Видения мертвых

В маленьком храме Киримце, как и во всех остальных храмах Тибета, много фресок. Две особенно любопытны. Одна изображает великий рай Падмасамбхавы; другая изображает «видения мертвых». Давайте рассмотрим картины «видения мертвых» и подумаем, как действует на цивилизацию то, что она приняла веру в единственную конечную жизнь, и сравним ее со следствиями веры в будущие перевоплощения.

Вера в единственную жизнь – западная вера – приводит к напряженному, возбужденному, лихорадочному мировоззрению. Время поджимает, наша единственная, неповторимая юность утекает сквозь пальцы, словно жемчужины, невозвратимо упавшие в пропасть. Любовь и ненависть разрастаются до размера недвижимых гор. Добродетель украшает душу, как пылающий меч, а грех отягчает ее, как гранитная глыба. Все уникально, окончательно, необозримо. Наконец, приходит смерть не как этап пути, а как конец, событие невероятного, ужасающего значения.

Таким образом, жизнь отдельного человека полна забот и ответственности. После творения следует жизнь во времени. Ты имеешь свободу действий, твои дела могут быть благотворны, или вредны, или даже фатальны для вечного внутреннего принципа. В итоге смерть обрезает процесс становления, и прошлое застывает, непоправимое. Грех неумолимо требует наказания. За земной жизнью следует суд, потом вечность. Мы вышли в свой единственный раз на сцену жизни, после которого нет возврата. «Живешь только раз», как говорится в народе. И умираешь тоже только раз.

Но вера в реинкарнацию, в последовательность жизней, приводит к мировоззрению более величественному и менее драматическому, к более широкой, но более бесстрастной картине вселенной; успокоительной, снимающей боль картине, где много времени и терпения. В такой вселенной некоторые жестокие вопросы утрачивают свое жало, в том числе и самый жестокий из всех: почему страдают невинные дети? В такой вселенной страдание детей входит в общий порядок; это следствие, наказание за зло, причиненное в прошлых жизнях. Вся картина более умиротворенная и логичная. Жизнь уже не столько эпизод, сколько состояние; вернее, это теоретически условное состояние, но условное состояние, которое длится несказанное количество веков. Космическая жизнь человека могла бы теоретически состоять из одной земной жизни, но обычно она состоит из бесчисленных последовательных перерождений. Поэтому смерть не трагическая высшая кульминация, единичное страшное событие, ключевой момент, после которого нет возврата, но, как и жизнь, всего лишь опыт, который повторяется через определенные интервалы, обычный переход, к которому надо привыкнуть, процесс такой же естественный, как закат в конце дня. Поэтому буддисты всегда были великими танатологами, великими учеными смерти. Занятые вопросом, как сбежать из потока становления, чтобы достичь невыразимой безмятежности бытия, они смогли изучить смерть с простотой и отстранением промышленника, изучающего фазу производства. Для них смерть не тайна, а задача.

Результаты их длительных и глубоких трудов в этой сфере разума и интуиции еще в XIV веке были собраны в книге, кардинально важной для духовной жизни Тибета. Это Бардо Тхёдол («Книга, приводящая к спасению промежуточной жизни единственным фактом слушания»). Словно путеводитель по иному миру, она дает поразительно подробные описания видений, возникающих в уме мертвого человека от первого до сорок девятого дня после того, как он покинул свое тело; то есть до момента, когда он на пороге вхождения в новую телесную оболочку. В этих видениях синтезировалась ламаистская концепция реальности и вселенной. От чистоты недифференцированного Абсолюта, отблески которого появляются на первых этапах этой временной жизни после смерти, со временем происходит постепенный переход к идеальной мысли, потом к персонализированной мысли и, наконец, к материи. Так же Запад, рассматривая жизнь с точки зрения биологии, видит, как развитие вида повторяется в развитии индивида, так и ламаизм, рассматривая жизнь с точки зрения космоса, видит в этом промежуточном состоянии жизни после смерти (бардо) повторение эволюции реальности от Абсолюта (Будда) к иллюзии (сансара).

