Глава VII сообщение, секретность и социальная политика

Я пишу эту книгу главным образом для американцев, в жизненных условиях которых вопросы информации будут оцениваться в соответствии со стандартным американским критерием: цена вещи измеряется товаром, на который она будет обменена на свободном рынке. Такова официальная ортодоксальная доктрина, которую для жителей Соединенных Штатов становится все более опасным подвергать сомнению. Хотя, возможно, следует указать, что эта доктрина не является всеобщей основой человеческих ценностей и что она не соответствует ни доктрине церкви, ищущей спасения человеческой души, ни доктрине марксизма, которая оценивает общество с точки зрения реализации им известных специфических идеалов человеческого благосостояния. Удел информации в типичном американском мире состоит в том, чтобы превратиться в нечто такое, что может быть куплено или продано.

В мою задачу не входит скрупулезный разбор того, является ли эта торгашеская точка зрения моральной или аморальной, невежественной или разумной. Моя задача состоит в том, чтобы показать, что эта точка зрения приводит к неправильному пониманию информации и связанных с ней понятий и к дурному обращению с ними. Я покажу это на примере нескольких областей, начиная с патентного права.

Патентное свидетельство, гарантирующее изобретателю определенную монополию на его изобретение, для него будет тем же самым, что лицензия – для привилегированной компании. Наше патентное право и наша патентная политика основываются на завуалированной философии частной собственности и вытекающих отсюда прав. Это патентное право является довольно большим приближением к действительной ситуации заканчивающегося в настоящее время периода, когда изобретения обычно делались в мастерских квалифицированными ремесленниками. Однако это право не дает сколько-нибудь удовлетворительного отображения состояния дела изобретений в настоящее время.

Стандартная философия патентного бюро предполагает, что путем многочисленных испытаний и неудач, являющихся неотделимой частью того, что обычно называют изобретательством механика, ремесленник продвинулся с данной ступени развития техники на следующую ступень, олицетворяемую определенным изобретенным аппаратом. Патентное право отличает необходимое для произведения этой новой комбинации изобретательство от изобретательства [с.120] другого рода, которое необходимо для установления научных истин о мире. Изобретательство этого второго рода заносится в рубрику под названном “открытие законов природы”, и в Соединенных Штатах, как и во многих других странах с аналогичной производственной практикой, правовой кодекс отрицает за исследователем какие-либо права собственности на законы природы, которые он может открыть. Очевидно, в свое время это различие было чисто практическим, ибо цеховой изобретатель имеет одну традицию и квалификацию, а человек науки – совершенно иную.

Даниэля Дойса из романа Чарлза Диккенса “Крошка Доррит”, очевидно, нельзя принять за члена Мадфогской ассоциации, о которой Диккенс говорит в другом месте. Первого Диккенс прославляет как наделенного здравым смыслом ремесленника с мозолистыми руками, работника физического труда и честностью человека, всегда смотрящего в лицо фактам; в то время как Мадфогская ассоциация есть не что иное, как вымышленное название Британской ассоциации содействия развитию науки в ее ранний период. Диккенс поносит последнюю как сборище химерических и бесполезных фантазеров в таких выражениях, которые Свифт счел бы подходящими для описания прожектеров Лапуты.

В настоящее время современная исследовательская лаборатория, как, например, “Bell Telephone company”, хотя она сохранила практичность Дойса, фактически состоит из правнуков членов Мадфогской ассоциации. Если мы возьмем Фарадея как выдающегося и н то же время типичного члена Британской ассоциации содействия развитию науки раннего периода, то цепь к современным исследовательским работникам “Bell Telephone company” замкнется через Максвелла и Оливера Хевисайда Кэмпбеллом и Шенноном.

В ранний период современных изобретений наука далеко не ушла от рабочего. Слесарь определял уровень возможностей механизма. Поршень считался соответствующим цилиндру машины, когда, согласно Джемсу Уатту, тонкая шестипенсовая монета могла пройти между цилиндром и поршнем. Сталь была продуктом ремесленных мастерских, предназначенным для изготовления шпаг и другого оружия; железо было вязкой с примесью шлака продукцией пудлинговщика. Даниэлю Дойсу пришлось действительно проделать длинный путь, прежде чем столь практический ученый, [с.121] как Фарадей, смог заменить его. Не удивительно, что политика Великобритании, даже когда она выражалась таким недальновидным органом, как диккенсовское “Министерство околичностей”, под истинным изобретателем имела в виду Дойса, а не джентльменов из Мадфогской ассоциации. Семья потомственных бюрократов по фамилии Барнейкл могла свести Дойса в могилу, прежде чем он кончил бы свою беготню из конторы в контору, однако втайне Барнейклы боялись Дойса как представителя нового индустриализма, шедшего им на смену. Но они не боялись, не уважали и не понимали джентльменов из Мадфогской ассоциации.

