышая рекомендованную муниципалитетом суточную норму пива, обмениваясь новостями и впечатлениями. Так что разговор, естественно, съехал на скандального учёного доктора, которому почти удалось подпортить мой идеальный день.

Моя деятельная красотка тут же полезла в Интернет в сотовом.

– Так, так, так… Бормуцкий, говоришь?

– Да. Готфри Бормуцкий. Так он, по крайней мере, мне представился.

– Смотрим, что у нас есть. Бермудский, Монмутский, Бормуцкий… Ага‑а! Знаешь, а он и вправду учёный. Альтернативный историк, непроверенные факты и подтасовка цитат вне контекста, но этот чёрт автор трёх довольно успешных в узких кругах книг. Одна из которых, «С граблями за Граалем», даже претендовала на премию «Золотой ляп года», а вторую, «Артюрчик и медвепуты», даже собирались экранизировать. По данным Накипедии он потомок того самого гота, который в шестьсот тридцать первом году попал в плен при взятии города Парижска, тогда ещё крепости Парижск… После долгих споров совет отцов города приговорил его к смерти в кипящем масле. Впрочем, сваренный гот никому не понравился, а вот метод приготовления запомнился, был запатентован и до сих пор лучшая картошка фри продаётся именно в Парижске.

– Очень верно, – припомнив свои студенческие деньки и бумажные кульки, наполненные жаренным до угольков картофелем, ностальгически облизнулся я.

– Самое трогательное, – глядя в экран сотового, продолжала Эльвира, – что уже через сто пятьдесят лет гильдия кулинаров Парижска добилась, чтобы этого варёного гота возвели в ранг святых, и до сих пор тридцать седьмого февраля празднуется День святого Гот‑Фри Бормута. Чёрточка постепенно стёрлась. Так вот Готфри Бормуцкий был назван в его честь.

– Получается, что мы имеем дело с настоящим потомком святого?

– Похоже, так. И главное, ни в коей мере не с преступником, – церемонно чокнулась со мной Эльвира. – Ирджи, прошу тебя, ты же знаешь традиции. Никого не арестовывают в Хмеллоуин! Повторить?

Да ладно, я по его наглому лицу видел, что это чисто научный тип, никак не связанный с уголовщиной. И всё‑таки, всё‑таки, всё‑таки…

Мы хорошо посидели, поболтали ещё о том о сём, я проводил её до дома и лёг спать. Заснул практически мгновенно, сказалась праздничная усталость с избытком впечатлений.

Утро началось буднично: пиво, завтрак, пиво. Пьяные прохожие на улицах уже не радовали. Чмунк на работу не явился, сказавшись больным, и я его понимаю. Краснокожему выпускнику Гавгарда совершенно не улыбалось второй день подряд напиваться в хлам.

Флевретти старательно пытался приготовить коктейль из томатного сока и прокисшего пива, но, судя по его непрекращающемуся иканию, результат был всё ещё неудобоварительным. Шеф пришёл на работу только к двенадцати дня, почему‑то злой и необщительный. Видимо, опять поругался с супругой из‑за тёщи.

Сводка происшедшего за ночь подтверждала скучную статистику пьяных дебошей, семейных драк, хождения по улице в голом виде, двух разбитых витрин, угнанного с автостоянки детского самоката, похищения и вознесения на крышу пятиэтажного дома асфальтового катка и ровным счётом ничего интересного.

Всё интересное началось только после обеда, когда в участок неожиданно заявился автор книги «С граблями за Граалем» собственной персоной.

– Милостивые государи, – без экивоков ворвался он в кабинет шефа, когда мы с комиссаром разливали четвёртый литр. – Я рад сообщить вам, что нахожусь на пороге гениального открытия, тесно связанного с судьбами мира и историей Мокрых Псов. Мне удалось связать планы горных разработок окрестностей вашего города с древними легендами. И теперь моё имя будет прославлено навеки. А все прочие лауреаты Гнобелевской премии от зависти пусть утопятся в своих же унитазах!

– Ваше здоровье! – гостеприимно кивнул Базиликус. – А что, собственно, хочет от нас будущий лауреат Гнобелевской премии?

– Мне нужен представитель законопорядка, готовый спуститься со мной в шахту, дабы официально засвидетельствовать моё открытие. Полагаю, это будете вы, милостивый государь.

