Египетская культура в греко-римскую эпоху 3 page

Сведения об упомянутом в папирусе Dodgson празднике в честь Тефнут мы также имеем из храмовых текстов, изданных и изученных Юнкером. В Дендера, Эдфу, Эсне, Филах и находившихся под влиянием последних храмах Нубии имеются надписи, повествующие о прибытии Тефнут-Хатор из Пунта в Египет и установлении ей культа. Этот миф, в своей основе восходящий к глубокой древности, теперь получил свою окончательную форму и представляется в следующем виде. Ра еще царствует в Египте. Его дщерь Тефнут обитает в Бугеме, в пустыне к востоку от верхне-нубийского Нила. Это — львица, живущая кровью врагов, сверкающая огненными глазами, дышащая пламенем, пылающая яростью. Верховный Ра затосковал по дочери, которая может быть ему полезна для защиты от врагов, и он поручил Шу и Тоту заманить ее в Египет. Первый — брат дикой богини, давно ушедший от нее в Египет и помогающий Ра в его борьбе с непокорными людьми; второй был необходим, как маг. Боги превратились в павианов. При встрече с Тефнут Тот стал на задние лапы и рассказал ей в «красивых умиротворительных словах» о красоте Египта и Нила и всех чудесах ее отца, где ей выстроят храмы и где ей будут приносить жертвы, благодаря которым ей не будет необходимости жить грабежом и охотой. Музыка, песни и пляска прогонят печаль с ее сердца. Шу говорил в том же духе. Богиня была убеждена, успокоилась, обняла брата и двинулась в путь, сопровождаемая веселым шествием нубийских певцов, Бесов и павианов. Шу берет лютню и пляшет перед сестрой, Тот произносит магические успокоительные слова. У Фил дикая львица делается кроткой газелью и с удивлением созерцает красоты Египта. Быстро распространяется весть о ее прибытии. Стекаются навстречу женщины с систрами и тимпанами, жрецы приветствуют ее с арфами и флейтами; богине подносятся букеты и гирлянды, ее умащают благовониями. Сам Ра встречает и обнимает свою дочь. В Филах на месте встречи воздвигается ей святилище рядом с посвященным ее сестре Исиде, чтобы она охраняла остров и не допускала на него врагов Осириса, мистерии которого здесь справлялись. Затем богиня продолжает путь вверх по Нилу, останавливаясь на девяти местах, где происходят торжественные встречи: в Омбе, где Шу дважды спас Ра от его врагов, ей, по словам Тота, будет хорошо у ее брата Шу. В Эдфу ее приветствует Гор, ее сосед по Пунту, в Эсне городские боги выезжают навстречу и «вся вселенная празднует веселый день». Подобное же произошло и в других местах. Богиня выручила затем своего брата из затруднения: «она сокрыла его от супостатов, повергла его врагов и попалила их пламенем очей своих». Ра постановил на все времена, чтобы день прибытия ее был праздником, почему ежегодно ее шествие представлялось драматически в храмах. В Филах шла процессия навстречу ей к киоску, куда прибывала ее барка; здесь проделывалось все, согласно мифу, и веселая процессия из обезьян, игравших на лютне, Бесов, ударявших в бубны, жрецов с арфами и флейтами. «Ликование во святилище; Филы в радости, Хатор является в свой дом; как сладостно ее приближение!» В Дендера, Эдфу и Эсне эти обряды начинались 19 тиби (январь юлианского года). Филэйские веселые празднества — именно те, о которых говорит папирус Dodgson и участники которых возглашали: «Тефнут несравнима!»

Римский император, приносящий жертвы различным египетским богам. Рельеф из Филэ

В Филах, как доказал также Юнкер, справлялись еще обряды в честь священного сокола, «Души» бога Солнца, доставлявшегося из Нубии и потому именовавшегося «священным соколом, явившимся из Пунта, перелетев в радости небесное пространство. Он — душа священного существа, с прекрасным ликом и головой цвета ляпис-лазури». К нему обращаются другие божества: «приди в твой дворец малахитовидный, твой престол готов принять тебя, твое величество в радости. Эннеада ликует, твой дух могуч в жизни и здравии». Тот подносит ему, как царю, ветвь долголетия, и все обряды имеют характер царской коронации. Страбон видел этого сокола и сообщил нам, что он действительно эфиопской породы. И в данном случае классический писатель оказался хорошо осведомленным об одном, и притом сравнительно мало известном культе Фил, и тем еще раз доказал большую популярность этого святого места.

