Модернизация религиозного устройства мусульман Казахстана и Средней Азии

С 1788 г. мусульмане казахской степи официально вошли в состав Оренбургского магометанского духовного собрания, (ОМДС). По словам Ч. Валиханова, «вместе с русской цивилизацией проник в степь» и ислам. Этот ислам был «татарским», распространяемым подданными России, оседлым тюрко-мусульманским населением Поволжья и Урала. По мнению Г. Г. Косача, для описываемого периода понятие «татары», как и «татарский ислам» — российские термины, обозначавшие разрозненные и этнически разнородные группы тюрко-мусульманского населения Урала и Поволжья и позволявшие на основе вероисповедания определять их статус в рамках внутрироссийской политики^[64]. Российские власти, таким образом, не только отказывались от каких-либо форм христианизации казахов, но проводили курс на исламизацию Степи, опираясь на преданных государству татарских улемов, в которых российские власти видели орудие российской политической экспансии.

Благодаря близости языка — тюрки и общности вероисповедания татары оказывались незаменимы при проведении политики «усмирения» Степи (и даже позже, в период ее освоения), становясь коммерческими представителями, посредниками в торговле и торговле с казахами и среднеазиатскими государствами, и политическими агентами, низшим звеном управления казахскими жузами. Вплоть до 1860 гг. канцелярия оренбургского генерал-губернатора назначала в Степь «письмоводителей» татар, предварительно экзаменовавшихся на «удовлетворительное знание татарского языка». Уступая просьбам казахских правителей, канцелярия разрешала выходцам из татарской среды проживать в «киргизской степи» для «отправления богослужения и обучения детей татарскому, арабскому и персидскому языкам». Высшие оренбургские чиновники считали необходимым обучение казахских детей «татарскому алфавиту» (речь идет об арабо-персидской графике, использовавшейся тюрки), подчеркивая, что «иначе киргиз… останется безграмотным в глазах своих соплеменников, между которыми татарская грамотность давно и широко развита». По оценкам самих татар в 1915 г., продвижением в казахские степи Россия была обязана именно им^[65].

Успех имперских начинаний времени «усмирения» казахской территории во многом определялся тем, как выстраивались отношения между проводниками российского курса и их местными контрагентами. Однако империя еще не располагала силами, достаточными для того, чтобы на деле стать «верховным сюзереном… казахских жузов». Реальное, а не формальное обретение этого статуса требовало привлечения многочисленных казахских правителей на сторону российского государства. Одним из каналов этого привлечения становилась учеба их сыновей в России, чаще всего в Оренбурге.

Первоначально речь не шла о русских учебных заведениях. Казахи учились в школах, создававшихся татарами. Практика отправки сыновей казахских султанов на учебу в «магометанские училища» (чаще всего в Сеитовом посаде с его медресе и мектебами, основанном поволжскими татарами еще в 1744 г. вблизи Оренбурга6) выглядела как едва ли не единственный способ приобщения молодого поколения казахской знати к основам российской жизни.

«Старшины Киргизской орды, выводимые на ханское достоинство, — отмечал в письме от 12 июня 1823 г. к оренбургскому губернатору П. К. Эссену российский министр иностранных дел К. В. Нессельроде, — должны быть приготовленными к успешному исполнению обязанностей сего звания хотя бы некоторым предварительным образованием». Этих «старшин» — «пять молодых султанов с отличнейшими умственными способностями», «ближайших потомков Абулхаировых» следовало, по словам главы российского внешнеполитического ведомства, пригласить «переехать из кочевий на линию (Оренбургскую пограничную линию. — Г. К.) и посвятить себя на несколько лет изучению необходимых для них сведений». В списке предлагавшихся им дисциплин были, в первую очередь, те, которые могли быть получены только в мусульманском учебном заведении — «языки татарский, арабский и алкоран (Коран. — Г. К.)». Но, подчеркивал К. В. Нессельроде, «они обязаны также выучиться языку Российскому с возможным успехом, а равно и другим полезным знаниям». Привлечь к этому «молодых султанов» оренбургскому губернатору следовало, используя «вес» муллы Сеитова посада, который должен был «склонить» их к продолжению «общего образования, отнюдь не чуждаясь и языку Российскому». Местом же их «воспитания» определялся Оренбург или «слобода Сеитовская^[66], сообразно условиям».

В «Уставе о сибирских киргизах» 1822 г. представители мусульманской кочевой знати — Чингисиды были включены в состав царской администрации на территории казахских земель. Во главе волости ставился Чингисид с титулом «султан» в чине поручика русской армии, во главе округа стоял также потомок Темучина с титулом «старший султан» в чине майора царской службы. Они получали денежное и земельное довольствие, но при этом были обязаны содержать «молитвенные дома» и служителей культа для своих «магометан». Данная система султанского управления просуществовала в степи до 1860‑х гг.^[67]

К концу 1860‑хгг. позиции ислама в казахской степи были в значительной степени ужаты. Система «султанского правления», учрежденная в 1822 г. Сперанским, была свернута. На смену ей пришла более зависимая от царской власти структура волостных старшин. Связь же «степных мусульман» с ОМДС, которое раньше имело право курировать духовную жизнь мусульман-«киргизов», была по «Степному положению» 1868 г. законодательно разорвана. Далеко не все представители местной степной элиты были довольны произошедшими административными «новациями». Так, по сведениям жандармов, советник Тургайского областного правления С. Батыршин, выступая против «Степного положения» 1868 г., настаивал на сохранении связей мусульман-«киргизов» с ОМДС и считал необходимым: 1) назначать начальников уездов из мусульман; 2) учредить пост «особого муфтия» для «киргизской» степи. Взгляды Батыршина были объявлены «политически вредными», он был уволен со службы, взят под открытый полицейский надзор и сослан вначале в г. Онегу Архангельской губернии, затем в Русский Туркестан. Лишь в 1879 г. Батыршин получил разрешение на «жительство» в родных местах^[68].

С присоединением к России Средней Азии число мусульман — русскоподданных и обслуживающих их духовные нужды мусульманских учреждений (мечетей, мактабов, мадраса и др.) резко возросло. Остро встал вопрос о курсе имперской политики по отношению к этой, самой многочисленной группе населения вновь занятого региона. Следует отметить, что линия поведения царской администрации по отношению к «туркестанскому мусульманству» определилась не сразу.

Так, овладевший штурмом в 1865 г. самым большим городом Средней Азии — Ташкентом — и ставший тогда же главой вновь образованной Туркестанской области генерал М. Г. Черняев занял в данном вопросе достаточно толерантную позицию и считал полезным выстроить «терпимые» отношения с местными мусульманскими кругами. В заключенном после занятия Ташкента договоре Черняева с местной мусульманской элитой было записано: «По повелению Великого Белого царя и по приказу наместника — губернатора Черняева объявляем вам следующее: вы, ташкентские жители, что вам Бог повелел и что предписывает священный закон вашего пророка, нисколько не изменяя, исполняете в точности». Вскоре Черняев был убран из Средней Азии, и курс имперской политики по отношению к исламу в Туркестане стал иным.