– Я? – удивился комиссар. – Нет‑нет, мне ещё нужно выпить три литра пива, а в четыре часа жена поставит фаршированных лягушек в духовку, и если я не прослежу за ними всеми (за женой, за лягушками, за духовкой), то опять останусь без ужина. А постоянные пельмени вредны моей фигуре.

– О да, этот вечный русский пельменный фастфуд, – без всякой тени сочувствия поморщился доктор. – Но, милостивый государь, ваше имя могло бы стать наравне с такими помощниками великих учёных, как собака Павлова, лошадь Пржевальского и яблоко Ньютона.

– Нет‑нет, это слишком великая честь. Но ради прогресса науки я дам вам своего лучшего сотрудника. Даже двух. Брадзинский!

Я встал и вытянулся по стойке «смирно».

– Флевретти!

В ответ из коридора раздался мирный храп и тихое причмокивание губами.

– Что ж, – развёл руками шеф. – Вам достался один лучший сотрудник. Сержант, на остаток дня вы поступаете в распоряжение… как вас там?

– Доктор Готфри Бормуцкий, и скоро это имя будет знать каждый школьник! Что ж, сержант, вы понадобитесь мне сегодня в восемь вечера. Потрудитесь не опоздать и быть хотя бы относительно трезвым. Я буду ждать вас на вокзале, милостивый государь.

Кто бы знал, как он уже достал этим старомодным обращением. Доктор развернулся на выход, но комиссар остановил его, словно вспомнив о чём‑то важном:

– А вы уже получили разрешение муниципалитета на проведение чего‑то там в шахтах? Большинство из них находится в аварийном состоянии.

– Разумеется, милостивый государь, как я мог забыть. – На стол перед шефом лёг официальный бланк подтверждения полномочий доктора Бормуцкого, подписанный в характерной для нашего мэра манере – оттиск пятачка, перемазанного чернилами, и две‑три невнятные закорючки под ним.

Шеф покосился на меня и неуверенно кивнул. Разумеется, раз я – единственный, кто устойчив к алкоголю, мне и идти.

Удовлетворённый учёный удалился из участка, не попрощавшись. А мы с комиссаром в принципе ещё очень неплохо провели часа два, допивая пиво, закусывая колбасками и рисуя фломастером усы спящему Флевретти.

И всё‑таки чувство смутного беспокойства не оставляло меня. Что задумал этот тип? Какое «научное» открытие можно совершить в старой шахте? Тем более что у меня с самого первого дела о маньяке святой воды сложилось очень негативное отношение к этим туннелям, ямам и переходам.

Однако до встречи на вокзале было ещё часа четыре, и единственной, кто мог бы мне помочь, оставалась, увы, всё та же Эльвира. «Увы» – это, разумеется, не в том плане, что мне не хотелось её видеть или я устал от того, что она вечно лезет со своими журналистскими расследованиями в наши служебные дела, нет. Просто в тот раз в шахтах я чуть было не потерял её навеки, в любой момент она могла погибнуть ужасной смертью. И как теперь звонить ей, предлагая очередную экскурсию в эти тёмные дыры, да ещё под руководством полусумасшедшего чудака? Честно говоря, я бы назвал его полным психом, но нам не разрешено ставить диагнозы, мы полиция, а не врачи.

Выйдя из участка, я пару раз глубоко втянул ноздрями холодный воздух и набрал телефон Эльвиры.

– Привет, милая, как ты?

– Чудесно, – радостно откликнулась она. – Мы с тобой чуток перебрали вчера, но голова уже не болит.

– Надеюсь, ты очень занята сегодня?

– Вроде нет, а что?

– Ну, тут такие дела, – замялся я. – С одной стороны, мне бы не хотелось тебя вовлекать. А с другой… Может быть, тебе надо помогать купать братьев или готовить с мамой пирог?

– В Хмеллоуин чертенят не купают, – напомнила Эльвира. – Толку никакого, они перемажутся грязью в следующую же минуту. Как засохнет, сама отпадёт. А мама спит. И уж поверь, после выпитого ею количества она не проснётся раньше завтрашнего дня. Куда идём?

– Э‑э, ну в таком случае тебе не с кем будет оставить малышей, – попытался выкрутиться я.