В народе суеверие продолжало господствовать и прогрессировать. Магические тексты, заговоры против болезней и т. п. пережили язычество и остались в наследство коптскому христианскому Египту; еще в VIII в. н. э. были в ходу тексты, в которых на ряду с именем Иисуса Христа встречаются Исида и Нефтида и языческие мифологические намеки. И гностицизм не малым обязан египетским суевериям. В это время под влиянием греков входит в обычай инкубация и особенно прививается при серапеях, но и в других культах находит себе радушный прием; само собою разумеется, что древнее туземное суеверие — зоолатрия процветает больше прежнего, и мы уже видели на примере погребателя змеи, до каких пределов она дошла. Рассказы классических писателей также сообщают нам поразительные факты из этой области. Интересно привести еще один официальный текст, относящийся сюда и повествующий о смерти священной коровы богини Исиды. «В год 13-й, 27-го паофи при царе Птолемее I, возлюбленном Исиды, священной коровой, божественной звездой Сотиса, царицей планеты. В сей день, когда приближался траур по величеству коровы Исиды, сообщили об этом жрецу «мехи», жрецу «семенхат», жрецам, отцам и часовым служителям. Писец храма озаботился коровой согласно предписаниям книг и сообщил: «в третий час сегодня душа величества Исиды, священной коровы Исиды вошла на небо. Ее душа поднялась на небо и соединилась с Ра...» Тогда жрец стойла вышел так, чтобы никто его не видел, и вошел в зал, чтобы сообщить о несчастии жрецу «мехи» и великим хонтам: «небо сегодня сошло на землю, душа Исиды отлетела в небо». Жрец «ари» и жрец «семенхат» и заведующий тайнами и владыка Афродитополя (тоже жреч. титул), и хонты, божеские отцы, великие уэбы... бальзамировщики, чтецы, писцы священной книги, херихебы и анмутеф поспешили к дому коровы Исиды»...

До нас дошло собрание греческих и демотических черепков из Омба, представляющих документы о погребении священных кобчиков и ибисов, происходившем обыкновенно однажды в год в присутствии властей, но повидимому без участия жрецов. Приводятся цифры в сотни и тысячи погребавшихся священных птиц, очевидно не только кормившихся на храмовых участках, но и случайно находимых.

Погребальные обряды и культ мертвыхпродолжали развиваться, распространяясь и среди пришлого населения. Заупокойные тексты рядом с Книгой Мертвых дают несколько новых типов большей частью фиванского происхождения, характер и содержание которых однако представляет мало нового, вращаясь в кругу прежних представлений и ритуальных предписаний. Таковы многочисленные «Книги Дыхания», начертанные перстами Тота и полагавшиеся под голову покойнику, «Книги Прохождения Вечности», перечислявшие множество местностей загробной топографии, книга «Да процветает имя мое» и т. п. Они писались и иератическим, и демотическим шрифтом, иногда даже странными крупными курсивными иероглифами, и в значительной мере оттесняли на задний план древнюю Книгу Мертвых, которая, получив в саисскую эпоху канонический состав в 165 глав, не для всех стала доступна. Из числа этих новых произведений обратили внимание на два папируса Rhind Британского музея, написанные иератическим и демотическим шрифтом для фиванской жреческой семьи. Начало следующее:

«В год 13-й, в третий месяц первого времени года, 27-й день фараона Птолемея, бога, любящего своего отца, родился прекрасный сын в доме своего отца; он назван именем Хему-Сауф. Отец его — вельможа в своем городе (голова?) Ермонте, жрец Монту-Ра, владыка Ермонта, названный именем Менкара. Он воспитан был в довольстве, при наличности всего, чего хотело его сердце. Велика была похвала его в сердце его братьев; их любовь вошла в их тело; он поступал во благо, согласно тому, что (о нем говорили). У него родились сын и дочь, чтобы пережить его. Он достиг 59 лет и вошел в 60-й семью месяцами и 14 днями. Он жил в обилии, делал добро, обонял мирру Пунта каждый день, не беспокоился из-за дурного в сердце своем; праздник всякого бога был пред ним, как и в первый день жизни, до конца жизни. Начертал ему Тот на кирпиче места его рождения злой день великий его отшествия в Некрополь и преклонения головы, чтобы войти в преисподнюю.

