Открытом А. Богдановым

Открытие Богданова сделано им в 1906 году в предисловии к III книге «Эмпириомо­низма». «Энгельс в «Анти-Дюринге», — пишет Богданов, — высказывается почти в том смысле, в каком я характеризовал сейчас относительность истины» (стр. V) — т. е. в смысле отрицания всяких вечных истин, «отрицания безусловной объективности ка­кой бы то ни было истины». «Энгельс неправ в своей нерешительности, в том, что он сквозь всю свою иронию признает какие-то, хотя жалкие, «вечные истины»» (стр. VIII). «Только непоследовательность допускает здесь эклектические оговорки, как у Энгель­са...» (стр. IX). Приведем один пример опровержения энгельсовского эклектицизма Бо­гдановым. «Наполеон умер 5 мая 1821 года», — говорит Энгельс в «Анти-Дюринге» (глава о «вечных истинах»), разъясняя Дюрингу, чем приходится ограничиться, какими Plattheiten, «плоскостями» довольствоваться тому, кто в исторических науках претен­дует на открытие вечных истин. И вот Богданов следующим образом возражает Эн­гельсу: «Что это за «истина»? И что в ней «вечного»? Констатация единичного соотно­шения, которое, пожалуй, уже для нашего поколения не имеет никакого реального зна­чения, не может служить исходной точкой ни для какой деятельности, никуда не ведет» (стр. IX). И на стр. VIII: «Разве «Plattheiten» можно называть «Wahrheiten»? Разве «плоскости» — истины? Истина — это живая организующая форма опыта, она

* Dr. Albert Schwegler. «Geschichte der Philosophie im Umriß», 15-te Aufl., S. 194 (Д-р Альберт Швеглер. «Очерк истории философии», 15 изд., стр. 194. Ред.).

134__________________________ В. И. ЛЕНИН

ведет нас куда-нибудь в нашей деятельности, дает точку опоры в жизненной борьбе».

Из этих двух цитат достаточно ясно видно, что вместо опровержения Энгельса Бо­гданов дает декламацию. Если ты не можешь утверждать, что положение «Наполеон умер 5-го мая 1821 г.» ошибочно или неточно, то ты признаешь его истинным. Если ты не утверждаешь, что оно могло бы быть опровергнуто в будущем, то ты признаешь эту истину вечной. Называть же возражением такие фразы, что истина есть «живая органи­зующая форма опыта», — значит выдавать за философию простой набор слов. Имела ли земля ту историю, которая излагается в геологии, или земля сотворена в семь дней? Неужели от этого вопроса позволительно увертываться фразами о «живой» (что это значит?) истине, которая куда-то «ведет» и т. п.? Неужели знание истории земли и ис­тории человечества «не имеет реального значения»? Ведь это же просто напыщенный вздор, которым Богданов прикрывает свое отступление. Ибо это есть отступление, ко­гда он взялся доказать, что допущение вечных истин Энгельсом есть эклектицизм, и в то же время только шумом и звоном слов отделывается от вопроса, оставляя не опро­вергнутым, что Наполеон действительно умер 5-го мая 1821 года и что считать эту ис­тину опровержимой в будущем нелепо.

Пример, взятый Энгельсом, весьма элементарен, и всякий без труда придумает де­сятки подобных примеров истин, которые являются вечными, абсолютными, сомне­ваться в которых позволительно только сумасшедшим (как говорит Энгельс, приводя другой такой же пример: «Париж находится во Франции»). Почему Энгельс говорит здесь о «плоскостях»? Потому, что он опровергает и высмеивает догматического, ме­тафизического материалиста Дюринга, который не умел применить диалектики к во­просу об отношении между абсолютной и относительной истиной. Быть материалистом значит признавать объективную истину, открываемую нам органами чувств. Призна­вать объективную, т. е. не зависящую от человека и от человечества истину, значит так или иначе признавать абсолютную

