Социокультурные основания Античной цивилизации в их отношении к другим цивилизационным мирам Запада и Востока

Как отмечалось, с неолитической эпохи, где-то с VII тыс. до н. э., в широких пределах Переднеазиатско-Средиземноморского центра опережающего разви­тия начинают вырисовываться контуры трех магистральных путей социально-экономического развития: 1) преимущественно аграрных обществ поливного земледелия; 2) аграрно-животноводческих обществ зоны с достаточным для ведения неполивного земледелия количеством атмосферных осадков и 3) пре­имущественно скотоводческих (с определенным, но все более сокращающимся удельным весом земледелия и конечной перспективой перехода к кочевниче­ству) обществ степной зоны.

В первом случае успех хозяйственной деятельности непосредственно зави­сел от качества организации коллективного труда большого числа людей (рытье каналов, сооружение дамб и пр.), и потому очень рано ведущую роль в обще­ственной жизни начинают играть представители административно-хозяйствен­ного (как правило, в то же время и жреческого) персонала. Движение в этом направлении начинается еще в поздненеолитических обществах Сирии, Палес­тины, Северной Месопотамии и Восточной Анатолии, но полной реализации достигает в Египте, Шумере, Эламе и Хараппской цивилизации в III тыс. до н. э.

Возникновение названных раннецивилизационных систем (в социально-эко­номической плоскости) обеспечивается увеличением объемов производства методами усовершенствования организации коллективного труда и централи­зованного перераспределения его плодов, концентрацией прибавочного про­дукта (благодаря феномену "власти-собственности") в руках социальной вер­хушки административно-хозяйственными методами и трансформацией нату­рального прибавочного продукта в престижные ценности благодаря организа­ции соответствующих отраслей ремесленного производства.

Этот путь развития не мог реализоваться на территории Европы в силу как отсутствия необходимости в коллективной организации зернового производ­ства, так и в целом относительно невысокой урожайности (при значительной себестоимости рабочей силы) в соответствующих экологических зонах (более или менее холодные зимы и пр.). Поэтому здесь ведущим стало неполивное земледелие с достаточно высоким удельным весом животноводства, тогда как в зоне Евразийских степей (от Дуная и Карпат до Хуанхэ и Хингана) доминиру­ющим становится подвижное скотоводство.

Второй, древнеевропейский, путь развития, связанный с неполивным земле­делием, зарождаясь в не испытывавших недостатка в осадках районах Восточно­го Средиземноморья, через Эгеиду распространяется в нео-энеолитическое вре­мя на Балканы и в Подунавье, постепенно охватывая всю среднюю полосу Евро­пы. В VI—IV тыс. до н. э. такого типа общества, связанные с культурами "распис­ной керамики" в треугольнике между Эгеидой, Средним Дунаем и Среднимт.

Античная цивилизация и средиземноморско-европейско-переднеазиатская система древности 327

Днепром (Караново, Винча, Кукутени-Триполье и пр.), демонстрируют высокий уровень хозяйственно-бытовой культуры. Однако их основанная на достаточной производственной автономии семейных домохозяиств социально-экономическая база не стимулировала развития тех надобщинных административно-политичес­ких институтов, которые определили возникновение деспотий древневосточно­го типа. Развитие пошло в сторону утверждения общественно-хозяйственной автономии отдельных, объединяющихся в племена через общинно-родовые струк­туры семей, причем чем шире осуществлялось их расселение в лесных (болоти­сто-лесных, горно-лесных) пространствах Европы, тем большее значение приоб­ретало именно отдельное болыпесемейное хозяйство.

При этом если на юге Европы, особенно в Эгеиде, население было относи­тельно плотным и непосредственно воспринимало шедшие от ближневосточ­ных цивилизаций продуктивные импульсы, то на севере и северо-западе, бли­же к бассейнам Балтийского и Северного морей, население было редким и с более развитыми обществами до рубежа эр практически не контактировало. Так, уже в IV—III тыс. до н. э. закладывались основы своеобразия южноевро­пейского и североевропейского вариантов западного, ориентированного на отдельное домохозяйство как ячейку общества пути развития.

