Дьявольская парадигма успеха

Движение есть щит от вражеских стрел, любят говорить воины воинственного Востока. Но чувственная и проникновенно подвижная экспрессивная женщина по имени Айседора Дункан продемонстрировала, что движение может быть и копьем, пронзающим сознание общества. Не столько ее танец, сколько умение преподнести его, обрамление своей идеи во множество привлекательных многоцветных рамок, сопровождение основной деятельности беспрерывной смежной активностью, непрекращающиеся импульсы жизненной энергии – вот основные составляющие выразительного творчества Айседоры, обеспечившие ей признание и успех.

Детство и воспитание в исключительно женском окружении способствовало развитию чувствительной эмоциональной сферы, что в течение жизни создательницы нового стиля танцев отражалось в виде непрерывной серии необузданных, порой мало поддающихся объяснению эксцентричных поступков, периодов восторженной влюбленности, сменяющихся депрессивным, подавленным состоянием, иногда доходящим до крайнего отчаяния. Заслуживает внимания и то, что Айседора всякий раз черпала силы исключительно внутри себя, словно осознавая, что помощи извне не может быть априори. Удивительно, что эта странная экспрессивная цикличность ее жизни оставляла место для порой кажущейся сумасшедшей сосредоточенности, болезненной акцентуации на единственной цели – создании и поддержании собственной школы танцев, развитии своей идеи и трансформации ее в целое направление, движение, которое должно жить независимо от продолжительности ее собственной жизни. Возможно, в силу того что с ранних лет на ее плечи легли проблемы выживания семьи, а может быть, впитанная мудрость книг толкала ее на путь самореализации, противоречивость бытия и связанная с этим фрустрация сформировали в Айседоре склонность к различного рода авантюрам, а также к различным сомнительным проектам, блестящим для первого восприятия, однако чрезвычайно сложным для исполнения. К таковым можно отнести, например, попытку строительства храма в Греции, закончившуюся полным провалом. Таких проектов были десятки, но даже провалы, которые, кстати, никак не смущали искательницу приключений, сделали свое дело в создании узнаваемого в обществе образа. Кроме того, авантюры, от свободы перемещения по планете до яростной борьбы с устоявшимися правилами современного общества, позволяли женщине создавать и отстаивать свой собственный стандарт. Как нечто новое, это привлекало внимание и закреплялось в сознании широкой публики. Потому что заявления типа: «Я принесла вам танец. Я принесла вам идею, которая произведет переворот во всей нашей эпохе» – являются сильными сами по себе и не могут не запомниться. Характерной чертой всех проектов Айседоры является ее поистине сногсшибательная способность зажечь окружающих и заставить их с энтузиазмом реализовать идею, к которой она сама порой первой испытывала охлаждение.

Айседора Дункан обязана своим признанием прежде всего страстно обыгранному вызову окружающему миру и последовательностью в продвижении идеи. Мгновенно увлекающаяся, она могла на неделю или месяц прервать борьбу за создание своего уникального, позволяющего вывернуть наружу всю глубину женского естества, образа. Но она так же быстро возвращалась к своей единственной великой страсти в жизни – свободному танцу, символизирующему вечный полет души. Ее уникальная способность находить врагов и вступать с ними в публичную борьбу является одним из наиболее действенных способов заставить широкую аудиторию говорить о своей персоне. Айседора Дункан, конечно же, лукавила, когда говорила о своей неприязни к газетчикам. Наоборот, она обожала представителей прессы и умела на них производить выгодное впечатление. Посредники между ней и широкой публикой были ее посыльными голубями, которых она лелеяла, чтобы любым способом поддержать интерес к себе. Это могли быть сногсшибательные заявления, непримиримая борьба с кем‑либо или чем‑либо или же, наоборот, страстная любовь, душевная драма или дружба с выдающимися современниками. Но были случаи и другого порядка, когда газеты попросту оказывались спасительной палочкой‑выручалочкой, за которую хваталась тонущая в долгах Айседора. Однажды, например, чтобы спасти студию от продажи с молотка, она сообщила о своем бедственном финансовом положении в газеты и таким образом была спасена. Любопытно, но эта ситуация стала еще одной успешной рекламной кампанией для фамилии Дункан. И не только потому, что этой ситуации в изданиях посвящались целые страницы и даже полосы. Но и потому, что многие художники и скульпторы выставляли свои работы на продажу в пользу госпожи Дункан, великолепной актрисы, попавшей в беду. Весь этот процесс приобрел публичный характер и стал единой европейской афишей гигантского масштаба.