В год 21-й Кесаря, владеющего властью (автопратора), в месяц 3-й лета, в 16-й день первого юбилея, указ, данный Некрополю Игерт, чтобы довести до сведения находящихся в преисподней, со стороны небесного писца, водителя Ра главе эннеады великой, Тота, главы Ермополя: «состоится бальзамирование брата фамилии царя Хему-Сауфи, сына царского чиновника, жреца Монту, Менкара, рожденного от Ташринемонту».

10-го эпифи — великое бальзамирование во всей земле. Взошел его величество к небу (демот.: случилось несчастье шествия его величества к небу); наступил этот час, установленный на родильном кирпиче, чтобы доставить его к бальзамированию, но чтобы он не был лишен погребения, согласно всем предписаниям во время свое.

Чтобы он покоился на подстилке из свежих трав и были проделаны церемонии херихебом некрополя («Места Правды»; демот. живым), который осилил врага священного Ока (т. е. жертвенное животное)...

Глас Анубиса: «ты идешь к нам, как утомленный, к некрополю, сердце которого устало более всего (на свете). Ты шествуешь вместе с народами в Арк-хех. Восходит твоя душа в виде птицы феникса, сердце (?) твое — кобчик и ибис, внутренности твои — ястреб и коршун, Апис и Мневис. О прекрасный, ты преставился во благо, как достигший врат горизонта. Возлагаю я руки мои на тело твое, как сделал я отцу моему Осирису. Я делаю здравыми твои члены, как «находящийся на своей горе», в моем первом, образе, как бальзамирователя. Я устраиваю путь твоим излияниям к морю, чтобы соединить его с божественными излияниями».

Затем описывается процедура бальзамирования, после которой Анубис ведет покойного пред Осириса. Бог обращается к нему с ласковой речью, а свита его оказывает ему почтение. Гор и Тот произносят очистительную формулу.

Далее следует интересное утешительное обращение:

«О ты, опустивший голову на землю, чтобы отправиться в преисподнюю, и получивший на земле в удел долголетие и счастливую жизнь, не дай развиться в твоем сердце печали. Ведь на кладбище уходят малые дети, а ты достиг на земле старости... Ты ел и пил и делал все, что у тебя было на сердце. Все было к твоим услугам и никогда тебе не говорили: «нет»... И священные животные великих богов живут и умирают до века, пока существуют боги. Пусть твое сердце радуется с духами прославленных, с которыми ты соединен, чтобы служить Осирису... Боги, находящиеся в твоем теле (вар.— «твои внутренности»), видели твои хорошие качества. Пристань к свите Осириса и возгласи возможно громче: «Владыка мой, отец мой Осирис, я был изрядным человеком, ходившим по пути правды, не преступившим праведной меры, не сотворившим греха, ненавидимого твоим духом, во всей моей жизни. Правда была в моем сердце, я давал хлеб нищему; многие люди питались у меня. Я стою пред Тотом и падаю ниц пред владыкой весов. Приставленные к весам свидетельствует в мою пользу... Я служу тебе подобно тем достойным, которые пребывают в прекрасной преисподней».

Для магической защиты покойного назначается известная «Книга Дыхания». Затем в его пользу свидетельствуют чада Гора, что он «не сотворил зла в своей жизни» и был щедр на жертвы им. Тогда Осирис «отверзает уста свои, к удовольствию Эннеады, произносит свой приговор: сей человек, сердце которого превосходно, да будет причислен к блаженным; да идет душа его к небу с их душами, а тело остается в преисподней. Пусть ежедневно дают ему хлеб на жертвенник». Текст заканчивается длинным рядом обращений к божествам в пользу покойного и подобных же пожеланий, напр.:

«Да сияет свет солнца над его телом, да взойдет душа его на небо и соединится солнцем, да пристанет он к свите Осириса, причём сын и дочь переживут его, и не будет на земле промежутка до века»... Следуют обращения ко всем богам Эннеады, к звездам, к Ориону, Медведице, Сотису и т. п. с просьбой снабдить его амулетами и содействовать оправданию. Наконец, приводятся приветственные слова богине Нут, находящейся в саркофаге.

