Афера № 18743

Лязг тяжелых алюминиевых бочек, упавших на каменный пол. Громкие вопли грузчиков, которые привезли выпивку, они катят еще одну бочку вниз по деревянному настилу, парень внизу не дает ей упасть, ловит и ставит на пол. Но эти звуки, эти громкие голоса!

Голова просто раскалывается, бля. Я с ужасом вспоминаю, что сегодня вечером мне еще предстоит поход к матери, на семейный ужин. Даже не знаю, что будет бесить меня больше, ее снисходительная забота или безразличие моего старика – безразличие на грани полноценной враждебности. Я помню одно Рождество, давным‑давно, много лет назад, когда он затащил меня в кухню и прошептал мне с пьяным злорадством: «Я знаю, в какие игры ты тут играешь, пидор поганый». Что я такого сделал, что он на меня накинулся? Позже я понял, что никакой особой причины для этого не было, просто он так сублимировал свою ненависть к себе, именно поэтому он и сказал, что понимает меня, потому что он сам такой же. Есть только одно существенное различие, о котором он Не подумал: он – неудачник, а я – нет.

Башка скоро просто лопнет. Это вчерашнее шоу: чего только не сделаешь ради пяти сотен наличными. И все‑таки денежки этого Уиджи мы сняли. Разумеется, мистер Мерфи безумно счастлив, что ему тоже досталась часть наших совсем даже нетрудовых доходов, но для меня все это мероприятие было простой пробой пера.

Урод, может быть, и ничего, но исключительно для дешевых разводов, скажем так, для домашнего чемпионата, но это еще не значит, что его можно выставлять на европейские соревнования. Алекс?

Каждому свое, Саймон. Я бы лично предпочел взять в дело Рентона – нашего европейца. Да, он слишком азартный игрок, и разок он нас кинул, но иногда приходится рисковать и на таком Уровне. Алекс Фергюссон доказал это в истории с Эриком Кантона, А вот Мерфи на такой глубине просто не выплывет, это мое твердое убеждение. Мне больше нравится эта девочка, Николя Фуллер‑Смит.

Не могу с тобой не согласиться, Алекс. Талант видно сразу.

Это похмелье меня доконает, меня аж трясет, когда наши пивные парни начинают горланить какие‑то залихватские песни. А тут еще Мораг на меня орет:

– Ты бы все‑таки нам помог, а?!

Не такую жизнь я себе представлял. Я собираюсь с силами, ташу наверх один ящик, потом второй и начинаю планомерно рассовывать бутылки по холодильникам в баре. После этого я решаю дать нервам отдых, иду к себе в офис, сажусь и закуриваю. Слезть с наркоты проще, чем бросить курить, честное слово. Приходит почта, хорошие новости в виде письма из офиса начальника полиции!

Полиция Лейта

Мы служим обществу

Уважаемый мистер Уильямсон.

Re: Бизнесмены Лейта против наркотиков

Большое спасибо за ваше письмо, датированное 4‑м числом сего месяца.

Я всегда полагал, что война против наркотиков может быть выиграна только с помощью законопослушных граждан. Поскольку распространение наркотиков обычно происходит в общественных заведениях и клубах, бдительные граждане, такие, как вы, находятся на передовой этой битвы, и я очень рад, что кто‑то способен открыто и смело объявить свое заведение зоной, свободной от наркотиков.

Искренне ваш Р.К. Лестер Начальник полиции Полиция Лейта.

До открытия остается еще целый час, я иду с этим письмом на Бульвар, в багетную мастерскую, и заключаю его в элегантную позолоченную рамку. Потом возвращаюсь и вешаю письмо в рамке на самое почетное место – над барной стойкой. По сути дела, эту бумажку вполне можно считать лицензией на распространение наркотиков, поскольку ни один настырный урод не посмеет устроить здесь облаву и не будет пытаться помешать мне заниматься своими делами. Теперь меня наконец оставят в покое, и это все, что нужно человеку, все, что ему требуется от жизни: чтобы тебя оставили в покое, пока ты занимаешься очень нелегким делом – мешаешь жить другим. Иными словами, хорошо быть bona fide[10], признанным и заверенным членом капиталистического общества.

Наконец привозят солярий, который я заказал. На съемочной площадке не должно быть бледных тел. Я решаю расслабиться и устраиваю себе получасовой сеанс загара.

Распаленный, в прямом смысле слова, я выхожу на улицу, подхожу к ближайшему автомату, звоню в «Evening News» и говорю, зажав нос:

– Тут в Лейте есть один парень, держит бар «Порт радости», ага, он пытается начать эту кампанию, типа «Бизнесмены Лейта говорят „нет“ наркотикам», ага. Он тут даже письмо получил от начальника полиции, ага.

Как они вскинулись, как только услышали про начальника! Не прошло и часа, как ко мне заявился какой‑то прыщавый придурок с фотографом на буксире. Они вошли в бар как раз тогда, когда появились первые посетители – старый Эд и его компания, которые тут же принялись изучать меню на предмет, что сегодня у нас блюдо дня (пастуший пирог). Репортер сделал пару снимков и задал пару вопросов, а я сидел с умным видом и вешал ему лапшу на уши. Я рассказал ему, что выпечка Мо славится на весь Лейт и сравнима по популярности с выпечкой Бетти Турпин в Везерфилде. Парнишка тупил по‑страшному, но, кажется, заглотил все, что я ему впарил.

