Annotation 6 page

– Я отниму у вас не слишком много времени, Артур Рустамович… Лица человека, стоявшего перед ним, учитель не видел – в глазах плескалась синева. Синева и золотое солнце. Зато он слышал дыхание: хриплое, больное. А еще – стук собственного сердца. – Мне поручено передать вам следующее. Вы недовольны тем, как с вами поступили. Это ваше право – быть недовольным. Вы обвинили во всем Творца и решили оставить Его. Это тоже ваше право. Свободу воли никто не в силах отменить. Но вы должны учесть ряд обстоятельств… Чужое дыхание загустело, стало чаще. Сердце отозвалось дальним эхом боли. – Ваша задумка с идолом и жертвой может не иметь никаких последствий – если, конечно, дело ограничится бараном. Над вами посмеются, и все. Но может быть иначе: накажут вас, и многих вокруг вас. Как именно, нам знать не дано. Поверьте, Чернобыль разверзся не только из-за технической ошибки… – Гришныкы! Гришныкы! – ударило в спину. – И мисто покараю, и людэй, и худобу йих… – Вероятность указать не возьмусь, но она есть. Поэтому я уполномочен… – Пэрэвэртэнь! Пэрэвэртэнь!.. – …официально обличить вас перед людьми и… И не только перед людьми. Таков Закон. Обличенного неизбежно – и без промедления! – отдают под суд со всеми, как говорится, вытекающими. Задание, признаюсь, мерзкое, но и выбор невелик. Один грешник – или множество невинных. Сердце зажали в тиски. Синева надвинулась, плеснула в горло. – Но… Я не буду этого делать, Артур Рустамович. Не буду вас ни обвинять, ни обличать. Полагаю, вы и сами разберетесь. А прежде чем обвинить Творца, подумайте, нет ли причин для Его гнева? Небесная твердь рухнула. Синева стала чернью.
– …ГОРЕ ТЕБЕ, РАБ МЯТЕЖНЫЙ, НЕПОКОРНЫЙ! ИЛИ НЕ ВЕДАЕШЬ, СКОЛЬ РЕВНИВ Я И ГНЕВЕН? Слова грозой неслись с высоты и пропадали впустую. Лежа в пыли, посреди летнего проселка, парень в синей кепке не слышал – и не мог услышать. – СОКРУШУ ПЛОТЬ ТВОЮ, ИЗМЕЛЬЧУ КОСТИ ТВОИ… Белые губы улыбались. Казалось, спящий наконец-то увидел хороший сон. Наверху замолчали. Вскоре прозвучало: – ЭЙ, ТЫ КУДА? ОТ МЕНЯ ЛИ УЙТИ ДЕРЗАЕШЬ? Послышались шаги. Кто-то мерял ногами проселок. Ступал тяжело, уверенно. Подошел к лежащему, склонился. …Белый медицинский халат. Шапочка тоже белая. – Ох, мени ци гришныкы! Мало мени одного, щэ й цым займатыся!.. 23:51
…тебе, скотине, дар пророка дан…

– …куда же ты полез, дурной оборотень? От склянки несло ядреной химией. От хмурой Колиной физиономии – перегаром. Александр Петрович закашлялся, попытался сесть. Рядом, равнодушные к старому учителю, стояли братья Чисоевы. Слева – Артур, справа – Шамиль. Во тьме они казались близнецами. – Вот! – довольно подытожил псих, пряча захватанный пальцами флакончик. – Не помрешь, еще побегаешь. Выпрямился, подмигнул со значением: – Уйти думал, Сашуня? И не надейся. Если понадобится, из Шеола вытащу. По полной ответишь, оборотень! Учитель вздрогнул. «Сашуней» он был лет семьдесят тому. Но даже не это главное. Голос! Куда подевался контуженный псих с его дурной малороссийщиной? Странное дело, Чисоевы как будто не заметили. – Не слышат, – скверно ухмыльнувшись, подтвердил Коля. – Это, Сашуня, наше с тобой дело. Точнее, мое. Я работаю, а ты мне мешаешь. Спросишь, почему оборотень? Потому что чужую шкуру ты надел, агнцем невинным притворился. А еще – потому что предатель. Я сразу почуял, как тебя увидел. Кого обмануть замыслил? Тебе, скотине, дар пророка дан, частица всевиденья, а ты только шкодить горазд. Ничего, с Артурчиком решу, тобой займусь. Надеюсь, не откажут. Оскалился, отступил на шаг: – Ну, от! Тэ, що дохтур пропысав. Светлый, ласковый взгляд идиота… 23:53
…это и есть мой грех, брат…