Эти папирусы представляют совершенно особую заупокойную композицию, не имеющую ничего общего с Книгой Мертвых, обнаруживающую новые явления. Так, они начинаются панегирической биографией, влагают в уста Тота указ о бальзамировании покойного, который приравнивается к царям и именуется «величеством». Психостасии нет — ее заменяют представление Осирису, рекомендация богов и краткое исповедание покойного, вызывающие оправдательный приговор. Однако, весы упоминаются, и в этом характерные для египетских писаний противоречия, которые сказываются еще и в том, что после оправдательных слов Осириса, вызванных уверенностью в нравственных достоинствах покойного, следует просьба о снабжении его амулетами. Вообще же текст отличается в общем цельностью, возможной для египетского произведения; он уже не представляет бессвязного собрания магических формул, подобно Книге Мертвых, и с этой стороны указывает на некоторый литературный прогресс, произошедший, может быть, и не без некоторого греческого влияния.

Надгробных стел дошло до нас от поздних эпох огромное количество, не только иероглифических, но и демотических. Особенно часты стелы из Ахмима, они отличаются тщательностью исполнения, хорошей сохранностью, большей частью принадлежат греческим фамилиям и содержат длинные тексты. Ряд местных божеств изображен в верхней части; пред ними молящийся покойный, и иногда уже в греческом одеянии. Сами тексты представляют распространенную заупокойную формулу и обращение к проходящим с просьбой помянуть; иногда проскальзывают нравственные нотки (напр., на одной плите московского собрания: «я поместила волю бога в сердце мое; с младенчества до конца жизни была праведна сердцем пред богами и богинями»...), иногда литературные мотивы или заимствования (напр., на одной каирской — из книги Синухета или на московской из Афродитополя — обращения в стиле песни арфиста: «да не скорбит сердце твое о том, что случилось... О живущие... отложите печаль, празднуйте с вином и благовониями, проводите время ваше в радости: счастлив устроивший свою жизнь следуя своему сердцу, не забывающий о нем; блажен слушающийся своего сердца во век... не падайте же духом...»); нередки ж здесь фразы из ходячих заупокойных текстов (особенно на демотических стелах). Изредка текст расширяется, принимая характер автобиографии. Так, на одной венской стеле мемфисская жрица Хатхор повествует о своих семейных добродетелях, благотворительности, о благосостоянии семьи, как о награде за благочестие, об уважении всего города и участии всего Мемфиса в ее погребении, обращается к мимоходящим с наставлением чтить Хатхор и т. д. Современник последнего Птолемея и Клеопатры, первый вельможа, верховный жрец мемфисский Пшерниптах между прочим говорит нам: «я родился в 25-й год, 2-го мес., 11-го числа при величестве царя Птолемея Сотира II и провел 13 лет на глазах отца. Повелел царь Птолемей Филопатор-Филадельф юный Осирис передать мне великий сан верховного жреца, когда мне было 14 лет. Я возлагал диадему царя на его главу... Я ходил в столицу царей-греков на берегу моря, которой имя Ракоте... Когда царь... направил свой путь к храму Ириды, принес ей великие жертвы... остановил свою колесницу и увенчал главу мою прекрасным венцом из золота и всякого рода дорогих камней; изображение царя было посередине... Я был князем богатый всем... Не было у меня сына. Величество бога Имхотепа, сына Птаха, обратило ко мне лицо свое, и я был награжден сыном, названным Имхотепом»... Жена этого жреца Тиимхотеп рассказывает подробно о своей молитве о даровании сына, о явлении Имхотепа во сне и т. п., затем говорит о своей кончине и погребении «позади Ракоте», т. е. Александрии. Надпись свою она заканчивает совершенно необычно: «о брат, супруг, друг, не уставай пить и есть, напивайся, наслаждайся любовью, празднуй, следуй желанию сердца день и ночь.

Весь Запад - страна сна, тягостного мрака; это место спящих в своих мумиях, не пробуждающихся, чтобы видеть своих братьев, своих отцов и матерей, забыло сердце и жен и детей. Вода жизни, что на земле для живущих, для меня гниль. Я не знаю, где я, с тех пор, как прибыла в эту юдоль... «Смерть всецелая, иди» имя того, кто всех связывает вместе, и идут к нему, трепеща от страха, - нет никого, на кого бы он не взирал, будь «го бог или человек; он исторгает сына у матери... все боится и молится ему, но он не слушает молитв, не взирает ни на какие дары».