Очень даже неплохое начало дня, и плюс к тому – я стал на пятьсот фунтов богаче. Разумеется, для того, чтобы начать производство полноценного порнофильма, этого маловато, но у меня на горизонте замаячила еще одна, более крупная афера. Я решил поработать в жанре порнографии, но я вовсе не собираюсь слишком долго задерживаться в этой области. Хрена с два, у меня другие перспективы. С победным видом я занюхиваю приличную дозу кокса, и она делает свое дело, хотя приходится бежать за бумажными салфетками, потому что из носа течет кошмарно.

Странно, что обычная пьянка с Уродом Мерфи и каким‑то придурком из уиджи, так меня вдохновила. Порошок первоклассный, и похмелье проходит на раз. Звонит телефон, трубку берет Мораг на другом конце стойки. За каждый килограмм се жира вполне можно дать столько же золота. Разумеется, я мог бы взять молоденькую студенточку вроде Никки, для услады глаз и члена, но она никогда не смогла бы управиться здесь так, как Мораг, эта старая курица.

– Тебя, – говорит она.

Я ожидаю чего‑нибудь милого и приятственного, даже надеюсь, что это Никки, но нет, это блядский Урод, как говорится, урод и есть. Он собирается в клуб – тратить бабки бедного Доуда – и приглашает меня составить ему компанию, словно мы с ним опять лучшие друзья.

– Извини, приятель, но я сейчас занят, – быстро говорю я.

– А как насчет четверга, к примеру?

– Четверг отпадает. А как насчет никогда? Никогда тебя устроит? – грубо спрашиваю я и говорю: – Вот и славно! – обращаясь к тишине на том конце провода, прежде чем грохнуть трубку на рычаг. Потом поднимаю трубку и звоню человеку, который действительно может быть мне полезен, а именно – Скрилу, своему старому приятелю из Поссила, и прошу его узнать для меня кое‑что.

Когда‑то давно я решил, что люди – это всего лишь объекты, которые можно передвигать с места на место, располагать их так, как тебе нужно, извлекать из них прибыль и выгоду, а заодно и моральное удовлетворение для себя, любимого. Я также понял, что уговоры действуют куда лучше, чем угрозы, и что любовь и понимание приводят к цели быстрее, чем грубое насилие. С учетом всего вышесказанного, чтобы управлять человеком, надо просто лишить его этой любви и внимания или дать ему понять, что он может лишиться их в любой момент. Разумеется, всегда находятся люди, которые непременно тебя подставят, и все твои планы накроются медным тазом. Как правило, это друзья и любовницы. Мой лучший друг сбежал с моими деньгами. Рентой. Вторым человеком, наебавшим меня, оказался папаша моей жены.

Я еще доберусь до них обоих. Но сейчас мне нужно поговорить со Скрилом, с моим старым приятелем из уиджи. Да, надо снова налаживать старые связи, теперь, когда я вернулся уже насовсем. Я здороваюсь, после этого следует стандартный треп, и, наконец, я задаю вопрос, а Скрил на другом конце провода явно не верит своим ушам:

– Ты хочешь, штобы я нашел тебе девочку, которая работает где?

– В кассах на стадионе Иброкс, – терпеливо повторяю я. – Желательно, чтобы это была робкая девочка, тихая, ранимая и достаточно невинная. Живет с родителями и все такое. И не важно, какая она на лицо. Можно и страшненькую.

Последняя фраза вызывает у него еще больше подозрений.

– Ты што, бля, задумал, Уильямсон?

– Так ты мне поможешь?

– Положись на меня, – произносит он проникновенно. – Еще што‑нибудь надо?

– Еще надо какого‑нибудь простофилю‑жирдяя, который живет со своей мамочкой…

– Ну, это фигня!

– …и при этом работает в центральном отделении Банка Клайдсдейл в Глазго.

Скрил просит меня еще раз повторить, что мне нужно, а потом начинает ржать прямо в трубку:

– Ты что, решил сводничеством заняться?

– Ну можно сказать и так, – отвечаю я. – Перезвони, как все сделаешь, Купидон, – говорю я и лезу в карман, чтобы потрогать пакетик с дозой. Все‑таки хорошо, когда у тебя есть в запасе пакетик хорошего цзына.

37. «…политкорректная ебля…»

Лорен куда‑то пропала, нигде не могу ее найти. Может быть, она в Стирлинг вернулась. И это хороший знак. Это значит, что ей не все равно. Диана вообще не волнуется по этому поводу, она работает над своей диссертацией. Сидит, постукивает ручкой по зубам и задумчиво говорит:

– Лорен – хорошая девочка, хотя и напрягается по пустякам, но это все потому, что она еще слишком молода, но скоро и на нее снизойдет просветление.