Немаловажно то обстоятельство, что на Ближнем Востоке, особенно в Шу­мере и Египте, в V—IV тыс. до н. э. темпы экономического развития и социаль­но-политической самоорганизации значительно опережали процесс индивиду­ализации ("аристократизации") сознания и культуры "правящего меньшинства", тогда как в древнеевропейских обществах мы видим обратную тенденцию. Здесь, благодаря значительной производственно-общественной самостоятельности отдельных семей, наличия у них движимого имущества (скот) и пр. (что гаран­тировало известную самостоятельность глав домохозяиств в рамках общины и племени), сословно организованная социально-политическая система с элемен­тами военно-гражданского устройства (типа известной "военной демократии") возникла значительно ранее, чем хозяйственная база достигла необходимого для утверждения раннекасовых отношений уровня продуктивности.

Некоторым исключением из этого правила в бронзовом веке была лишь Эгеи-да. Тенденции первоначального развития ее общества были, как отмечалось, род­ственны тем, что наблюдались во всем Балкано-Дунайско-Карпатском ареале в эпоху энеолита. Однако в то время, как во второй половине IV — начале III тыс. дон. э. земледельческие общности очерченного региона в силу климатических изменений, индоевропейской экспансии и пр. дезинтегрировались, специфичес­кие условия бассейна Эгейского моря способствовали выходу местного населения в течение III тыс. до н. э. на раннецивилизационный уровень.

Среди условий, определивших успешное завершение процесса становле­ния Эгейской (первоначально Критской—Минойской) цивилизации, отмеча­ются: возможность развития многоотраслевого сельскохозяйственного произ­водства ("средиземноморская триада": зерновые, оливки и виноград в сочета­нии с животноводством и морским рыболовством) благодаря разнообразию природных условий на ограниченных площадях (остров, горная долина с выхо­дом к морю и пр.); возможность заниматься этими занятиями благодаря мягко­му климату почти круглый год; наличие собственной металлургической базы; морское судоходство; производство высокотоварной продукции (вино, оливко­вое масло), рассчитанной на экспорт и т.д. 328 Первые цивилизациии Цивилизационные системы второй генерации

Однако все эти благоприятные возможности реализуются лишь при созда­нии высокоорганизованных дворцовых хозяйств, эффективно распоряжающихся общественными материальными и трудовыми ресурсами. Такого рода система "дворцовой экономики", утверждающаяся на Крите на рубеже III—II тыс. до н. э., продолжает развиваться и при доминировании в регионе ахейских гре­ков, вплоть до конца II тыс. до н.э. Принципиально она ничем не отличалась от социально-экономической модели ближневосточных цивилизаций бронзового века, особенно Анатолии, Сиро-Финикийского побережья и Ханаана.

Таким образом, раннеклассовые общества Эгеиды бронзового века по всем основным параметрам вписывались, казалось бы, в один непрерывный ряд с современными им "дворцовыми" городами-государствами Малой и Передней Азии — хеттскими, хурритскими, ханаанейскими и пр. Ничего специфически "западного" в них пока нет.

Однако осмысление действий героев той эпохи в гомеровском эпосе — спустя четыре столетия после взятия Трои и последующего крушения всего Крито-Микенского мира — свидетельствует о появлении уже совершенно ино­го общества. Характерной его чертой является идеал гармоничного, свободно­го в своем выборе человека, действующего почти что вне рамок иерархически организованной системы власти, однако бессильного перед Судьбой, Роком, Фатумом — как извне предзаданной цепи событий, необъяснимых в системе доступных пониманию причинно-следственных связей.

Уже в эпоху архаики древний грек представляет общественные отношения как, в первую очередь, горизонтальные, как отношения в принципе равноцен­ных друг другу людей, а не как вертикальные, нисходящие с высот власти до отдельных исполнителей повелений вождей, жрецов или царей. Конечной при­чиной того было рождение на руинах оказавшейся в глубоком кризисе к концу II тыс. до н. э. и разгромленой варварами микенской дворцовой системы поли­сной общины как союза экономически самостоятельных домохозяйств, главы которых и образуют высший коллективный орган власти — народное собрание

Крушение Микенской системы приводит к гибели всех основных культур­ных центров Эгейской цивилизации II тыс. до н. э. и распаду соответствующих социально-экономических отношений. С ликвидацией военно-бюрократичес­кого сословия и дворцовой экономики исчезает даже письменность, основы которой греки спустя несколько веков заимствуют у финикийцев. Массы насе­ления, не оказавшиеся под прямой властью завоевателей-дорийцев (как илоты Спарты) спасаются на островах или малоазийском побережье (Иония).