В 1867 г. было создано Туркестанское генерал-губернаторство, подчиненное в столице Военному министерству. Главой края (и одновременно командующим войсками Туркестанского военного округа) был назначен занимавший это пост до 1882 г. один из наиболее значительных администраторов эпохи Александра II инженер-генерал К. П. фон-Кауфман.

Основным в «мусульманской» политике Кауфмана было, по его словам, последовательно «выдержанное игнорирование мусульманства с его фанатическими учреждениями (политика. — А. Х., Д. М.), усвоенная в убеждении, что всякая иная система отношений государственной власти к мусульманской религии оказалась бы здесь (в Туркестане. — А. Х., Д. М.) решительно непригодною… гонения, так и покровительство туземной духовной корпорации со стороны русского правительства лишь послужили бы одинаковым образом к несогласимому с интересами нашими возвышению действительного влияния и значения мусульманского духовенства». По Уставу духовных дел иностранных исповеданий 1857 г. мусульмане Русской Средней Азии должны были быть подчинены уфимскому муфтию. Кауфман не считал нужным создавать в крае какое-либо специальное управление «по мусульманским делам» и, более того, добился в 1880 г. от МВД того, чтобы последнее запретило Оренбургскому муфтияту вмешиваться в дела среднеазиатских мусульман. Существовавшие какое-то время в Туркестане (до 1867 г.) «указные» муллы потеряли какое-либо значение. По «Положению» об управлении Туркестанского края 1867 г. функции, которые раньше выполняли мусульманские духовные лица — заключение и расторжение браков, решение вопросов о неповиновении детей родителям, наследственные дела и др. были изъяты из рук конфессиональных кругов и переданы в ведение «народного суда» в «целях ограничения действия шариата в духовном быте мусульман Средней Азии». Таким образом, в Русском Туркестане мулла превратился в «частное лицо», не имел официального статуса и мог существовать лишь за счет верующих.

Кауфман, как и его начальник, военный министр Д. А. Милютин, не понимая сущности ислама и мусульманского общества в целом, искренне верили, с нашей точки зрения, в ту утопию, что «примитивный исламизм» со временем будет «деградировать в крае под воздействием российской цивилизации и новых (европейских — А. Х., Д. М.) форм жизни». «Игнорирование» ислама в крае отнюдь не означало «забвения» империей его существования и возможных «негативных» проявлений его активности. Власти Русского Туркестана внимательно следили за ситуацией в мусульманской среде, и в любой момент «туркестанская администрация могла по закону пресечь любое проявление антиправительственной деятельности мусульманского духовенства и привлечь к ответственности повинных в ней»^[69].

По настоянию Кауфмана, улемы одобрили проект Положения 1867 г. об управлении Туркестанским краем. Кауфман добился получения фетвы (заключения), признававшего этот документ не противоречившим основам шариата. После этого Кауфман решил в дальнейшем не считаться с мусульманской духовной элитой. Распоряжением генерал-губернатора были упразднены должности казы-калона (главного судьи), шейх-ул-исламов, раисов и др. В начале своего правления в крае Кауфман какое-то время предполагал все же также создать свой суннитский муфтият. В итоге Кауфман, судя по всему, опасался, что поскольку существовавшие к тому времени в стране муфтияты находились в ведении МВД, то данное ведомство пожелает подчинить себе и вновь организуемое туркестанское мусульманское духовное правление. Следует отметить, что в условиях постоянных споров между Военным министерством и МВД о праве контроля над Туркестаном Кауфман стремился избежать всяческих контактов с Уфимским муфтиятом. Кауфман сознательно отстранял мусульманских духовных лиц от контактов с имперской администрацией, дабы не придать мусульманскому духовенству значения представителя монархии Романовых в глазах туземного населения^[70].

В начале XX в. имперские чиновники в Средней Азии продолжали в основном следовать кауфманской линии в исламской политике. Так, генерал-губернатор Туркестана в 1909–1913 гг. А. В. Самсонов полагал, что официальное игнорирование местного ислама является наиболее оптимальной мерой. При Самсонове туркестанская администрация не вмешивалась в процесс избрания мулл местным населением и не занималась их официальным утверждением. Неоднократно в первые полтора десятилетия XX в. и в мусульманских, и в российских чиновничьих кругах снова возникал вопрос о создании среднеазиатского исламского управления. Мусульмане хотели получить свой, подобный другим российским, суннитский муфтият. Царские администраторы желали бы скорее выстроить чиновничью структуру, прежде всего надзирающую за исламом в Туркестане. Однако к началу 1917 г. никакого органа, как-то курировавшего духовную жизнь среднеазиатских мусульман в Туркестане, так реально и не появилось.

При завоевании Средней Азии российская власть приняла для себя принципиальное решение оставить основные исламские институты на завоеванной территории в неприкосновенности. Два института получили официальное признание в законодательстве об управлении Туркестанским краем — шариатские суды и вакуфы. Однако в правила их действия были внесены существенные коррективы. По Временному положению об управлении Семиреченской и Сырдарьинской областей 1867 г., которое было положено в основу организации власти в Туркестанском крае, на территории Туркестанского генерал-губернаторства действовало одновременно две системы местного самоуправления и судопроизводства. Оседлое население обозначалось как сарты, кочевое как киргизы. У кочевников уезд делился на на волости, волости — на аулы. Волости управлялись волостными управителями, аулы — аульными старшинами, старшины избирались на сходах, управители на съездах представителей от аулов сроком на 3 года. В районах проживания оседлого населения (в основном в Ташкенте и его окрестностях) местная полицейская и распорядительная власть находилась в руках аксакалов, которые пользовались властью волостных управителей кочевого населения. Они избирались на съездах десятников (унбаши), которые в свою очередь избирались на сходах населением. На тех же съездах избирались судьи — казии, которые могли рассматривать гражданские дела до 100 руб.; дела свыше 100 руб. и уголовные дела должны были рассматривать съезды казиев. Телесные наказания и смертная казнь по приговорам этих судебных инстанций были отменены. Все эти должностные лица утверждались российской властью.

Согласно статье 210 Положения об управлении Туркестанского края 1886 г. «Оседлые туземцы и кочевники имеют отдельные народные суды, разрешающие подсудные им дела на основании существующих в каждой из означенных частей населения обычаев». Из Положения было убрано прямое упоминание казиев и шариата. У оседлых жителей процедура включала в себя избрание на волостном съезде представителями-элликбаши двух кандидатов, один из которых затем утверждался областным начальником на должность народного судьи, второй — заместителем. Народный судья осуществлял свои полномочия на территории всей волости в течении трех лет. Губернатор своим решением мог снять его с должности до истечения этого срока и назначить новые выборы. Помимо народного судьи были узаконены еще два института — съезд судей и чрезвычайный съезд судей, которые играли роль окончательной апелляционной инстанции в случае несогласия с единоличным решением казия. По желанию сторон, местные жители могли обращаться в российские суды, но в случае, если народный суд вынес свое решение, это право аннулировалось. Съезды могли также инициировать процесс отрешения судьи от его обязанностей.