– Ничего, – Александр Петрович отстранил могучую длань Шамиля. – Все в порядке. Переволновался, наверное. Чисоевы переглянулись. – Все из-за тебя, – буркнул Шамиль. – Старый человек, уважаемый человек! Идемте отсюда, Сан Петрович. Правильно вы сказали, пусть теперь Артур думает. Не маленький он, сообразит. – Не уходи, брат! Артур опустил голову, вдохнул поглубже: – Не уходи, послушай. И вы все слушайте! Меня, Чисоева, слушайте!.. Громом ударил голос. Легким шелестом ответило эхо. – Спросили меня о грехах моих. О том, за что Он на меня прогневался. Не тайна это, сразу понял, сразу догадался. Потому и взбесился, как пес! Выгнулся дугой, уставился в черный зенит: – Слышишь, да? Видишь, да? Много грехов у Артура Чисоева. Какой мужчина без греха? Но это пустые грехи, легкие. Как я Чисоевым стал? Железным Артуром? У одного – родичи, у другого – золото в кубышке. А у меня что? Спорт был, слава была, титул чемпионский был. У тебя, брат, таких титулов много, не сосчитаешь. А у меня – один, да и тот краденый. Дрожа всем телом, Артур отвернулся от неба. Посмотрел брату в глаза: – Турнир помнишь? Памяти отца, памяти Рустама Чисоева? Всех я победил, всех заломал. Если бы не турнир, не пошел бы я дальше, не стал бы Железным. Какая река у Цезаря была, Александр Петрович? – Рубикон, – еле слышно ответил старик. – Вот! Турнир памяти отца – мой Рубикон, как у римского Цезаря. У Шамиля отвисла челюсть: – О чем ты, брат? Твоя победа, чистая победа. Назаренку заломал, Зайца заломал, красиво заломал. Честно победил! Это я слабину дал, коньяка, дурак, выпил. Сам виноват, вместе пили… Артур застонал: – Нет! Я, тварь поганая, чай пил, понимаешь? Чай! Тебе улыбался, коньяку подливал, брата старшего спаивал. О тебе думал? Об отце покойном? Нет! О том, чтобы первым стать, думал. Хотел из-за твоей спины выйти, обогнать, Чисоевым Первым назваться!.. Закаменел лицом, на колени опустился. Дрогнула твердь… – Это и есть мой грех, брат. За него и карают, меня – и всех моих, до последнего колена. Простить не прошу, не простится такое. Но ты знай, брат. И все пусть знают. Все! Тихо, очень тихо… Ночь. Чисоев-старший закусил губу, скривился, как от боли: – Брат!.. – Минуточку! – плетью ударил чужой голос. Ночь плеснула огнем. 23:56
…увы, поздно…