_________ ТЕОРИЯ ПОЗН. ЭМПИРИОКРИТИЦИЗМА И ДИАЛЕКТ. МАТЕРИАЛИЗМА_________ 135

истину. Вот это «так или иначе» и разделяет материалиста-метафизика Дюринга от ма­териалиста-диалектика Энгельса. Дюринг направо, налево, по сложнейшим вопросам науки вообще и исторической науки в частности, бросал словами: последняя, оконча­тельная, вечная истина. Энгельс его высмеял: конечно, — отвечал он, — вечные исти­ны есть, но неумно употреблять большие слова (gewaltige Worte) относительно простых вещей. Чтобы двинуть материализм вперед, надо бросить пошлую игру со словом: веч­ная истина, надо уметь диалектически поставить и решить вопрос о соотношении абсо­лютной и относительной истины. Вот из-за чего шла борьба тридцать лет тому назад между Дюрингом и Энгельсом. А Богданов, который ухитрился «не заметить» данно­го Энгельсом в той лее главе разъяснения вопроса об абсолютной и относительной ис­тине, — Богданов, который ухитрился обвинить Энгельса в «эклектицизме» за допуще­ние им положения, азбучного для всякого материализма, — Богданов только лишний раз обнаружил этим свое абсолютное незнание ни материализма, ни диалектики.

«Мы приходим к вопросу, — пишет Энгельс в начале указанной главы (отд. I, гл. IX) «Анти-Дюринга», — могут ли продукты человеческого познания вообще и если да, то какие, иметь суверенное значение и безусловное право (Anspruch) на истину» (S. 79 пя­того немецкого издания). И Энгельс решает этот вопрос следующим образом:

«Суверенность мышления осуществляется в ряде людей, мыслящих чрезвычайно не­суверенно; познание, имеющее безусловное право на истину, — в ряде относительных (релятивных) заблуждений; ни то ни другое» (ни абсолютно истинное познание, ни су­веренное мышление) «не может быть осуществлено полностью иначе как при беско­нечной продолжительности жизни человечества.

Мы имеем здесь снова то противоречие, с которым уже встречались выше, противо­речие между характером человеческого мышления, представляющимся нам в силу не­обходимости абсолютным, и осуществлением

136__________________________ В. И. ЛЕНИН

его в отдельных людях, мыслящих только ограниченно. Это противоречие может быть разрешено только в таком ряде последовательных человеческих поколений, который, для нас, по крайней мере, на практике бесконечен. В этом смысле человеческое мыш­ление столь же суверенно, как несуверенно, и его способность познавания столь же не­ограниченна, как ограниченна. Суверенно и неограниченно по своей природе» (или устройству, Anlage), «призванию, возможности, исторической конечной цели; несуве­ренно и ограниченно по отдельному осуществлению, по данной в то или иное время действительности» (81).

«Точно так же, — продолжает Энгельс, — обстоит дело с вечными истинами».

Это рассуждение чрезвычайно важно по тому вопросу о релятивизме, принципе от­носительности наших знаний, который подчеркивается всеми махистами. Махисты все настаивают на том, что они релятивисты, — но махисты русские, повторяя словечки вслед за немцами, боятся или не умеют ясно и прямо поставить вопрос об отношении релятивизма к диалектике. Для Богданова (как и для всех махистов) признание относи­тельности наших знаний исключает самомалейшее допущение абсолютной истины. Для Энгельса из относительных истин складывается абсолютная истина. Богданов — релятивист. Энгельс — диалектик. Вот еще не менее важное рассуждение Энгельса из той же самой главы «Анти-Дюринга».

«Истина и заблуждение, подобно всем логическим категориям, движущимся в по­лярных противоположностях, имеют абсолютное значение только в пределах чрезвы­чайно ограниченной области; мы это уже видели, и г. Дюринг знал бы это, если бы был сколько-нибудь знаком с начатками диалектики, с первыми посылками ее, трактующи­ми как раз о недостаточности всех полярных противоположностей. Как только мы ста­нем при-

Ср. В. Чернов, назв. соч., стр. 64 и след. Махист г. Чернов всецело стоит на позиции Богданова, не желающего признать себя махистом. Разница та, что Богданов старается замазать свое расхождение с Энгельсом, представить случайностью и т. п., а Чернов чувствует, что речь идет о борьбе и с материа­лизмом и с диалектикой.

_________ ТЕОРИЯ ПОЗН. ЭМПИРИОКРИТИЦИЗМА И ДИАЛЕКТ. МАТЕРИАЛИЗМА_________ 137

менять противоположность истины и заблуждения вне границ вышеуказанной узкой области, так эта противоположность сделается относительной (релятивной) и, следова­тельно, негодной для точного научного способа выражений. А если мы попытаемся применять эту противоположность вне пределов указанной области, как абсолютную, то мы уже совсем потерпим фиаско: оба полюса противоположности превратятся каж­дый в свою противоположность, т. е. истина станет заблуждением, заблуждение — ис­тиной» (86). Следует пример — закон Бойля (объем газов обратно пропорционален давлению). «Зерно истины», заключающееся в этом законе, представляет из себя лишь в известных пределах абсолютную истину. Закон оказывается истиной «лишь прибли­зительно».

