Глава 12. Автоответчик мигал. Голос Джанин был менее резким, чем обычно:

Автоответчик мигал. Голос Джанин был менее резким, чем обычно:

– Ты здесь? Возьми трубку.

На заднем плане я услышал смех Эдди. В эту секунду я даже не мог представить себе его лицо.

Джанин снова сказала:

– Позвони мне, когда вернешься. – Она выждала. – Мы не едем во Флориду. Я беременна. – Она повесила трубку.

Я просто уехал из дома. Только бы не быть там. Макс сидел рядом со мной, отключенный от всего, – мне бы так. В пасти он держал свою жевательную кость.

У склада на окраине, металлической крепости, обнесенной колючей проволокой, я припарковался и вылез из машины. Открыл помещение, которое арендовал, чтобы хранить вещи, сохраненные после моего брака.

Я не мог стерпеть полного ограбления или унизительности дешевой распродажи. Черт побери, почему бы тогда не записаться на собственное публичное побиение камнями. Обходилось мне это в тридцать три доллара в месяц – только арендной платы.

Внутри хранились мишень для дротиков, доска для игры в триктрак, она же шахматная, она же шашечная, набор гантелей, велотренажер, настольный футбол с игроками, нанизанными на прутья, настольный бильярд, складные стулья и машинка для попкорна, плейер, набор для «мартини» со стаканами и шейкером, сломанный автоответчик, телевизор первого поколения на который, чтобы хоть что‑нибудь видеть, требовалось смотреть прямо… И все это еще не оплачено, куплено в рассрочку от трех до пяти лет при безбожных процентах. Насколько мне помнилось, за всю нашу совместную жизнь мы сыграли только две партии в настольный футбол – потом наш брак распался.

Было примерно одиннадцать часов, когда я проехал мимо дома Лайзы Кэндол. Я просто не мог выбросить из головы эту женщину. В ее квартире было темно, но в квартире под ней горел свет. Тень двигалась на фоне серебристого снопа лучей от телевизионного экрана.

Мне следовало уехать, и я уехал, но полчаса спустя позвонил ей из телефонной будки. Никто не ответил. Я долго не вешал трубку. Меня не заботило, что я нарушаю соглашение с мэром. Я ведь не собирался упоминать о деле – только скажу, что именно я нашел ее ребенка.

Я покружил по кварталу, где жила Лойс, затем снова позвонил Кэндол, и снова ответа не было. Я вернулся к ее дому, припарковался и начал ждать. Ночь продвинулась за половину двенадцатого. Все казалось вневременным, снег падал и падал, но теперь мягко, тяжелыми хлопьями.

Не знаю, почему беременность Джанин хоть что‑то значила для меня, и тем не менее… Я вспомнил, как она сказала мне, что беременна Эдди. В глубине сердца я знал, что будь я все еще женат, так находился бы сейчас дома, в постели, а здесь я в эту глухую ночь потому, что убегаю от себя, от холодной тьмы того места, где когда‑то жил со своей семьей.

Я посмотрел вдоль улицы и снова включил мотор. За годы здесь кое‑что изменилось. Почти половина особняков преобразилась в многоквартирные дома, Лайзы Кэндол этого мира вторглись в мир пригородов. Вот навстречу чему, возможно, двигался я – навстречу опасности, необходимости продать дом только ради выплаты алиментов. Вот насколько зыбким было мое существование.

Я испытывал то же самое ощущение нерешительности, неспособности двинуться вперед, ощущение отчуждения и одиночества, западни. Как можно прийти в себя, потеряв ребенка?

И тут я понял, почему нахожусь здесь. Я вспомнил ночной фильм о полицейском, который влюбился в жену своего напарника. Затем напарника убили в перестрелке. В финале полицейский получил эту женщину. Почему‑то мне казалось, что я могу пригреть Лайзу Кэндол. Вдруг из этого что‑то выйдет? Я нашел тело ее ребенка. Я понимал глубину потери – моего ребенка у меня отняли. Я продолжал думать, что у нас есть общая почва для разговора.

Кто‑то подъехал на машине. Я увидел дымок глушителя в багряном сиянии стоп‑сигналов. Кто‑то вылез из машины и исчез внутри дома. В квартире, которую снимал Лейкок, вспыхнул свет.

