Поветрие

Было время, когда почти в каждом доме, считавшемся интеллигентным, на стене висел портрет Хемингуэя, а в любой компании звучали песни самодеятельных бардов, записанные на магнитофоны, только что начинавшие входить в быт, когда в моде была полированная мебель из Прибалтики, о дубленках никто и не слыхивал и не велись еще разговоры об НЛО.

Потом мода изменилась. Совсем недавно мебель, доставшуюся от дедушек и бабушек, продавали за гроши, а то и просто выбрасывали. Теперь вошла она в честь и цену, а непременным предметом убранства дома стала икона рядом с чеканкой. Умельцы рыскали по переулкам, поспешно извлекая со своих и чужих чердаков, из темных чуланов и прямо со свалки керосиновые лампы и бывшие люстры «модерн», и, вставив в них электропатроны, превращали в «ностальгические» светильники. О «феномене кожного зрения» перестали толковать, а внимание привлекли вслед за «снежным человеком» «сыроеды» и йога.

Я хочу быть правильно понятым. Хемингуэй — прекрасный писатель. Среди бардов были способные поэты и музыканты. «Снежный человек» — не только тема застольной болтовни, но загадка, продолжающая занимать нескольких серьезных ученых. Дело не в самих явлениях, о которых шла речь. Они разные, и каждое требует особого подхода. Беда в модных поветриях, распространяющихся, как эпидемия, еще не изученная и не объясненная.

День рождения немолодого серьезного, много потрудившегося в жизни человека. Собрались у него друзья. Все — труженики, специалисты своего дела.

Мне случалось бывать среди этих людей и раньше. Я знал — изобразительное искусство не принадлежит к кругу их интересов. В ту пору, когда они собрались, в Москве было открыто несколько художественных выставок. Среди них — интересные! Никто из гостей ни на одной из них не побывал. Было бы нелепо осуждать их за это: можно быть прекрасным человеком и не увлекаться живописью. Однако неожиданно оказалось, что почти все побывали на выставке некоего художника. Настоящих знатоков передергивает, когда они слышат его имя, видят его полотна: торопливые, пустые, равнодушные, отличающиеся дурным пошибом…

И вот оказалось, что почти все собравшиеся на том дне рождения люди на этой выставке побывали, а те, кто еще не был, чувствовали себя отставшими, смущенно признавались, что не успели, обещали, что пойдут непременно. Как объяснить им, что они обмануты и обманулись? Думали, что приобщились к искусству, а оказались от него дальше, чем когда‑либо. Заплатили дань моде и сенсации, которую, если через несколько лет и вспомнят, то не как страницу истории живописи, а как страницу истории нравов. Тут произошла закономерная встреча — люди, которые не разбираются в живописи, в чем их, конечно, нельзя упрекать, увидели картины, рассчитанные на неразвитый вкус.

О вкусах можно спорить. Но как бороться с поветриями?

Конечно, выработать в себе понимание изобразительного искусства, музыки, литературы, особенно тому, кто по складу характера, способностям, кругу интересов далек от муз, нелегко. Это требует желания, времени, душевных сил. И не всегда приводит к успеху. Но далеко не всем дано мужество признаться, что не разбираешься в искусстве. Изобразить интерес и понимание, усвоить несколько ходовых формулировок куда легче. И повторять их, ни о чем не задумываясь, ничем не рискуя. Разумеется, кто‑то не ограничится посещением одной только престижной выставки, а побывает и на другой, увидит настоящие картины и, как знать, может быть, увлечется ими, поймет со временем, какой ловкой подделкой было то, что он принимал когда‑то за настоящее искусство. Но ведь этого может и не произойти!

Нередко человек всеми правдами и неправдами добивается билета на концерт, вполне заслуживающий внимания. Но не из потребности услышать музыку, а потому, что это «престижно». Поветрие!

Чуть не со слезами рассказывала мне девушка из гнесинского училища, что ей не удалось попасть на концерт превосходного пианиста. Зато там побывала ее соседка. О том, какая была овация и какие дарили цветы, она рассказывала живо. Но выразила удивление. Некоторые молодые люди такие невоспитанные! Во время концерта читали! Удивилась, узнав, что они следили за исполнением фортепьянного концерта по партитуре. Не скрывала, что, когда пианист играл тихо, ей хотелось спать.

— Отдала бы билет мне! Я бы тебе за это какую угодно очередь на что угодно выстояла! — сказала студентка гнесинского.

— Ишь чего захотела! Билет у нас по жребию в отделе разыгрывался. Мне досталось, а что мне досталось, того я не отдаю.

Нет, не станет для этой посетительницы концерт великого музыканта музыкальным Дамаском. Сидела она на месте, за которое заплатила, и все‑таки место это украдено у того, кому оно принадлежит по праву, для кого этот концерт стал бы и школой, и наслаждением. Ей не нужен был этот концерт. Она в тот вечер измучилась, ей так хотелось спать, она едва со стула не упала. Новые туфли жали.

Зато теперь она небрежно говорит: — Была вчера на концерте… и называет имя знаменитости, о существовании которой неделю назад и не подозревала. И все ей будут завидовать! Поветрие!

С некоторых пор собрание книг для многих — вопрос престижа! Ни слова худого о настоящих книголюбах, включая фанатиков этой благородной страсти. Ни слова худого о тех, кто собирает книги. Книги можно собирать, надеясь, что они расширят круг собственных интересов. Книги собирают для детей — пусть не осилю сам, они прочтут. Такое собирательство, уже не говорю о более разумном и направленном, требует времени, терпения, вынуждает во многом себе отказывать. Но вот совсем недавно я видел, как отдуваясь выбирался из толпы у книжного прилавка человек, с торжеством прижимая к животу большой зеленый том и маленький красный.

