Глава 13. Стоял жаркий летний денек, когда я в первый раз встретила вашего дедушку

Стоял жаркий летний денек, когда я в первый раз встретила вашего дедушку. Шла домой с поля, где помогала своему па. Голова у меня была повязана платком, платье провоняло потом, на ногах башмаки размером вдвое больше, чем надо. В такие дни я только и мечтала о другой, лучшей, жизни. Ваш дедушка был у нас чужой, он приехал навестить свою тетку. Он только глянул на меня, такую вот растрепу, и говорит: «Вот она, женщина, на которой я женюсь! Где же ты была всю мою жизнь, любовь моя?» А я тут же выпалила ему в ответ: «Не приставай ко мне, негодник! Ежели ты явился сюда с пустым кошельком, убирайся подобру-поздорову! Потому как лучше мне остаться навек незамужней, чем всю жизнь голодать!»

Старая Нора из Лох-Ломонда – трем своим маленьким внучкам в один холодный зимний вечер

Мать Венеции любила повторять, что упала в обморок, когда мистер Оугилви обнял ее в первый раз. Венеция считала, что это утверждение проистекает из склонности мамы к чрезмерной драматизации самых обычных вещей, однако сейчас, в жарких объятиях Грегора, она испытывала нечто похожее на обморочное состояние – у нее кружилась голова, подкашивались ноги.

Ее решимость ни в коем случае не приносить свое целомудрие в жертву импульсу сдала свои позиции, съежилась, а потом и вовсе исчезла, рассеялась, словно дым.

До сих пор ее жизнь была уравновешенной, предсказуемой. Пожалуй, она заслужила право на некоторые грехи, не требующие особого покаяния. Был момент, когда она чувствовала себя совершенно спокойной и уверенной в себе, а потом, то ли из-за какого-то прикосновения, то ли из-за того, как посмотрел на нее Грегор перед тем, как подойти кокну…

В распаленном желанием воображении вдруг отчетливо нарисовалась реальная картина: Грегор выбросил что-то в снег. Это что-то сверкнуло, будто золотая монета. Что он выбросил? И почему?

Губы Грегора коснулись ее шеи, и Венеция мгновенно утратила логический ход мыслей, так же как и способность держаться на ногах. Грегор подхватил ее и прижал к своему мускулистому горячему телу. Губы его тоже были горячими и властными. Он обнял Венецию за плечи и вдруг поднял голову, глянув Венеции прямо в глаза. Он приоткрыл рот, прекрасно очерченный четкими, красиво изогнутыми линиями. Дыхание вырывалось у него резкими толчками. От него слегка пахло его обычным одеколоном и не очень сильно, недостаточно явственно ромом.

Венеция едва не разрыдалась оттого, что губы Грегора больше не касались ее губ. В его взгляде она увидела вернувшуюся к нему трезвость разума и проблеск раскаяния. Сердцу стало больно: вспышка их безумия, вспышка страсти, увы, угасает.

Она отчаянно жаждала продолжения и, обняв Грегора, тесно прижалась к нему бедрами. С его губ сорвался стон.

– Венеция, – выдохнул, – не делай этого.

– Не делать чего? Вот этого? – спросила она и снова потерлась о него бедрами.

Он снова застонал и рывком привлек Венецию к себе.

Она ощутила, как нечто твердое прижалось к ней между бедер в самом низу живота, и прижалось весьма настойчиво.

Венеция проводила среди лошадей гораздо больше времени, чем обычная молодая леди; основные факты реальной жизни были ей известны, и она понимала, что к ней прижимается. Она не отпрянула, не воспротивилась; закрыв глаза, она ожидала дальнейшего.

Грегор снова застонал; он тоже закрыл глаза и запрокинул голову, на лице застыло выражение, в котором смешались мука и восторг. Взглянув на его лицо, полное страдания и страсти, Венеция вспыхнула, задрожала от нового приступа желания и еще крепче прижалась к Грегору.

– Не искушай меня, – отрывисто прохрипел он.

– Почему?