– То есть это на всю ночь? – призадумалась Эльвира. – Ерунда, оставлю у соседей. В прошлом году они так спихнули нам своих на два дня. Мы поплатились капитальным ремонтом. Теперь их очередь.

– В каком смысле?

– А я научила братцев пользоваться спичками!

В общем, вкратце обрисовав ей ситуацию, мы договорились, что встретимся без пяти восемь на вокзале. Она захватит диктофон, фотоаппарат, бинты и зелёнку. А я наручники, резиновую дубинку и табельный пистолет. Мало ли что может случиться…

Когда, четыре часа спустя, я шёл в сторону вокзала, праздничное веселье в городе уже начало стихать. Это на другие праздники к вечеру всё только усиливается. Горожане заканчивают работу, забирают детей из школ и садиков и веселятся до утра. Но не в Хмеллоуин, единственный праздник в году, когда дети и взрослые пьют начиная с раннего утра и естественно, что к пяти‑шести вечера на ногах остаются только самые стойкие. То есть к восьми на улицах не было уже ни одного ребёнка, при мне пожилая качающаяся чертовка тупо везла на санках по голому асфальту совершенно никакого «ангелочка» с чугунной серьгой в ухе.

Ещё пара нетрезвых горгулий, даже не рискующих взлететь, плелась домой пешком, заботливо поддерживая друг друга, но уже наматывала третий круг по квадратной площади. Шестерых домовых я насчитал спящих под фонарями. Будить даже не пытался. Во‑первых, парни так сладко спали, а во‑вторых, общеизвестно, что пьяного домового не берёт ни одна зараза – ни холодные булыжники, ни сквозняк, ни пробегающие мимо микробы. Завтра сами встанут свежими как огурчики.

На вокзале дул пронизывающий ветер. Докричаться до кого‑либо из служащих было невозможно, на дверях начальника станции висел тяжёлый старинный замок и порыжевшая от времени табличка «Приходите завтра». Интересно, сколько дней они вообще её не снимали? Я поднял воротник тёплого плаща, сунул руки в карманы и, выбрав самый тёмный угол, просто стал ждать. Первой появилась Эльвира. Она была в красной дутой куртке и джинсах. Мы едва успели чмокнуться, дыхнув друг на друга перегаром, как за её спиной возник Бормуцкий. Судя по его красному лицу, он был в ярости.

– Что такое? Как вы посмели, милостивый государь? Что это за мадам?

– Мадемуазель, – строго поправил я.

– Кто она такая? Почему она здесь? И где вы ходите? Я вас уже полчаса жду на той стороне вокзала. А вас всё нет и нет!

Я посмотрел на часы. Девятнадцать пятьдесят две. Но прежде, чем я открыл рот для гневной отповеди, Эльвира оттолкнула меня в сторону:

– Позвольте представиться, господин Бормуцкий. Я ваша преданная фанатка и по совместительству член‑корреспондент местной газеты «Городской сплетник». Я уже четыре года восхищаюсь вашими трудами. Вы гений! Ваша книга «С граблями за Граалем» перевернула моё мировоззрение! А ваш автобиографический роман с элементами нестандартных откровений «Шалун, шалун», несмотря на нераспроданный тираж, всколыхнул все интеллигентские круги.

– Э‑эй, неужели? – заметно вздёрнул нос доктор Готфри. – Как ваше имя, милостивая государыня?

– Эльвира Фурье. Для вас просто Эл. Позвольте мне сопровождать вас вместе с этим неотёсанным офицером. Обещаю, что сделаю великолепную статью о вашем гениальном открытии.

– Вообще‑то великолепные статьи делаю я сам, – попытался задуматься доктор, но Эльвира уже вцепилась в него бульдожьей хваткой.

Ещё пять минут уговоров, и, разумеется, наш учёный гость сдался.

Мы прошли сквозь пустое здание вокзала, по навесному мостику пересекли железнодорожные пути и уселись в неновый, явно арендованный джип. Доктор прыгнул за руль.

– Как ты его уломала? – прошептал я на ухо Эльвире, когда мы сели на заднее сиденье машины.

– Ни один мужчина не выдержит настырного любования самим собой, и чем откровеннее лесть, тем лучше, – так же шёпотом ответила она.

Мы быстро проехали пригородные поселки, и дорога пошла в гору.