Для привлечения внимания она была готова бороться за что угодно. За свободу всех женщин на свете, за свободу любви, за свободу искусства. Объектами нападок становилось все то привычное и понятное, что стало частью жизни общества, и, следовательно, борьба с чем неминуемо вызывала гигантский резонанс если не во всем обществе, то в той его части, которая формирует мнения по поводу тех или иных художественных и общественно значимых истин. Ее деятельность в восприятии людей сравнима с надрывным колокольным звоном, вдруг раздающимся среди безмолвия, страстно призывающим к еще не познанным, непривычным культам. Театр, балет, современный танец, упрощенная игра, положение тех или иных людей, вещей в мире – все шло в ход, если надо было приковать внимание окружающих. Некоторые тактические формулы создавались на ходу. Например, маркой Айседоры Дункан стали ее танцы босиком, что выглядело крайне экстравагантно, вызывающе по отношению к традиции и, вполне естественно, приковывало любопытные взоры. Однако мало кто обращает внимание на то, что эта идея родилась случайно. Так, однажды Айседора, любившая выпить шампанского перед самым исполнением танцев, пролила его на свои сандалии. Поскольку выступать в них было невозможно, она решила задачу отказом от обуви, что вызвало бурный восторг публики. С того времени выступления босиком вписались в стандарт Айседоры Дункан. Конечно, этот шаг, как и многие другие, не были четко сформулированной жизненной стратегией, но, извлекаемые из внутренних глубин эмоционального и чувственного, они приобретали в глазах окружающего мира характер последовательных и продуманных действий. И в конце концов, умение этой женщины находить простой и успешный выход из самых щекотливых ситуаций также не может не заслуживать уважения. Будучи авантюристкой по природе, она сумела ни разу не ударить лицом в грязь на протяжении всей своей жизни, полной драматических и комических ситуаций. Айседора обладала тонким чувством игры; она не зарывалась, не переигрывала в своей странной борьбе со всем миром, который должен был заметить ее и зааплодировать от восхищения. О последнем свидетельствует, например, случай с приглашением ее на выступление известной балерины Кшесинской. Описывая ситуацию, Айседора сама отмечала, что выглядела вызывающе и странно в своей тунике среди сборища разряженных богачей Петербурга. Но в то же время ненавидевшая балет танцовщица, не скрывая своих чувств, восхищалась фигурой и движениями известной балерины, пригласившей ее на свое выступление. Айседора Дункан не теряла чувства реальности, и это очень помогло ей в продвижении своей идеи в мир.

Танцовщица в своей масштабной, вроде бы не свойственной человеку искусства общественной деятельности вышла далеко за рамки танца, и именно это стало важным фактором ее восприятия. Если танец, будучи узким направлением искусства, мог обеспечить узнаваемость в не менее узкой среде специалистов, то общественно значимые поступки позволяли расширить аудиторию и превратить Айседору в знаковую фигуру современного общества, за действиями которой следят массовые издания.

Как в детстве, она безапелляционно заявляла наставникам, что Санта‑Клауса не существует, так, уже став взрослой, Айседора Дункан начала со всей своей неподдельной страстью бороться «против рабского положения женщины» в обществе, против брака как общественного института. Естественно, все это несло оттенок скандальности и общественного мятежа, духовного буйства, а порой и просто откровенного хулиганства. Ей импонировало быть воителем толпы, воспламенителем неопределившихся душ, детонатором общественного сознания. И в этом, безусловно, было что‑то мужское, связанное с исконно маскулинной функцией, присущее, впрочем, всем женщинам‑отступницам.