Как объяснить появление таких неправоверных мыслей среди самых высших представителей египетской религии? Была ли это просто литературная форма, в других местах однако незамеченная, или перед нами влияние греческого общества, или прорвавшееся наружу проявление каких-то внутренних процессов в самой египетской мысли, подобных тем, которые привели, например, некогда к папирусу «Беседа разочарованного со своим духом»? Несомненно, мировая эпоха эллинизма с ее широким кругозором, обусловленном обменом между странами и культурами, и в Египте будила мысль и давала новые вдохновения. Греческое влияние на надгробных плитах, кроме платья, можно, пожалуй, видеть в том, что иногда обозначается число лет, прожитых покойным. Попадаются иногда надписи с греческими переводами или с обозначением имени, отчества и возраста по-гречески. Большое количество демотических стел найдено Петри в Дендера, в массовых погребениях, причем одна бывала общей для нескольких покойников. Заменой стел Шпигельберг считает деревянные пластинки - этикетки с именами и адресом покойных на демотическом, греческом, иногда на обоих языках, изредка с изображением богов и портрета покойного. Но это скорее сопроводительные документы, привешивающиеся к телу для направления к месту бальзамирования.

Бальзамировали тела теперь все, и египтяне, и инородцы, и даже впоследствии сначала — христиане.

Не всегда, конечно, и не все прибегали к лучшему способу бальзамирования, отчего сохранность тел нередко плохая. Вошло в обычай (I в. н. э.), между прочим, держать мумии некоторое время дома, для чего употреблялись или деревянные носилки или деревянные саркофаги, поставленные на подножие и имеющие вверху дверцы, чрез которые виден картонаж-маска покойного. В связи с этим замечается стремление придать этой маске портретные черты и одеть мумию в костюм соответственно моде. До нас дошло несколько погребений, но уже в половине I в. входит, особенно в Фаюме, в обычай класть на место головы на тело, обернутое в погребальные пелены, плоский, написанный темперой, или восковыми красками портрет, нередко весьма художественного достоинства. Параллельно с этим хоронят, поместив в изголовье рельефную расписанную гипсовую голову, также передающую портретные черты и несколько приподнятую, как бы пробуждающуюся. Иногда вместо саркофага умерший обертывается в расписные пелены, на которых он представляется с портретным лицом, стоящим на загробной ладье, среди Осириса, в которого он превратился, и Анубиса, который его принимает. Вся пелена, кроме лица, приготовлялась заранее ремесленным способом египетскими рисовальщиками, портрет же писался на холсте греческими художниками и частью вклеивался в пелену, частью пририсовывался к ней.

В Москве имеется три пелены этого рода, лучшие из известных; на них, между прочим, можно проследить постепенный переход нимба от солнечного диска на головах египетских божеств до той формы, какую он имеет в настоящее время, — на одной из пелен покойница имеет вокруг лица нимбы последнего типа. На пеленах, заменявших саркофаги, изображалось in eftigie то, что обыкновенно давалось покойнику in natura — каноны, силуэты слуг (ушебти), амулеты. Здесь же иногда находятся и некоторые сцены из Книги Мертвых, которые обыкновенно занимают много места на подобных пеленах чисто египетского стиля. Судя по портретам, покойники, хоронившиеся с портретами и в расписных пеленах смешанного стиля, принадлежали к смешанной греческой расе или даже были настоящими инородцами, усвоившими египетский ритуал.