– Скорее бы уж, что ли, – отвечаю я. – Из‑за нее я себя чувствую распоследней шлюхой… – Я произношу это слово, и оно буквально режет меня на части: я думаю о том, на что согласилась во вчерашней беседе с Бобби и его приятелем Джимом. О том, куда я иду вечером. В сауне все по‑другому, ты сама решаешь – нужны тебе чаевые или нет, и если нужны, тогда ты обязана как минимум подрочить мужику, что конкретно в моем случае превращается в неуклюжее и непрофессиональное приложение к моей не менее убогой и непрофессиональной технике массажа. Мне нужна работа, и мне нужны деньги, особенно если учесть, что скоро пасхальные каникулы. Но сауна – это одно, а пойти к кому‑то в гостиничный номер – это уже другое. Это как пересечь очередную черту, а ведь я сама же кричала, бия себя пяткой в грудь, что я на такое в жизни не пойду. Всего лишь ужин и пара коктейлей, сказал Джимми. Все остальное решается между вами, в сугубо приватном порядке.

Я уже собираюсь на выход. Выгляжу на все сто: черно‑красное платье под черным пальто от Версаче. Я пытаюсь улизнуть незаметно, чтобы Диана меня не увидела, но мне это не удается, она смотрит на меня и присвистывает.

– Свиданьице наметилось, да?

Я улыбаюсь как можно загадочнее.

– Ах ты корова счастливая, – смеется Диана.

Я выхожу на улицу. Я очень давно не ходила на каблуках, как‑то все не приходилось, так что я ловлю такси. Высаживаюсь из машины в пятидесяти ярдах от роскошного отеля в Новом Городе. Мне не хочется сразу появляться на месте, я собираюсь насладиться своим прибытием и попутно во всем разобраться. Фасад отеля явно сохранился еще со времен короля Георга, однако внутри все перестроили, и теперь там сплошь и рядом – ультрамодный дизайн. В фойе – огромные окна, почти во всю стену, от пола до потолка. Автоматические двери открываются с тихим шуршанием, и портье во фраке приветливо мне кивает. Я иду к бару и слышу, как мои каблуки стучат по мраморному полу.

Я не хочу показывать, что кого‑то ищу, хотя так оно и есть, потому что если меня спросят, кого именно я ищу, я даже не смогу ответить. Как выглядит этот баскский политик? Почему в таких ситуациях мне всегда не хватает самообладания? А бармен за стойкой уже таращится на меня, он меня уже видел раньше, я знаю, только не знаю где, может быть, в сауне, и он напряженно мне кивает. Я тепло улыбаюсь в ответ и чувствую, как по щекам разливается краска, как будто я только что залпом выпила двойной скотч. Нет, все гораздо хуже, я себя чувствую голой или, что еще хуже, я себя чувствую уличной шлюхой в мини‑юбке и высоких чулках‑сапогах до середины бедра. Однако служба сопровождения работает исправно, им совершенно не хочется, чтобы их клиентов что‑то огорчило. Если бы я была просто проституткой на вольных хлебах, меня бы уже давно вывели отсюда за ухо, может быть, даже в сопровождении двух здоровенных копов.

Мой клиент – известный баскский политик, националист, который приехал сюда якобы для того, чтобы посмотреть, как работает шотландский парламент. Мне сказали, что на нем будет синий костюм. В баре сидят двое мужчин в синих костюмах, и оба они смотрят на меня. У первого – седые волосы и хороший загар, у второго – темные волосы и кожа с оливковым оттенком. Я очень надеюсь, что это темноволосый, тот, который помоложе, но скорее всего все будет с точностью до наоборот.

Потом, совершенно неожиданно, кто‑то кладет ладонь мне на плечо. Я оборачиваюсь и вижу совершенно типичного, стереотипного, я бы даже сказала, испанца в синем костюме, точнее, не в синем, а темно‑голубом. Под цвет глаз. Ему уже за пятьдесят, но сохранился он очень даже неплохо.

– Вы Никки? – с надеждой спрашивает он.

– Да, – отвечаю я, и он целует меня в обе щеки. – А вы, наверное, Севериано?

– У нас есть один общий знакомый, – улыбается он, демонстрируя ряд безупречных искусственных зубов.

– А как же его зовут, нашего общего знакомого? У меня такое ощущение, что я снимаюсь в очередной серии Бондианы.

– Джи‑им, вы знаете Джи‑има…

– Ах да, Джим.

Я боялась, что он сразу потащит меня наверх, но он заказывает напитки и говорит мне, вроде как по секрету:

– Вы очень красивая. Прекрасная шотландская девушка…

– На самом деле я англичанка, – говорю я ему.

– Да? – Он явно разочарован.

Ну разумеется, он же баск. И если он ищет девочку для ебли, это должна быть политкорректная ебля. В общем, я быстренько исправляюсь:

– Хотя во мне есть и ирландские, и шотландские корни.

– Да, в вас чувствуется кельтская кровь, – убежденно говорит он. Ага, примерно столько же, сколько в какой‑нибудь Мисс Аргентине. Мы разговариваем, допиваем то, что осталось в бокалах, выходим на улицу, где нас уже ждет такси, и едем на другую сторону Нового Города, в место примерно в пятнадцати минутах ходьбы, а если на моих каблуках, то, может быть, двадцать. Я приторно улыбаюсь и изо всех сил пытаюсь удержаться от язвительных комментариев.