Айседора Дункан с изумительной ловкостью использовала еще один удивительно действенный механизм распространения влияния собственного имени, причем делала это естественно, с изумляющей виртуозностью и простотой. Речь идет о привлечении внимания и связях с известными, выдающимися людьми, чьи заслуги уже признало общественное мнение (о чем уже говорилось ранее). Приобретающая славу экстравагантной танцовщицы и основательницы нового направления в танце, Айседора Дункан хорошо понимала, что любые публичные отношения с талантливыми людьми не только обогатят ее духовно, но и, при определенных обстоятельствах, позволят прикоснуться к вечности. Она сама завязывала контакты, действуя смело и без всякого лукавства. По всей видимости, она вовсе не случайно потом зафиксировала свои встречи с такими историческими персонажами, как вдова Рихарда Вагнера Козима, выдающийся скульптур Огюст Роден, известный английский дирижер и пианист Чарлз Галле, знаменитый художник Эжен Каррьер, известный режиссер Гордон Крэг, поэт с мировым именем Сергей Есенин и многие другие. Так, Айседора сама приехала к Родену и увлекла его в свою студию, чтобы протанцевать перед мастером. И так было почти всегда: либо она сама, либо кто‑то из уже знакомых ей людей представлял ее тому или иному известному человеку. В любом случае она продвигала свою идею через умы и чувственную сферу наиболее авторитетных людей своего времени. Такая тактика не могла не быть успешной, и молва о восхитительной Айседоре стала кругами распространяться среди элиты мира искусства. Она обладала удивительно редкой способностью ненавязчиво обратить на себя внимание людей, которые уже получили признание и всеобщую известность. В этой неуемной деятельности она походила на самую трудолюбивую пчелу. Внушительный список цветов, заманчивые запахи которых вкусила Айседора, замыкает символ русской поэзии – Сергей Есенин. Фея танца знала, что такая объемная личность, как Есенин, не может кануть в Лету, поэтому вместе с ним останутся в Истории и ее танец, и ее след, и ее вклад в эволюцию странного существа под названием человек.

Можно лишь добавить, что деликатно, но весьма напористо Айседора побуждала людей из своего окружения совершать действия, прямо или косвенно связанные с распространением влияния ее имени. Если известные и успешные мужчины помогали расширять круг знакомств и организовывать всевозможные представления, то женщины в ряде случаев были просто призваны служить Айседоре Дункан. Например, ее лучшая ученица и приемная дочь Ирма тщательно и с огромными усилиями занималась созданной Айседорой Дункан школой танца, что особенно важно было для ее основательницы в моменты, когда она с будоражащей легкостью покидала начатое дело. Подруга Айседоры Мэри Дести практически под ее нажимом написала книгу о ней и ее возвышенном деле. Одним словом, в жизни Айседора Дункан вела себя в высшей степени эгоистично, заставляя весь окружающий мир жить для нее; она была абсолютно уверена, что эта действительность создана для Айседоры Дункан. Хотя наряду с этим утверждением стоит признать и другое: в отличие от властных мужчин, достигших мирового признания, Айседора действовала по‑женски мудро, апеллируя к инстинктам и слабостям человеческой породы, навязывая свои идеи мягко, без напора. Она была женщиной‑обольстительницей, женщиной, способной увлечь, но ее тайная сила над окружающими людьми заключалась в высокой духовности, смешанной с шокирующей обнаженностью женской натуры.

В сексуальной сфере Айседора Дункан была неизменной возмутительницей спокойствия. Она, казалось, всегда действовала так, чтобы любая ее связь имела скандальный оттенок. Даже те случаи, которые могли бы остаться тайной ее удивительно насыщенного интимного мира, были намеренно преданы огласке через свое собственное довольно эмоциональное описание происходящего. Впрочем, и без беллетристики самой Айседоры ее связи с известным английским режиссером Гордоном Крэгом и богатым наследником изобретателей швейной машинки Пэрисом Зингером были настолько резонансными и скандальными, что обсасывались едва ли не в каждом идущем в ногу со временем салоне. Эта физически малопривлекательная женщина, безусловно, может считаться сексуальной, обвораживающей мужчин, излучающей притягательные флюиды. Даже без учета ее собственных описаний об этом дают основательное представление очерки других авторов, как и сами факты ее многочисленных связей. Основной вопрос лежит в несколько иной плоскости: использовала ли она интимные и просто доверительные связи с влиятельными мужчинами для продвижения своих идей, реализации задуманных планов. Однозначного ответа на этот вопрос нет, поскольку ее эротические порывы были продиктованы скорее женским желанием, смешанным с романтизмом и конкретной личностью.