Деревянный саркофаг в виде богини Хатор

Любопытным памятником греко-египетского художественного стиля и греко-египетских погребальных обычаев являются александрийские катакомбы с росписями и барельефами, частью довольно близкими к древним образцам, частью представляющими курьезный продукт смешения, в котором не выиграл ни один из сопоставленных стилей. Такова роскошная усыпальница половины I в. н. э. богатой александрийской семьи, называемая теперь Ком-Эш-Шукафа. Здесь и египетские боги, и сцена бальзамирования Анубисом и Тотом, и жрецы, совершающие заупокойную службу, и покойный, облеченный в погребальные пелены и украшенный на голове солнечным диском, как прославленный, здесь и священный бык, которому царь подносит ожерелье. Но саркофаг уже с гирляндами, эллинистического типа, колонны, хотя и с египетскими перехватами вверху и листьями внизу, имеют базы и капители, уже неегипетские. Греческому искусству принадлежат и потолок в виде раковины, и орнаментальные полосы из так наз. яйцевидных фигур и т. п. Анубисы имеют вид или римских воинов, или вместо ног имеют тело змея; жрец птерофор изображен с перьями на голове, сами покойные имеют статуи, идущие по прямой линии от древнего обычая ставить в гробнице портретные изображения, но стиль их уже почти совершенно греческий. Равным образом александрийскому искусству принадлежат и те предметы, которые помещались в гробнице для загробных нужд покойного. Наконец, имеются места для иероглифов, но не было иерограммата, почему они или не заполнены, или заполнены фантастическими знаками. Таким образом, в погребальных сооружениях и обрядах господствуют египетские идеи, но греческие формы.

Многочисленные памятники искусств, дошедшие от греческого и римского времени, свидетельствуют, подобно описанным гробницам, о проникновении греческих художественных форм, а также о стойкости египетских представлений и навыков, техники и мотивов. Одно время казалось, что из соединения двух стилей может выработаться нечто ценное и здоровое. Если не относить сюда знаменитых берлинских и др. зеленых базальтовых голов, то лучшими образцами этого направления могут служить статуи так наз. Александра II (IV), отчасти Харсинебефа, некоторых Птолемеев, барельефы из гробниц, напр., Псаметихноферсашма Джанофера и др., где мы находим возвращение к образцам Древнего царства, но с несомненными признаками греческого влияния, не только в одеяниях и музыкальных инструментах. Хуже известные статуи из Диме и Мемфиса, совершенно уродливы — колоссы, представляющие римских императоров, иногда переделанные из древних статуй, барельефы, подделанные под XVIII или XX дин.; стелы позднего времени, уже частью с греческими надписями и т. п. Скульптура не держалась столь же долго, как архитектура, и попытки комбинации ее с греческой не удались. М. И. Ростовцев указывает на связи африканских мозаик с композициями и мотивами старого египетского искусства и видит в декоративной живописи эпохи римской империи «сознательное подражание старо-египетским принципам декорации плафонов, стен, полов, дворцов и гробниц, которые связаны с именем Аменхотепа IV. Принципом этой декорировки было покрывать большой нейтральный фон в беспорядке разбросанными цветами, ветками, бабочками».

Дошло до нас несколько магических текстов, предназначенных и для живых. Кроме заклинаний, заговоров и т. п., повторяющих с бесчисленными вариациями историю Гора и Сетха и сообщающих все новые и новые формулы, известно несколько отрывков, подобных которым, кажется, не было в древнем Египте и которые явились, может быть, не без влияния халдейской или греческой магии. Например, в Берлинском музее есть составленная для астрологических целей большая планетная таблица в календарном порядке (10 г. н. о.), кроме того кусок астрологического руководства (римск. врем.), где предсказывается судьба по рождению под тем или другим созвездием. Например: «кто родится под Венерой, когда она находится в доме Шаит («дома» — вероятно знаки Зодиака), будет счастлив и владеть многим имуществом. В своем городе он будет пользоваться добрым именем и получит большие отличия». Два гороскопа найдены нарисованными на потолке гробницы богатого египтянина Меригора в Атрибе. По определению М. Вильеви, они относятся к 6 янв. 179 и 1 мая 186 г. до н. э. и представляют, как знаменитый Зодиак в храме в Дендера, соединение вавилоно-греческих созвездий с египетскими фигурами Сотиса и Ориона; последний изображен как бы обителью душ. От римского времени сохранился также отрывок составленного для магических целей списка минералов и растений. Один камень обеспечивает своему владельцу рождение детей, другой хорошее поручение от «фараона», третий — внезапную смерть, эбеновое дерево — богатство и счастье, смоковница — богатство и знание сокровенного, пальма — радость и т. п.