В ведение народного суда передавались все гражданские дела и мелкие уголовные дела, за исключением тяжких преступлений (убийства, изнасилования и т. д.) и преступлений против власти и государственного имущества. В обязанности судей входило также утверждение всех поземельных сделок, если стоимость участка не превышала 300 руб., и всякого рода других договоров между местными жителями, заверение документов, брачных договоров и т. д. Исполнением решений судебной власти обязаны были заниматься сельские старшины и волостные управители.

В кочевой части Туркестанского края роль судей выполняли бии, которые избирались тем же порядком по несколько человек на волость. Бии и съезды биев судили на основании норм обычного права.

Туркестанская администрация пыталась контролировать, насколько у нее было сил и возможностей, назначение старшин, управителей и народных судей, следила за их деятельностью, поощряла их в случае демонстрации лояльности и моментально наказывала, если только возникали подозрения в нелояльности. Однако возможности для вмешательства непосредственно в судебную практику были ограничены. Российская власть имела право вынести прокурорский протест против тех или иных решений, но только в случае, если они нарушали какие-то очевидные нормы, принятые законами империи. К таковым русские чиновники попытались отнести, например, случаи наказания судами женщин, вышедших на улицу с открытым лицом.

Не менее противоречивым был статус другого исламского института, узаконенного российской властью, — вакуфов. В ходе изучения вакуфных дел чиновники выяснили, что ситуация до русского завоевания была крайне неопределенной и диктовалась в большей степени устным и обычным правом, быстро менялась и являлась всегда предметом споров и конфликтов. В частности, в какой-то мере парадоксальным был тот факт, обнаруженный царскими чиновниками, что одна и та же земля могла одновременно являться объектом двух различных видов собственности — вакуфной и частной, представления о границах и площади этой земли могли носить примерный характер, сами вакуфные документы были необязательными, а потомки завещателя легко нарушали записанные в них положения о порядке наследования^[71].

Так, в Бухарском эмирате вакуфные земли, принадлежавшие мечетям, мактабам, медресе, религиозным и культурно-просветительным учреждениям, занимали исключительное значение. В Бухаре до 1920 г. вакуфы составляли 24,6% орошаемых земель^[72]. Духовенству принадлежала власть судебная (куззат) и надзирательская (ихтисаб), составление юридических заключений — фетва, выполнение функций муфтия (юрисконсульта), преподавание в медресе в должности мударриса (профессора). Оно являлось также основным поставщиком кадров для чиновничества. Однако источники признают весьма неэффективное расходование вакуфных средств.

Во второй половине XIX века к моменту завоевания Туркестана Россией бухарские медресе обладали ежегодными доходами в более чем в 500 000 рублей. 17 медресе Самарканда распоряжались вакуфами размером 6250 десятин, 390 торговых лавок, 45 караван-сараев, несколькими мельницами и 4 базарными рядами. По Самаркандскому отделу (затем уезду) в 1869 г. было внесено 142 вакуфных установления на 59 991 танап обрабатываемых земель, получающих 34 621 руб. 40 коп. поземельных сборов. Вакуфам принадлежали 210 торговых лавок, 7 караван-сараев, 7 мельниц, 4 крупорушки. По Катта-Курганскому отделу (затем уезду) в 1869 г. вакуфных земель оказалось 14 683 танапа с поземельным сбором 60 798 денег. К моменту присоединения Туркестана только в Зеравшанском, Чимкентском, Кураминском (затем Ташкентском), Ходжентском уездах на территории бывшего Кокандского ханства 322 вакуфа составляли 66 716 танапов, то есть около одной седьмой обрабатываемых земель^[73]. В 1876 г. на территории только созданной Ферганской области вакуфы только в Маргиланском и Андижанскм уездах составляли 21 270 десятин^[74].

По статье 265 Положения об Управлении Туркестанским краем 1886 г. «населенные земли, входящие в состав признанных правительством вакуфов, остаются во владении сельских обществ». Следует обратить внимание, что здесь говорится не о собственности, а только о владении. Положение четко различает эти два момента, так как в статье 268 указывается, что «земли городские состоят во владении, пользовании и распоряжении подлежащих городских обществ». Причем в Самаркандской области Туркестанского края уже с 1878 г. контроль над сдачей вакуфов в аренду с торгов находился в руках областной администрации^[75].

По статье 266 Положения об Управлении Туркестанским краем 1886 г. «учреждение новых вакуфов допускается не иначе как с разрешения генерал-губернатора, который дозволяет сие единственно в случаях, заслуживающих особого уважения». По статье 267 «утверждение вакуфных документов, устройство управления вакуфами, наблюдение за правильностью употребления вакуфных доходов и право ревизии их принадлежит областным правлениям»^[76].

Этот процесс ограничений и конфискаций оказался во многом схож с секуляризацией церковных владений Православной церкви в XVIII в. Причем это сходство вакуфной собственности с монастырской отмечалось представителями имперской администрации Туркестана. Так, капитан М. Ростиславов в 1874 г. в «Заметках по вакуфному вопросу» писал, что это вопрос напоминает «монастырский» в истории России, и так же служит для мобилизации народных масс против властей. М. Ростиславов утверждает, что в Туркестане «применение решения монастырского вопроса весьма возможно и даже необходимо». Он ссылается на опыт Османской империи, где в 1826 г. созданием министерства имперских вакуфов султан формально установил контроль над вакуфным землевладением. Генерал-губернатор Туркестана К. П. Кауфман дал указание напечатать данный проект в официальной газете администрации края «Туркестанские ведомости», но посчитал, что его применение может привести к непредсказуемым последствиям^[77]. Православное духовенство края в свою очередь отличалось пониманием системной роли вакуфов. Так, епископ Туркестанский и Ташкентский Александр писал в 1882 г. сенатору Ф. Гирсу, ревизирующему тогда Туркестанский край: «Уничтожение благотворительных вакуфов и ограничение их прав было бы не только не государственным, но и не христианским делом… Что скажут о нас туземцы, если мы своими руками на правах победителей разрушим то, что есть у них лучшего»^[78].