– Ты знаешь почему, – сдвинув брови, ответил он. – Прошу тебя, перестань. Это выше моих сил.

Он хочет, чтобы она отпустила его, прогнала от себя. Но это было бы для него мучительно трудно, и Венеция продолжила игру. Если она сейчас выполнит его требование, то уже никогда больше не окажется в объятиях Грегора, он никогда больше не поцелует ее. В этом нет никакого сомнения.

Ведь это и есть самое главное – она, именно она, внушила Грегору пылкую страсть. Ведь обычно он устраивал свои любовные дела с тем же спокойствием и расчетом, с каким вел дела житейские. Он не давал желанию слишком увлечь себя; выбирал любовниц с тем же лишенным страсти интересом, с каким выбирал лошадей.

Венеция ощутила приступ гордости за себя. Уговаривая ее сохранять самообладание, Грегор забыл об одной «мелочи»: о том, что она урожденная Оугилви. Она любила жизнь; она хотела, чтобы Грегор ее целовал, ласкал и удовлетворил жажду ее тела.

Венеция обеими руками вцепилась в рубашку Грегора и влекла его к себе.

– Поцелуй меня.

Взгляд Грегора потемнел; он обнял Венецию за талию.

– Если я тебя поцелую, то уже не смогу остановиться.

– А я тебя об этом и не прошу, – мягко ответила она.

Грегор стиснул зубы, глаза его сверкнули.

– В таком случае нам придется поступить в соответствии с обстоятельствами. Ты меня понимаешь? Мы должны будем вступить в брак.

Вступить в брак?

Эти слова остудили пыл Венеции своей холодной как лед резонностью. Она отступила от Грегора с такой поспешностью, что споткнулась и чуть не упала. Повернувшись, она скрестила руки на груди, словно пыталась оградить себя от нескромного взгляда.

Грегор так и остался стоять с раскинутыми в стороны руками. Его цель была достигнута. Одной короткой фразой он остудил любовный пыл, который светился в серебристых глазах Венеции.

Это могло бы показаться смешным, если бы Венеция не отреагировала столь быстро.

В эту минуту он понял горестное разочарование Рейвенскрофта по поводу того, что запланированное им бегство с Венецией не удалось. Грегор не имел особого желания жениться, но и отказ не доставил ему удовольствия. Он преисполнился чувством потери, которое причинило ему душевную боль.

Боже милостивый, он хотел лишь овладеть этой женщиной, уложить ее на диван, задрать ей юбки и погрузиться в ее тепло. Она была согласна на это, была к этому готова, и в комнате еще висело тяжелым облаком их взаимное желание.

Будь проклят ромовый пунш, будь проклята снежная буря, будь проклято пребывание в этой гостинице и вынужденная тесная близость с Венецией. Он хотел, чтобы у него был выбор, но выбора не было. Если бы он допустил, чтобы момент соблазна перешел в безумную страсть, им обоим пришлось бы встать на путь, который привел бы к полному и необратимому крушению их дружбы.

Черт побери, но и отпустить Венецию вот так тоже очень трудно. Она была согласна погрузиться с ним в море страсти, которое угрожало полностью поглотить их обоих. Ну а дальше? Что потом? Грегор глубоко вздохнул и прогнал от себя соблазнительные видения. Он отвернулся от Венеции, пытаясь хоть как-то собраться с мыслями.

В комнате стадо прохладно, и Грегор почувствовал это, когда шел к окну, чтобы раздвинуть шторы и убедиться, что Рейвенскрофт и Чамберс покинули свой наблюдательный пост. Он оперся одной рукой о подоконник и прижался лбом к холодному стеклу; тело его все еще отзывалось легкой дрожью на присутствие женщины, которая молча стояла в нескольких шагах позади него.

Когда руки у Грегора перестали дрожать, а его чресла наконец позволили рассудку прийти в норму, он обернулся:

– Венеция…

Дверь распахнулась. В проеме появился шатающийся из стороны в сторону Рейвенскрофт, весь покрытый снегом – буквально с головы до ног. За ним виднелся явно оробевший Чамберс.