Действительно, что касается сексуальности Айседоры Дункан, фактически она представляет довольно редкий для успешных в самостоятельной деятельности женщин случай выведения своего эротизма за скобки стратегии движения к цели. Казалось бы, ее интимная жизнь протекала параллельно с борьбой за успех, причем достаточно вольно и свободно. То есть она не пыталась эксплуатировать свою сексуальную сферу для достижения тех или иных результатов. Но парадокс состоит в том, что именно в этой свободе, независимой от общественного мнения, часто выпячиваемой сексуальности и содержится ядро, характерная линия ее жизненной стратегии. Эта стратегия базировалась на вызовах обществу и устоявшимся нормам, и единственное объяснение красочных всплесков эротизма и любви, собственноручно описанных Айседорой, состоит в желании продемонстрировать, что она руководила своей жизнью от «а» до «я» даже в такой интимной сфере. Вместо того чтобы закрыть для чужого глаза подробности своих любовных отношений, Айседора намеренно пишет о них, своей демонстративностью как бы поднимая порог восприятия обществом этой темы и смакуя возможный скандальный оттенок описанного. Но так же верно и то, что если грацию, отточенную пластику и пламенеющие ритмы полуобнаженных танцев она предлагала аудитории с предельной откровенностью и даже оттенком эксгибиционизма, то сексуальные отношения оставались исключительной сферой ее изменчивых желаний и порой экстравагантного восприятия окружающего мира.

Если все же хорошо проанализировать взаимоотношения Айседоры, например с Гордоном Крэгом, или Пэрисом Зингером, или, еще лучше, с Есениным, становится ясно, что в любви и в интимных отношениях выдвигаемая в качестве наиболее важного элемента экспрессия отношений играет публичную роль, «случайно» становясь достоянием газет и широкой аудитории. Хотя не стоит уличать Айседору Дункан в том, что ей что‑нибудь было нужно от своих возлюбленных. Но это что‑нибудь не обязательно материальное или цепная реакция связей, ведущая к известности и признанию. Порой это поддержание интереса, разжигание нездорового любопытства у окружающего мира к своей персоне, повышенная выразительность отношений. Вот этим Айседора Дункан пользовалась без стеснения, поскольку публичность была второй натурой, внимание широкой аудитории – бальзамом, без которого эта женщина не могла существовать. Даже в трагических случаях она с известной долей деликатности находила повод напомнить о себе. Получив известие о смерти Сергея Есенина, она тут же разослала в средства массовой информации телеграмму о своей скорби и о гениальности русского поэта, чем, конечно, намеревалась приблизить себя к Есенину, считать его славу и свое признание обществом равным успехом, объединить его обаяние и имя со своим.

Пожалуй, Айседора Дункан, как и Сергей Есенин, обладала «дерзким духом, ищущим недостижимого». Ведь даже в смерти танцовщицы был гнетущий и запоминающийся резонанс. Порой создается впечатление, что вся жизнь этой женщины была исполнением хорошо отредактированного и выверенного театрального действа, а смерть – достойным завершительным актом. И в жизни, и в смерти она хотела максимально быть на виду у мира, поражать его своей эксцентричностью и презрением к устоям, созданным обществом искусственным барьерам и рамкам. И судьба подарила Айседоре Дункан уникальную возможность – обрести такую смерть, которая сама по себе не столько ужасала своей неотвратимостью, сколько предупреждала: ушла из жизни невероятная, ненасытная во всем и экстремальная женщина. Скрытая в заключительном акте магия таинства во многом предопределила узнаваемость Айседоры среди плеяды мерцающих звездочек, о которых хранит вечную память благодарное человечество.

Конечно, Айседора Дункан написала книгу о себе и о своем творчестве. Надо отдать должное Айседоре, ее книга написана гораздо лучше и выразительнее, чем большинство женских представлений о себе и своей роли. Поглотив тысячи томов, исследовав бесчисленное количество островков, которые излучают чудесный свет магических знаний, она не могла не осознать принципов утверждения себя в современной культуре. Книга является закреплением, общественно принимаемой фиксацией своего успеха, универсальной интерпретацией своей жизни. Трепетное и эмоциональное повествование о себе для известных женщин всегда являлось уникальной возможностью коррекции имиджа, поэтому такая выразительная особа, как Айседора, не могла пройти мимо этого механизма влияния. Естественно, что повествование о себе всегда несет элемент рекламы собственного имени; когда же речь идет об экзальтированной и крайне увлеченной женщине, экспрессия саморекламы порой достигает такого уровня, что читатель воспринимает героиню как органично вписывающийся в Историю образ. Айседора намеренно представляет в своем образе усиленные «женские черты», она предстает возвышенной и эмоциональной, экзальтированной и трепещущей от высокого искусства, она становится почти эталоном восприятия современной культурной жизни и, естественно, не стесняется навязывать обществу свои взгляды.