Итак, человеческое мышление по природе своей способно давать и дает нам абсо­лютную истину, которая складывается из суммы относительных истин. Каждая ступень в развитии науки прибавляет новые зерна в эту сумму абсолютной истины, но пределы истины каждого научного положения относительны, будучи то раздвигаемы, то сужи­ваемы дальнейшим ростом знания. «Абсолютную истину, — говорит И. Дицген в «Экскурсиях», — мы можем видеть, слышать, обонять, осязать, несомненно также по­знавать, но она не входит целиком (geht nicht auf) в познание» (S. 195). «Само собою разумеется, что картина не исчерпывает предмета, что художник остается позади своей модели... Как может картина «совпадать» с моделью? Приблизительно, да» (197). «Мы можем лишь относительно (релятивно) познавать природу и части ее; ибо всякая часть, хотя она является лишь относительной частью природы, имеет все же природу абсо­лютного, природу природного целого самого по себе (des Naturganzen an sich), не ис­черпываемого познанием... Откуда же мы знаем, что позади явлений природы, позади относительных истин стоит универсальная, неограниченная, абсолютная природа, ко­торая не вполне обнаруживает себя человеку?.. Откуда это знание? Оно прирождено нам. Оно дано вместе с сознанием» (198). Это последнее —

138__________________________ В. И. ЛЕНИН

одна из неточностей Дицгена, которые заставили Маркса в одном письме к Кугельману отметить путаницу в воззрениях Дицгена. Только цепляясь за подобные неверные места, можно толковать об особой философии Дицгена, отличной от диалектического материализма. Но сам Дицген поправляется на той же странице: «Если я говорю, что знание о бесконечной, абсолютной истине прирождено нам, что оно есть единое и единственное знание a priori, то все же и опыт подтверждает это прирожденное знание» (198).

Из всех этих заявлений Энгельса и Дицгена ясно видно, что для диалектического ма­териализма не существует непереходимой грани между относительной и абсолютной истиной. Богданов совершенно не понял этого, раз он мог писать: «оно (мировоззрение старого материализма) желает быть безусловно объективным познанием сущности ве­щей (курсив Богданова) и несовместимо с исторической условностью всякой идеоло­гии» (книга III «Эмпириомонизма», стр. IV). С точки зрения современного материализ­ма, т. е. марксизма, исторически условны пределы приближения наших знаний к объек­тивной, абсолютной истине, но безусловно существование этой истины, безусловно то, что мы приближаемся к ней. Исторически условны контуры картины, но безусловно то, что эта картина изображает объективно существующую модель. Исторически условно то, когда и при каких условиях мы подвинулись в своем познании сущности вещей до открытия ализарина в каменноугольном дегте или до открытия электронов в атоме, но безусловно то, что каждое такое открытие есть шаг вперед «безусловно объективного познания». Одним словом, исторически условна всякая идеология, но безусловно то, что всякой научной идеологии (в отличие, например, от религиозной) соответствует объективная истина, абсолютная природа. Вы скажете: это различение относительной и абсолютной истины неопределенно. Я отвечу вам: оно как раз настолько «неопреде­ленно», чтобы помешать превращению науки в догму в худом смысле этого слова, в нечто мертвое, застывшее, закостенелое, но оно в то же время

_________ ТЕОРИЯ ПОЗН. ЭМПИРИОКРИТИЦИЗМА И ДИАЛЕКТ. МАТЕРИАЛИЗМА_________ 139

как раз настолько «определенно», чтобы отмежеваться самым решительным и беспово­ротным образом от фидеизма и от агностицизма, от философского идеализма и от со­фистики последователей Юма и Канта. Тут есть грань, которой вы не заметили, и, не заметив ее, скатились в болото реакционной философии. Это — грань между диалекти­ческим материализмом и релятивизмом.

Мы — релятивисты, возглашают Мах, Авенариус, Петцольдт. Мы — релятивисты, вторят им г. Чернов и несколько русских махистов, желающих быть марксистами. Да, г. Чернов и товарищи-махисты, в этом и состоит ваша ошибка. Ибо положить релятивизм в основу теории познания, значит неизбежно осудить себя либо на абсолютный скепти­цизм, агностицизм и софистику, либо на субъективизм. Релятивизм, как основа теории познания, есть не только признание относительности наших знаний, но и отрицание какой бы то ни было объективной, независимо от человечества существующей, мерки или модели, к которой приближается наше относительное познание. С точки зрения го­лого релятивизма можно оправдать всякую софистику, можно признать «условным», умер ли Наполеон 5-го мая 1821 года или не умер, можно простым «удобством» для человека или для человечества объявить допущение рядом с научной идеологией («удобна» в одном отношении) религиозной идеологии (очень «удобной» в другом от­ношении) и т. д.