Венеция нахмурилась.

– Что вам здесь нужно? – спросила она.

Рейвенскрофт переступил порог, лицо у него пылало яростью. Он на что-то наступил, остановился и посмотрел себе под ноги. Оказалось, что он стоит на измятом жилете Грегора.

Грегор шагнул вперед.

– Рейвенскрофт, не…

И тут Рейвенскрофт заорал так, что голос его разнесся по всей гостинице:

– Маклейн, вы подлец! Вы соблазнили ее! Я требую сатисфакции!

Далеко к, югу от гостиницы Тредуэллов Лондон медленно приходил, в себя после неожиданной снежной бури. Спустя четыре дня жители города расчистили дороги, по которым смогли двигаться кареты и повозки. Мостовая теперь представляла собой мешанину из тающего льда и грязных луж.

Ровно в половине шестого изящная карета остановилась у парадного входа в клуб «Уайтс»; позолоченный герб на ее дверце блестел в лучах заходящего солнца. Дворецкий клуба мистер Браун всплеснул руками и отправил лакея сообщить повару, что последний гость частного приема в столовой прибыл. После этого мистер Браун, поправив сюртук, распахнул огромную дубовую дверь.

Лорд Дугал Маклейн задержался в прихожей, стряхивая почти невидимую ниточку со своего рукава. Мистер Браун терпеливо ждал. Маклейн был признанным законодателем великосветской моды, и при одном взгляде на него легко было догадаться, почему это так: Его жилет из темно-красного Дамаска был прошит серебряной нитью и украшен элегантными серебряными пуговицами. Галстук завязан сложнейшим узлом, секрет которого лорд Маклейн отказывался раскрыть, к великой досаде тех, кто хотел ему подражать. Черные брюки тесно облегали сильные ноги Маклейна, а на пальце у него сверкала единственная драгоценность – крупный изумруд, под цвет глаз его обладателя.

Каждая мелочь его одеяния подчеркивала совершенство мускулистой фигуры и красоту его белокурых волос. Многие леди в Лондоне томно вздыхали при встрече с этим джентльменом.

– Добрый вечер, Браун, – поздоровался с дворецким этот достойный молодой человек, снимая перчатки. – Мои братья уже приехали?

– Да, милорд. – Браун взял у Дугала перчатки и передал лакею. – Они беседуют в столовой. Обед будет подан через полчаса.

– Отлично.

Дугал сбросил с себя пальто и остался в вечернем пиджаке, который отлично сидел на его широких плечах.

Браун взглянул на розу, которая украшала левый лацкан джентльмена, подумав при этом, много ли еще новшеств моды появится в ближайшие дни. Каждая новинка в одежде его лордства была замечаема и копировалась, порою даже в тот самый день, когда появлялась у него.

– Долго ли ждали мои братья? – протянул Маклейн, оглядываясь по сторонам с обычным для него несколько вялым видом.

Случалось, что медлительные движения его лордства вводили в заблуждение некоторых представителей высшего общества, но Браун слышал, что мужчины, которые боксировали с ним в клубе «Джентльмен Джексон» на Бонд-стрит, на собственном опыте убедились, что сонный взгляд порой оказывался прелюдией к мощному хуку справа.

– Они здесь уже час с небольшим. За исключением лорда Грегора Маклейна. – Браун сделал многозначительную паузу. – Смею сказать, что ваш старший брат, кажется, немного не в духе.

Дугал бросил на дворецкого взгляд из-под полуопущенных век:

– Александер вечно не в духе. Это его отличительный признак.

– Я рад это слышать, милорд, а то я было подумал, что мы его чем-то рассердили.

– Нет, он редко сердится. Зато почти всегда чем-то раздражен. – Дугал невесело вздохнул: – Это очень утомительно для окружающих. – Он вложил золотую монету в ладонь дворецкого и добавил: – Сожалею, что вам приходится иметь дело с известным отсутствием юмора у одного из Маклейнов.