Но, несмотря на такую катастрофу, экономические возможности Греции на рубеже II—I тыс. до н. э. не только не снизились, но и обрели новые перспек­тивы. Они были связаны, в первую очередь, с технологическим перевооруже­нием сельского хозяйства в условиях раннежелезного века при ликвидации экономической доминанты дворцовой экономики и освобождении скованной ранее личной инициативы. Домохозяйство обретает технологические и соци­альные основы самостоятельности, однако, в отличие от остальной Европы, в Эгеиде вырабатывается новое качество человека, уже имеющего за своими плечами опыт раннецивилизационной жизни.

Новые общины, возникающие в условиях политической деструкции, анар­хии и массовых переселений складываются в результате переоформления и консолидации разрозненных элементов погибшей Крито-Микенской цивили-Античная цивилизация и средиземноморско-европейско-переднеазиатская система древности 329

зации — вырванных из прежней системы отношений экономически и социаль­но самостоятельных личностей, которые отныне сами распоряжаются своею судьбой и отвечают за жизнь своих близких. Объединяясь (как правило, не на своих первичных землях) в новые социальные организмы, они с самого начала выступают как отдельные хозяева и, при необходимости, воины, что определя­ет их гражданский статус.

Такого рода античная, полисная община изначально и представляет собой во­енно-политическую самоорганизацию проживающих вместе мелких землевладель­цев, многие из которых параллельно с сельским хозяйством занимаются и различ­ными формами предпринимательской деятельности. Складывающиеся между ними отношения не подавляют их личностного начала, не препятствуют его раскрытию во внешнем мире, а являются производными от взаимодействия свободных и рав­ноправных, хозяйственно и политически самостоятельных граждан.

Никакой извне предзаданной силы в виде деспотического государства древ­невосточного или даже микенского типа над ними нет. Избираемые ими из t их же среды лица, которым на время доверяется выполнение общественных I дел, во-первых, подотчетны гражданской общине, а во-вторых, не имеют в f своих руках рычагов экономической власти над прочими членами общества. } Гражданская община как союз глав частных домохозяйств порождает и кон-| тролирует политические (с определенного этапа уже государственные) ин­ституты, деятельность которых призвана служить интересам самих полно­правных граждан-собственников.

В такой системе до тех пор, пока полис не оказывается подчиненным неко­ей внешней силе (будь то восточное царство, как Лидия, или держава Ахемени-дов, монархия эллинистического типа — Селевкидов или Антигонидов, или, в конце концов, мировая Римская империя) или не подпадет под временную власть тирана с кликой его приспешников (Поликрат на Самосе, Писистрат в Афинах, Дионисий в Сиракузах и пр.), каждый из ее граждан обладает широчайшими возможностями творческой самореализации не только в духовной, но и в эко­номической, социальной и политической сферах. Преградой на этом пути мо­жет стать только сам гражданский коллектив, противостоящий личности в силу приверженности большинства его членов традиционным ценностям (обвине­ния, выдвигавшиеся афинянами против Анаксагора, Протагора и Сократа) или из опасения перед честолюбивыми устремлениями (действительными или мни­мыми) отдельных незаурядных личностей (случаи с Аристидом, Фемистоклом и Алкивиадом в тех же Афинах).

В такой ситуации жречество не конституируется в монополизирующий сферу знаний общественный институт, и практически каждый человек (сперва при обсуждении общих дел в народном собрании, а затем и по мировоззренческим вопросам) волен высказывать свое собственное мнение. В этом смысле весьма характерно, что уже Гомер и тем более Гесиод рассматривают свои поэмы как авторские произведения, навеянные Музой именно им (что совершенно не характерно для литературы древнего Ближнего Востока). Ту же личностную позицию фиксируем и в так называемых "Гомеровских гимнах", где певцы-поэты, подобно библейскому Давиду, славят богов от собственного имени и непосредственно, как отдельные личности, обращаются к ним.

Поэты следующих поколений — Архилох, затем Мимнерм, Алкей, Сапфо и проч. — основной темой своего творчества делают собственные чувства, мыс-330 Первые цивилизациии. Цивипизационные системы второй генерации

ли и переживания, которые, с точки зрения их и окружающих, достойны того, чтобы о них поведать миру. При этом они являются смелыми новаторами не только в тематическом плане, но и в создании новых форм: Архилох — ямбы, Мимнерм — элегии, Алкей и Сапфо — размеры строф, носящих их имена.