– Кажется, мы едем в сторону заброшенных штолен, – сказала Эльвира, подкрашивая губы заглядывая в зеркало заднего вида через плечо водителя.

– Там, где мы были с почтальоном?

– Это другая шахта, к северу от города. А мы движемся в южном направлении.

– Всё верно, и именно там мы должны найти его, – не оборачиваясь, влез в наш разговор учёный Бормуцкий.

– Кого «его»? – невольно нахмурился я. – Кажется, вы собирались совершить какое‑то научное открытие. Я думал…

– Милостивый государь, вы со мной не для того, чтобы думать, а исключительно для исполнения моих распоряжений.

Я чуть не задохнулся от ярости, но Эльвира вонзила мне в ладонь свои наманикюренные ноготки.

– Доктор, я готова записывать каждое ваше слово. Не могли бы вы вкратце осветить нашей газете цель сегодняшней экспедиции?

– Ну почему бы и нет? – мгновенно купился этот двуличный негодяй. – Я нахожусь на пороге величайшего открытия современности, которое перевернёт всё вокруг. Падут государства, изменятся экономические сферы влияния, произойдёт пертурбация правительств. Заново расчертятся границы городов, округов и штатов. Мир больше не будет таким, каким вы его знаете. Волею судьбы вам суждено стать свидетелями этого события. Но предупреждаю: под руку не лезть и с глупыми вопросами не приставать. Особенно это касается вас, милостивый государь.

– Разумеется, месье, – кивнул я, мысленно давая себе клятву по окончании данной аферы просто придушить этого наглого типа, и, взглянув на Эльвиру, понял, что она меня не выдаст.

Дорога вела нас мимо старых, покосившихся заборов заброшенных штолен. Многие ограждения казались чисто символическими, грозя рухнуть от одного рокота мотора нашего джипа. Машина остановилась, лишь когда ярко горящие фары высветили цифру «семь».

– Это должно быть здесь, – уверенно определил Бормуцкий, первым выходя из авто. – Итак, милостивая государыня, вы идёте за мной. А вы, сержант, достаньте из багажника мой саквояж и ваши инструменты.

Я понял, что чем меньше открываю рот, тем реже нарываюсь. Поэтому повиновался молча. В багажнике действительно оказались тяжёлый пузатый портфель коричневой кожи, кирка и лопата. Значит, сегодня мне придётся ещё и копать? Впрочем, если копать могилу этому типу…

– Вы задерживаете нас, сержант.

Я положил инструменты себе на плечо, взял саквояж в левую руку и быстро зашагал к заколоченному входу в штольню.

– Ломайте замок!

Я с грустью вспомнил, что у него есть разрешение муниципалитета, и изо всех сил врезал тяжёлой киркой по стальному засову. Замок выдержал, а вот прогнившие доски нет. Проход был открыт. Так сказать, добро пожаловать в недоброе место…

Доктор достал из саквояжа большой фонарь и скомандовал:

– А теперь все за мной!

В штольне было холодно и грязно. Кроме того, приходилось внимательно смотреть под ноги. Неровный каменный пол покрывали заледеневшие лужи. И Эльвира быстро задубела в своей лёгкой красной курточке и тонких джинсах. Пару раз я едва успел подхватить её, поскользнувшуюся на самом краю каких‑то чёрных провалов. Хорошо ещё, что учёный забрал у меня саквояж и уверенно двигался вперёд, не оборачиваясь, лишь изредка сверяясь с каким‑то планом на старой рукописной карте.

Думаю, мы шли не меньше часа, если не больше – под землёй ощущение времени теряется, – когда туннель неожиданно окончился тупиком. Перед нами была плотная каменная стена, но доктор, простучав по камням в нескольких местах, поманил меня пальцем:

– Бейте здесь, милостивый государь.

– Вы уверены? – рискнул уточнить я.

– Выполняйте приказ, тупица! – в голос заорал перевозбуждённый Бормуцкий, едва не трясясь от ярости и брызгая слюной.

Вот теперь точно псих, подумал я. Пожалуй, душить негодяя мы не будем, его надо срочно сдать в больницу. Бедняга совсем потерял рассудок…

– Чего вы ждёте? Долбите, долбите её, вы, тормоз прогресса! А вы, милостивая государыня, быстро возьмите лопату и помогите ему!