Я следил, как тени в квартире соприкоснулись в ночной сделке – порождение тоскливой потребности, которая гонит страдающих бессонницей во тьму, где душевный мир или отупление можно выменять в любой требуемой форме: вколов в вену, втянув через нос, вдохнув в легкие.

На протяжении часа подъехали еще две машины, и соблюдался тот же ритуал. Не здесь ли объяснение гибели девочки – в этой веренице обездоленных.

Может быть, Лейкок перекормил Кэндол амфетаминами?

Я вылез из машины, постоял в желтом свете, отбрасываемом домом, затем поднялся по лестнице и позвонил в его дверь.

По выражению в глазах Лейкока я сразу понял, что он ждал кого‑то совсем другого, но он оправился с той же ироничностью, какая отличала его в старших классах школы. Он сказал:

– Дерьмо! Шеф Бойярди,[6]с вами никакой бефстроганов в горло не полезет.

Он подпирал дверь ногой. На нем была белая безрукавка. Волосы подстрижены коротко, по‑военному.

– Мне надо поговорить с тобой, Реймонд.

– Боюсь, внутри дома мы милостыни не подаем. Требование администрации. Вам понятно?

На площадку из его комнаты бил жаркий запах отбросов.

Я положил ладонь на дверь:

– Хочу задать тебе несколько вопросов о твоей соседке, мисс Кэндол.

Он попытался закрыть дверь, но я протиснулся внутрь. И увидел, что он опять торгует марихуаной. На кофейном столике лежали маленькие пакетики и стояли весы.

Наши взгляды встретились.

– Вполне законно, если вы исходите из предпосылки, что жизнь – это болезнь. – Ухмылка у него была, как у крысы. Лейкок один из тех блистательных, но бунтующих типов, напоминавших мне, чем мог бы стать тот подросток из «Над пропастью во ржи», будь он реальным.

– Меня не интересуют эти твои дела, – сказал я. – Хочу спросить тебя кое о чем.

Он поглядел на меня:

– Ваше невежество в области юридических процедур… ну, откровенно говоря, оно приводит меня в ужас. При вас нет ордера на обыск, и, следовательно, с точки зрения закона ничего этого не существует. Не может считаться уликой. Но вот что я вам скажу: я готов посмотреть сквозь пальцы на эти неувязки и пойти вам навстречу исключительно из‑за нашего давнего знакомства.

Ощущение было такое, будто я двигаюсь в замедленном темпе. Я сказал:

– Заткнись. – Реймонд все еще улыбался. – Ты был здесь в ту ночь, когда ребенка мисс Кэндол сбили?

– Вы что, целитесь завести с ней знакомство?

Я ничего не ответил, и он покачал головой:

– Нет… Я отсутствовал по делам. Для меня это была та еще ночь.

– Всю ночь?

– Да. – Он пожал плечами. – Все это я пропустил.

– А что ты о ней знаешь, вообще говоря?

– Вообще говоря, я с соседями не общаюсь.

– Не доводи меня, слышишь. Мне плевать, чей ты родственник. Я тебя прикончу прямо сейчас.

Реймонд кивнул:

– Ну ладно… ладно. Она ругается по телефону. Иногда я слышу, как она орет, вот и все, и ничего больше. – Он потянул пиво из большой банки – такие называют «канистры». Потом подмигнул и попытался восстановить мир между нами. – Кому, черт возьми, пришло в голову, что человеку может потребоваться столько пива?

Он принадлежал к типу тех, кто наделен природной способностью снимать напряжение. Не всякому дано стать наркодилером. Занятие не из легких.

– Ты когда‑нибудь слышал, из‑за чего она скандалит?

Он как будто приготовился срыгнуть, но не срыгнул и покачал головой:

– Послушайте, я в чужие дела не суюсь.

Комнату захламляли пустые банки и обертки из Макдоналдса. Я увидел на столике «Анкету для ищущих работу», которую он заполнял. В графе «Что мне в себе нравится» он написал несколько строк, но все повычеркивал.

Реймонд проследил мой взгляд и сказал:

– Э‑эй, у меня есть другой списочек: «Что я в себе ненавижу». Я собираюсь издать его в трех томах… – Он снова отхлебнул пива. И стиснул банку так, что послышался звук, который издает сминаемая жесть. Он помрачнел и посмотрел на меня. – Знаете, что по‑настоящему меня доводит? Меньше шести месяцев назад я плавал на авианосце в Южном Тихом океане.

