День следующий

Поутру с двумя друзьями я вновь отправился пешком к Думе. Улицы были полны возбужденных людей. Все магазины были закрыты, деловая жизнь приостановилась. Канонада раздавалась уже в разных направлениях. Автомашины с солдатами и молодыми людьми, воору­женными винтовками и пулеметами, проносились туда и обратно. Они выискивали жандармов и контрреволюционеров.

Сегодня зала Думы выглядела совершенно по-иному. Солдаты, ра­бочие, студенты, горожане — стар и млад — толпились на площади. Ощущение порядка, сдержанности, опрятности испарилось. Его величе­ство народ вышел на авансцену. В каждой комнате и углу шли незап­ланированные митинги и публичные аудиенции. "Долой царя!", "Смерть всем врагам народа!", "Да здравствует революция и демократическая республика!". Можно было обезуметь от бесконечного их повторения. Уже сегодня стало проглядываться двоевластие. Одним из центров власти оставался Исполнительный Комитет Думы во главе с Родзянко. другим становился Совет рабочих и солдатских депутатов, заседающий в противоположном конце русского парламента. Во главе с группой моих студентов я вошел в комнату Советов. Вместо обычных двенадца­ти депутатов там присутствовали уже три-четыре сотни людей. Склады­валось впечатление, что любой желающий мог стать членом этого коллектива — в самом деле, вполне "неформальные" выборы. В перепо­лненной людьми комнате сквозь табачную завесу слышались разговоры одновременно из разных углов. Но главной темой дискуссии в тот момент, когда мы вошли, был вопрос о том, арестовывать ли Родзянко, нынешнего председателя Думы, как контрреволюционера, или нет.

Я был ошеломлен. Неужели все эти люди потеряли разум за ночь? Я попросил слова, и, после того как был распознан председателем собрания, мне дали возможность говорить.

— Вы с ума сошли, — обратился я к ним. — Революция лишь началась, и если ей удастся победить, нам необходимо всем сплотиться против царизма. Не должно быть никакой анархии. В эти минуты опасности люди. обсуждающие возможность ареста Родзянко, лишь попросту тянут время.

Меня поддержал Максим Горький, выступивший в этом же ключе, и на какой-то момент об аресте Родзянко вроде бы позабыли. Тем не менее было ясно, что в психологии толпы, утверждающей свое "я". просыпался не только зверь, но и откровенная человеческая глупость.

Иа обратном пути в комнату Исполнительного Комитета Думы я встретил одного из членов Комитета, господина Ефремова, и из разговора с ним понял, что борьба между Комитетом и Советами началась всерьез и что двоевластный контроль над ходом революции — факт объективной реальности. "Но что мы можем поделать?" — от­чаянно спросил он меня.

— Кто действует от лица Советов?

— Суханов, Чхеидзе и некоторые другие, — ответил он.

— Неужели никак невозможно приказать солдатам арестовать эту
кучку людей и распустить Советы? — снова спросил я.

— Подобный акт агрессии и конфликт не должны были произойти
в первые дни революции, — был его ответ.

— Ну, тогда готовьтесь к тому, что вы сами будете в скором
времени арестованы, — предупредил я его. — Будь я членом вашего
Комитета, то я бы действовал незамедлительно. Дума — все еще
высшая власть в стране.

В этот момент к нам присоединился профессор Гронский.

— Не могли бы вы написать заявление от имени будущего правите­
льства? — попросил он меня.

— Почему это должен делать именно я? Набоков — лучший специ­
алист по подобным делам. Обратитесь к нему. — Посередине нашего
разговора в комнату ворвался некий офицер и потребовал, чтобы его
сопроводили в зал Комитета Думы.

— Что-нибудь произошло? — поинтересовался я.

— Офицеры Балтийского флота умерщвлены солдатами и моряками,
— прокричал он. — Комитет должен вмешаться.

Я похолодел от ужаса. Воистину было полным безумием ожидать
бескровной революции. Я добрался до дому глубокой ночью. Душа
не радовалась. Но я тешил себя тем, что назавтра все изменится
в лучшую сторону.......