– Ого, – поражённо выдохнула Эльвира, но послушно пошла вместе со мной.

Я размахнулся изо всех сил, и кирка словно прошила стену насквозь. Когда я вытащил её обратно, из пробитой дыры пахнуло затхлым воздухом и каким‑то непонятным сладковатым металлическим запахом.

– Долбите! Долбите! Долбите! – бесновался вконец обезумевший учёный, бросаясь вперёд и царапая стены.

Мы удвоили усилия, и через несколько минут в образовавшийся проход уже вполне можно было пролезть. Что же мы такое нарыли?

Доктор включил фонарь на полную мощь. За искусственной преградой оказалась довольно обширная пещера, явно неприродного происхождения. На хорошо утрамбованном полу длинными рядами стояли крепко сбитые дубовые кровати, на которых по трое спали настоящие средневековые рыцари в железных латах. Именно спали, судя по их мерному храпу и вздымающимся грудным клеткам, как бы этот факт ни шокировал. Это какое‑то волшебство, несовместимое с наукой и логикой, или какой‑то очень редкий феномен природы. Рядом в специальных стойках стояли их копья и щиты, а ладони спящих бдительно сжимали рукояти тяжёлых старинных мечей…

– Они мёртвые? – не зная, верить ли глазам, выдохнула представительница прессы.

– Они спят, милостивая государыня, – торжественно ответил Бормуцкий, его лицо блестело от пота и сияло от умиления.

Учёный, дрожа от возбуждения, прошёл вперёд и остановился рядом с одним из рыцарей, выделявшимся ростом и богатством доспехов.

– Это спящие воины короля Былого и Грядущего, Большого и Малого, Тёплого и Мягкого, по‑вашему просто Артюра. Именно об этом я писал в той книге, которую высмеяли все учёные. Я перечислил их имена в другой книге, которая так понравилась вам, милостивая государыня. Они издевались надо мной! Никто не верил, что мистическая могила короля Артюра находится вовсе не в его родной Бриттании, а здесь, в диких землях непокорных ему франков!

– Что вы собираетесь делать? – Нехорошее предчувствие шевельнулось у меня в душе.

– Разумеется, разбудить их и указать новую цель завоеваний – Парижск!

– Что за ерунда? – Грозная Эльвира встала рядом со мной плечом к плечу. – Нельзя тревожить покой мёртвых! Хотя они вроде бы и живые? Ничего не понимаю…

– В любом случае, – я многозначительно положил руку на кобуру пистолета, – мой служебный долг как официального представителя закона запретить вам прикасаться здесь к чему‑либо. Вы действительно совершили великое научное открытие, найдя этих рыцарей. Но не думаю, что стоит вот так легко брать на себя ответственность за их пробуждение. И что вы там говорили насчёт Парижска? Какая ещё цель завоеваний?

– Вам не надо думать, – строго напомнил доктор и, обернувшись к нам, сдунул что‑то с ладони.

Я вдруг почувствовал, что задыхаюсь, и тяжело рухнул наземь.

…Сознание вернулось не сразу. Сначала был шум, дикая резь в глазах, каждый вдох давался с трудом, словно мне приходилось дышать сквозь вату. Когда я наконец смог осмотреться, то понял, что сижу прислонённый к стене, руки стянуты скотчем, на левое плечо навалилась Эльвира, явно без сознания, а напротив расхаживает этот маньяк, громко бормоча себе под нос:

– Я не намерен ждать каких‑то специалистов. Да и что эти ограниченные умы могут мне предложить? Ещё раз унизить и осмеять? Или, что ещё хуже, присвоить себе славу моего гениального открытия?! – Он суетливо протягивал взад и вперёд чёрные проводки, устанавливал таймеры и щёлкал переключателями.

Так вот что было у него в саквояже!