Я следил, как снаружи падает снег. Контроль над разговором я потерял.

Реймонд встал и показал мне снимок – он в каком‑то баре в обществе женщины с шоколадного цвета грудями и темными сосками. Он только поматывал головой. В этот момент казалось, что его мозги проясняются.

– Знаете, чем я сейчас зарабатываю на жизнь? Расфасовываю бакалею. Вот, что предлагает центр профориентации ВМФ. Расфасовывать бакалею, мать ее.

Я взглянул на марихуану на столике.

– Это? Это мой пенсионный фонд.

Я сказал:

– Сожалеть – это будто пустить кого‑нибудь жить у тебя в голове без платы за проживание.

– В точку! Занесите на свой счет. Может, вы не такой тупой, каким кажетесь.

– Нет, как раз такой. – Я улыбнулся ему, и это немало значило.

Уходя, я заметил надпись над дверью. Она гласила: «Никто из нас не оказался на волне удачи». Я сказал:

– По‑моему, ты мог бы достичь в жизни куда большего.

Реймонд потер обнаженные руки. Я увидел красные точки там, где он кололся. Он перехватил мой взгляд.

– Я смотрю на это так: наркоман – это больной, который пытается стать здоровым, вот и все. – Он вышел следом за мной на лестничную площадку. – Послушайте, не знаю, важно ли это, но Кэндол иногда по ночам уходит, и очень надолго.

– А сегодня когда она ушла?

– Несколько часов назад.

Мы стояли на площадке. Квартира Кэндол была прямо над нами.

– Хотите подняться и поглядеть? Я знаю, где она прячет ключ. Одна из плиток вынимается из пола. Слева от двери.

Я покачал головой. Конечно, я хотел заглянуть в ее мир. Но не при нем.

– Ты там бывал?

– Это стало бы признанием незаконного проникновения со взломом, так? – Реймонд обхватил себя обеими руками. Он выглядел исхудавшим – тело, измученное наркотиками. – Эта женщина меня доводит. У нее же ни мужа нет, ни вообще кого‑нибудь, никого и ничего, а она торчит и торчит здесь. Она многих людей доводит.

Мы стояли в грязном желтом свете лестницы.

– Каких людей?

Реймонд пожал плечами:

– Ну, ребят… ребят из школы. Ходит слух, будто Кэндол по‑настоящему умерла от передозировки в ту ночь, когда ребенок погиб, а потом вернулась призраком. Вернулась искать того, кто сбил ее дочку. Жуткая чушь, верно? Но ребята суеверны. Иногда по ночам они являются, одни паркуются снаружи, другие приходят сюда, насмерть перепуганные, девчонки хихикают, их дружки завывают под привидения.

– Что‑нибудь особенное тебе бросилось в глаза?

– Тут в глаза все бросается… Но, думаю, одно меня довело. Как‑то ночью после игры сюда пришли члены футбольной команды. И с ними Кайл Джонсон. И он спросил меня, слышал ли я, чтобы она когда‑нибудь плакала. Жутковато, а?

Реймонд стремительно повертел указательным пальцем.

– Парень свихнулся. Не знаю, слышали ли вы, только подружка Кайла сделала аборт. Говорят, у него с головой стало неладно.

Я продолжал смотреть на Реймонда, проверяя, не скажет ли он то, что всем известно, – что девочку сбил Кайл. Стал ли этот секрет достоянием всей школы? Превратился ли он в легенду: мол, город продал душу Дьяволу за победу в чемпионате? Но Реймонд ничего не выдал – просто дрожал, как в ознобе. Ему требовалась новая доза.

Я ждал Кэндол в машине. Мне пришлось включить мотор, чтобы согреться, потом выключить его. За несколько минут до четырех, когда меня почти сморил сон, подъехала машина и остановилась. Из нее кто‑то вылез. Я подумал, что это еще один клиент Реймонда, но тут в квартире Кэндол зажегся свет.

Машина, которая ее подвезла, уехала. И прошло несколько секунд прежде, чем я вспомнил, где видел эту машину раньше. Та самая машина со стоянки мэра, в которой Кайл уехал на моих глазах. Я вырулил, помчался в сторону шоссе, где жили Джонсоны, но опоздал. Я ничего не увидел.

В глухой час ночи, один в машине у их дома, я старался понять, что, черт подери, происходит.

Date: 2015-09-03; view: 294; Нарушение авторских прав