Аккуратно и динамично вкрапленные частички собственного портрета типа «я была самая храбрая» или «долгие дни и ночи я проводила в студии» создают монумент некой женщины из легенды, необязательно героической, но непременно оригинальной и запоминающейся. Конечно, во многом Айседора соответствовала создаваемому образу. Но так же верно, что в книге с мастерством художника она довершала картину, представляя миру не себя саму, а собственное представление о себе. Она писала с себя тот образ Айседоры Дункан, который, как ей хотелось, должен запомниться и остаться в коллективной памяти. Интуитивно используя технологию представления своего «Я», она добилась многого. Ее строки цитируют многие исследователи и представляют их как истинные ощущения выдающейся женщины, а не как хорошо продуманный и красиво навязанный образ несуществующей героини.

Вообще, стоит признать, что Айседора Дункан, подобно многим известным в истории женщинам, сама успешно слагала гимн собственной гениальности. Любопытно, что делала она это собственноручно. Если исследователю сложно наверняка утверждать, что записки Агриппины или книги Маргарет Тэтчер действительно написаны ими от начала до конца, то в случае с Айседорой Дункан читатель имеет дело с особым и в какой‑то степени неповторимым стилем, наполненным притягательным воздушным колоритом. При этом общество выдающихся мужчин и написание книги о своей беспримерной деятельности являются для Айседоры Дункан лишь формой, обрамлением идеологии, продвигаемой на всех возможных уровнях. Ее уверенность в собственной гениальности проистекала из свободного от ограничений детства, лишь подкрепляясь во время путешествия по жизни, потому порой она кажется естественной, удивительно легко вписывающейся в самооценку. Выступая перед журналистской аудиторией после провального турне по Соединенным Штатам вместе с Сергеем Есениным, она «неожиданно» заявила: «Мы с мужем революционеры, как и все гении, достойные этого имени». Несомненно, причисление себя к мятежникам было еще одним хитроумным трюком: близость к революционерам как к отступникам обеспечивала стопроцентное внимание к личности, тем более рядом с выходцем из России, да еще и в буржуазной Америке, ревностно следящей за каждым вздохом Советов. Что и надо было Айседоре, которая была так же далека от революции, как Северный полюс от Южного. Женщина всегда тонко чувствовала, когда необходимо выступить со скандальным заявлением так, чтобы оно разошлось по миру большими кругами. Еще лучше она ощущала, в каком месте стоит подать информацию о великой творческой личности Айседоре Дункан. «Каждый художник должен быть революционером, чтобы оставить след в сегодняшнем мире» – в этих словах Айседора Дункан фактически обнажила основной лозунг своей стратегии. Нужно постоянно бунтовать, возмущать спокойствие всеми возможными способами, скандалить по любому поводу, и в том числе создавая поводы, – только тогда есть шанс оставить свой след в Истории. Естественно, при условии, что творцу есть что продемонстрировать, кроме искусства скандалить. Если ее одну и могли бы проигнорировать, то вместе с таким скандалистом, крайне неуравновешенной и необузданной личностью, как Есенин, внимание было предопределено. Разве не поэтому она терпела рядом этого человека, который всегда был нестерпим, как стихийное бедствие или нарывающая рана. Хотя Есенин портил буквально все начинания Айседоры, хулиганил, пьянствовал и, может быть, даже поколачивал саму Айседору, он был признанным поэтом, названным в России первым после Пушкина, и потому эта женщина готова была вытерпеть все ради того, чтобы он был рядом.