Магического содержания также два крупных литературных произведения этого времени — сказки, в которых действующим лицом является героизированный древний мудрец, сын Рамсеса II Хаэмусет. В одной из них описываются приключения его за поисками в древних гробницах магической книги Тота, которая делает ее обладателя выше богов. Из двух формул ее, первая очаровывает небо, землю, преисподнюю, горы, воды, дает возможность понимать язык птиц и пресмыкающихся, видеть рыб бездны; вторая — находясь под землей, видеть себя на земле, бога солнца при его восходе, его цикл богов, месяц в его лучезарном образе. Другой рассказ, весьма интересный и сложный, заключает в себе кроме того и нравственный элемент. У Сатни-Хаэмусета рождается сын Сеносир, который впоследствии оказывается не кем другим, как возродившимся великим магом древности, явившимся снова в мир, ибо в Египте оскудели мудрецы, и пришло предсказанное время спасать отечество от козней эфиопского мага. Еще в младенчестве он обнаруживает необыкновенную мудрость и чудеса. Отец его однажды видит богатые похороны, а затем убогое погребение нищего; он захотел избавиться от участи последнего. Сын, напротив, пожелал ему этой участи и, для доказательства своих слов, повел его в преисподнюю и показал семь мытарств, в которых мучатся грешники, в числе их погребенный с пышностью богач, тогда как нищий облечен в тонкое полотно и находится вблизи Осириса. Здесь же происходит страшный суд. Затем мальчик спасает Египет от эфиопских козней и исчезает. Этот текст между прочим доказывает, несмотря на анахронизмы, что египтяне в это время интересовались своим фараоновским прошлым, а также, что, несмотря на магию, они не потеряли способности к высоким представлениям. Можно даже усматривать известный прогресс последних в том, что на суде Осириса взвешивается не сердце с магической формулой, обеспечивавшей ему благополучный результат, а добрые дела и преступления; перевес тех и других обусловливает участь, и для магии нет места. Рейценштейн в своей увлекательной книге об эллинистических чудесных рассказах придает большое значение в истории литературы и религиозных представлений подобным египетским рассказам: в увлечении чудесным, охватившем эллинистический мир во второй половине римского времени и отразившемся, между прочим, на христианских апокрифических сказаниях, египетские влияния занимали не последнее место. Интересно для нас отметить любовь египтян к своему прошлому, к своим героям древности, к излюбленным именам. Кроме Сатни-Хаэмусета они чтили, как известно, Имхотепа и Аменофиса, сына Паапия, сделавшихся теперь совершенно богами. Их чтили и египетские греки: первого под именем Асклепия, а второго — под собственным именем (есть у Манефона), даже списывали его гномические изречения (остракон из Дейр-эль-Бахри). Четвертым историческим божеством такого же порядка был фараон Аменемхет III, в честь которого и греки ставили в Фаюме посвящения в чисто египетском стиле, но на греческом языке. Он почитался вместе с местным крокодиловым богом Сухом под именем Прамарра (Перро-Марес — Царь Мар-Нимаатра). Из египетского прошлого берут свое содержание ещедвадемо-тических исторических романа, разработанные Краллем: один повествует о войне эпохи «Додекархии», передавая довольно верно историческую ситуацию, другой — о пророчестве агнца при царе Бакхорисе (есть у Манефона). Оба эти романа более древнего происхождения, но они переписывались, ими интересовались в нашу эпоху; рассказ о Бакхорисе относится ко времени Августа и переписан очевидно потому, что в ожидавшейся войне римлян с парфянами думали увидать исполнение пророчества, «агнца» о возвращении из Азии чрез 900 лет после Бакхориса изображений египетских богов. Все это доказывает, что египтяне не только интересовались своим прошлым, но и могли иногда следить за хронологией. До нас дошло еще несколько текстов сказочного или морального содержания, к сожалению, демотических. Шпигельберг недавно издал и перевел несколько демотических текстов, написанных на негодных сосудах. Они оказались новым видом литературных произведений — сборником рассказов в форме писем и, вероятно, представляют упражнения в этом жанре. Так, некто излагает в письме к фараону историю волхва Хигора, посаженного в тюрьму в Элефантине; по совету двух птиц он написал о себе на двух папирусах и переслал через птиц это писание ко двору. Арабский князь пишет фараону басню о птице, выпившей море в возмездие за то, что оно не уберегло порученных его охране во время отсутствия птенцов. Эта басня принадлежит к числу распространенных — подобная ей встречается в Панчатантре, в Агаде палестинских амореев и т. п. Третье письмо черпает свое содержание из истории волхва Сеносира, уже известного нам, четвертое написано от имени сирийца и рассказывает о его приключениях на празднике Исиды и т. п.

Date: 2015-08-24; view: 374; Нарушение авторских прав