В Соединенных Штатах Томас Эдисон представляет собой блестящий пример переходной ступени между Дойсом и членами Мадфогской ассоциации. Сам Эдисон очень во многом был похож на Дойса и жаждал быть еще более практичным. Тем не менее многих своих сотрудников он выбирал из Мадфогского лагеря. Его величайшим изобретением было изобретение промышленной научно-исследовательской лаборатории, исключающей изобретения в качестве бизнеса. “Дженерал электрик компани”, фирма “Вестингауз” и “Белл телефон компани” идут по его следам, используя ученых сотнями там, где Эдисон использовал их десятками. Изобретательство стало означать не случайную проницательность рабочего мастерских, а результат тщательного, всестороннего исследования коллектива квалифицированных ученых.

В настоящее время изобретение теряет спою специфичность товара перед лицом всеобщей интеллектуальной организации по производству изобретений. Что делает вещь доброкачественным товаром? В сущности, то обстоятельство, что она может переходить из рук в руки, прочно сохраняя свою стоимость, а также тот факт, что отдельные образцы этого товара должны арифметически складываться точно таким же образом, как и уплаченные за них деньги. Способность сохранять себя представляет собой очень удобное свойство доброкачественного товара. Например, данный объем электрической энергии одинаков, исключая незначительные потери на обоих концах линии передачи; и проблема установления справедливой цены за электрическую энергию в киловатт-часах не представляет больших [с.122] трудностей. Подобная ситуация применима к закону сохранения вещества. Наши обычные стандарты стоимости представляют собой количества золота, являющегося особенно устойчивым видом вещества.

С другой стороны, информацию нельзя сохранить столь просто, ибо, как мы уже видели, объем переданной информации относится к неаддитивной величине, называемой энтропией, и отличается от нее своим алгебраическим знаком и возможным цифровым коэффициентом. Подобно тому как в замкнутой системе энтропия стихийно стремится к увеличению, точно так же информация стремится к уменьшению; подобно тому как энтропия есть мера дезорганизации, информация есть мера организации. Информация и энтропия не сохраняются и в равной мере непригодны для того, чтобы быть товарами.

Для рассмотрения информации или приказа с экономической точки зрения возьмем в качестве примера какое-либо ювелирное изделие из золота. Его стоимость состоит из двух частей: из стоимости золота и стоимости отделки, то есть стоимости искусства обработки. Когда старое ювелирное изделие закладывается ростовщику или продается ювелиру-оценщику, то твердой стоимостью этого изделия является лишь стоимость золота. Будет ли сделана дальнейшая накидка на отделку, зависит от многих факторов, как, например, настойчивости продавца, моды, господствовавшей во время изготовления изделия, чисто художественного мастерства, исторической ценности изделия как музейного экспоната и настойчивости покупателя.

Вследствие игнорирования различия между этими двумя типами стоимости – между стоимостью золота и стоимостью отделки – были потеряны большие состояния. Филателистический рынок, букинистический рынок, рынок антикварной посуды и мебели Дункана Файфа – все эти рынки являются искусственными в том смысле, что, кроме действительного удовольствия, которое дает обладание этими вещами их владельцу, большая часть стоимости отделки зависит не только от редкости самого изделия, но и от преходящего наличия активной группы конкурирующих покупателей. Кризис, ограничивающий группу возможных покупателей, может уменьшить стоимость этой вещи во много раз, и великое сокровище превращается в ничто просто в силу отсутствия конкурирующих между собой покупателей. Если иное поветрие новой моды вытеснит старую моду в [с.123] делах предусмотрительных коллекционеров, то может резко снизиться спрос на данные предметы. Никакого постоянного общего знаменателя вкуса коллекционеров не существует, по крайней мере до тех пор, пока этот знаменатель не достигнет самого высокого уровня эстетической оценки. Но даже тогда деньги, которые коллекционер платит за великолепные картины, в значительной степени свидетельствуют о желании покупателя заслужить репутацию состоятельного человека и знатока.

