Загадочные часы

В тот же день — к чему откладывать? — Пальчик встретился с Гавом на восьмом этаже.

— Заставляете ждать, ваше поднимательство, — укорил его Пёс Собаков, как только открылась дверь лифта. — Дай руку! Дай! — скомандовал он тоном настойчивого хозяина собаки. — Зазнались?

Пальчик весело пожал ему лапу.

— Чего это ты со мной на «вы»? — спросил он, с любопытством оглядываясь по сторонам.

Кабина лифта стояла в какой-то высокой каменной пещере с узкой расщелиной-входом, из которой падали солнечные лучи.

— С каких пор на «вы»? — переспросил Гав и глубокомысленно почесал затылок задней ногой. — К слову пришлось. Так мне показалось сподлапистей выразить свою мысль.

— Как-как?

— По-вашему, сподручней.

— Слушай, а почему ты и здесь разговаривать можешь? Ведь это не твой этаж!

— «Усе здесь наше», как подчеркивала буфетчица Оля каждый раз после работы, прихватывая домой две большие сумки с продуктами. Неужели тебе не нравится, что я с тобой разговариваю? — возмутился Гав. — Тебе что, хотелось бы, чтоб я лаял, гавкал, тявкал, брехал!

— Да нет! Я, наоборот, рад. Но всё-таки?

— Откуда я знаю. Это ты у них спроси? — махнул Гав лапой на выход из пещеры.

— А кто они?

— И сам не знаю. Я тут недавно, ещё не разнюхал как следует. Они подошли к расщелине и выглянули наружу. До самого горизонта, накатывавшее волной на прибрежную гальку, лежало море. Вернее, озеро, если судить по его цвету. Серенькое озеро, а не сине-зелёное море.

— Пресная вода, — сообщил Гав. — Я уже бегал пить. Какая-то странная на вкус. Словно дисти…

— Дистиллированная? — подсказал Пальчик.

— Она.

— Мы-то эту воду в школе проходили. А вот ты откуда знаешь, что такая бывает?

— Ты эту воду проходил, а я её пивал. И не в школе ты её проходил, а в том ручье по колена — помнишь, на шестом этаже? Всё время недоверие, намёки, подозрения!.. Дистиллированная… — пробурчал Гав. — Ты думаешь, какую воду буфетчица Оля в аккумулятор машины «вольво» наливает?

— У неё «вольво»! — изумился Пальчик.

— А ты думал — «запорожец»? С её-то бульдожьей хваткой! Она…

— Погоди, — перебил его Пальчик. — Ты ещё не сказал, зачем позвал сюда, на восьмой этаж.

— Привет! Из врождённой любознательности, моей и твоей. А на седьмом я уже бывал.

— И я.

— Теперь-то знаю.

— Почему — теперь?

— Когда поднимался на восьмой, учуял твой запах — он шёл с седьмого вниз.

— Мне бы твой нюх! — позавидовал Пальчик.

— А мне бы твою недогадливость.

— Зачем?

— Чтоб хоть немного сравняться с тобой, — рассмеялся Гав. Пальчик — тоже.

— Да, ты знаешь, что со мной было на седьмом этаже! И он быстро рассказал, что с ним приключилось.

— Жаль, меня с тобой не было. Уж я бы показал всем твоим врагам, где раки зимуют! А, кстати, где они зимуют? — И тут же Гав раздумчиво произнёс: — Но, может, и хорошо, что я ничего не знал. Иначе бы я за тебя волновался.

— Гав, это хорошее чувство.

— Хорошее-то оно хорошее, да шерсть от него почему-то седеет.

— С тобой не соскучишься…

— Правда? — просиял Гав. — Когда я бродяжничал на седьмом этаже, об этом мне говорила каждая собака. Попутная, — уточнил он. — Весело было, незабываемые деньки!

— Я-то думал, ты по мне скучал, — уныло протянул Пальчик.

— А я что говорю? Им было весело, а не мне. И вот сейчас — я же вызвал побродяжничать не кого-то, а тебя!

Они пролезли в расщелину и, рискуя сломать шею, спустились по скользким валунам к воде. Влево и вправо тянулись полосы мелкой гальки, точно россыпи больших фасолин.

Пальчик зачерпнул горсткой воду и попробовал:

— Правда, безвкусная…

— Как у растаявшего снега, — кивнул Гав. — И куда нас занесло на твою голову и на мою башку?!

Позади них, на скалах, суровым полукольцом охватывающих бухту, торчали одиночные, похожие на арфы, розовоствольные сосны. За ними начинался лесной массив. Снизу он виделся только частыми верхушками деревьев: вероятно, дальше, за скалами, местность понижалась.

Высоко в небе бесконечно долгими кругами парила узкая чайка с красным коротким носом и чёрным хвостовым оперением, напоминавшая туго натянутый лук со стрелой.