Если в Крыму на протяжение XIX века мусульмане превратились в меньшинство, то в Туркестане, несмотря на славянскую колонизацию, они продолжали оставаться абсолютным большинством, контролирующим религиозные институты, ключевую роль среди которых играли вакуфы. После присоединения Средней Азии русская власть в цело вела политику невмешательства в религиозные дела уммы, что отразилось в единственной статье проекта положения об управлении Сырдарьинской и Семиреченской областей (1867 г.). Было констатировано, что «вакуфные земли по рассмотрении в областном правлении документов на оные подразделяются, основании существующего порядка 1) на обеленные, то есть освобожденные от сборов, и 2) платящие установленные подати. Затем вновь Дарственные вакуфы должны платить херадж и танапный сбор на общем основании^[79]. Член Военно-окружного совета полковника М. Н. Николаев представил записку Туркестанскому генерал-губернатору К. П. Кауфману от 11 августа 1869 г. Он приходит к выводу, что «во владениях Кокандского хана и Бухарского эмира «все земли изначально принадлежали хану или эмиру, а следовательно принадлежат ныне, кроме земель мильк, государственной собственности, жителям же отдаются, так сказать, бессрочно в пользование за установленную плату»^[80]. Таким образом, «9. Земли вакуфные, коими пользуются или владеют мечети или медресе, а также частью и духовенство, происходят от жертвований, дарением или государством, ханом, эмиром или частными лицами, а потому права пользования ими, владения этими землями, право не оплачивать их податью или обязанностью вносить их, прямо зависит от того, на каком праве земли эти состояли у жертвователей^[81].

Туркестанский генерал-губернатор К. П. Кауфман по-военному откровенно заявил: «мильковладельцы и мусульманское духовенство, отстаивающие свои поземельные претензии составляют аристократический класс населения, политически нам враждебный, недовольный новым порядком, лишившим эти влиятельные сословия их прежней общественно-политической роли, вопрос о привилегированном землевладении является, таим образом, вопросом о материальной силе туземной аристократии, интересы которой непримиримы с видами правительства»^[82]. Таким образом, Туркестанский генерал-губернатор К. П. Кауфман фактически уравнял владельцев мильков со светскими феодалами, а вакуфов — с духовными. Он видел решение проблемы в ликвидации мусульманского феодального класса, как это произошло в Поволжье.

Упоминая среди предложений вышеуказанную записку М. Ростиславова нужно заметить, что здесь речь идет о ликвидации мусульманского землевладения, контролируемого духовенством. Однако, указывая на его аналогию с землями православной церкви, здесь следует отметить, что при Екатерине II произошла не только секуляризация монастырских владений, но и создание системы образования и социального обеспечения (приказы общественного призрения) для меньшинства из числа свободного населения^[83]. Однако если в России второй половины XVIII века образование охватывало ничтожное меньшинство, то в Туркестане позапрошлого века мы можем говорить об охвате большинства мужского населения. К тому же преподаватели и шакирды медресе образовывали одну из наиболее мобильных, социально активных и молодых по возрасту корпораций, что никак не было сравнимо с немногочисленными учащимися екатерининской эпохи.

В условиях среднеазиатского пограничья власти, наоборот, старались использовать активность шакирдов и молодых преподавателей (муллабачей) для установления контроля над правильностью расходов вакуфных имуществ со стороны мутавалли. Так, в 1873 г. студенты трех медресе Самаркандского Регистана (Тилля Кори, Шир-Дор, Улугбек) обратились с жалобой к администрации на расхищение вакуфных средств руками мутавалли, мударрисов и казиев (кади). Начальник Зеравшанского округа генерал А. К. Абрамов создал в 1876 г. вакуфную комиссию, издавшую приказ, по которому доходы от сдачи вакуфных имуществ помещались на депозиты окружного правления^[84]. Покорность духовенства объяснялась, вероятно, тем, что контроль был установлен только над сельскими, а не городскими вакуфами, а также присоединением Самарканда к России только пять лет назад в 1868 г. Однако в Ферганской области, входившей ранее в состав Кокандского ханства, попытки создать такого рода вакуфную комиссию встретили жесткое сопротивление всего населения^[85]. Во многом деятельность этой комиссии открыла возможности для массового (94%) неутверждения вакуфных документов именно в Самаркандской области.

В дальнейшем руководство сохранившихся вакуфов научилось обходить механизмы контроля. В 1894 г. Туркестанский генерал-губернатор А. Б. Вревский издал инструкцию для мударрисов (здесь фактически ректоров медресе), по которой они должны были требовать у мутавалли письменного отчета. В свою очередь мударрисы должны были отправлять эти данные в Инспекцию «туземных» школ. Однако с упразднением последней в 1896 г. эта связь прервалась. Жалобы же на мутавалли, вопреки инструкции, областные правления, предпочитали передавать в суд казиев. Последние обычно не стремились к детальному расследованию^[86].

В 1893 г. тот же туркестанский генерал-губернатор А. Б. Вревский издал инструкцию о публичном избрании мутавалли. Причем бланки протоколов печатались в правительственной типографии, а областное правление могло утвердить или изменить результаты голосования^[87]. Уже в 1881 г. в Коканде представитель администрации края Батыров отменил выборы мутавалли в медресе Чалпак, так как избранный мутавалли Халкджан Касымбев на самом деле не получил поддержку у мударрисов медресе^[88].

В 1882 г. вышеупомянутый сенатор Ф. Гирс в акте ревизии Туркестанского края указывал: «на вакуфные доходы содержится очень много учреждений, не только религиозных, но и благотворительных». Стеснение, а тем более запрет вакуфов, по мнению ревизирующих, перекладывал бы на русское правительство обязанности призрения мусульманского населения, что было бы ты тогда «не по силам русской власти и средства казны, издерживающей и без того на Туркестанский край огромные средства». Такая позиция, направленная на сокращение расходов казны, по мнению А. П. Савицкого, была близка к позиции министерства финансов и противоречила линии туркестанского генерал-губернатора К. П. Кауфмана, в целом ориентированного на выкуп вакуфных земель, то есть постепенную ликвидацию вакуфов^[89].

По мнению современного российского исследователя П. П. Литвинова основной причиной сохранения вакуфов стало понимание российским властями их системообразующей роли для обеспечения институтов образования и религиозной инфраструктуры. А нам хотелось бы, соглашаясь с позицией Ф. Гирса, добавить: и социального обеспечения. Ведь в Туркестане не были введены земские учреждения. П. П. Литвинов считает, что, конфисковав вакуфы, государство не могло бы обеспечить даже половины потребностей медресе, мектебов, мечетей и духовенства даже в их дореформенном варианте^[90].

В проекте «Поземельного устройств Туркестанского края» Ф. Гирс предложил освободить благотворительные вакуфы от государственных повинностей (п. 107), а вакуфы, учрежденные для «поддержания известных родов» (п. 112) закрепить на праве собственности за этими родами при условии уплаты ими всех повинностей. В пункте 112‑м указывалось: «для заведования вакуфами учреждаются особые вакуфные управления в Новом Маргелане, Самарканде и Ташкенте, состоящее каждое под председательством правительственного лица, по представлениям военных губернаторов»^[91]. В предварительной записке наряду с лицом, назначаемым генерал-губернатором, в вакуфных управлениях состояли выбранные мутаваллиями 4 местных жителя, утвержденные военными губернаторами^[92].