Диалектика, — как разъяснял еще Гегель, — включает в себя момент релятивизма, отрицания, скептицизма, но не сводится к релятивизму. Материалистическая диалек­тика Маркса и Энгельса безусловно включает в себя релятивизм, но не сводится к нему, т. е. признает относительность всех наших знаний не в смысле отрицания объективной истины, а в смысле исторической условности пределов приближения наших знаний к этой истине.

Богданов пишет курсивом: «Последовательный марксизм не допускает такой дог­матики и такой статики», как вечные истины («Эмпириомонизм», III книга,

140__________________________ В. И. ЛЕНИН

стр. IX). Это путаница. Если мир есть вечно движущаяся и развивающаяся материя (как думают марксисты), которую отражает развивающееся человеческое сознание, то при чем же тут «статика»? Речь идет вовсе не о неизменной сущности вещей и не о неиз­менном сознании, а о соответствии между отражающим природу сознанием и отра­жаемой сознанием природой. По этому — и только по этому — вопросу термин «дог­матика» имеет особый характерный философский привкус: это излюбленное словечко идеалистов и агностиков против материалистов, как мы уже видели на примере до­вольно «старого» материалиста Фейербаха. Старый, престарый хлам — вот чем оказы­ваются все возражения против материализма, делаемые с точки зрения пресловутого «новейшего позитивизма».

6. КРИТЕРИЙ ПРАКТИКИ В ТЕОРИИ ПОЗНАНИЯ

Мы видели, что Маркс в 1845 году, Энгельс в 1888 и 1892 гг. вводят критерий прак­тики в основу теории познания материализма. Вне практики ставить вопрос о том, «соответствует ли человеческому мышлению предметная» (т. е. объективная) «истина», есть схоластика, — говорит Маркс во 2-м тезисе о Фейербахе. Лучшее опровержение кантианского и юмистского агностицизма, как и прочих философских вывертов (Schrullen), есть практика, — повторяет Энгельс. «Успех наших действий доказывает согласие (соответствие, Übereinstimmung) наших восприятий с предметной» (объектив­ной) «природой воспринимаемых вещей», — возражает Энгельс агностикам⁵⁷.

Сравните с этим рассуждение Маха о критерии практики. «В повседневном мышле­нии и обыденной речи противопоставляют обыкновенно кажущееся, иллюзорное дей­ствительности. Держа карандаш перед нами в воздухе, мы видим его в прямом поло­жении; опустив его в наклонном положении в воду, мы видим его согнутым. В послед­нем случае говорят: «карандаш кажется согнутым, но в действительности он пря­мой». Но на каком основании мы называем один факт действи-

_________ ТЕОРИЯ ПОЗН. ЭМПИРИОКРИТИЦИЗМА И ДИАЛЕКТ. МАТЕРИАЛИЗМА_________ Ш

тельностью, а другой низводим до значения иллюзии?.. Когда мы совершаем ту естест­венную ошибку, что в случаях необыкновенных все же ждем наступления явлений обычных, то наши ожидания, конечно, бывают обмануты. Но факты в этом не винова­ты. Говорить в подобных случаях об иллюзии имеет смысл с точки зрения практиче­ской, но ничуть не научной. В такой же мере не имеет никакого смысла с точки зрения научной часто обсуждаемый вопрос, существует ли действительно мир, или он есть лишь наша иллюзия, не более как сон. Но и самый несообразный сон есть факт, не хуже всякого другого» («Анализ ощущений», стр. 18—19).