Попробуем говорить конкретнее. После смерти, как уже говорилось, принцип сознания попадает в промежуточное состояние бытия сроком сорок девять дней. Из него он может либо освободиться (перейти в нирвану), либо вернуться в сансару, круговорот жизни. Бардо Тхёдол старается поставить его на путь эзотерического знания фундаментальных буддийских истин, позволяя ему «немедленно отвратиться от феноменального плана существования и воспринять толчок к сфере Абсолюта» (Туччи). Фундаментальная истина буддизма состоит в том, что сансара, круговорот жизни, не более чем пустая внешность и иллюзия, и что лишь Абсолют существует на самом деле, и, только отождествившись с ним – став Буддой, можно освободиться от сансары.

Ключевой этап в космической истории индивида происходит в первые дни после смерти. Принцип сознания начинает осознавать чистое, бесцветное свечение. Тот, кто признает в нем Абсолют и сможет слиться с ним, спасается и оканчивает свой цикл перерождений. В ином случае он спускается на шаг к множественному, к становлению, к иллюзии и страданию. В последующие дни принцип сознания постепенно переживает весь процесс космической эволюции в пространных символических видениях, отделяясь от тела. Открытые для него возможности представляются в виде последовательных дихотомий, альтернатив освобождения и порабощения. Если он поймет первое, то он войдет в цикл рождений на более высоком уровне; если победит привязанность ко второму, то он спустится еще ниже под действием кармы.

На стенах храма Киримце есть крупная фреска с ужасными богами, ужасными для принципа сознания, который еще окован иллюзиями жизни и верит, что действительно видит их, но они всего лишь тени для того, кто достиг достаточной зрелости, чтобы понять их бессодержательность. Эти картины изображают поразительное собрание фантастических форм, которые не являются плодом фантазий художника, но нарисованы в соответствии с подробными инструкциями в писаниях. Прежде всего это Херука, ужасные проявления Дхьяни-будд, танцующие в союзе с собственными шакти. Вокруг них бушует вихрь ведьм с головами ворон, тигров, скорпионов, собак и других фантастических, свирепых животных.

Лама Нгаванг поднял свою лампу – в храме было очень темно – и осветил картины. В неуверенном, дрожащем свете чудовищные фигуры как будто ожили.

– Оэ! Оэ! Рассмотрите их хорошенько! – сказал мне лама, поворачиваясь и глядя на меня поверх очков. – Разглядите получше, потому что однажды вы их увидите! Когда это случится, вы не должны бояться. Оэ! Это просто воображение, тени, фантазии. Если вы останетесь совершенно спокойны и не испугаетесь, то получите спасение.

– Но в глубине души я боюсь смерти, лама Нгаванг.

– Оэ! Вы дурак, кукла ду. – Он снова сурово глянул на меня поверх очков. – Все умирают, чего тут бояться! Кто знает, сколько раз вы уже умирали! Вы всегда должны быть готовы. Если вы умрете прямо тут, я прочитаю вам на ухо Бардо Тхёдол, и вы сами увидите, что он вам поможет. Оэ! Смотрите хорошенько на фигуры, они пустота, ничто, иллюзия!

Лама Нгаванг пошел в конец храма, взял кусочек благовония, поджег его от лампы, поставил перед статуей Падмасамбхавы, поклонился, и мы вышли.

Маски

Недалеко от храма Киримце стоял маленький гонканг, где хранятся маски для священных танцев. Когда я заикнулся о нем, потому что услышал о нем от крестьянина, с которым разговорился по дороге, лама Нгаванг оказался категорически против моего предложения зайти и посмотреть на них.

– Что? Вы хотите идти в гонканг? Нет, нет, это безумие! Оэ! Оэ! Боги не любят, когда их тревожат. Силы небесные! Гонканг? О чем вы говорите? Кроме того, это очень опасно, вы же не знаете, что может с вами статься. Вы можете заболеть, даже умереть. Оэ! Боги гонканга очень обидчивые; их даже пустяк может разозлить!