– Благодарю вас, милорд! Надеюсь, вы приятно проведете вечер. Прикажете проводить вас в столовую?

– Нет-нет, я справлюсь с этой задачей самостоятельно.

Дугал улыбнулся и, пройдя под аркой в конце короткого коридора, свернул налево в просторный холл. Минутой позже он уже стоял у высокой двери красного дерева, положив руку на медную ручку.

Из-за двери до него доносилось невнятное бормотание двух мужских голосов. Дугал вздохнул, изобразил на лице дежурную улыбку и вошел в столовую, предназначенную для приватных встреч.

– Наконец-то! – приветствовал его Хью, который стоял у камина.

Их старший брат Александер расположился на подушках красного кресла, придвинутого поближе к огню, который весело потрескивал в камине. Он посмотрел на Дугала весьма неодобрительно:

– Спасибо, что урвал ради нас время от своих светских обязанностей.

– Это было нелегко, – произнес Дугал самым беззаботным тоном, как бы не заметив сарказма в словах Александера. – Но ведь мы как-никак родственники.

Хью почти улыбнулся, но Александер лишь сердито сверкнул глазами.

– Мы ждали тебя целый час.

– Я еще спал, когда принесли вашу записку. Мне понадобилось некоторое время, чтобы одеться.

– Это было в два часа дня.

– Во время сезона я не встаю раньше четырех, – кротко пояснил Дугал. – Но, говоря по совести, у меня и сейчас не много свободного времени. – Он достал большие золотые часы, отделанные серебряными узорами, и посмотрел на них: – В моем распоряжении двадцать одна минута. – Он убрал часы в карман и произнес извиняющимся тоном: – Я приглашен на обед к Спенсерам.

– Спенсеры могут подождать, – отрезал Александер и снова бросил на Дугала недовольный взгляд. – Ты стал дьявольским щеголем.

Дугал подвинул себе стул и уселся, закинув ногу на ногу; он достал из кармана жилета лорнет и посмотрел через него на свои итальянские кожаные ботинки.

– Уверен, что вы проделали долгий путь из Шотландии только ради того, чтобы критически оценить мою манеру одеваться. – Он выпустил лорнет из пальцев, и тот повис на ленточке, прикрепленной к карману. – По крайней мере я надеюсь, что не ошибся.

Александер стиснул челюсти.

– Да прекратите вы, оба, – вмешался Хью. – Достаточно с нас дурной погоды.

Высокий, широкоплечий, темноволосый, как большинство Маклейнов, Хью имел особую примету в виде белой пряди волос на правом виске и отличался игривым нравом. Если затевалось какое-то озорство, заводилой непременно оказывался он. Однако сегодня настроение у него было явно не игривое, а скорее даже мрачное. Он обратился к Дугалу:

– Мы беспокоимся о Грегоре.

Александер кивнул в знак согласия и произнес:

– О нем пошли пересуды. Мне это не нравится.

Дугал поднял брови, но не сказал ни слова. Александер – самый рослый из его братьев. Дугал, при шести футах роста, был ниже всех потомков своих родителей, за исключением единственной сестры, Фионы. Он унаследовал от матери светлые волосы и покладистый характер. Имея столь крупных братцев, он по достоинству оценил умение нападать первым и быстро атаковать.

Одно время Дугала огорчало, что он так сильно отличается от братьев и сестры, но теперь он скорее радовался этому. Будь он таким же великаном, как братья, на каждую пару сапог, которую он заказывал, уходила бы целая телячья шкура.

Дугал пожал плечами и наконец прервал воцарившееся в комнате молчание:

– Не беспокойтесь о Грегоре. Он вполне способен сам о себе позаботиться.

– А ты знаешь, где он?

– Он отправился на помощь Венеции Оугилви. Он должен быть где-то на Северной дороге. Скорее всего его задержала непогода. Ну и что?

Александер и Хью обменялись взглядами, прежде чем Александер сказал:

– Я получил письмо от мистера Оугилви.