…Идол горел – толстая обугленная спичка. Горел и камень-валун, хотя камням гореть не положено. Горела земля у его подножия, превращаясь в обугленную плешь. – Вот так-то лучше. «Кумиры богов их сожгите огнем». Как верно уточнил уважаемый Александр Петрович, Второзаконие, глава 7. Ватник тоже сгорел вместе с кедами и кепкой без козырька. На том, кто стоял посреди двора, белым огнем светился длиннополый плащ, похожий на халат санитара. На голове – сгусток пламени, пылающая шапочка. Из-под нее выбивалась грива волос: светлых с черными, крашеными «перьями». – Кто не должен видеть, да не увидит. Кто допущен, пусть подойдет ближе. Первым шагнул учитель, за ним Шамиль. – Я сказал! Артур остался недвижим. Скрестил руки на груди… Пламенный санитар расхохотался: – Каешься, Артурчик? Мун кватiана, дорогой! Поздно, поздно! У тебя было не семь, а трижды по семь лет. А ты, красавец, о чем думал? О деньгах? О бабах? Значит, теперь очередь думать мне!.. – Не надо! Стой! Шамиль сверкнул глазами: – Не знаю, кто ты, но скажу… Вновь хлестнула плеть-смех. – Не знаешь? Ой, Шамиль, ой, насмешил! Конечно, не знаешь. А вот я знаю тебя с зачатия. Первый раз выручил тебя на трехмесячном сроке, когда у твоей матушки чуть не случился выкидыш. Последний раз сейчас – убедил майора не лезть на рожон. Не благодари, это моя работа. Тряхнул гривой, качнулся к стоящему на коленях Артуру: – Редкая ты дрянь, Артурчик. Думаешь, почему я тебя еще не прикончил? Жену твою, дочь, внука? Все впереди, грешничек! И не вини меня, себя вини. Я-то в своем праве. Александр Петрович, вы у нас сегодня пророк. Подтвердите! Бывший классный руководитель мотнул головой: – Не по адресу. В пророки не записывался, извините. Впрочем, если вы имеете в виду 32-ю главу книги Бытия… – Бинго! Пальцы сухо щелкнули, рассыпав веер мелких искр. – «И остался Иаков один. И боролся Некто с ним до появления зари…» – Эй! – суровым голосом воззвал Шамиль. – Замолчи! Не богохульствуй! Пророк Якуб, мир ему, не боролся с Ним! – С Ним? Пламенный санитар внезапно стал серьезным: – С Творцом, естественно, нет. Это невозможно, так сказать, по определению. С тем же, кто Его представляет, исполняет волю Его… Александр Петрович кивнул: – Есть толкование. Иаков боролся с ангелом-хранителем брата своего Исава, которого обманул – и вновь собирался обмануть. – Спасибо, любезный пророк. Ну что, разобрались? Александр Петрович здорово превысил свои полномочия, но грешника ему не защитить. Такая вот, граждане, загогулина. – Погоди! – заспешил Шамиль. – Не трогай брата, не сержусь я на него. Я что, маленький был? Не знал, что такое коньяк-шманьяк? Он наливал, но пил-то я! Белый огонь вспыхнул ярче: – Не проси, Шамиль. Меня, твоего спутника, за чужих просить – пустое дело. Я дал Артурчику срок: долгий, целую жизнь. Если бы он подошел к тебе, повинился, а ты бы простил, обнял… – Я прощаю! Я обниму!.. – Шамиль! – выдохнул Александр Петрович. – Иди к брату, быстро! Сноп искр – резкий взмах руки. Чисоев-старший замер. Полуоткрытый рот, струйка слюны течет на подбородок. Застывший, как у мертвеца, взгляд. – Хороший совет, Александр Петрович. Но, увы, поздно. – Не поздно! Артур Чисоев поднялся с колен. Расстегнул ворот рубашки, шагнул вперед, грудью на белый огонь: – Не поздно. Я иду к тебе, брат! 3. АРТУР ЧИСОЕВ

ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ

00:01
…ты что, каменный?..