– Прекрасная Ни‑икки, такая прекрасная… Следующий пункт нашей программы: ужин в ресторане. Я для начала беру ассорти из морепродуктов, которое включает в себя кальмаров, крабов, омара и креветки, к ассорти подают какой‑то невообразимый лимонный соус. Основным блюдом был запеченный барашек а‑ля nouvelle cuisine, со шпинатом и овощами, на десерт я взяла апельсины в карамели с мороженым. Все это запивается бутылкой «Дом Периньон», тяжеловатым шардоне с фруктовым вкусом и двумя большими бокалами бренди. Я извиняюсь и удаляюсь в сортир, где выблевываю весь ужин, потом чищу зубы, глотаю молочко магнезии и полощу рот листерином. Ужин был просто великолепный, но я никогда не ем после семи. Потом Севериано вызывает такси, и мы едем обратно в отель.

Я немного нервничаю, тем более что, когда мы поднялись в номер, спиртное порядком двинуло мне в голову, поэтому я включила телевизор, где шли новости или какой‑то документальный фильм про голодающих африканских детей. Севериано достает шампанское из ведерка со льдом и разливает его по двум бокалам. Он снимает туфли и ложится на кровать, откидывается на взбитые подушки и улыбается мне: нечто среднее между застенчивой улыбкой маленького мальчика и порочной ухмылкой старого извращенца.

– Сядь рядом со мной, Ни‑икки, – говорит он и хлопает по кровати.

На какую‑то долю секунды мне очень хочется отказаться, но потом снова включается деловой режим.

– Я делаю только массаж и прочие расслабляющие упражнения.

Он печально смотрит на меня. Кажется, еще чуть‑чуть – и он пустит слезу.

– Ну, если так должно быть, значит, так должно быть, – говорит он и начинает расстегивать ширинку. Его член выскакивает наружу, как веселый щенок. А что обычно делают с веселыми щенками?

Я начинаю его поглаживать, но тут возникает старая проблема, я просто не очень хорошо умею дрочить мужикам. Я пожираю его глазами, я обволакиваю его своей страстью. Его горящие глаза – полная противоположность ледяным глазам Саймона, в его глазах лед, который, как говорится в рекламе, мне очень хочется растопить, и я уже чувствую, что от методичных движений у меня устала рука, и вообще весь процесс меня совершенно не заводит. Наоборот, мне становится скучно. Это чувство передается ему, и он выглядит разочарованным, расстроенным и даже слегка раздраженным. Но мне нравится, как головка его члена пробивается наружу сквозь невообразимо длинную крайнюю плоть, поэтому я решаю не отказывать себе в маленьком удовольствии. Я смотрю на него, облизываю губы и говорю:

– Обычно я этим не занимаюсь, но… Баск счастлив до поросячьего визга:

– О Ни‑икки… Ни‑икки, детка…

Я быстренько назначаю хорошую цену, воспользовавшись своим умением торговаться, и беру у него в рот, предварительно убедившись, что во рту у меня скопилось достаточно слюны, которая поможет смягчить процесс. У него действительно очень большая крайняя плоть, так что поначалу мне кажется, что член у него грязный, и с этим придется смириться. Однако при непосредственном контакте оказывается, что у его члена свежий и острый вкус, он чем‑то напоминает испанский лук, хотя это могут быть просто мои этноцентричные ассоциации. Может быть, я хреново дрочу, но в том, что касается минетов, у меня все хорошо: я и в детстве все время тянула все в рот – так называемый оральный тип.

Я понимаю, что он собирается кончить, поэтому быстренько достаю его член изо рта, а он стонет, умоляет и ноет, но я не собираюсь глотать его сперму. Он весь на взводе, и когда он хватает меня, мне становится по‑настоящему страшно, что сейчас меня изнасилуют и мне придется вспоминать все приемы самообороны. Но потом я понимаю, что он хочет просто потереться об меня, как собака, он горячо дышит мне в ухо и исступленно шепчет что‑то по‑испански, а потом кончает мне на платье.

Разумеется, это было не изнасилование, но мы на такое не договаривались, и я чувствую себя оскорбленной. Разозлившись, я отталкиваю его от себя, и он залазит обратно на кровать, его мучает раскаяние, он беспрестанно извиняется:

– О Никки, мне так стыдно… пожалуйста, прости меня… – и он тянется к своему пиджаку и достает деньги, чтобы как‑то загладить свой промах, а я иду в ванную с зеркальными стенами, нахожу полотенце, смачиваю его водой и вытираю с платья его кончину.

После этого эпизода он снова становится лапочкой и продолжает извиняться, я успокаиваюсь, и мы допиваем вино. Похоже, я явно переборщила с выпивкой, и он спрашивает меня, можно ли сделать несколько снимков полароидом, я при этом должна быть в лифчике и трусиках. Я начинаю очередной прогон про то, как нелегко живется бедным студентам, и он достает еще денег. Я снимаю платье и сушу мокрое пятно встроенным феном, а он готовит камеру.