Утверждалось, что «на обязанности вакуфных управлений лежит попечение о правильном поступлении и употреблении вакуфных доходов и определение количества сборов в пользу вакуфовладельцев с вакуфов заселенных» (п. 113)^[93], а также на них «возлагается разбор и утверждение вакуфных документов». В примечании указывалось, что «в состав вакуфных управлений… назначаются еще два казия по выбору военного губернатора, и местный военный судья или другое лицо с разрешения генерал-губернатора». При этом вакуфовладельцы должны в течение двух лет представить свои документы: «по истечении этого срока, все непредставленные вакуфные документов признаются не имеющими силы». Именно областные правления выдают свидетельства «для укрепления прав на земли, признанные вакуфными», которые служат «затем основанием для ввода во владение».^[94]

В 1882–1884 гг. туркестанским генерал-губернатором стал легендарный покоритель края генерал М. П. Черняев, чьи предложения во многом перекликались с идеями Ф. Гирса. Вместо политики Н. П. Кауфмана («игнорирования» среднеазиатского исламизма (выражение современников)) он создал комиссию по выработке проекта Духовного управления для мусульман Туркестана. Оно должно было состоять из 8 членов‑мусульман и русского секретаря и ведать делами «мусульманского вероучения, вакуфами и мусульманскими учебными заведениями». Однако уже в середине января 1884 г. М. П. Черняев был смещен с поста и навсегда покинул Среднюю Азию, комиссия была распущена^[95].

В 1884 г. в Петербурге была создана особая комиссия из представителей министерств для обсуждения вопросов гражданского управления Туркестанским краем во главе с директором Азиатского департамента МИД генерал-адъютантом графом Н. П. Игнатьевым. В ней участвовали представители Военного министерства, Министерства внутренних дел, Министерства финансов, Министерства путей сообщения, канцелярии государственного контроллера. Именно он создала Положение об управлении Туркестанским краем, высочайше утвержденный в 1886 г. По нему управление Туркестаном оставалось в руках Военного министерства, а не передавалось МВД, как предлагал Ф. Гирс^[96]. Соответственно это обозначало контроль военных над всей системой управления и отсутствие единых судебных органов в регионе. Ситуация в Туркестанском краем продолжала коренным образом отличаться от территорий округов Оренбургского и Таврического духовных собраний, подчиненных МВД и находившихся на территориях, управляющихся губернаторами, находящимися в ведомстве МВД.

Вакуфные управления не были созданы. Имперские власти не перешли к системе прямого управления вакуфами, сохраняя систему непрямого управления. Вместе с тем, большинство членов комиссии Н. П. Игнатьева возложили «на областные правления рассмотрение и утверждение вакуфных документов, наблюдение за правильностью употребления вакуфных документов и право ревизии… областным правлениям предоставляется право приглашать, в случае надобности в качестве экспертов, казиев, мутаваллиев и других лиц, хорошо знакомых с вакуфным вопросом». Срок для представления документов, как и у Ф. Гирса, был ограничен двумя годами^[97]. В статье 284 Положение об Управлении Туркестанским краем 1886 г. формулировались «Правила о введении поземельно-податного устройства в Туркестанском крае», по которым в областях края создаются поземельно-податные комиссии во главе с комиссарами (в участках уездов). Именно последний проверял «подлинность и содержание каждого из доставленных областным правлениям вакуфных документов» (п. 10). В итоге последнее «рассмотрев вакуфные документы… постановляет решение о признании или непризнании вакуфного права (п. 15), а его определение поступает на утверждение генерал-губернатора (п. 17). Так определялась ситуация в Самаркандской и Сыр-Дарьинской областях. В пункте 22 указывается, что в Ферганской области существует особенность, что «первоначальная проверка документов о вакуфах уезда производится вакуфными комиссарами, заключение которых рассматривается временной вакуфной комиссией. Она состоит под председательством начальника уезда, из вакуфных комиссаров… Чины эти подчиняются Ферганскому областному правлению»^[98]. Можно согласиться с мнением С. Абашина о том, что «по сути дела «вакуфная политика» была отдана на откуп местным чиновникам царской администрации, которые могли, интерпретируя на свое усмотрение законы, принимать как весьма жесткие, так и мягкие по отношению к мусульманским учреждениям решения»^[99]. По статье 286 Положения об Управлении Туркестанским краем 1886 г. указывалось, что государственному поземельному налогу не подлежат: вакуфные ненаселенные земли, весь доходы от которых назначены вакуфным документов (вакуф-наме) в пользу мечетей или школ или для надобностей общественного призрения»^[100].

Лейтмотивом к регулированию вакуфного имущества по «Положению об управлении Туркестанским краем» 1886 г. стало «высочайше» утвержденное журнальное постановление Государственного совета: «Вопрос об устройстве вакуфов и порядок управления настолько сложен и мало разработан, что касается каких-то подробностей этого предмета было бы не вполне осторожно. В настоящее время следует ограничиться лишь общим постановлением, что вакуфные земли признаются русским правительством и сохраняются в силе на существующем основании». Право утверждения документов по управлению, контроля за правильным использованием и ревизии было предоставлено областным правлениям. В развитие положения 1886 г. туркестанским генерал-губернатором издавались инструкции в 1891 г. и 1893 г.^[101] Причем, по мнению П. П. Литвинова, инструкция 1891 г. была чрезмерно жесткой, и вакуфные грамоты «браковались» поземельно-податными комиссиями по весьма сомнительным признакам. Наоборот, инструкция 1893 г. возложила ответственность за окончательный вывод на областные правления. После этого рассмотрение документов «стало предельно длительным и осторожным сверх меры»^[102].

По «Положению об управлении Туркестанским краем» был установлен ограниченный срок представления материалов в областные правления (до 1 июля 1887 г.). По истечение этого срока не предъявленные документы призвались недействительными. Нововведение привело к значительному сокращению вакуфной собственности^[103]. По мнению тогдашнего исследователя В. Наливкина и современного нам ученого С. Абашина, «число вакуфов было резко сокращено, а сами они поставлены под жесткий государственный контроль»^[104]. Действительно в количественном отношении по Самаркандской области оставлено было без рассмотрения из 1758 вакуфных документов — 94%, в Ферганской области из 5800–72%^[105]. Периодически возникали скандалы поводу распродажи вакуфного имущества, которые признавались властями^[106].