Не менее впечатляющими являются новаторские достижения в изобрази­тельном искусстве и архитектуре, совершенствовавшихся с поразительной быстротой в течение VII—-V вв. до н. э. Во всем видно внимание, интерес к раскрывающему свои возможности (особенно через новаторство) личностно­му началу в человеке.

Характерно, что уже в гомеровскую эпоху это внимание к индивидуально­му в человеке сочетается с рационализмом и авантюрно-предпринимательским духом, что А. Боннар раскрывает на образе Одиссея. Поставленный лицом к лицу с внешним миром, он, будучи предоставленный самому себе, прежде чем действовать, задумывается и размышляет, находя именно рациональное реше­ние возникшей проблемы. Его ум практического свойства. Он проявляется в умении использовать для своей выгоды людей и обстоятельства, включая и богов. Он полон решимости добиться успеха собственными силами и способ­ностями, опираясь, в первую очередь, на личные разум, волю и решимость. По словам французского исследователя:

"Одиссей воплощает борьбу, которую человеческий разум ведет за человеческое счастье на земле, чьи законы для него столь же непреложны, как Сцилла и Харибда. Его усилия — предвестники тех, которые употребит наука, чтобы сохранить жизнь человека и увеличить его власть над природой. Создавая образ Одиссея, Гомер и греческий народ показали на деле свою веру в ценность и могущество разума"¹.

Таким образом, устанавливаются связи между такими явлениями, как по­вторное становление раннецивилизационных структур, появление свободного домохозяйства, образование общины полисного типа, утверждение ценности реализующей свои способности личности и возникновение рациональной мыс­ли, истоки которой, по справедливому заключению Ж.-П.Вернана, восходят к социальным структурам и складу мышления, присущим греческому полису.

А поскольку, как подчеркивал еще Г.В. Гегель, свобода мышления, с одной стороны, с необходимостью связана с политической свободой (которая "появля­ется лишь там, где самостоятельный индивидуум, как индивидуум, знает себя всеобщим и существенным, где он обладает бесконечной ценностью или, иначе говоря, там, где субъект достигает сознания личности"), а с другой — является важнейшим условием появления философии, греческая рациональность находит свое философское выражение — начиная с мыслителей Милетской школы.

Концепции ионийских натурфилософов — Фалеса, Анаксимандра, Анакси-мена, Гераклита и пр.— несмотря на наличие рудиментов образно-мифологи­ческого мышления (на пути последнего, по удачному выражению Ф.Х. Кесси-ди, "от мифа к логосу"), представляются, в первую очередь, умозрительной конструкцией отдельных людей, дерзнувших без оглядки на авторитет пре­жних поколений охарактеризовать сущность бытия с точки зрения индивиду­ального разума. И не случайно именно в классической Греции прозвучали сло­ва Протагора: "Человек есть мера всех вещей".

'Боннар А. Греческая цивилизация. В 3-х частях.— Ч. 1. — М., 1992. — С. 97. Античная цивилизация и средиземноморско-европейско-переднеазиатская система древности __________ 331

В Египте или Месопотамии такой подход был бы принципиально невозможен, а в Индии или, особенно, Китае высказываемые суждения должны были быть "вмонтированными" в некую традицию, восходящую к истокам "мудрости древ­них" или, как в Израиле и Иране, исходящую непосредственно из Откровения.

Обратим внимание еще на один момент, специфический для древнегречес­кой мысли, — на критическое отношение личности к социальной действитель­ности: не только в смысле обличения отдельных нечестивых правителей (что еще экстатичнее высказывалось древнееврейскими пророками), но и в плане общего понимания социально-политического устройства полиса. Условием это­го "социального критицизма" была драматическая борьба демократов, олигар­хов и тиранов за власть в городах-государствах архаического и классического времен. Эти мотивы раскрываются уже в творчестве противостоящих друг другу Алкея и Питтака, а затем по-своему выступают у Солона, поэтов типа Феогни-да и Гиппонакта, тем более — у философов: ранних софистов, Сократа, Плато­на, Аристотеля и многих других.

Устройство общества становится предметом как рационального обсужде­ния, так и целеполагания — его сознательного переустройства, что нередко ведет к вооруженной борьбе, за которой явственно проступают личные инте­ресы отдельных лиц и групп людей с общими интересами.