Мимо них, не моргнув и глазом, низко пролетел лебедь — весь, как набитый ватой и застывший, и только лишь механически махал крыльями, словно их дёргал за неразличимые нитки невидимый кукловод.

Пустынно и тихо было вокруг…

— Надо бы запомнить место, где вход в пещеру, — озабоченно пробормотал Пальчик.

— Со мной это не надо, — безмятежно сказал Гав. — У меня чутьё.

— Но у меня-то его нет. Вдруг мы потеряемся…

— Потеряться можешь только ты, — самодовольно возразил Гав. — Уж тебя-то я найду. Жаль, конечно, что у тебя в кармане нет хотя бы завалящей котлеты, тогда мое чутьё было бы вдвое острее. Но на нет и суда нет. Народного, — уточнил он, — как говаривала буфетчица Оля.

— Заладил…

Пальчик всё же постарался запомнить две низкие сосенки у той пещеры, где был лифт. Отсюда её вход был совсем незаметен.

Они пошли вдоль подножия скал по берегу в поисках хоть какой-нибудь тропки, ведущей вверх.

Гав внезапно остановился:

— Пахнет пляжем.

— И полотенцем, — усмехнулся Пальчик. Всё-таки он был выше и поэтому увидал поодаль чьё-то забытое полосатое полотенце, прижатое камешками от ветра. Это невольно напомнило ему тот самый случай, когда он посрамил «нюх» Людоеда, первым увидев Пафа и Держихвоста.

— У нас зрение послабее, — ни капли не смутился Гав. — У любой собаки спроси!

— Спрашиваю, — улыбнулся Пальчик.

— А-а, на меня намекаешь… Хоть я и не любая собака, а особенная, — напыжился Гав, — отвечаю: ветром тянет в другую сторону, потому-то я и не учуял твоё треклятое полотенце.

— А как же ты учуял, что тут пляж?

— Ох, — вздохнул Гав. — Что я, пляжей не знаю? Да здесь под галькой повсюду целые залежи сливовых косточек, окурков, клочков газет, оборванных пуговиц — чего только нет! Ага, — встрепенулся он, — теперь ветер дует в нашу сторону. Вон за тем валуном — асфальтовая дорожка… Как лучше сказать: начинается или кончается?

— Начинается.

— Думаешь?.. Хотя ты прав. Для нас она начинается, — согласился он, сворачивая за валун и вступая на асфальт. — А вот чем закончится?

Они вдруг замерли, увидев электронное табло, укреплённое на стойках с боку дорожки. Горевшие цифры: 1.15.46 — наверняка показывали время. Цифры секунд, крайние справа, методично пощёлкивая, сменялись в своем квадратике. Причём эти странные часы отмечали отнюдь не время дня — судя по солнцу, было никак не больше 11, — а что-то совсем другое. Когда нащёлкало 60 секунд, минутная цифра «15» превратилась в «14», а не в «16». Значит, отсчёт шёл в обратную сторону.

— Понял! — догадался Пальчик. — Столько времени осталось до…

— До чего? — тревожно спросил Гав.

— Хотел бы я сам знать…

— Ну, про время мне кое-что известно, — сказал Гав. — Людям его всегда почему-то не хватает. Вот ты говоришь: осталось столько… Сколько?

Пальчик замялся, не зная, как объяснить.

— Солнце видишь?.. — наконец, нашёлся он. — Когда оно сдвинется в небе вот на столько, — развёл он руки примерно на полметра, — тогда и должно что-то случиться.

— Маловато. Но запасец ещё есть. Мне этого хватит, чтоб, в случае чего, вовремя смыться.

— Без меня? — в шутку спросил Пальчик.

— С тобой, — серьезно ответил пёс.

И они двинулись дальше. Дорожка то полого, то круто извивалась среди скал и деревьев. Через несколько поворотов появились другие электронные часы, по-прежнему отсчитывавшие время до… неизвестно чего. Затем встретились третьи часы, четвёртые… Загадочные табло равномерно возникали и слева, и справа на их пути, продолжая неумолимо сокращать цифры минут.

Неожиданно Пальчик заметил, что асфальт испещрён какими-то дырками, но не от женских каблучков — более глубокими. Словно их оставили мощные когти крупных неведомых зверей.

— Это не от когтей, — определил Гав. — Они пахнут железом. Ржавым.

— Утешил…

— Мы можем вернуться. — Он подвернул свой пышный хвост и удобно уселся на нём.

— Ну уж нет, — заявил Пальчик. — Что, трусишь? Слабо?

— Я бы на тебя так грубо не лаял, если бы ты предостерёг от возможной опасности.

— Прости, милый Гав. Но отступить, так ничего и не узнав, я не могу, хотя ты, наверно, сто раз прав.