П. П. Литвинов указывает, что в целом по всему русскому Туркестану картина была более нюансированной. Так, к 1901 г. (за 15 лет) по официальным данным были проверены документы в Ферганской области (в четырех уездах из пяти, кроме Кокандского), Самаркандской области (только в одном уезде из четырех: Самаркандском), Сыр-Дарьинской области (в одном уезде из пяти: Ташкентском)^[107]. По официальным данным в 1887 г. в Туркестанском крае были признаны 395 вакуфных документов на владение 13 023 десятинами земли^[108]. В начале XX в. в русском Туркестане вакуфные доходы для медресе составляли 170 475 руб. и 468 012 пудов зерна, для мечетей — 423 582 руб. и 515 181 пуд зерна. В 1913 г. 309 мазаров Ферганской области обладали вакуфными доходами в 15 370 руб. и 3831 пуд зерна.^[109] Ташкентское медресе Ходжи-Ахрара обладало караван-сараем, 52 лавками, 300 амбарами, которые давали в год доход более шестисот рублей^[110].

В 1899 г. администрация туркестанского генерал-губернатора С. М. Духовского разработала «Временные положения» об управлении духовными делами управления для мусульман Туркестана, мусульманскими учебными заведениями и вакуфами, расположенными на территории края. Годом ранее в августе 1898 г. С. М. Духовский предлагал создать «Особое Туркестанское Духовное правление» во главе с председателем этническим русским. Такого рода экстравагантный проект был отвергнут Департаментом духовных дел иностранных исповеданий (ДДДИИ) МВД. Общий Проект включал в себя «Проект об управлении вакуфами». Здесь указывалось, что «вакуфные имущества находятся под наблюдением областной и уездной администрации» (п. 13). Сами мутаваллии утверждаются в должности уездными начальниками согласно воле завещателя (вакуф-наме) и состоявшимся выборам, соответственно смещаются с «должностей той же властью» (п. 14). Устанавливался жесткий контроль над сбором доходов с вакуфного имущества и данными об их размерах (п. 15). Учреждение новых вакуфов допускалось только с разрешения туркестанского генерал-губернатора и только в случаях «заслуживающих особого внимания». Государство получало право отчуждения вакуфов (п. 17 и 18)^[111]. Однако представители военного министерства, МВД, МИДа и министерства финансов предпочли сохранить имеющееся положение вещей^[112].

^[1]Ислам в Российской империи: Законодательные акты, описания, статистика. — М., 2001. — C. 47.

^[2]Там же. C. 59.

^[3]Там же. C. 58.

^[4]Арапов Д. Ю. Система государственного регулирования ислама в Российской империи (последняя треть XVIII — начало XX вв.): дис. … докт. ист. наук. — М., 2005. — С. 75–76.

^[5]См., напр.: Маслов П. В., Миллер М. Е., П. В. Никольский. Крым. Хрестоматия по истории края. — Ч. 1. / П. В. Маслов, М. Е. Миллер, П. В. Никольский. — Симферополь: Крымгосиздат, 1930. — С. 71–76.

^[6]FisherA.The Crimean Tatars. — Stanford: Stanford university press, 1987. — Р. 88.

^[7]Там же. Р. 77–78.

^[8]Конкин Д. В. Вакуфные владения в Крыму в свете законов Российской империи / Д. В. Конкин // Источники существования исламских институтов в Российской империи. Сборник статей. — Казань: Институт истории АН РТ, 2009. — С. 182.

^[9]Полное собрание законов Российской империи. Собрание второе. 1831. — СПб. 1832. Т. 6, Отделение второе, № 5033.

^[10]Арапов Д. Ю. Система государственного регулирования ислама в Российской империи (последняя треть XVIII — начало XX вв.): дис. … докт. ист. наук. — М., 2005. — С. 125–130.

^[11]Ислам в Российской империи: Законодательные акты, описания, статистика. — М., 2001. С. 104–105, 109–111, 141–142.

^[12]Там же. С. 130–131.

^[13]Александров И. Ф. О мусульманском духовенстве и управлении духовными делами мусульман в Крыму после его присоединения к России // Известия Таврической ученой архивной комиссии, 1914, № 51, С. 212.

^[14]Конкин Д. В. Вакуфные владения в Крыму в свете законов Российской империи / Д. В. Конкин // Источники существования исламских институтов в Российской империи. Сборник статей. — Казань: Институт истории АН РТ, 2009. — С. 181.

^[15]ПСЗ. — Собр. 2‑е. — Т. II. — № 1417.

^[16]Устав Духовных дел иностранных исповеданий // Свод законов Российской империи, Т. 11. — Ч. 1 — приложение к статье 1391. Цит. по: Ислам в Российской империи: Законодательные акты, описания, статистика. — М., 2001. — С. 248.

^[17]ПСЗ. — Собр. 2‑е. — Т. IV. — № 2761.

^[18]Устав Духовных дел иностранных исповеданий // Свод законов Российской империи, Т. 11. — Ч. 1. — С. 1384. Цит. по: Ислам в Российской империи: Законодательные акты, описания, статистика. — М., 2001. — С. 248.

^[19]ЦГИА РБ. Ф. И‑295. Оп. 6. Д. 87. Л. 35.

^[20]Устав Духовных дел иностранных исповеданий // Свод законов Российской империи, Т. 11. — Ч. 1 — приложение к статье 1391. П. 4. Цит. по: Ислам в Российской империи: Законодательные акты, описания, статистика. — М., 2001. — С. 248.

^[21]Там же. — Приложение к ст. 1391. — П. 4. Примечание. Цит. по: Ислам в Российской империи: Законодательные акты, описания, статистика. — М., 2001. — С. 248.

^[22]Устав Духовных дел иностранных исповеданий // Свод законов Российской империи. — Т. 11. — Ч. 1 — Приложение к ст. 1203. — П. 11.

^[23]Там же. П. 15.

^[24]Загидуллин И. К. Вакуфы в имперском правовом пространстве // Материалы всероссийского семинара: Ислам и благотворительность: сб. ст. — Казань: Институт истории АН РТ, 2006. — С. 48–49.

^[25]Устав Духовных дел иностранных исповеданий // Свод законов Российской империи. — Продолжение 1876 г. — Т. ХI. — 4.1. — Ст. 1203. — Примечание.

^[26]Арапов Д. Ю. Система государственного регулирования ислама в Российской империи (последняя треть XVIII — начало XX вв.): дис. … докт. ист. наук. — М., 2005. — С. 220–222.

^[27]Устав Духовных дел иностранных исповеданий // Свод законов Российской империи, Т. 11. — Ч. 1 — приложение к статье 1391. Цит. по: Ислам в Российской империи: Законодательные акты, описания, статистика. — М., 2001. — С. 250–253.

^[28]Климович Л. И. Ислам в царской России. — М., 1936. — С. 110.

^[29]Арапов Д. Ю. Система государственного регулирования ислама в Российской империи (последняя треть XVIII — начало XX вв.): дис. … докт. ист. наук. — М., 2005. — С. 96

^[30]Азаматов Дж. Оренбургское Магометанское Духовное Собрание. — Уфа, 1999. — С. 40–64.