– Вы совершаете ошибку, – с трудом прокашлялся я. – Нападение на офицера полиции, ношение с собой взрывчатых веществ, угроза общественной безопасности – это серьёзное правонарушение, влекущее за собой…

– Общественная безопасность?! – расхохотался Бормуцкий, переводя на меня пылающий взгляд. – Что такое общественная безопасность, когда речь идёт о восстановлении исторической справедливости? Эти земли исконно принадлежали Бриттании! Франки завоевали их у нас, воспользовавшись тем, что все наши великие короли были заняты на охоте. Вам не понять, каково такому умному бритту, как я, терпеть пошлые насмешки от ваших легкомысленных историков. А мэр Парижска едва не задохнулся от хохота, когда я на личной аудиенции честно предложил ему перевести вашу столицу под протекторат Бриттании. Он выставил меня шутом и даже отказался подать ноту протеста в наше посольство, вроде бы на сумасшедших не обижаются. Но я знал, я знал, что найду решение…

Поскольку моя подруга всё ещё находилась в забытьи, я сжал зубы и был вынужден слушать весь этот бред. А зануда‑доктор, расхаживая меж рядов спящих, всё больше возбуждался от собственных речей.

– Вы думаете, что мы находимся в шахте? Нет, эти туннели появились гораздо раньше и были проложены моими славными предками от белых берегов Бриттании до пригородов самого Парижска. Они знали, что могилу Артюра будут искать, поэтому перенесли её на землю варварских франков. Это был гениальный тактический ход, ибо никто не поверит, что войско легендарного Артюра покоится не в Вавалоне, или Бабалоне, а здесь, в никому не известной горной местности, где в те годы существовал лишь маленький посёлок рудокопов. Эти туннели копались именно для завоевания Парижска. И вообще, мы бы уже давно захватили вашу Франкию, не вмешайся тогда в мужские дела эта глупая Жанна Шкварк…

Пока он разглагольствовал, мой мозг пытался найти хоть какую‑то возможность выхода из сложившейся патовой ситуации, но в голову ничего не приходило. Зато в мыслительный процесс включилась очнувшаяся наконец Эльвира, которая лучше меня поняла, как протянуть время.

– Уважаемый доктор Бормуцкий, прощу прощения… но я не успела задействовать диктофон, не могли бы вы повторить всё ещё раз для истории?

– Зачем? – поморщился он.

– Но вы же должны понимать, что теперь всем придётся её переписывать.

– Вот тут вы, пожалуй, правы, милостивая государыня.

И ещё добрых пятнадцать минут этот петух разглагольствовал, вышагивая взад‑вперёд и размахивая руками. Я лихорадочно пытался содрать с запястий липкий скотч. Проклятый клей цеплялся за все волоски на руках, и мне приходилось делать равнодушное лицо, едва не корчась от боли.

– Парижск будет процветать под бриттским владычеством, как процветали наши бывшие провинции и колонии. Все мировые державы согласятся с этим, ибо пробуждённая армия короля Былого и Грядущего, пройдя по туннелю, огнём и мечом обрушится на любые другие непокорные страны!

– Но вы же собираетесь взорвать их? – не выдержав, остановила его Эльвира.

– Непокорные страны?

– Да нет же, этих рыцарей.

– Глупости, – отмахнулся доктор, словно бы отгоняя надоедливую муху. – Взрыв нужен, чтобы обрушить ту штольню, через которую мы вошли, дабы у короля и его верных рыцарей остался только один путь – на Парижск! А теперь не мешайте мне, милостивая государыня, я буду его пробуждать.

Дьявол, я почти сбросил эту ленту… Но Готфри Бормуцкий уже шагнул к королю Артюру и склонился над ним, вытянув губы для поцелуя.

– Чего уставились? – буркнул он, заметив наши изумлённо вытянутые лица. – Я уверен, что пробуждение должно пройти именно так. Думаете, они должны проснуться от этого? – Доктор приподнял лежащий рядом рог буйвола, отделанный золотом. – Враньё! Я это уже пробовал ещё шесть лет назад в Египте, когда пытался пробудить спящую принцессу Нанунифатти Пирамидскую. Я три часа дудел над ней во все трубы, как целый симфонический оркестр, пока не рухнул потолок и не придавил её, но она так и не проснулась. И тогда я понял, это неправильно. Древние легенды специально запутывают неопытного историка, абсолютно не желая расставаться со своими тайнами. Теперь я знаю, Артюра и его рыцарей нужно просто расцеловать!

– Бе‑э‑э… – сказали мы с Эльвирой.

Меж тем доктор Готфри быстро нагнулся, страстно прильнув губами к устам спящего короля. Раздался громкий чмокающий звук, после чего левая рука Артюра в железной перчатке поднялась и ударила маньяка в ухо.