Дугал поморщился. Грегор попросил его присмотpеть за пожилым джентльменом, а это оказалось куда более сложной задачей, чем можно было предположить. Оугилви был до крайности неуравновешенным типом, он то рыдал в отчаянии, то начинал угрожать Рейвенскрофту мучительной казнью. Хуже всего было то, что он отказывался сидеть дома, метался по городу туда-сюда, и уследить за ним стоило Дугалу немалых усилий.

Дугал очень обрадовался, когда Оугилви все-таки решился уехать на несколько дней из города вместе со своим старым другом.

– О чем говорится в этом письме?

– Он написал о Венеции. Он опасается, что с Грегором что-то случилось.

Дугал снова поморщился.

– Оугилви глупец. Александер, ты же знаешь Грегора. Неужели ты думаешь, что кто-то может помешать ему связаться с одним из нас, если он сочтет это необходимым?

– А что, если он не в состоянии это сделать? – спросил Хью. – Что, если он заболел, ранен или еще хуже того?

– Что может быть хуже ранения?

– Женитьба, – заявил Александер.

Дугал расхохотался:

– Грегор никогда ни на ком не женится, тем более на Венеции. Она ему все равно что сестра.

– Ошибаешься, – возразил Хью. – Ты же видел, как Грегор разговаривает с Фионой. С Венецией Оугилви он разговаривает совсем по-другому.

Александер насупился и кивнул:

– Грегор заботится о Венеции.

– Так же как и она о нем, но они не интересуют друг друга в любовном смысле.

Хью переступил с ноги на ногу.

– Дугал, это ничего не значит. Поскольку Грегор заботится о Венеции, его рыцарские чувства могут побудить его к чрезвычайным действиям.

Главным недостатком Грегора была несколько старомодная шкала ценностей, и Дугал вдруг ощутил нечто вроде тревоги за него.

– Вы говорили с мистером Оугилви?

– Мы не могли его найти.

– Он у виконта Ферта. Я сам отвез его вчера.

Александер кивнул:

– Мы должны с ним поговорить, – сказал он. – Сегодня вечером Спенсерам придется обойтись без тебя.

Дугал нахмурился:

– Я съезжу за ним, но не понимаю, с какой стати я…

– Дугал, вот уже четыре дня, как от Грегора нет известий. – Александер сцепил кончики длинных пальцев и посмотрел поверх них на брата. – Полагаю, это означает, что Грегор не преуспел в своей главной миссии вернуть мисс Оугилви в Лондон с незапятнанной репутацией. Все уже знают о ее исчезновении и о том, что, видимо, произошло нечто предосудительное.

– Это вина мистера Оугилви, – мрачно произнес Дугал. – Я пытался его сдерживать, но мне это не удалось.

– Он просто глупец, – процедил Александер сквозь зубы. – В результате Грегор попал в очень сложное положение, даже двусмысленное. Он привязан к Венеции и сочтет делом чести защитить ее.

Дугал вздохнул. Ему было тошно, что он попал в такую историю.

– Ладно. Я съезжу сегодня за мистером Оугилви. Привезти его сюда?

– Нет, – сказал Александер. – Мы будем ждать тебя в городском доме Грегора.

– А потом? – спросил Дугал.

– Отправимся на помощь к Грегору, – с горящими глазами произнес старший брат.

– Ему это не понравится.

– Мне наплевать, понравится ему это или нет! – возразил Александер. – Если бы он хотел, чтобы мы оставались дома, ему следовало уведомить нас о своих обстоятельствах.

– Или по меньшей мере связаться с нами, если произошло что-то экстраординарное, – добавил Хью.

Дугал покачал головой:

– Вы оба слишком торопитесь с выводами. Грегор вполне способен найти выход из любой ситуации. Нам это хорошо известно.

– Тебе с нами ехать не обязательно, справимся и без твоей помощи, – процедил Александер.

Дугал поднялся и ответил с улыбкой:

– Я тоже поеду, хотя бы ради того, чтобы увидеть выражение лица Грегора, когда мы явимся его спасать.