^[31]Климович Л. И. Ислам в царской России. — М., 1936. — С. 26–27; Мэржани Ш. Аль-кыйсме ас-сани мин китаби мустафад аль-ахбар фи ахвали Казан ва Болгар. — Казань, 1900. — б. 256–257; Фәхретдин Р. Асар. — 2 җилд. — 11 җөзья. — Оренбург, 1905. — бб. 191–193.

^[32]Оразаев Г. М. — Р.. Тюркоязычная деловая переписка на Северном Кавказе в XVII–XIX вв. — Махачкала, 2007. — С. 60.

^[33]Kemper M. Sufis und Gelehrte in Tatarien und Baschkirien, 1789–1889: der Islamische Diskurs unter russicher Herrschaft. — Berlin, 1998. — S. 404. Следует указать, что сын Шамиля Мухаммад-Шафи был русским генералом, с 1882 г. жил в Казани и женился на татарке.

^[34]Багаутдин аль-Булгари. Тарик-и‑ходжаган. — Казань, 1874. — б. 49.

^[35]Там же. б. 50.

^[36]Там же. б. 51.

^[37]Там же. б. 52.

^[38]Кемпер М, Усманова Д. М. Ваисовское движение в зеркале собственных прошений и поэм // Гасырлар авазы — Эхо веков. — 2001. — № 3 / 4. См. монографию: Усманова Д. М. Мусульманское «сектантство» в Российской империи: «Ваисовский Божий полк староверов‑мусульман», 1862–1916 гг. — Казань: Фән, 2009.

^[39]Фэхретдин Р. Асар. — 2 җилд. — 13 җөзья. — Оренбург, 1907. — С. 391.

^[40]См. Ислам в Российской империи: Законодательные акты, описания, статистика. — М., 2001. — С. 132, 150–151.

^[41]Арапов Д. Ю. Система государственного регулирования ислама в Российской империи (последняя треть XVIII — начало XX вв.): дис. … докт. ист. наук. — М., 2005. — С. 139–142.

^[42]Более подробно см.: Бобровников В. О. Мусульмане Северного Кавказа: обычай, право, насилие (Очерки по истории и этнографии права Нагорного Дагестана). М. 2002; см.: Его же. Военно-народное управление в Дагестане и Чечне: история и современность // Россия и Кавказ сквозь два столетия: сб. ст. — СПб., 2001. — С. 91–107; Северный Кавказ в составе Российской империи. Сост. и отв. ред. Бобровников В. О., Бабич И. Л. — М.: НЛО, 2007. — С. 184–211.

^[43]Далгат Э. М. Ислам и формы земельной собственности в Дагестане // Ислам и исламская культура в Дагестане. — М., 2001. — C. 74–77.

^[44]Там же. С. 75.

^[45]Шихсаидов А. Р. Эпиграфические памятники Дагестана. — М., 1984. — С. 234.

^[46]Смирнов Н. А. Современный Ислам. — М., 1930. — С. 197.

^[47]Ислам в Российской империи: Законодательные акты, описания, статистика. — М., 2001. — С. 62–64.

^[48]Арапов Д. Ю. А. П. Ермолов и мусульманский мир Кавказа // Вест. Моск. ун-та. Сер. 8. История. 2001, № 6, С. 55.

^[49]Арапов Д. Ю. Система государственного регулирования ислама в Российской империи (последняя треть XVIII — начало XX вa.): дис. … докт. ист. наук. — М., 2005. — С. 100

^[50]«Признать удобность запретить на время…» (Император Александр I и генерал А. П. Ермолов о мусульманском паломничестве). (Публ. Д. Ю. Арапова) // Кавказский сборник. М., 2005, Т. 2 (34).

^[51]Бобровников В. О. Военно-народное управление в Дагестане и Чечне: история и современность // Россия и Кавказ сквозь два столетия: сб. ст. — СПб., 2001. — С. 93–95.

^[52]Арапов Д. Ю. Система государственного регулирования ислама в Российской империи (последняя треть XVIII — начало XX вв.): дис. … докт. ист. наук. — М., 2005. — С. 176–187.

^[53]Там же. С. 167–168.

^[54]Цит по: Ислам в Российской империи (Законодательные акты, описания, статистика) // сост. Арапов Д. Ю. — М., 2001. — С. 50–53.

^[55]Свод уставов духовных дел иностранных исповеданий // Свод законов Российской империи. — Т. XI. — Ч. 1. — Ст. 1663. Статьи, имеющие отношение для шиитов: Ст. 1546–1557, для суннитов1661–1672. Цит. по: Ислам в Российской империи: Законодательные акты, описания, статистика. — М., 2001. — С. 228–229, 245–247.

^[56]Свод уставов духовных дел иностранных исповеданий // Свод законов Российской империи. — Т. XI. — Ч. 1. — Ст. 1663. Цит. по: Ислам в Российской империи: Законодательные акты, описания, статистика. — М., 2001. — С. 245.

^[57]Там же. Ст. 1671, 1672. Цит. по: Ислам в Российской империи: Законодательные акты, описания, статистика. — М., 2001. — С. 245.

^[58]Там же. Ст. 1670.

^[59]Там же. Ст. 1667.

^[60]Там же. Ст. 1668.

^[61]Там же. Ст. 1669.

^[62]Там же. Ст. 1664, 1665.

^[63]Свод уставов духовных дел иностранных исповеданий // Свод законов… — Т. XI. — Ч. 1. — Ст. 1663. Статьи, имеющие отношение для шиитов: Ст. 1492, для суннитов: Ст. 1607.

^[64]Косач Г. Г. Казахский «образованный класс» в Российской империи. — ред Д.Е Фурман. // Казахстан и Россия: общества и государства. — М., 2004. — С. 3–6.

^[65]Инородческое обозрение за июнь 1915 г. — Казань, 1915. — Кн.11. — С. 882.

^[66]То есть Каргала.

^[67]Арапов Д. Ю. Система государственного регулирования ислама в Российской империи (последняя треть XVIII — начало XX вв.): дис. … докт. ист. наук. — М., 2005. — С. 87.

^[68]Там же. С. 167–168.

^[69]Там же. С. 187–190.

^[70]Россия — Средняя Азия Т. 1: Политика и ислам в конце XVIII — начале XX вв. — М., 2011. — С. 135–138.

^[71]Там же.

^[72]Набиев Р., Хабутдинов А. Вакуф // Ислам на европейском Востоке. Энциклопедический словарь. — Казань, 2004. — С. 47–48.

^[73]См. Климович Л. И. Ислам в царской России. / Л. И. Климович. — М., 1936. — С. 105; Литвинов П. П. Государство и ислам в Русском Туркестане (1865–1917) (по архивным материалам) / П. П. Литвинов. — Елец, 1998. — С. 169.

^[74]Юлдашев А. Аграрные отношения в Туркестане (конец XIX — начало XX вв.) / А. Юлдашев. — Ташкент: Узбекистан, 1969. — С. 73.