Рука соскользнула. Пот? Ерунда! Потных Артур Чисоев хватал и бросал на раз – привык за годы тренировок. Старая привычка никуда не делась. Но крашеного медбрата словно натерли маслом. Твердый, горячий, гладкий – не уцепиться. Медбрат, подумал Артур. Нет-брат. Недобрат. Сгинул плащ, похожий на халат. Противник был в борцовском трико, красном, как язык пламени. Артур тоже был в трико: темно-синем. Он не удивился: некогда. Трико? Арена? Все правильно. Артур шел к брату, а медбрат стоял на пути. Такие дела. Рывком медбрат сократил дистанцию: сбивая руки, проходя вплотную. Артур вывернулся чудом. Нырнул, скользнул за спину, но медбрат, гори он огнем, оказался на диво проворен. Борцы замерли: каждый, сильно наклонившись вперед, успел обхватить соперника за шею, вцепился мертвой хваткой. Теперь свободные руки борцов плели сложную силовую вязь, пытаясь выиграть второй захват – беспощадный, единственно верный. Вокруг гигантской чашей распахнулся многотысячный стадион.
…первые секунды поединка. Они вскрывают знание о сопернике, как консервный нож – банку. Чтобы рассказать о себе, соперник должен сопротивляться. Самые страшные, самые опасные – те, кто не сопротивляется. Ты делаешь все, что хочешь, пьянея от безнаказанности. Все! До последней, убийственной секунды, когда понимаешь: вот, ты подписал себе приговор, и обжалованию он не подлежит. Поясница. Колени. Плечи. Локти. Живот. Скорость и резкость. Сила и реакция. Мышцы и связки. Суставы и сухожилия. Тело дралось, как солдат в рукопашной. Тело знало, что смертно, уязвимо; плевать оно хотело на это подлое, предательское знание. Ничего не болело. Все служило верой и правдой. Захват! Захват, вход, бросок – настоящий, амплитудный, на пять баллов. Без разведки, нахрапом. Такое удавалось, и не раз, особенно с наглецами, любящими форс. Этот из позёров, может попасться. Захват!.. Ты что, каменный? 00:02
…почему ты не застрелился, Артурчик?..

На трибунах взрёвывала толпа. Зрители приветствовали каждую удачу медбрата – и разочарованно смолкали, когда Чисоеву удавалось выйти сухим из воды. Вопли мало смущали Артура. Его мучило другое: от соперника резко пахло коньяком. Голова шла кругом, и Чисоев не сразу обратил внимание на главное нарушение правил. Судьи на арене не было. Скользкий удав с пятизубой пастью извернулся, нырнул подмышку. Обвил, обхватил. Чужое плечо ударило в грудь, ниже ключицы. Не соскочить, понял Артур. Он пошел навстречу: легко, покоряясь чужой силе. В последний миг, уже отрываясь от земли, толкнулся ногами – увлекая медбрата за собой, скручиваясь с ним в единый клубок, ком мышц и ярости. Чаша стадиона завертелась, слилась в разноцветный калейдоскоп. Цвета были блеклые, как в старых советских фильмах, снятых на пленке Шосткинского ПО «Свема». В смазанной круговерти, окнами во вчерашний день, выделялись резко обозначенные, знакомые лица. Вика. Ксюха. Маленький Вовка. Александр Петрович. Девочка Таня с огромным букетом. Единственные, кто не кричал, подбадривая медбрата. В проходе меж секторами, в пяти шагах от арены, замерла бронзовая статуя. Позади нее горячий ветер вздымал пыль, гонял по ступенькам шуршащий мусор: конфетные фантики, обертки от мороженого, билеты. У Артура слезились глаза. Он никак не мог рассмотреть: кто стоит в проходе? Отец? Брат? Бронза, припорошенная пылью? Камень загораживал дорогу. Камень, от которого несло коньяком.
…камень. Памятный валун, сгоревший там, во дворе, за спиной, сведенной от напряжения в крутые узлы; восставший из пепла. Под руками, в захвате, плечом в плечо – камень, камень, камень. И шепот – гулкий, эхом бьющий в виски: – Почему ты не застрелился, Артурчик? Это не борьба. Это работа каменотеса. Грузчика. Древнего, мать его, грека, о котором рассказывал школьникам Александр Петрович. Грек катил камень в гору: день за днем, вечность за вечностью, зная, что ноша сорвется обратно, что придется спускаться и начинать все сначала. Греку повезло: его камень молчал. – Почему ты не застрелился? Боишься пули? Тогда удавись в сарае. Тут есть подходящий. И веревка имеется, крепкая, нейлоновая. Я еще утром подбросил… Не слушать. Отрешиться, как от утробного воя трибун. Запретить чужому бормотанию иглой прошивать мозг. Отключить память. Погасить бешенство. Ломать! Ломать!.. – Почему ты не покончил с собой, Артурчик? Ада боишься? Он тебе обеспечен: хоть так, хоть так. Чего ты ждешь? Хочешь уйти в компании? Завтра умрет твоя дочь. Задушит сына, выбросится из окна… Пальцы скользят по камню. Ищут трещинки, сколы. Зацепиться бы! Он-то думал бороться с человеком, обычным крепким парнем, широкоплечим, с мощной шеей… – У нее девятый этаж, верно? Спаси ее от ада, умри сам! Артур закусил губу, плеснул силой в налившиеся сталью руки. Ломать!.. 00:03
…ты же мужчина!..