— Что вы купили?

— Византийцев каких‑то и инку! — сказал он. — Византийцы — свеженькие, инку — кто‑то сдал на продажу. Я схватил!

Я поглядел, что именно он схватил. Оказалось сборник теоретических статей по византийской литературе и «Историю государства инков» Инки Гарсиласо де ла Вега. Ценнейшие книги. Для специалистов.

— Ну как, хороша покупка? — воскликнул он.

— Прекрасная! — сказал я. — Только… Да вот, вы послушайте…

Я прочитал два отрывка. Лицо моего собеседника вытянулось, но, впрочем, тут же вновь обрело довольное выражение.

— Ладно, чего там, пусть стоят! Пить-есть не просят. Книги в наше время это, между прочим, тот же хрусталь!

— То есть как?

— Помещение денег. Подольше постоят — дороже станут!

— А вдруг мода пройдет?

Он обеспокоился:

— Думаете пройдет? — И сам себя утешил: — Ниже номинала не упадут…

Книги — тот же хрусталь в смысле помещения денег? Поветрие!

Подобные явления занимали наших великих писателей. Вспомним «Анну Каренину» Л. Н. Толстого.

Вронский во имя любви к Анне порвал со своей средой, остался вне привычных интересов и занятий. В Италии, куда они уехали с Анной, решил заняться живописью, вообразил себя знатоком искусства и художником. «…Он даже шляпу и плед через плечо стал носить по-средневековски, что очень шло к нему». Это «по-средневековски» великолепно! Сразу чувствуешь: Вронский — ряженый. Играет в художника. Но вот Вронский встречается с настоящим художником — Михайловым. Вронский благоволит Михайлову. Но Михайлов уклонялся и от приглашений на обед, и от разговоров о живописи, и от необходимости высказываться о картинах Вронского. «Нельзя запретить человеку сделать себе большую куклу из воска и целовать ее. Но если б этот человек с куклой пришел и сел пред влюбленным и принялся бы ласкать свою куклу, как влюбленный ласкает ту, которую он любит, то влюбленному было бы неприятно. Такое же неприятное чувство испытывал Михайлов при виде живописи Вронского; ему было и смешно, и досадно, и жалко, и оскорбительно», — пишет Л. Толстой.

«И смешно, и досадно, и жалко, и оскорбительно». Это чувство случалось испытывать не только Толстому и не только в прошлые времена.

Человек прикидывающийся, поддельный, ряженый занимал и Чехова. Он создал образ профессора Серебрякова, который всю жизнь играл роль либерального просветителя, да так, что сам уверовал в это, да и окружающих до поры до времени убедил.

Чехов нарисовал и образ попрыгуньи. Раскроем рассказ под таким названием. Вот квартира, обставленная Ольгой Ивановной Дымовой. «Ольга Ивановна в гостиной увешала все стены сплошь своими и чужими этюдами в рамах и без рам, а около рояля и мебели устроила красивую тесноту из китайских зонтов, мольбертов, разноцветных тряпочек, кинжалов, бюстиков, фотографий… В столовой она оклеила стены лубочными картинами, повесила лапти и серпы, поставила в углу косу и грабли, и получилась столовая в русском вкусе. В спальне она, чтобы похоже было на пещеру, задрапировала потолок и стены темным сукном, повесила над кроватями венецианский фонарь, а у дверей поставила фигуру с алебардой. И все находили, что у молодых супругов очень миленький уголок».

И в наши дни случается попасть в такой «миленький уголок».

Прекрасно, что так вырос на наших глазах интерес к произведениям старого русского искусства, профессионального и народного: к деревянному русскому зодчеству, иконам, лубку, народной игрушке, вышивке, кружевам, керамике. Прекрасно, когда тяга к этим произведениям сочетается с интересом к истории, народным преданиям, фольклору. Когда связана с уважением к искусству и творчеству других народов. Когда в основе этого интереса лежит понимание: все, во что вложены опыт, вдохновение, традиции, мастерство, труд и чувства разных эпох и разных народов — рукопись, книга, предмет утвари, украшение, песня, сказка — необходимая капля в великом океане культуры.

Недавно в одном доме мы видели несколько прекрасных вещей — резной ларец конца прошлого века талашкинских мастерских, донце городецкой прялки, гжельский чайник, а рядом — гора бездарных поделок. На главном украшении гостиной — электрокаминобаре икону-складень окружали сувенирные винные бутылочки и рыночные имитации африканских масок. Вещи вопили о своей несовместимости. Их кощунственное соседство выражало стиль, дух и культуру дома. Поветрие!

Полбеды, если бы речь шла только об интерьере жилища, горе в том, что подобным манером обставляются порой и интерьеры души. Свой внутренний мир человек формирует в таком случае не собственными усилиями, а собирает из готовых деталей модного духовного обихода, бездумно сращивая претензии на медитацию с сыроедением или, например, пытаясь жить в сегодняшней Москве по старинному японскому календарю, сообразуя свои поступки с гороскопами и поклоняясь попеременно очередным модным кумирам. Хорошо, что по большей части основа души человеческой не так уж легко разъедается поветриями, какой бы ветер их не принес.

Всегда оставаться самим собой, во всем быть настоящим, — вот, пожалуй, единственный путь избежать поветрий.

Date: 2015-08-24; view: 586; Нарушение авторских прав