В данном случае очень сомнительным может быть предположение о том, что романтическая и страстная сорокачетырехлетняя женщина испытывала особое удовольствие в том, что ее душу и тело истязал странный двадцатишестилетний мужчина с непреодолимыми наклонностями к пьянству и разгульной жизни. Конечно, можно вспомнить, что и сама Айседора обожала веселиться до утра, а к моменту встречи с Есениным, согласно откровению Дюранти, «растолстела, обленилась, стала неряшливой и много пила». В различных повествованиях об этой женщине можно найти немало оценок ее физических данных, из которых можно сделать определенный вывод о том, что Айседора была далеко не красавицей. Более того, два таких типа личности, алчущих внимания окружающих априори, не могут долго находиться вместе. Тем не менее непреодолимая сила тщеславия тянула их друг к другу. Существует, впрочем, несколько источников привязанности Айседоры Дункан к Сергею Есенину, никак не связанных с ее планомерными шагами к мировому признанию. Так, Мэри Дести упоминает, как минимум, два высказывания танцовщицы, к которым стоит отнестись с должным вниманием. Когда однажды Есенин особенно дебоширил, перебил всю мебель в одном из самых дорогих отелей Парижа и едва не добрался до подавленной и оглушенной этими событиями Айседоры, на вопрос подруги: «Ну почему, почему ты это терпишь?» – она неожиданно ответила, что «в этом есть что‑то, что нравится, где‑то глубоко, глубоко внутри». Еще через какое‑то время артистка заметила, что Есенин – «просто копия маленького Патрика» (трагически погибшего сына). Таким образом, частично эта связь может быть объяснена в том числе и бессознательными переживаниями о женской подчиненной роли, желанием вернуться в лоно традиции, когда мужчина занимает главенствующее положение в социальной и сексуальной сферах, а также переживаниями, связанными с разрушенной функцией материнства, ассоциацией заботы о Есенине с материнской заботой о своем сыне. Нет сомнения, что и сам Есенин частично воспринимал Айседору как заблудший сын всепрощающую и любящую мать. Вопрос лишь в том, что в их отношениях было первичным: взаимное пользование славой и признанием или внутреннее влечение и подсознательная игра в «мать – сын» и «мужчина‑женщина».

При всем этом стоит признать, оба этих крайне экспрессивных человека выиграли от почти двухлетней совместной жизни, если рассматривать ее как гипнотический метод приковывания внимания современников. Порой даже кажется, что они сознательно шли друг к другу; этих двух людей настолько приковывала магнитом слава и выразительность каждого, что еще до встречи они думали друг о друге с вожделением. Когда Айседора приехала на вечеринку, ей буквально выпалили в уши: «Наш молодой поэт Есенин уже перевернул пол‑Москвы, разыскивая тебя». А после первой же встречи в Москве начали говорить о «любви с первого взгляда». Да они просто были нужны друг другу, ибо, разрушая все вокруг себя, двигались к новым, еще более острым ощущениям.

Женщину, обладающую редким талантом искусно и громко представлять собственную персону, «прорывало» с поразительной цикличностью. Не стоит этому удивляться: она с мудрой последовательностью и терпеливой настойчивостью ткала миф о своей гениальности, возможно свято в нее веря. Как‑то, говоря о своем искусстве, она серьезно заметила: «Всех великих людей никогда по‑настоящему не понимали и не ценили, пока они не достигали зрелого возраста. По‑моему, меня не будут понимать в полной мере еще некоторое время». Кто по‑настоящему верит в свою гениальность, тому начинает верить весь мир. И конечно же, она использовала замечательный прием объединения имиджей – с известными именами и признанными гениями, с которыми у нее совпадали взгляды. Она, рассуждая о воспитании детей, безапелляционно заметила в своей книге: «Я, как и Жан Жак Руссо, верю, что нет необходимости терзать мозг ребенка в первые двенадцать лет его жизни. В этот период надо давать поэзию, музыку и танцы, а не книжную грамоту». В этом вся Айседора: словно взирая на себя со стороны, она видела сама и предлагала всем окружающим свою величественную фигуру, блистающую авторитетом, фонтанирующую всевозможными знаниями и при этом живущую в гармонии с собой и с миром, в общем, настоящую сказочную женщину.

Впрочем, нельзя не согласиться, что Айседора Дункан была женщиной в гораздо большей степени, чем другие представительницы прекрасного пола, которые вошли в Историю. Она избрала для себя исключительно женскую область деятельности и в ней достигла вершин. Речь идет не о само́м танце Айседоры, который нет смысла анализировать сквозь призму профессионализма, а о восприятии этого танца обществом. Коль мнение интеллектуального бомонда по поводу танцев Айседоры Дункан оказалось невероятно высоким, она преуспела в своей деятельности. Не сам танец, а это мнение сделало ее знаменитой, поэтому наиболее важным аспектом в изучении личности этой женщины является не препарирование ее профессиональной деятельности, а изучение тонкого искусства представления своего целостного образа окружающим.

