Философская дуэль между Туччи и кхампо

Первым делом сегодня мы нанесли визит кхампо, главе большой группы монастырей, которые составляют священный город Гьянце.

Стояло замечательное утро; цвет неба невозможно описать словами. Не знаю, то ли дело в высоте (3600 метров), то ли в близости к тропикам, то ли в сухости воздуха (кстати говоря, причины, которыми физики объясняют голубизну неба, ужасно запутанные и непонятные); факт остается фактом, что в то утро небо имело непревзойденную яркость и красоту. Дневную гамму можно разделить на три уровня: кобальтовый и бирюзовый цвета неба, охряный и оранжевый цвета камней, стен, окружающих гор и зеленый цвет травы под ногами. Это цвета Тибета – голубой, оранжевый и зеленый.

Мы поселились в небольшом бунгало поодаль от города, где останавливаются проезжающие чиновники, начальник политдепартамента из Гангтока и некоторые другие иностранцы, которым случится проехать этим путем. Домик очень удобный. У профессора отдельная комната и кабинет, есть также комната, где я могу проявлять фотографии, – бесценная вещь для путешествующего фотографа, потому что пленки можно проявить в тот же вечер и на следующий день сфотографировать то, что не получилось.

Когда ты выходишь из бунгало, перед тобой чуть ближе километра дзонг, крепость Гьянце (см. фото 25). Она вырастает из большой желтой скалы в окружении крутых утесов; «вырастает из» – очень правильное словосочетание, потому что она похожа не на рукотворное здание, а на особую скалу, фантастический пример природной геометрии, новый тип горы. Ее цвет, поверхность и «ощущение» совершенно каменное.

Архитектура, пожалуй, тот род искусства, в котором дух этой страны нашел самый своеобразный выход. Определенно это аспект тибетской культуры, который больше всего гармонирует с окружающей средой. Ее отличительные черты – простота широких поверхностей, элементарные, вавилонские контуры, грандиозные и торжественные пропорции, ее колонны и слегка сходящиеся внутрь стены, похожие на человека с расставленными ногами, твердо стоящего на камне или земле. Это смелая и благородная архитектура, одновременно напоминающая и крепость, и монастырь. Она не просто выражает грубую силу, в ней ум, стремление к благочестивому одиночеству, высшее чувство прекрасного без следа какой-либо фривольности или вычурности. У нее та же красота, что и у горизонтов и красок этих высоких плато. Говорят, что Потала в Лхасе, буддийский Ватикан, в самой радостной и самой возвышенной манере сочетает все лучшие качества тибетского архитектурного стиля.

Обойдя каменное основание, на котором возвышается крепость, мы вдруг наткнулись на город Гьянце (см. фото 41). Магазины и дома мирян находятся на равнине, а полукругом среди холмов стоят храмы, монастыри, библиотеки, убежища и большой чортен под названием Кумбум («Сто тысяч» – подразумевается слово «картин»). Второй, священный, город отделен от светского города большой толстой стеной из земли и камня. Оба защищены большими стенами, которые поднимаются по холмам к северу.

Когда мы дошли до первых домов, нас снова, как и вчера, встретил звук труб, в которые дули монахи в монастырях. Трубы и горны в Тибете – примерно то же самое, что церковные колокола у нас. Как церковные колокола, они могут наполнить местность не просто звуком, физической вибрацией воздуха, но тем, что имеет эмоциональные обертоны. На менее возвышенном уровне нас встретила и атаковала обычная орда тибетской детворы. Так мы и попали в город, вместе с целой армией улыбающихся, смеющихся, скачущих и кричащих сорванцов перед нами, рядом с нами и позади нас. Жители толпились в дверях своих домов, потому что белый человек до сих пор необычное зрелище в этих местах. Почти у каждой женщины на голове был большой патрук из шерсти и кораллов (см. фото 26 и 32); все мужчины были с круглыми серьгами, из-за чего походили на пиратов. Тут и там мы видели непальцев и индийцев, а иногда девушку довольно подозрительной внешности, разрисованную, как куклу, было много нищих с молельными колесами, которые они крутили как угорелые.

Чтобы войти в священный город, нужно было пройти через огромные деревянные врата в стене. Монахи тут же вышли нам навстречу, потому что уже услышали о нашем прибытии. Сначала нам показали Великий Храм и Кумбум, потом отвели к кхампо, настоятелю-правителю священного города. Три разные школы – Сакья, Шалу и Гелуг – мирно живут бок о бок в священном городе Гьянце, каждая со своими храмами, монастырями и скитами, но кхампо, которого присылают прямо из Лхасы, неоспоримый властелин над всеми ними.

Нас повели по узким проходам через дворы, коридоры, крутые лестницы, пока мы наконец не добрались до покоев кхампо. Нас проводили в комнату, где мы сели на подушки и стали ждать сановника. Комната была маленькая, но примечательная. Потолок опирался на деревянные колонны, капители которых были раскрашены обычными яркими, но гармоничными цветами. На стенах висело много картин. В одном конце комнаты находился алтарь, книги, статуя, а в середине немного мебели. Столб ослепительного света, отраженный от белой стены напротив, падал в окно и освещал комнату со всей радостью летнего утра.

Когда кхампо вошел, шурша халатом, и занял место на своем маленьком троне, этот столб света осветил его лицо снизу. Это был мужчина лет сорока, толстый и невысокий; его черты свидетельствовали о сильной воле, не особой щепетильности и огромном самообладании. Возможно, ничто так явно не выдает характер ламы, как его манера садиться. Есть церемонные ламы, которые занимают свое место медленно и изящно, тщательно расправляя складки своих одеяний широкими, красивыми жестами; есть аскеты, чьи халаты как будто в силу какого-то тайного достоинства сами ложатся складками точно так, как изображено на статуях Будды. И наконец, есть сильные люди, прирожденные лидеры, как кхампо, которые входят быстро, садятся не глядя и быстро поправляют одежду, так чтобы руки оставались свободными, как будто для того, чтобы хватать за рога невидимые батальоны демонов или руководить строительством огромного дворца на вершине горы. Нужно добавить, что характер круглого и временами почти добродушного лица кхампо заметно изменяла существенная доля жира и что в нем чувствовалось спокойствие, которое наводило на мысль об азиатской привычке к притворству, а также внимательному наблюдению и ожиданию.

После обычного обмена любезностями Туччи и кхампо завели разговор, который быстро покинул землю и взлетел к высотам философии. Время от времени мне удавалось разобрать какую-нибудь фразу, но я был словно человек, заблудившийся в ночном лесу, который лишь изредка может хоть немного сориентироваться на месте благодаря случайному проблеску света. Я поймал себя на мысли, что в метафизике, как и в других вещах, кхампо скорее был полковником, а не философом. Так и видел по его лицу и жестам, что он направляет свои аргументы, как пешек и слонов в невидимой шахматной партии. Казалось, в них меньше мысли и наития, чем заученных правил логики и диалектики. Он напомнил мне одного доминиканца, который назубок знал все darii и ferio[14]и мастерски разворачивал свои схоластические силлогизмы. Кроме того, были и трудности с языком, который на таком уровне не шутка даже для профессора Туччи.

Принесли чай и лепешки, и ученый диспут прервался. Кхампо с профессором заговорили о вещах попроще: о нашем путешествии, о наших целях в Гьянце, о тибетских гастрономических привычках. Наконец мы ушли, получив разрешение кхампо фотографировать в священном городе все, что захотим, и унося с собой память о вкусе лежалых жареных лепешек во рту.