Проблема произведения искусства как товара поднимает большое количество вопросов, имеющих важное значение в теории информации. Во-первых, за исключением наиболее скаредной категории коллекционеров, которые хранят все свои богатства всегда под замком, физическое обладание произведением искусства не является ни достаточным, ни необходимым условием для получения удовольствия от сообщаемого этим произведением искусства наслаждения. В самом деле, некоторые произведения искусства, по существу, обращены к обществу, а не к отдельным лицам, и по отношению к этим произведениям проблема обладания не имеет почти никакого значения. Великолепная фреска едва ли может служить предметом сделки, как в этом отношении не может служить предметом сделки и здание, на стенах которого она написана. Кто бы ни был формально владельцем подобных произведений искусства, он должен разделить их по крайней мере с ограниченным кругом людей, часто посещающих это здание, а подчас и со всем миром. Он не может поместить эти фрески в несгораемую шкатулку и пожирать их глазами в окружении компании немногих знатоков или запрятать эти фрески вообще как предметы личного владения. Очень немного фресок случайно становятся столь малодоступными, как малодоступна написанная Сикейросом фреска, украшающая большую стену мексиканской тюрьмы, где Сикейрос отбывал наказание за политическое преступление.

Покончим с вопросом одного лишь физического обладания произведением искусства. Проблема собственности в искусстве гораздо шире. Рассмотрим вопрос о репродукции произведений живописи. Несомненно, что самое прекрасное художественное наслаждение дает только созерцание оригинала, но так же верно, что развитый вкус может быть воспитан у человека, который никогда не видел оригинала великих произведений, и что большая часть эстетической [с.124] ценности картины, несомненно, передается высококачественными репродукциями. Подобным же образом обстоит дело в музыке. Хотя при наслаждении музыкальным произведением слушатель получает нечто очень важное, если он непосредственно присутствует при его исполнении, тем не менее слушатель к пониманию этого исполнения будет настолько хорошо подготовлен слушанием хороших записей музыкального произведения, что трудно сказать, какой из этих двух способов более практичен.

С точки зрения собственности связанные с репродукцией картин права покрываются нашим авторским правом. Но некоторые права не может включить п себя никакое авторское право; эти права почти в равной степени затрагивают вопрос о правоспособности любого человека активно владеть художественным творением. Здесь возникает вопрос о природе подлинной самобытности. Например, в эпоху раннего Возрождения открытие художниками геометрической перспективы было новостью, и художник способен доставить большое наслаждение умелым применением этого элемента. Альбрехт Дюрер, Леонардо да Винчи и их современники олицетворяют тот интерес, который ведущие артистические умы той эпохи проявляли к этому новому открытию. Так как знание перспективы представляет собой такое мастерство, которое, будучи однажды постигнуто, быстро приводит к потере интереса к себе, то та же самая вещь, которая в руках ее творцов была великой, в настоящее время находится в распоряжении любого сентиментального коммерческого художника, размалевывающего торговый календарь.

Сказанное ранее, возможно, не стоит повторять вновь; и информационную стоимость картины или произведения литературы современных или живших ранее авторов нельзя оценить, не зная, что в них содержится нечто такое, что не является легко доступным для широкой публики. Только самостоятельная информация будет и приближенно аддитивной. Производная информация второразрядного копировальщика далеко не является независимой от происшедшего ранее. Таким образом, стандартная любовная история, стандартный детективный рассказ, пользующаяся средним успехом повесть из роскошного журнала – все они подлежат букве, но не духу авторского права. Нет такой формы авторского права, которая бы воспрепятствовала тому, чтобы имевший большой успех кинофильм не [с.125] сопровождался потоком худших кинокартин, спекулирующих на общественном интересе к данной эмоциональной ситуации. Способ копирования не является ни новой математической идеей, ни новой теорией, подобной теории естественного отбора, ни чем-либо иным, кроме идентичного воспроизведения тех же самых идей теми же самыми средствами.

Повторяю, что широкое распространение клише не является случайностью, а внутренне присуще природе информации. Права собственности на информацию неизбежно ущемляются тем, что для того, чтобы пополнить общую информацию общества, какая-либо отдельная информация должна сообщить нечто, по существу отличное от предыдущего общего запаса информации общества. Даже в великих классических произведениях искусства и литературы большая часть информации, имевшей явную ценность, исключена из них вследствие только того факта, что общество познакомилось с их содержанием. Школьники не любят Шекспира потому, что они находят в нем лишь массу знакомых цитат. Только тогда, когда изучение подобного автора проникает глубже тех данных, которые включены в поверхностные клише данной эпохи, мы можем восстановить с данным произведением информационную связь и придать ему литературную новизну и свежесть.

С этой точки зрения интересно отметить, что ряд писателей и художников своими широкими исследованиями эстетических и интеллектуальных путей, открывающихся для данного поколения, оказывали едва ли не пагубное влияние на своих современников и последователен и течение многих лет. Такой художник, как Пикассо, бегло просматривая многие периоды и фазы развития искусства, заканчивает утверждением всех тех вещей, которые вертятся на языке века, и в конечном итоге стерилизирует самобытность своих современников и младшего поколения.