Медбрат всей тушей навалился сверху. Прижал к ковру – к земле, к раскаленному песку пустыни, скрипящему на зубах: – Почему?! Камень обрушился с боков, сомкнулся, сдавил. Хлестнул серой кипенью: – Ад! Ад для самоубийц! Сбилось дыхание. Желтизна разлилась под веками. Сейчас перевернет, понял Артур. На лопатки, вбивая в ковер, гася сознание. Взгляд скользнул поверх чужого плеча, мимо камня – на бронзу. Шамиль, увидел он. Шамиль… Прижизненный памятник чемпиону Чисоеву, Шамиль стоял без движения, с живыми, налитыми болью глазами. – Вечные муки! Возьми их себе, ты же мужчина!.. Артур зарычал. Ответ клокотал в глотке, отказываясь превращаться в слова. Натянулись, готовы лопнуть, мышцы и сухожилия. Кости едва не вывернулись из суставов. Плотный коньячный дух, казалось, пропитал воздух. Борцы, зрители, стены – все потело коньяком. – Брат! Ломай его! Крик вспорол гул стадиона с хрустом, как нож – спелый арбуз. – Ломай! Бронза осталась бронзой. Она сдерживала сопротивление тела, не давая Шамилю кинуться на арену, но с голосом бронза не справилась. Артур видел, как напряглись жилы на шее Шамиля, как раскрылся рот – и по серым губам побежали тонкие, кровоточащие трещины. – Ломай, да! Ты же мужчина! Бушевали трибуны, приветствуя медбрата. Бешеный водоворот затягивал на дно. Единственная точка покоя в кипящей воронке – бездвижный, кричащий Шамиль. Точка покоя. Точка опоры. Артур стиснул зубы. Выгнулся, опасно подворачивая правый локоть. В плечевом суставе хрустнуло. Медбрат без труда вернул преимущество, но Артур успел подогнуть ногу, уперся коленом в каменный живот. Сейчас, подумал он. Сейчас… Паук-многоножка боком пошел по арене. – Ломай, брат! Сделай его! Стадион замолчал. В густой, душной тишине Шамилю вторили новые голоса. Женщины, ребенок, старик: – Ломай! – Почему ты не застрелился? – прохрипел медбрат. Тиски из гранита. Вопль измученной плоти. – Почему? Надо было бросать сразу. Через себя, как он и собирался. Артур промедлил долю секунды, жалкое мгновение. Теперь было поздно. – Почему? Бедро пронзила боль: черная, страшная. Перед глазами распахнулась ночь. В ней вспыхивали колючие звезды. – Почему?! 00:04
…раз ты просишь…