Он показывает мне, как надо позировать, а когда он делает пару снимков, я тихо радуюсь, что надела поддерживающий бюстгальтер. Я замечаю, что на первой фотографии выгляжу какой‑то уж чересчур жестокой и угрюмой, поэтому для второго снимка использую улыбочку в стиле «Скажите секс». Я беспокоюсь о том, как будут выглядеть на фотографиях мои костлявые коленки, и почему‑то заморачиваюсь на мысли, что у меня появляется животик. Отступив перед его непомерным восторгом и своей зарождающейся паранойей, я устраиваю настоящее шоу, демонстрируя некоторые гимнастические трюки. И это оказывается большой ошибкой, потому что Севериано снова заводится, сползает с кровати и пытается меня поцеловать. Я почти обнажена, уязвима и поэтому начинаю всерьез беспокоиться. Отстранившись от него, я поднимаю руку и устремляю на него ледяной взор, что, похоже, слегка остужает его пыл.

– Прости меня, Никки, – скулит он. – Я просто сви‑инья…

Я влезаю в платье, убираю деньги в сумочку и мило, хотя и прохладно, прощаюсь, после чего ухожу.

Я иду по коридору к лифтам, переживая безумную смесь брезгливости и эйфории, похоже, эти эмоции соперничают за право главенства у меня в душе. Я намеренно заставляю себя думать о деньгах и о том, какой халявной была работа, и эти мысли помогают мне более‑менее прийти в себя.

Приходит лифт, внутри стоит молоденький портье с плохой кожей и тележкой, заваленной багажом. Он коротко мне кивает, и я вхожу в лифт, попутно заметив красную сыпь у мальчика на подбородке. Но это не просто подростковые прыщи, потому что эта самая сыпь присутствует лишь на одной стороне лица. Судя по всему, он недавно подрался или просто нажрался в хлам и расцарапал лицо об стену или о тротуар. Все время, пока мы спускаемся, он смотрит на меня с виноватой улыбкой, а я пытаюсь выдать ему в ответ что‑то похожее. Двери лифта с щелчком открываются, и я выхожу, в голове у меня по‑прежнему – полный бардак. Хочется лишь одного: как можно быстрее убраться из этого отеля, скрыться с места преступления, так сказать.

В общем, я иду к выходу, уже подхожу к стеклянным дверям, тротуар снаружи блестит от дождя и уличных огней. И тут дверь внезапно открывается, и то, что я вижу, вгоняет меня в настоящий ступор. В отель заходит мой преподаватель МакКлаймонт и идет прямо ко мне, и его лицо расплывается в Улыбке.

Боже ты мой.

А потом это лицо мнется, как газета, и в его глазах возникает какое‑то похабное презрение.

– Мисс Фуллер‑Смит… – Этот голос, мягкий, но все равно неприятный, как будто вползает ко мне в сознание.

Боже ты мой. Кровь стучит у меня в висках, а стук каблуков по полу кажется оглушительным грохотом. У меня возникает кошмарное ощущение – мне кажется, что все взгляды устремлены на нас с МакКлаймонтом, как будто мы вдруг оказались на сцене, высвеченные прожектором.

– Здравствуйте, я… – Я пытаюсь начать разговор, но он смотрит на меня как‑то странно, как будто он знает все тайны моей души. МакКлаймонт обводит меня пристальным взглядом, с головы до ног, и в глазах моего явно развратного препода появляется стальной блеск.

– Может быть, выпьем чего‑нибудь. – Он кивает в сторону барной стойки, и эта фраза звучит как приказ, а не как предложение.

Я не знаю, что сказать.

– Я не могу, я, гм… МакКлаймонт медленно качает головой.

– Если вы откажетесь, Николя, вы очень меня огорчите, – говорит он, закатив глаза, и я сразу же понимаю, что он хочет сказать. Разумеется, я уже сдала курсовую, но все равно… С посещаемостью у меня были большие проблемы, и при желании он вполне может меня завалить на экзамене. А если я срежусь на экзамене, папаня урежет мое содержание, и вот тогда‑то случится полная жопа. Так что я совершаю разворот на 180 градусов, иду за ним к бару и попутно пытаюсь взять себя в руки. МакКлаймонт спрашивает, что я буду пить, а бармен холодно смотрит на меня.

Ну вот, теперь я сижу в баре с этим старым мерзавцем, и прежде чем я успеваю нанести первый удар и спросить его, что он тут делает, он задает мне тот же самый вопрос.

– Я ждала своего парня, – говорю я, поднося к губам стакан солодового виски. Это Саймон меня к нему пристрастил, а МакКлаймонт явно одобряет подобный выбор напитка. – Но он позвонил мне на мобильный и сказал, что задерживается.

– Какая жалость, – говорит МакКлаймонт.

– А вы что здесь делаете? Вы здесь часто бываете? – любопытствую я.

Тут МакКлаймонт весь напрягается, суровый такой, дальше некуда. Судя по всему, он считает, что раз я его студентка, или женщина, или просто моложе его по возрасту, то вопросы здесь задает только он.