К исключительно женскому в личности Айседоры Дункан можно отнести не только ее профессиональную акцентуацию. Частые смены настроений с крайне широким диапазоном – от восторженно‑возвышенного до тяжелой гнетущей депрессии и полного отчаяния, нередко руководили поступками этой женщины, которая с легкостью могла оставить страну, начатое дело и даже родных детей ради мимолетного желания испытать какую‑то странную и малообъяснимую эмоцию. В то же время ее область эмоционального выплескивала наружу настолько оригинальные поступки, которые в силу своей неожиданности и резонанса для существующего общественного уклада оказывались наиболее запоминаемыми. «Из всех, кого я знал, Айседора, пожалуй, была самой оригинальной», – написал о ней в воспоминаниях Уолтер Дюранти, причем представляется неслучайным и важным ударение именно на оригинальности этой женщины, а не на каких‑либо профессиональных качествах. Этот автор сделал особый акцент на том, что в последние годы Айседора Дункан, «уже располневшая женщина средних лет», не потеряла своей былой прелести, потому что внутри нее «горело пламя, яркость которого не имела отношения к ее телу».

Как и многие выдающиеся личности, она тяготилась родительской ролью. Как и любовь женщины‑подруги, посвящающей свою жизнь избраннику и исполняющей роль вдохновительницы к подвигам, женщины‑матери должны всю себя отдавать детям. Айседора Дункан не могла себе этого позволить, ведь стать подругой жизни кому‑либо и стать истинной матерью своим детям означало прежде всего отречься от своего искусства, от своей миссии. Все, что вступало в противоречие с ее идеей, обожествленной в ее сознании, отступало. Любовь, дети, семья – все это было не для нее и не для таких немногих отрешенных натур, с готовностью заплативших за успех и признание отказом от обычного человеческого счастья.

Лучше всего Айседора описала дилемму вынужденного отречения как основу жизненной стратегии на примере своей первой большой любви – Гордона Крэга – гения от театра, как она сама величала этого мужчину. «Я обожала Крэга – я очень любила его, но ясно осознавала, что наша разлука неизбежна… Жить с ним означало отречься от своего искусства, от личности, более того, может быть, и от самой жизни и рассудка». Она не могла позволить себе быть на вторых ролях ради кого‑то. От этого же мужчины она родила первого ребенка, что тоже описывала как западню природы, созданную для женщины. Похоже, и тут интуитивно она осознавала свое отвержение материнской роли, вернее, первостепенность такой роли для себя. Хотя она не могла не любить своего ребенка, очень скоро гастроли заполнили ее жизнь, заставив и передать в чужие руки маленькую дочку, и оставить своего Крэга наедине с театральными постановками. Всю свою короткую жизнь Айседора Дункан была поглощена только собой.

Ее жизненная стратегия оказалась поразительно успешной, прежде всего благодаря параллельному представлению своей личности в нескольких измерениях восприятия. Во‑первых, она навязала миру свой танец, прослыв удивительной танцовщицей, создав новое направление и расширив пределы самовыражения. Во‑вторых, она создала школу танца, осуществив идею преемственности и развития своего дела, а также убедив современников в своей способности генерировать настолько новые идеи в танце, что они достойны системного внедрения. Это дало сильный толчок для восприятия Айседоры Дункан как идеолога, мыслителя, способного изменить мир. Она даже читала лекции, сознательно представляя себя в качестве некоего духовного учителя, человека, дающего новое направление. В‑третьих, эта женщина развила в себе феноменальную способность наводить мосты с самыми различными людьми и использовать свое чарующее обаяние, причем не только для того, чтобы неизменно оказываться в центре всеобщего внимания, но и для привлечения этих людей на свою сторону. Эта женщина излучала какую‑то магнетическую духовную силу и запоминалась своей несказанной выразительностью и оригинальностью. Кроме того, на службе у Айседоры Дункан всегда были тщательно разработанные или рожденные на ходу резонансные заявления и скандальные выходки. И наконец, в‑четвертых, свою жизнь она искренне считала миссией, стараясь убедить в этом всех, кто встречался на ее пути. Не являясь красавицей, не будучи великой танцовщицей, не имея искрометных знаний и научных достижений в какой‑либо одной области человеческой деятельности, Айседора Дункан сумела превратиться в символ, своеобразный ориентир для будущих поколений. И в этом уникальном опыте, пожалуй, и заложен самый главный смысл для любого объективного исследователя опыта ушедших поколений.