Я знал, что соблазнять его деньгами бесполезно. Лама Нгаванг – сама неподкупность. В первую нашу встречу я заметил тонкий рисунок на ткани в почетных покоях за кухней, портрет ламы, которому несколько монахов предлагают приношения. Я спросил ламу Нгаванга, не захочет ли он, случаем, его продать, но наткнулся на каменную стену.

– Оэ! Что я слышу? Что? Продать святого?

Сегодня я проявил большую настойчивость, и мне удалось уговорить его позволить мне войти в гонканг, чтобы посмотреть на маски и картины. Я надеялся, что смогу их сфотографировать. Получится ли у меня? Лама Нгаванг дал ключи крестьянину, который пошел со мной.

– Нет, нет, я с вами не пойду, – твердо сказал лама у монастырских ворот. – Я не желаю иметь к этому никакого отношения! Оэ! Тамошних богов очень легко рассердить. Разве у вас в стране нет богов-хранителей? Ну, тогда…

Крестьянин открыт большие замки на двери гонканга. За ней была другая дверь, на которой было очень эффектное изображение лица одного из страшных богов.

Мы вошли внутрь. Помещение было тесное, темное, древнее, с низким потолком, полное старых доспехов и скелетов животных. На стенах художник с настоящей силой нарисовал местных демонов, а в углу стоял золотой павильончик с несколькими статуями. Маски, штук тридцать, свисали с потолка, тщательно завернутые в хлопковые платки. Самым естественным тоном в мире я попросил крестьянина снять несколько штук, потому что я хочу их сфотографировать. Молодой человек что-то проворчал, но подчинился.

Когда грязные, посеревшие платки были сняты, фантастические персонажи с душой ветра и поверхностью дерева ожили в темноте храма. Это были ужасные боги, Намка Барзин (убитый и обожествленный лама), были маски, изображающие шитрё (загробные видения), озорные птичьи лица, морды мифических собак, лесных зверей. Крестьянин забыл ритуальные запреты, надел одну из масок и сделал несколько па ритуального танца. Это танцевал не он, а личина.

Не без труда я уговорил крестьянина вынести маски наружу и надеть их, чтобы я смог его сфотографировать. Вдруг я услышал чьи-то крики из угла за гонкангом. Это был лама Нгаванг, который пошел посмотреть, что делается, и «застукал» нас.

– Немедленно отнеси маски обратно! – закричал он. – Вы что, не знаете, что их нельзя выносить на свет? Оэ! Вы сошли с ума? Теперь зло падет на всю деревню! Если кто-нибудь заболеет, вина будет на вас! Если будет неурожай, вина будет на вас! Если животные перемрут, вина будет на вас!

Я попытался его успокоить.

– Лама Нгаванг, я вас уверяю, ничего не случится, – сказал я. – А если что-нибудь случится, это будет моя вина. Я беру все зло на себя!

Лама Нгаванг приблизился ко мне, очень серьезно посмотрел и ничего не сказал. Он понял. Он понял по тому легкомыслию, с которым я говорил, что я не верю. Я сразу же почувствовал, что обидел его. Мне было очень жаль, но я не имел никакой возможности исправить дело. Крестьянин прервал нашу молчаливую беседу:

– Вы слышали, лама Нгаванг? Вы слышали? Чужак берет все зло на себя! Не беспокойтесь!

Они засмеялись. Они посмотрели на меня, как будто я чумной, и они были рады.

Лама Нгаванг принял происшедшее. Он забыт о гневе, который он почувствовал, наверное, на миг. Он позволил мне убираться к чертям в качестве искупительной жертвы. Мне даже удалось сфотографировать его на фоне внутренней двери гонканга, рядом с лицом ужасного божества.

– Оэ! Не забудьте прислать мне фотографию! – сказал он, когда я прощался.

Но говорил он холодно. Я разочаровал его.

Date: 2015-08-24; view: 377; Нарушение авторских прав