– Я был на встрече Шотландского Общества, – пафосио заявляет он, – а по дороге домой попал под дождь и решил зайти сюда выпить. А вы здесь где‑то рядом живете? – спрашивает он.

– Нет, я живу на Толкросс, я, ну… – Тут я вздрагиваю, потому что краем глаза вижу баска Севериано, который спускается в бар вместе с еще одним мужиком в костюме. Я быстро отворачиваюсь, но мужик в костюме, даже не сам баск, направляется прямо к нам.

– Ангус! – кричит он, МакКлаймонт поворачивается и улыбается, они явно знакомы. Затем мужчина замечает меня и приподнимает брови. – А кто эта прекрасная леди?

– Это мисс Николя Фуллер‑Смит, Рори, студентка университета. Николя, это Рори МакМастер.

Я пожимаю руку этого МакМастера, похожего на кабана‑регбиста.

– Может, присоединитесь к нам, – говорит он и показывает на баска, который смотрит на меня с перекошенным лицом.

Я пытаюсь возражать, но МакКлаймонт забирает со стойки наши напитки и несет их к столику. Я пытаюсь улыбнуться баску, мол, «мне очень жаль, что все так получилось», но он смотрит волком, как будто я его подставила по полной программе. Сажусь за столик, стараясь при этом выглядеть как можно целомудреннее (по крайней мере насколько это позволяет платье). Чувствую себя совершенно беспомощной и уязвимой, наверное, я бы чувствовала себя намного увереннее, если бы просто ебалась с каким‑нибудь незнакомцем перед камерой.

– Это сеньор Энрико де Сильва, из Баскского регионального парламента в Бильбао, – говорит МакМастер. – Ангус МакКлаймонт и Николя… гм… Фуллер‑Смит, правильно?

– Да. – Я кротко улыбаюсь, пытаясь при этом вжаться в стул, а в идеале – вообще исчезнуть. Значит, Энрико. А мне он сказал, что его зовут Севериано. Он угрюмо поглядывает на меня.

– Это ваша девушка, нет? – с некоторым беспокойством спрашивает он у МакКлаймонта.

МакКлаймонт слегка краснеет, и его лицо вновь сминается от натянутой улыбки, и только потом он позволяет себе рассмеяться.

– Нет, нет, мисс Фуллер‑Смит моя студентка.

– И‑и что она изучает? – спрашивает Энрико, или Севериано, или просто баск.

Меня это все достает. Я в общем‑то тут тоже присутствую.

– Мой основной курс – кино. Но я еще факультативно изучаю предметы, связанные с Шотландией. Это очень интересно. – Я выдавливаю из себя улыбку и думаю о том, что всего несколько минут назад пенис этого человека был у меня во рту.

Я извиняюсь, и иду в туалет, и спиной чувствую, как они пялятся на мою задницу. Я знаю, как только я отойду, они примутся меня обсуждать, но я ничего не могу с этим поделать, мне нужно подумать. Я чувствую себя совершенно беспомощной и даже не знаю, кому можно было бы позвонить. Мне так плохо, что я почти решаюсь набрать домашний номер Колина, но потом все же звоню Саймону.

– У меня тут жопа случилась, Саймон. Я сейчас в отеле «Роял Стюарт» в Новом Городе. Ты мне не поможешь?

Саймон держится холодно и даже с некоторым раздражением, возникает неудобная пауза, но потом он все‑таки говорит:

– Я думаю, Мо вполне справится и без меня. Так что я скоро буду. – И он вешает трубку.

Скоро? Интересно, что это может значить? Я подкрашиваюсь, причесываюсь и возвращаюсь в бар.

Когда я возвращаюсь к столику, эти трое сидят с видом участников тайного заговора развратников. Они говорили обо мне. Я знаю, что они обо мне говорили. МакКлаймонт, к примеру, умудрился порядком надраться. Он как раз произносит какую‑то нудную фразу, кажется, про положение Шотландии в Союзе, которая заканчивается словами:

– …и именно это наши английские друзья никак не могут понять.

Меня выводит из себя не столько его фраза, сколько язвительный взгляд, направленный на меня.

– Я не уловила сути. Вы отстаиваете националистическую или унионистскую позицию?

– Да я так, в общем, – говорит он, щурясь. Я тянусь за своим стаканом со скотчем.

– Забавно, но мне всегда казалось, что «Северные Бритонцы» – это термин, который используется исключительно Шотландскими националистами, и носит где‑то даже саркастических характер. Я очень удивилась, когда обнаружила, что этот термин используют унионисты, которые, насколько я понимаю, хотят войти в Объединенное Королевство. – Я смотрю на своего баска и этого МакМастера. – Это очень показательный термин, потому что ни один англичанин не станет называть себя «Южным Бритонцем». Между прочим, «Правь, Британия» тоже была написана шотландцем. Это мольба о том, чтобы вас приняли в Соединенное Королество, мольба, которая так и не будет услышана. – Я печально качаю головой.

– Именно, – говорит МакМастер. – Именно поэтому мы и считаем…

Я продолжаю «пиздеть за политику», не сводя взгляда с МакКлаймонта.