Коко Шанель (Габриэль Шанель)

Шанель создала женщину, которой до нее Париж не знал. Ее влияние перешло границы профессии. Ее имя оставляет в сознании след, какой оставляют великие политические деятели или литераторы. Наконец, она представляет собой совершенно новое существо – всемогущее, несмотря на легендарные женские слабости.

Морис Саш в книге о Коко Шанель «Десятилетие иллюзий»

Все в наших руках, поэтому не стоит их опускать!

Человек‑легенда обречен растворить себя в мифе – и тем освятить и укрепить миф.

Коко Шанель

19 августа 1883 года – 10 января 1971 года

Женщина, названная королевой моды

Эта женщина стала символом новой эпохи и удивительных возможностей. О Габриэль Шанель говорят, что она первой отразила в моде двадцатый век, открыв фантастический мир преобразований себя при помощи одежды, она усилила современниц тяжелой артиллерией и сделала их более раскованными и эластичными внутри. В сущности, ее поход за признанием был не чем иным, как реализацией ненасытного стремления к независимости и новому, доселе невиданному уровню свободы для женщины. Именно с этой целью Коко Шанель наделила женщин новыми многочисленными приемами и возможностями, фактически учением о том, как оставаться многоликой, обольстительной, шикарной и… в меру недостижимой. Одежда в ее случае стала языком общения с миром, средством самовыражения, но не целью, как полагают некоторые неискушенные созерцатели ее успеха.

Формальные достижения Коко Шанель не велики и сами по себе не имеют большого значения. Освобождение женщины от наивного и душащего корсета, создание элегантных шляпок, парад причудливых аксессуаров и длинных юбок – все это в конечном счете лишь механизм и эволюция развития одежды. Ведь в свое время изобретение и навязывание того самого корсета были находкой, придающей женщине ощущение притягательной в глазах мужчин несвободы. Действительно, непостижимая магия черного цвета и духи «Шанель № 5» и все остальные изобретения в искусстве представлять свой образ через одежду – это только способы влияния, механизмы, приводящие в действие оружие, а суть самой создательницы в ином.

Кроме того, специалисты настаивают, что не она была величайшим дизайнером своего времени. Более результативными кутюрье признаются Мадлен Вионне и Кристобаль Баленсиага. И вовсе не Коко Шанель вытеснила из одежды женщин корсеты, а совершил это преобразование Поль Пуаре, причем еще в то время, когда сама Габриэль постигала незамысловатые науки в унылой обстановке монастыря. Наконец, Коко Шанель не была даже первым модельером, решившимся на создание духов. Ее миссия оказалась совершенно другой, поскольку она изменила отношение самих женщин к одежде и к ощущениям, которые эта одежда может им дать. «Коко Шанель не убрала корсет из женского костюма, но убрала его из женской головы» – так оценивают ее вклад в искусство Высокой моды.

Действительно, Коко Шанель невозможно и недопустимо судить по формальным, признанным обществом современников критериям. Гораздо более весомым в личности Коко Шанель был скрытый философский смысл в создании стереотипа современной женщины: будто бы следуя мужским желаниям и являясь мужчинам в виде, максимально приближенном их ожиданиям, женщина вместе с тем получает необъяснимую власть и способность навязывать патриархальному миру свои идеи. Главное, что удалось сделать легендарному модельеру, – изменить восприятие общества женской сути. Коко Шанель удалось соединить в одежде и стиле мужские ожидания и женскую раскованность, независимость и свободу. Полностью зависимая от мужчин в начале пути, Коко Шанель за годы развития своей идеи в значительной степени продвинула свои замыслы при помощи очарованных ею поклонников. Нередко или даже часто совершая исключительно мужские поступки, демонстрируя мужское поведение, она сделала себя не только независимой, но и несказанно влиятельной, почти всесильной законодательницей стиля, перед которой преклонялись и мужчины, и женщины, которую боготворил почти весь мир.

Date: 2015-08-15; view: 299; Нарушение авторских прав