Как видим, многие существеннейшие моменты европейской культуры после­дующих эпох — в первую очередь рациональный, ориентированный на личный успех индивид, обладающий собственностью и являющийся полноценным учас­тником социально-политической и религиозно-культурной жизни в пределах своего социума (полиса) — имеются уже в античной Греции. И при всех их деформациях в эллинистическое и римское время, связанных с утверждением военно-монархических форм правления крупными государствами и расширени­ем рабовладельческого сектора экономики (удельный вес которого, впрочем, обычно сильно преувеличивают), эта индивидуально-рационально-мелкособствен­ническая основа Античной цивилизации сохранялась вплоть до заката Рима.

В римское время самоуправление сохраняли и грекоязычные полисы, и ла-тиноязычные муниципии, хотя над ними и ставились присылавшиеся из им­перского центра должностные лица. На право собственности никто в юриди­ческом смысле не покушался, хотя экономическая деятельность регламентиро­валась все более жестко, а налоговый пресс все более подавлял свободное пред­принимательство, парализуемое к тому же и чиновничьим произволом в после­дние века Римской империи.

Однако при всех такого рода общих моментах следует подчеркнуть и прин­ципиальные отличия между Античностью и последующей Европой. Среди них важнейшими представляются три, в разное время зафиксированные различ­ными исследователями.

Во-первых, как подчеркивал еще Г.В. Гегель, греки признавали человечес­кую индивидуальную свободу не как всеобщий и универсальный принцип, а как свойство, присущее определенному кругу людей — собственно свободным полноправным гражданам полисов, в римское время — просто свободным, тог­да как рабы и прочие неполноправные категории лиц (илоты, метеки и пр.) свободными (прежде всего юридически и политически), т. е. полноценными в античном понимании, людьми не считались. Аналогичным образом потенци­ально равными свободным гражданам полисов не считались и иноплеменники332 Первые цивилизациии Цивилизационные системы второй генерации

— "варвары", причем не только представители еще не вышедших на уровень цивилизации племен, но и народы Востока, которых, к примеру, Аристотель считал рабами по их природе.

В этом смысле христианство, провозгласившее потенциальное равенство и свободу всех людей в Боге, безотносительно к их этническому происхождению или социальному положению, было существеннейшим шагом в деле становле­ния основ цивилизации нового типа. Восточнохристианский и Западнохристи-анский миры, хотя и существенно различным образом, приняли свободу каж­дого человека как данность, однако долгое время интерпретировали ее в аспек­те не внешней самореализации, а внутреннего нравственного выбора с вытека­ющими из него для дела спасения души последствиями.

Во-вторых, и здесь уместно вспомнить Ж.-П. Вернана, существенно, что ан­тичная (добавим, и китайская) рациональность была ориентирована, прежде всего, на общественную сферу, чем явственно отличалась от западноевропейской, об­ращенной, в первую очередь, на мир природы, который подчиняют и преобразу­ют при помощи техники. Греческий разум развивался не столько в связи с тех­ническими изобретениями, посредством которых воздействуют на внешний мир, сколько через такие области, как политика, риторика, дидактика, умозрительная философия, не стремящаяся к опытному знанию, был ориентирован на совер­шенствование общественного человека, а не на преобразование природы.

Не вполне ясно, с чем следует связывать такого рода сдвиг в европейской рациональности, однако очень похоже, что своими историческими истоками он может быть связан с различием в хозяйственном и общественном строе древних обитателей Средиземноморья и более северных зон Европы.

На юге, где субтропический климат благоприятствовал жизни людей, плот­ность населения была относительно высокой, что вело к частым столкновениям между соседними социумами. Вместе это определяло и возможность, и целесооб­разность совместного проживания людей в общинах-полисах, что вело к постоян­ному их общению, связанному с внутренними конфликтами и поисками рацио­нальных средств их разрешения и преодоления. Источником постоянного напря­жения, страха, тревоги была не благодатная природа, а социально-политическая сфера, которую и следовало усовершенствовать на рациональных началах.

Иную ситуацию наблюдаем в умеренной (особенно северной ее части) по­лосе Европы, с ее лесами, болотами и холодными снежными зимами. Населе­ние здесь долгое время оставалось достаточно редким, ориентированным в значительной мере на животноводство. Люди жили весьма удаленно друг от друга большесемейными хозяйствами типа хуторов, разбросанных среди лес­ных дебрей, обрабатывая небольшие, отвоеванные у природы плодородные участки. Особенно это было характерно для древних германцев, которым вплоть до рубежа эр никто не угрожал, тогда как экологические условия их обитания (Северогерманская низменность и Скандинавия) были достаточно суровыми Это ориентировало людей в целях выживания на постоянную борьбу с приро­дой, тогда как общественные отношения между обособленными домохозяй-ствами интенсивностью не отличались и долгое время могли основываться на традициях кровно-родственных отношений и обычае предков.