Внутренне присущие ограничения товарной природы сообщения едва ли принимаются во внимание всем обществом. Обыватель считает, что к функциям Цильния Мецената относятся покупка и собирание произведений искусства, а не поощрение создания произведений искусства художниками его собственной эпохи. Точно так же он верит, что можно накапливать военные и научные секреты нации в стационарных библиотеках и лабораториях, как можно складывать оружие прошлой войны в арсеналах. В самом [с.126] деле, он идет еще дальше и считает, что полученная в лабораториях его собственной страны информация морально является собственностью его страны и что использование этой информации другими нациями не только может быть результатом государственной измены, но, в сущности, имеет привкус воровства. Он не может представить никакой информации без владельца.

Мысль, что информация может быть накоплена в изменяющемся мире без понижения ее стоимости, является ложной. Эта мысль едва ли менее ложна, чем более правдоподобная претензия, что после войны мы можем собрать наше наличное вооружение, заполнить стволы оружия смазкой, накрыть их прорезиненными чехлами и не трогать это оружие до следующей войны. Однако вследствие изменений в военной технике стрелковое оружие хранить на складах еще можно, танки – уже почти нельзя, а линкоры и подводные лодки вообще нельзя хранить. Фактически эффективность оружия зависит от того, какое имеется другое оружие, способное противостоять ему, и от всей концепции войны для данного периода. Как уже не однажды было доказано, в результате этого стремления создаются чрезмерные запасы оружия, которые, по-видимому, направляют военную политику по ложному пути, и, таким образом, при свободе выбора именно тех инструментов, которые необходимы, чтобы предотвратить новую катастрофу, складывается весьма благоприятная обстановка для ее приближения.

В другом отношении, в плане экономического развития, ложность вышеуказанного положения еще более очевидна, как об этом свидетельствует пример Англии. Англия была первой страной, пережившей всестороннюю промышленную революцию; и от этого раннего периода она унаследовала узкоколейные железные дороги, большие капиталовложения своих бумагопрядильных фабрик, вложенные в устаревшее оборудование, а также ограниченность своей социальной системы, – все это привело к тому, что все нужды современного периода привели к критическому состоянию, которое не может быть преодолено без мероприятий, равносильных социальной и промышленной революции. Все это происходит в то время, когда страны, индустриализирующиеся позднее, чем Англия, могут использовать более современное и более экономичное оборудование, могут строить более отвечающую современным требованиям систему [с.127] железных дорог для перевозки своих товаров в вагонах экономичного размера и вообще жить в нынешнем, а не в прошлом веке.

То, что верно для Англии, верно и для Новой Англии, где было сделано открытие, что зачастую требуются гораздо большие расходы для модернизации промышленности, чем для того, чтобы превратить ее в металлический лом и построить новые предприятия в каком-нибудь другом месте. Совершенно не затрагивая вопрос о трудностях выработки сравнительно строгого промышленного права и прогрессивной рабочей политики, можно сказать, что одной из главных причин ликвидации текстильных фабрик в Новой Англии является то обстоятельство, что фабриканты, откровенно говоря, решили порвать со стеснявшими их вековыми традициями. Таким образом, даже в наиболее материальной сфере процесс производства в конечном итоге подвержен непрерывным изобретениям и развитию.

Информация является скорее делом процесса, чем хранения. Наибольшую безопасность будет иметь та страна, чье информационное и научное положение соответствует удовлетворению потребностей, которые могут возникнуть у нее, – та страна, где полностью осознано, что информация имеет важное значение в качестве, ступени в непрерывном процессе нашего наблюдения над внешним миром и активного воздействия на него. Иначе говоря, никакой объем научных исследований, тщательно занесенный в книги и журналы, а затем переданный в библиотеки со штампом “секретно”, не сможет защитить нас на какой-то отрезок времени в мире, где эффективный уровень информации постоянно повышается. Для разума нет “линии Мажино”.

Повторяю, ясно понимать происходящее – это значит принимать участие в непрерывном потоке влияний, идущих от внешнего мира, и воздействовать на внешний мир, в котором мы представляем лишь преходящую ступень. Образно говоря, понимать происходящее в мире – значит участвовать в беспрестанном развитии знания и его беспрепятственном обмене. В любой нормальной ситуации нам гораздо более трудно и гораздо более важно обеспечить наличие у нас адекватных знаний, чем обеспечить отсутствие этих знаний у какого-либо возможного врага. Вся организация военно-исследовательской лаборатории во всех отношениях враждебна нашему собственному оптимальному использованию и развитию информации. [с.128]