– С другой стороны, очень грустно, что Шотландии до сих пор не удалось добиться полной свободы. А сколько уже прошло времени. Вот посмотрите, к примеру, на достижения ирландцев.

МакКлаймонт взбешен и уже собирается что‑то сказать, но тут я замечаю, что в фойе входит Саймон, и машу ему рукой. В пиджаке и футболке он выглядит весьма впечатляюще. И к тому же он загорел. Наверняка валялся где‑нибудь в солярии.

– О Никки, детка… прости, что я опоздал, дорогая, – говорит он и целует меня в щечку. – Ну что, ты готова к неземным наслаждениям? – спрашивает он, и только после этого смотрит на остальных мужчин, как будто он только что их заметил. Сейчас он похож на капризного кота, которому предложили полакомиться остатками хозяйской трапезы; у него на лице – брезгливое презрение, однако взгляд острый как бритва. Он быстро обменивается рукопожатиями со всеми троими. На мой взгляд, он как‑то уж слишком помпезен и высокомерен, особенно если учесть ситуацию.

– Саймон Уильямсон, – резко говорит он, а потом немного смягчает тон. – Надеюсь, моя девушка была в хороших руках?

Все смотрят на баска и начинают нервно и виновато улыбаться. Его присутствие явно их угнетает, он выводит их из равновесия, даже не прилагая особых усилий. Но я себя чувствую просто отвратительно, в первый раз за долгое время, в первый раз после первого мужика, которому мне пришлось дрочить, – я чувствую себя шлюхой. Саймон помогает мне надеть пальто, и я с большим облегчением покидаю этот поганый отель.

Мы садимся в машину, и я вдруг понимаю, что плачу, но по крайней мере больше не ощущаю себя шлюхой. Я знаю, что плачу совершенно неискренне, я просто хочу, чтобы Саймон отвез меня домой и уложил в кроватку. Я хочу, чтобы он думал, что это он меня соблазняет, хотя я жутко его хочу, я хочу его прямо сегодня, прямо сейчас. Но Саймона мои слезы не впечатляют совершенно.

– Что такое? – равнодушно спрашивает он, выводя машину на Лотиан‑роуд.

– Вляпалась в совершенно дурацкую ситуацию, – говорю я ему.

Саймон обдумывает мои слова, а потом устало отвечает:

– Такое случается. – Хотя, судя по его тону, такое случается с кем угодно, кроме него самого. Мы останавливаемся у моего дома и смотрим на небо. Сегодня оно ясное и, что самое удивительное, очень много звезд. Я никогда не видела столько звезд, по крайней мере здесь, в городе. Колин как‑то возил меня на Восточное побережье, недалеко от Колдингхэма, вот там все небо было усеяно звездами. Саймон тоже смотрит наверх и говорит:

– Звездное небо надо мной и нравственный закон во мне.

– Кант… – говорю, ощущая странную смесь восхищения и испуга, и думаю о том, что он имеет в виду, говоря о нравственных законах. Он что, понял, чем я занималась? Но он резко оборачивается ко мне, и вид у него обиженный. Но он ничего не говорит, только настороженно смотрит на меня.

– Это моя любимая цитата из любимого философа, – объясняю я. – Из Канта [11].

– А… да, это и мой тоже любимый философ, – говорит он и улыбается.

– Ты изучал философию? Изучал Канта? – спрашиваю я.

– Немного, – кивает он. А потом объясняет: – Старая шотландская традиция. От Смита к Хьому, а потом – к европейским мыслителям вроде Канта.

В его голосе проскальзывает некое самодовольство, которое действует мне на нервы, поскольку чем‑то напоминает МакКлаймонта. А мне очень не хочется ассоциировать его с МакКлаймонтом, так что я иду ва‑банк:

– Хочешь, поднимемся ко мне, выпьем кофе… или вина. Саймон смотрит на часы.

– Пожалуй, лучше кофе, – говорит он.

Мы поднимаемся по лестнице, я еще раз благодарю его за помощь, типа, он меня просто спас. Я надеюсь, что он спросит меня об этом, но он, судя по всему, не придает случившемуся никакого значения. Когда мы заходим в прихожую, у меня замирает сердце, потом что я вижу полоску света из‑под двери гостиной.

– Диана или Лорен, наверное, еще не спят, жгут электричество, полуночничают, – объясняю я шепотом и провожу его к себе в комнату. Он садится в кресло, потом начинает рассматривать стойку с сидюками, встает, чтобы внимательнее изучить коллекцию, но при этом его лицо по‑прежнему остается непроницаемым.

Я иду на кухню, делаю кофе и приношу две дымящиеся кружки обратно в спальню. Когда я вхожу, он сидит на кровати, читает сборник современной шотландской поэзии, одну из обязательных книг в курсе МакКлаймонта. Я ставлю чашки на ковер и сажусь рядом с ним. Он откладывает книгу в сторону и улыбается мне.