В ночи под звездами Артур улыбнулся медбрату. Ты сломал мне бедро? Радуйся. Но сейчас у тебя заняты руки. Переворот, всем телом, с упором на здоровую ногу. Бедро взорвалось адской болью, когда Артур оказался сверху. Лопатки соперника впечатались в ковер. – Держи, брат! Не отпускай! – Не отпущу, – согласился Артур. Или только подумал? Лицо медбрата побагровело. Артур не душил его. Знал: удушающие – запрещены. Пусть на этом стадионе пахнет коньяком, пусть нет судьи – правила есть правила. Он просто держал, обхватив соперника, сдавив подреберья ногами, сломанной и здоровой, не давая как следует вдохнуть. – Почему?! Артур держал. Молчал. – Почему?.. И еле слышно, задыхаясь: – Отпусти меня… – Хорошо, – согласился Артур. – Раз ты просишь. 01:01
…дети выросли…

– ГОРЕ ТЕБЕ, РАБ НЕПОКОРНЫЙ, ЖЕСТОКОВЫЙНЫЙ!.. Золото хлебного поля – от горизонта до горизонта. Пыль узкого проселка. Звон летнего зноя. – ИСТИННО ГОВОРЮ: ПРОКЛЯНЕШЬ ЧАС РОЖДЕНИЯ СВОЕГО!.. По проселку идут трое. Шагают, не торопясь, но и не мешкая: парень в джинсовом костюме и кепке с длинным козырьком, широкоплечий подросток в школьной форме (плоские желтые пуговицы, уродливый воротник) – и мальчишка лет семи: темноволосый, гибкий, черноглазый. – ВЗЯЛ ТЫ НА СВОИ РАМЕНА БРЕМЯ ТЯЖКОЕ! НЕ УНЕСТИ ДАЛЕКО!.. Парень и подросток ведут беседу. Говорят спокойно, не повышая голоса. Мальчишке скучно. Он то и дело срывается на быстрый шаг, обгоняет, нетерпеливо оборачивается. А из глубин бирюзового омута гремит: – ОТНЫНЕ ИХ ГРЕХ ТВОИМ ГРЕХОМ БУДЕТ… Подросток и мальчик ничего не слышат. Парень в кепке слышит, но пропускает мимо ушей. Так его ученики, бывает, на уроке слушают выговор строгого учителя. Гремит? Пусть себе гремит. – ЗА ГРЕХИ ИХ НА СУДЕ ОТВЕТ ДАШЬ… – А что там, за полем, Сан Петрович? – подросток машет рукой вдаль. Рука бугрится мускулами: грузчику впору. – Очень узнать хочется, да. Парень щелкает пальцами по козырьку кепки: – Не спеши, Чисоев. Поле еще перейти надо. Видишь, какое большое, шагать и шагать! А что там… Не знаю. – Вы? – сомневается подросток. – Не знаете? – Я не знаю. Ты даже не представляешь, Чисоев, сколько я не знаю! Он смеется: – Поглядим, авось не испугаемся! Услышав последние слова, мальчишка подпрыгивает от возмущения: – А я не боюсь! Мы с братом никого не боимся! Парень подмигивает хвастуну: – Завидую тебе, Артур. Лично я много чего боюсь. Дантиста, например. Боюсь, а иду… – ГОРДЫНЯ! – гремит сверху. – ИСТИННО ГОВОРЮ ТЕБЕ… Что именно, остается загадкой. Гром рассыпается мелким кашлем: – ЭЙ! ТЫ МЕНЯ СЛЫШИШЬ? ЗНАЕШЬ, НЕ СЛИШКОМ ВЕЖЛИВО С ТВОЕЙ СТОРОНЫ… – Сан Петрович! – подросток с удивлением запрокидывает голову. – Там, наверху! Гроза, что ли? – НЕ ХОЧЕШЬ ПУГАТЬ ДЕТЕЙ, ТАК ХОТЬ РУКОЙ ПОМАШИ… Парень ловит зрачками густую синеву: – Слышу, Шамиль. Наверное, самолет. Звуковой барьер переходит… Перегрузки, жуткое дело! Он срывает с головы кепку, машет, рассекая горячий воздух: – Счастливого полета! Хлопает спутника по плечу: – Трудная у него служба. Иногда задумаешься, и оторопь берет. В небе еще ничего, а как вниз поглядишь!.. * * *