Отсюда разум был направлен, в первую очередь, на природную среду, на ее обустройство и подчинение воле человека. И даже самое беглое сравнение древнегреческой и древнегерманской (особенно скандинавской, которая нам Античная цивилизация и средиземноморско-европейско-переднеазиатская система древности __________ 333

лучше известна) мифологий показывает, как сильно отличалось отношение двух соответствующих этнокультурных типов к природному миру и стоящими за ним силами. У греков оно было непосредственно-открытое, в целом доверчи­вое, тогда как у германцев — подозрительно-сдержанное, настроенное на при­нятие вызова и борьбу с исходящей извне опасностью. Опосредованным обра­зом все это способствовало формированию — как в тенденции преобладающе­го — экстравертированного психологического типа Южной Европы, склонного к экспрессивности и демонстративное™, и интровертированного в Северной, с его размеренностью и самососредоточенностью.

В-третьих, следует отметить и всячески подчеркивавшиеся О. Шпенглером различия античного, "аполлоновского" (лучше было бы сказать, "одиссеевого"), и западного, "фаустовского", духовных типов, наиболее явственно проявляющихся в отношении к пространству: как замкнутому, "статуарно" ограниченному в пер­вом случае и беспредельному, неисчерпаемому — во втором. Эти отличия, до определенной степени, также можно связывать с тысячелетними различиями в образе жизни и деятельности обществ Южной и Северной Европы. Однако во втором случае определенную роль могли сыграть и инъекции христианства с его установками на вечную жизнь, безграничность божественных потенций и пр.

Хозяйственный и общественный индивидуализм германского, в частности скандинавского, общества Древности и раннего Средневековья, ярко показан­ный А.Я. Гуревичем, выглядит гораздо более глубоким и всеобъемлющим по сравнению с античным. Это может выглядеть парадоксальным, если при взгля­де на историю всецело исходить из стадиальной парадигмы. Однако в контек­сте принципа поливариантности социокультурного движения тот факт, что более архаичное общество демонстрирует большую самостоятельность, обособлен­ность семейных домохозяйств, вовсе не должен нас удивлять.

В то время, когда Средиземноморье вырабатывало и реализовывало прин­ципы Античной цивилизации, в других частях Европы также шло становление своих, частично испытывавших эллинско-этрусское воздействие социокультур­ных систем. Наиболее значительными среди них были фракийская, или фра-кийско-иллирийская (Балканско-Дунайско-Карпатский регион), кельтская (вся Приатлантическая зона и Придунайские области Центральной Европы) и скиф­ская, своеобразие которых и их роль в общеисторическом развитии Европы выше уже анализировались. >

Сами по себе они сошли со сцены истории еще в древности, однако каж­дая имела свое определенное значение в становлении последующих Западно-христианской (кельты) и Восточнохристианской (латинизированные и элли­низированные потомки иллирийцев, даков и фракийцев, приднепровские сла­вяне — отдаленные потомки задействованных ранее в систему скифского мира праславян Лесостепной Украины) цивилизаций. Древнегерманское же общество "на равных" с христианизировавшимися романцами бывших про­винций Римской империи приняло участие в становлении Западнохристиан-ской цивилизации Средневековья.

Таким образом, видим, что в пределах западного, древнеевропейского пути развития, в общих чертах охарактеризованного ранее, еще в доантичное время выделились две основные линии, одна из которых, через крах Крито-Микен-ского мира, привела к утверждению Греко-Римской цивилизационной системы, тогда как другая, древнегерманско-североевропейская, оформилась в иной со-334 Первые цивилизациии. Цивилизационные системы второй генерации

циокультурный тип, отличавшийся еще более индивидуалистическим духом. В общих чертах эти общественно-хозяйственные типы соответствуют тому, что К. Маркс понимал под "античным" и "германским" способами производства.

В южной же половине Восточной Европы развитие осложнялось тем, что кроме взаимодействовавших здесь на протяжении столетий антично-византий­ской и древнеславянской, принципиально близкой к кельтской и тем более древнегерманской общественных систем важнейшим фактором оказывался и кочевнический мир Евразийских степей: от скифского до монгольского време­ни. Этот внешний фактор имел по-своему не меньшее значение, чем приобще­ние славянских народов к культуре Византии.