Мне очень хочется наброситься на него, но у него в глазах – гранитный холод, который меня и удерживает. Его взгляд устремлен сквозь меня, внутрь меня. Его взгляд пронзает меня насквозь. А потом его ледяные глаза неожиданно наполняются невероятным теплом, которое казалось вообще невозможным всего секунду назад. Свет у него в глазах такой яркий, что я впадаю в какой‑то ступор, чувствую себя существом без формы, без размеров и плотности. Во мне осталось только желание. Я слышу, как он что‑то говорит, на каком‑то иностранном языке, а потом берет мое лицо в ладони. Несколько секунд он пристально смотрит на меня, его темные глаза словно пьют меня, и он целует меня: в лоб, в щеки, – его поцелуи сильные и нежные одновременно, в них есть некая точность, они посылают импульсы в самое сердце той странной туманности, в которую я сейчас превратилась.

Мои тело и разум существуют как бы отдельно друг от друга, я чувствую, что наша страсть может сравниться по температуре с батареей центрального отопления, что находится рядом с нами. Когда он гладит меня по спине, я думаю о красных розах, их закрытые лепестки распускаются, и я падаю на кровать. И тут во мне неожиданно просыпается воля, и я думаю: он изменяет меня, и мне нужно попробовать изменить и его тоже, – я обнимаю его за шею, притягиваю к себе и приоткрываю рот. Я целую его так крепко, что у меня клацают зубы. Потом я провожу языком по его глазам, носу, пробую на вкус соленый след, идущий от носа к верхней губе. Потом я убираю руки с его шеи, чтобы заняться его телом, пытаюсь снять с него футболку, но он не поднимает руки, чтобы помочь мне, потому что он занят, снимает с меня платье. Но я тоже не убираю руки и впиваюсь ногтями в его мускулистое тело, так что положение безвыходное: я не могу снять с него футболку, он не может снять с меня платье. Потом он все‑таки исхитряется, как заправский взломщик, расстегнуть на мне лифчик. Он так яростно пытается сорвать с меня платье и лифчик, что мне приходится отпустить его спину, потому что если я этого не сделаю, у меня порвутся шлейки на платье. Он обнажает мою грудь, и после этого все замедляется, он начинает ласкать ее очень бережно, нежно и немного испуганно, как ребенок, которому разрешили погладить какую‑нибудь пушистую зверушку.

Он снова смотрит мне прямо в глаза, и лицо у него очень серьезное, почти печальное и даже несколько разочарованное, и он говорит:

– Похоже, что это случится сейчас.

Потом он встает и снимает футболку, а я спускаю ноги на пол и снимаю платье и трусики. У меня между ног – пульсирующий жар, я почти готова к тому, что у меня сейчас загорятся волосы на лобке. Я смотрю на Саймона, как он снимает брюки и трусы от Кельвина Кляйна, и на секунду просто замираю в потрясении, потому что мне кажется, что у него нет пениса. Его нет! В голову лезут безумные мысли, что он кастрирован, и именно поэтому относится к сексу так сдержанно, у него просто нет члена! А потом я понимаю, что член есть, еще как есть, просто я смотрю на него под таким углом, что член направлен прямо на меня, как дуло пистолета. И я хочу его. Я хочу, чтобы он оказался во мне. Прямо сейчас. Я не хочу, чтобы мне пришлось говорить ему, что заняться любовью мы можем и позже, позже я у тебя отсосу, позже ты можешь вылизать меня всю, подрочить мне, сделать со мной все что угодно, но, пожалуйста, не сейчас. Сейчас просто грубо выеби меня, да, прямо сейчас, потому что я горю. А он смотрит мне в глаза и кивает, этот мужчина кивает мне, как будто он прочитал мои мысли. А потом он оказывается на мне и во мне, наполняя меня, раздвигая меня, проникая в самую суть меня. Я тяжело дышу, и он прибавляет мощности, а потом мы с ним переворачиваемся и становимся переплетенной скомканной массой, и я даже не понимаю, кто из нас сбавляет темп, мы опять начинаем ласкать друг друга, но сама наша любовь овладевает нами, и мы снова набрасываемся друг на друга в этой битве один на один, в этой войне всех против всех. На какую‑то долю секунды мне кажется, что я победила – и его, и себя, – но я хочу больше, больше, чем он может мне дать, больше, чем я вообще могу получить от кого бы то ни было. Я кончаю, и когда спазмы оргазма проходят, я думаю, а не слишком ли громко я кричала, и очень надеюсь, что ни Лорен, ни Дианы нету, потому что в противном случае это было бы слишком похоже на глупое показушное представление. Саймон воспринимает мой оргазм как разрешение на свой, он убирает волосы с моего лица, и смотрит мне прямо в глаза, и кончает, кончает так яростно, что своим оргазмом он продлевает мой оргазм. После этого он прижимает меня к груди, но я все‑таки вижу мельком его глаза, и мне кажется, я почти уверена, что видела слезы. Но проверить свою догадку у меня нет никакой возможности, потому что он крепко держит меня, да и у меня самой не осталось уже никаких сил. Мы лежим в мокрой от пота кровати, и все, что успеваю подумать, засыпая в этом жарком поту, в этом запахе пота и нашего секса: как это все‑таки здорово, когда тебя выебут так, как надо.