— Сто! Я даже не знаю, сколько это. Умею считать до двух. Ну, до трёх. Во всяком случае, четыре кости от одной отличу. Но запомни: прав бываешь только раз. Или прав, или не прав!

И довольный своей речью, Гав продолжил путь.

Пальчик обернулся. Озеро-море виднелось отсюда лишь полоской на горизонте, над которым высились, будто на недалёком берегу, белые горы из облаков.

А лес вокруг был — не сказать чтобы простой. Скорее уж заповедный. Разлапистые южные сосны, замшелые самшиты, обвитые тонкими лианами, бархатистые буки, мощные грабы, пятнистые эвкалипты… Пальчик более или менее разбирался в породах деревьев. У них в приморском городе был «Ботанический сад», и он не раз ходил туда с папой.

Лес становился всё гуще. Какие-то птицы, быстро мелькая меж листвы, перелетали с места на место, голосили, пели, верещали. Шелест и праздничная птичья болтовня доносились отовсюду… Прошмыгнул дятел, вспыхнув красным охвостьем. Дикие голуби взлетали на солнечных опушках так взрывчато, что после них долго садились прошлогодние листки и травинки.

Дорогу перебежал барсук — с такой прытью, что зад только чудом не обогнал голову.

— Хорошо, что я не охотничья собака, — с тайной грустью похвастался Гав. — Только б ты меня и видел!

— Слушай, я давно хотел спросить: а какой ты породы?

— Я? — заважничал Гав. — Я — горпёс!

— Гордый? — удивился Пальчик. — Или горный?

— Городской.

— Тогда ты — дворпёс, а не горпёс.

— Сказанул! Дворы и в деревне бывают. А я городской, можно сказать, приморский. Дворпёс — это когда дворовый, — пустился в рассуждения Гав. — Ну, если весь город считать моим двором, то, конечно, твоё глупое определение можно посчитать и верным. С натяжкой. Во всю силу.

— Чего?.. — как обычно, стал в тупик Пальчик.

— С натяжкой во всю силу. Мою и твою силу! Понял?

— Понять-то я понял. С тобой…

— … не соскучишься, — ухмыльнулся пёс. — Ты уже это говорил. А вот я бы с тобой соскучился, если бы тут не было меня!

— Нет, я другое хотел сказать. С тобой хорошо наперегонки за бешеным львом бегать. Ты бы первым отстал.

Гав озадаченно примолк. Но ненадолго. Пальчик услышал, как тот забормотал себе под нос:

— Ясно, я бы первым был… А зачем?.. Лев меня бы… Хитрец! — вскричал он. — Ведь лев меня растерзал бы!

— Я и говорю: ты бы первым отстал.

— Ах вон что. На это у меня ума хватит, — вновь заважничал Гав. — Не чета тебе, дурню. Пальчик обиделся.

— У тебя много блох? — как бы невзначай вдруг сказал он. — А то можно выловить. Знаю верное средство.

— Какое? — сразу клюнул пёс, как рыба на желанную приманку. — Бродяжья жизнь, она, сам знаешь, какая. Ну?

— Надо посадить собаку в ванну, наполнить водой…

— Ерунда. Знакомо.

— Ты слушай, слушай… Погрузить — ну, хотя бы тебя, к примеру, — в воду по самую макушку. Все они враз переберутся туда. И…

— И… — затаил дыхание Гав.

— … ахнуть тебя по макушке широкой доской — ни одной не останется!

— Издеваешься?! — теперь Гав обиделся.

— Да ты меня тоже всё время разыгрываешь, — расхохотался Пальчик.

Пёс скривил улыбку, не выдержал и разразился веселым отрывистым лаем, означающим у собак самый что ни на есть настоящий смех.

Лес кончился. По бокам дорожки внезапно вздыбились невообразимые нагромождения скалистых глыб, словно здесь, нашвыряв их как попало, порезвились великаны. Из кривых зазоров между многотонными обломками выныривали редкие уродливые деревья. Внизу, у комля, они были намного тоньше, чем снаружи, иначе бы им не пролезть сквозь тесные щели. Встречались и совсем плоские, будто сплющенные стволы. А иные, вытолкнутые прямо на камни своими длинными корнями, стали, наоборот, неимоверно пузатыми и короткими, точно бочки.

Некоторые страшилища, вылезая из щелей какими-то причудливыми, неправдоподобными узлами, вдруг вспоминали, что они обычные деревья, и пытались расти нормально. Но потом снова свивались в узлы, опять выпрямлялись, и вновь всё повторялось сначала.

Сверху каменные глыбы покрылись желтыми лишайниками, а снизу сине-бело окрасились от проступившей извести. И стволы, и корни под ними приобрели тот же цвет. Вокруг зияли угрюмые пещерки и впадины, и сами деревья тоже были изрыты дуплами.

Пальчик и Гав, притихнув, миновали это жутковатое место, где жизнь боролась за жизнь.