^[75]Литвинов П. П. Государство и ислам в Русском Туркестане (1865–1917) (по архивным материалам) / П. П. Литвинов. — Елец, 1998. — С. 174.

^[76]Цит. по: Савицкий А. П. Поземельный вопрос в Туркестане (в проектах и законе 1867–1886 гг.) / А. П. Савицкий. — Ташкент: изд-во СамГУ, 1963. — С. 195–196.

^[77] Литвинов П. П. Государство и ислам в Русском Туркестане (1865–1917) (по архивным материалам) / П. П. Литвинов. — Елец, 1998. — С. 174.

^[78]Там же. С. 177.

^[79]Проект положения об управлении Сырдарьинской и Семиреченской областей. — Ст. 295. Цит. по: Загидуллин И. К. Вакуфы в имперском правовом пространстве / И. К. Загидуллин // Материалы всероссийского семинара: Ислам и благотворительность: сб.ст. — Казань: Институт истории АН РТ, 2006. — С. 53.

^[80]Савицкий А. П. Поземельный вопрос в Туркестане (в проектах и законе 1867–1886 гг.). — Ташкент: изд-во СамГУ, 1963. — С. 22.

^[81]Там же. С. 23.

^[82]Галузо П. Г. Туркестан — колония (очерк истории Туркестана от завоевания русскими до революции 1917 года). — М.: Изд. КУТВ, 1929. — С. 30.

^[83]См.: Ерошкин Н. П. История государственных учреждений в дореволюционной России / Н. П. Ерошкин. — М., 1983.

^[84]Литвинов П. П. Государство и ислам в Русском Туркестане (1865–1917) (по архивным материалам) / П. П. Литвинов. — Елец, 1998. — С. 173–174.

^[85]Там же. С. 175.

^[86]Там же. С. 173–174.

^[87]Там же. С. 199.

^[88]Crews R. For prophet and tsar: Islam and Empire in Russia and Central Asia. — Сambridge, Mass; London, 2006. — Р. 273.

^[89]Савицкий А. П. Поземельный вопрос в Туркестане (в проектах и законе 1867–1886 гг.) / А. П. Савицкий. — Ташкент: изд-во СамГУ, 1963. — С. 23, 59–60, 114–123.

^[90]Литвинов П. П. Государство и ислам в Русском Туркестане (1865–1917) (по архивным материалам) / П. П. Литвинов. — Елец, 1998. — С. 259.

^[91]Савицкий А. П. Поземельный вопрос в Туркестане (в проектах и законе 1867–1886 гг.) / А. П. Савицкий. — Ташкент: изд-во СамГУ, 1963. — С. 180.

^[92]Там же. С. 124.

^[93]В акте ревизии указывалось, что предложенная мера являлась результатом многочисленных жалоб местным властям на мутаваллиев, которые неправильно употребляли и распоряжались вакуфными доходами. «Были также письменные заявления с просьбой вакуфные доходы взять под контроль правительства». См.: Савицкий А. П. Поземельный вопрос в Туркестане (в проектах и законе 1867–1886 гг.). — Ташкент: Изд-во СамГУ, 1963. — С. 124.

^[94]Савицкий А. П. Поземельный вопрос в Туркестане (в проектах и законе 1867–1886 гг.) / А. П. Савицкий. — Ташкент: изд-во СамГУ, 1963. — С. 180.

^[95]Арапов Д. Ю. Система государственного регулирования ислама в Российской империи (последняя треть XVIII — начало ХХ вв.). — М., 2004. — С. 167–168.

^[96]Центральная Азия в составе Российской империи / отв. ред. С. Н. Абашин, Д. Ю. Арапов, Н. Е. Бекмаханова. — М.: НЛО, 2008. — С. 105–109.

^[97]Савицкий А. П. Поземельный вопрос в Туркестане (в проектах и законе 1867–1886 гг.) / А. П. Савицкий. — Ташкент: Изд-во СамГУ, 1963. — С. 141.

^[98]Там же. С. 200.

^[99]Абашин С. Н. Ислам в бюрократической практике царской администрации Туркестана (Вакуфное дело дахбитского медресе, 1892–1900) // Сборник русского исторического общества. — Т. 7 (155). — Россия и мусульманский мир. — М., 2003. — С. 189.

^[100]Цит. по: Абашин С. Н. Ислам в бюрократической практике царской администрации Туркестана (Вакуфное дело дахбитского медресе, 1892–1900) // Сборник русского исторического общества. — Т. 7 (155). — Россия и мусульманский мир. — М., 2003. — С. 189.

^[101]Гинс Г. Вакуф // Новый энциклопедический словарь. — Т. 9 / Под ред. Н. Н. Арсеньева. — С. 320.

^[102]Литвинов П. П. Государство и ислам в Русском Туркестане (1865–1917) (по архивным материалам) / П. П. Литвинов. — Елец, 1998. — С. 186–187.

^[103]Гинс Г. Вакуф // Новый энциклопедический словарь. — Т. 9 / Под ред. Н. Н. Арсеньева. — С. 320.

^[104]Центральная Азия в составе Российской империи / отв. ред. С. Н. Абашин, Д. Ю. Арапов, Н. Е. Бекмаханова. — М.: НЛО, 2008. — С. 105–109.

^[105]Гинс Г. Вакуф // Новый энциклопедический словарь. — Т. 9 / Под ред. Н. Н. Арсеньева. — С. 320.

^[106]Литвинов П. П. Государство и ислам в Русском Туркестане (1865–1917) (по архивным материалам). — Елец, 1998. — С. 193–194.

^[107]См.: Литвинов П. П. Государство и ислам в Русском Туркестане (1865–1917) (по архивным материалам). — Елец, 1998. — С. 186–187. Список областей и уездов дан по «Положению об управлении Туркестанским краем» 1886 г. (см. Центральная Азия в составе Российской империи / отв. ред. С. Н. Абашин, Д. Ю. Арапов, Н. Е. Бекмаханова. — М.: НЛО, 2008. — С. 392.

^[108]Юлдашев А. Аграрные отношения в Туркестане (конец XIX — начало XX вв.). — Ташкент: Узбекистан, 1969. — С. 73.

^[109]См.: Литвинов П. П. Государство и ислам в Русском Туркестане (1865–1917) (по архивным материалам). — Елец, 1998. — С. 169.

^[110]Crews R. For prophet and tsar: Islam and Empire in Russia and Central Asia. — Сambridge, Mass; London, 2006. — Р. 270.

^[111]Императорская Россия и мусульманский мир (конец XVIII — начало ХХ вв.) / составитель Д. Ю. Арапов. — М., 2006. — С. 192–218.

^[112]Арапов Д. Ю. Система государственного регулирования ислама в Российской империи (последняя треть XVIII — начало ХХ вв.). — М., 2004. — С. 171–173.