Незадачливый некромант (или уже некрофил) отлетел на десять метров в сторону, упав между двух спящих рыцарей.

– Что‑то не так, – шепеляво объяснил он. – Наверное, сначала надо было разбудить его подчинённых. Начнём с этих двух.

И учёный маньяк с не меньшим пылом бросился целовать ближайших рыцарей. Но на этот раз удара не последовало. Они лишь сладко потянулись, зевнули и, не открывая глаз, обняли некроманта, надёжно уложив его между собой.

– Что, собственно, происхо… происхо… – начал было он, но тут же ушёл в магический вековой сон.

Я наконец содрал осточертевший скотч, вскочил на ноги, но в это время великий король Бриттании поднял голову.

– Уже пора? – гулко спросил он, не размыкая глаз.

– Нет‑нет, ваше величество, – поспешно откликнулся я.

– Проклятая франкская речь! – нахмурился Артюр.

– Нет‑нет, ваше величество, это просто дурной сон, – на чистом английском поддержала меня образованная журналистка.

– Разбудите меня к завтраку. Я желаю яичницу с беконом, добрый валлийский ростбиф и пинту эля, – сонно приказал король, повернулся на бок и захрапел.

Я быстро помог Эльвире освободиться от пут, когда сквозь храп и сопение до моего слуха донёсся более неприятный звук – мерное тиканье таймера… Бездны ада, он всё‑таки это сделал!

– Ты умеешь отключать бомбы? – уточнила моя подруга, кивая в сторону саквояжа.

– Честно говоря, не знаю.

Мы заглянули в открытый чемоданчик учёного мужа и ахнули – до взрыва оставалось ровно девять секунд! Я попытался вытащить горе‑некроманта из железных объятий рыцарей, но это было слишком сложно. Эти парни в старых латах были понакачаннее современных культуристов и уж наверняка куда сильнее…

– Бежим, идиот! – закричала Эльвира, едва не отрывая мне рукав тяня за собой.

Я не раздумывал, прекрасно понимая, что не успею сделать уже ничего, и рванул за ней. А сказки про красные и синие проводки, перерезанные в последний момент, за пять секунд до взрыва, пусть остаются в дурацких детских боевиках.

Мы пробежали, быть может, метров сто, не более, как сзади раздался грохот! Земля тряслась под ногами, стены рушились, с потолка падали камни, а в спину дышал жар пороховых газов… Как мы выбрались наружу, лучше не вспоминать, хорошо ещё, арендованная машина доктора с всё так же включёнными фарами честно ждала нас у выхода из заброшенной штольни.

Грязные, расцарапанные, в синяках, мы молча сели в неё и, так же не разговаривая, ехали до самого города.

Занимался рассвет. Через час или полтора на улицу снова высыпят протрезвевшие дети, и снисходительно икающие взрослые будут вновь давать маленьким «ангелочкам» монету или конфету.

Я подвёз Эльвиру до её дома. Она порывисто обняла меня, поцеловала в щёку и пообещала быть в участке хотя бы к двенадцати, но на этот раз я не отпустил её. Вспомнил доктора и короля Артюра, обнял свою любимую девушку за талию и…

P. S. В общем, как вы понимаете, никакой статьи для «Городского сплетника» она писать не стала. Комиссар Базиликус, получив мой доклад, послал шатающегося Флевретти в магазин за дополнительным пивом и, подумав, убрал все отчёты под сукно.

– Я ведь могу и не докладывать мэру о том, что случилось. Когда он подписывал это дурацкое разрешение, там все были пьяные в хлам, но сообщить в определённые органы обязан, поскольку дело касается безопасности страны. А вообще, в Хмеллоуин пропадает столько туристов, что вряд ли кто‑то хватится одного экзальтированного иностранца. Тем более если в научных кругах его давно считали психом. И ведь, как я понимаю, он уснул, а не умер?

– Именно так.

– Отлично. Старое полицейское правило гласит: нет тела, нет дела!

Я вспомнил огромных спящих воинов, их тяжёлые мечи, боевые копья, повелительный голос их величественного короля и махнул рукой. Морально‑этическую сторону этого вопроса я с лёгкостью оставлю на совести комиссара Базиликуса.

– Кому пива? – счастливо предложил вернувшийся капрал.

Мы сдвинули кружки. Хмеллоуин продолжался…