Справедливо, что фактом бывает не только несообразный сон, но и несообразная философия. Сомневаться в этом невозможно после знакомства с философией Эрнста Маха. Как самый последний софист, он смешивает научно-историческое и психологи­ческое исследование человеческих заблуждений, всевозможных «несообразных снов» человечества вроде веры в леших, домовых и т. п., с гносеологическим различением истинного и «несообразного». Это то же самое, как если бы экономист сказал, что и теория Сениора, по которой всю прибыль капиталисту дает «последний час» труда ра­бочего, и теория Маркса, — одинаково факт, и с точки зрения научной не имеет смысла вопрос о том, какая теория выражает объективную истину и какая — предрассудки буржуазии и продажность ее профессоров. Кожевник И. Дицген видел в научной, т. е. материалистической, теории познания «универсальное оружие против религиозной ве­ры» («Kleinere philosophische Schriften», S. 55), a для ординарного профессора Эрнста Маха «с точки зрения научной не имеет смысла» различие материалистической теории познания и субъективно-идеалистической! Наука беспартийна в борьбе материализма с идеализмом и религией, это — излюбленная идея не одного Маха, а всех современных буржуазных профессоров, этих, по

— «Мелкие философские работы», стр. 55. Ред.

142__________________________ В. И. ЛЕНИН

справедливому выражению того же И. Дицгена, «дипломированных лакеев, оглупляю­щих народ вымученным идеализмом» (S. 53, там же).

Это именно такой вымученный профессорский идеализм, когда критерий практики, отделяющей для всех и каждого иллюзию от действительности, выносится Э. Махом за пределы науки, за пределы теории познания. Человеческая практика доказывает пра­вильность материалистической теории познания, — говорили Маркс и Энгельс, объяв­ляя «схоластикой» и «философскими вывертами» попытки решить основной гносеоло­гический вопрос помимо практики. Для Маха же практика — одно, а теория познания — совсем другое; их можно поставить рядом, не обусловливая первым второго. «По­знание, — говорит Мах в своем последнем сочинении: «Познание и заблуждение» (стр. 115 второго немецкого издания), — есть биологически полезное (förderndes) пси­хическое переживание». «Только успех может отделить познание от заблуждения» (116). «Понятие есть физическая рабочая гипотеза» (143). Наши русские махисты, же­лающие быть марксистами, с удивительной наивностью принимают подобные фразы Маха за доказательство того, что он приближается к марксизму. Но Мах здесь так же приближается к марксизму, как Бисмарк приближался к рабочему движению, или епи­скоп Евлогий к демократизму. У Маха подобные положения стоят рядом с его идеа­листической теорией познания, а не определяют выбор той или иной определенной ли­нии в гносеологии. Познание может быть биологически полезным, полезным в практи­ке человека, в сохранении жизни, в сохранении вида, лишь тогда, если оно отражает объективную истину, независящую от человека. Для материалиста «успех» человече­ской практики доказывает соответствие наших представлений с объективной природой вещей, которые мы воспринимаем. Для солипсиста «успех» есть все то, что мне нужно на практике, которую можно рассматривать отдельно от теории познания. Если вклю­чить критерий практики в основу теории познания, то мы неизбежно получаем мате­риализм, — говорит марксист.

_________ ТЕОРИЯ ПОЗН. ЭМПИРИОКРИТИЦИЗМА И ДИАЛЕКТ. МАТЕРИАЛИЗМА_________ 143

Практика пусть будет материалистична, а теория особь статья, — говорит Мах.

«Практически, — пишет он в «Анализе ощущений», — совершая какие-нибудь дей­ствия, мы столь же мало можем обойтись без представления Я, как мы не можем обой­тись без представления тела, протягивая руку за какой-нибудь вещью. Физиологически мы остаемся эгоистами и материалистами с таким же постоянством, с каким мы посто­янно видим восхождение солнца. Но теоретически мы вовсе не должны придерживать­ся этого взгляда» (284—285).

Эгоизм тут ни к селу, ни к городу, ибо это — категория вовсе не гносеологическая. Ни при чем и кажущееся движение солнца вокруг земли, ибо в практику, служащую нам критерием в теории познания, надо включить также практику астрономических на­блюдений, открытий и т. д. Остается ценное признание Маха, что в практике своей лю­ди руководятся всецело и исключительно материалистической теорией познания, по­пытка же обойти ее «теоретически» выражает лишь гелертерски-схоластические и вы-мученно-идеалистические стремления Маха.

До какой степени не новы эти усилия выделить практику, как нечто не подлежащее рассмотрению в гносеологии, для очистки места агностицизму и идеализму, показывает следующий пример из истории немецкой классической философии. По дороге от Канта к Фихте стоит здесь Г. Э. Шульце (так называемый в истории философии Шульце-Энезидем). Он открыто защищает скептическую линию в философии, называя себя по­следователем Юма (а из древних — Пиррона и Секста). Он решительно отвергает вся­кую вещь в себе и возможность объективного знания, решительно требует, чтобы мы не шли дальше «опыта», дальше ощущений, причем предвидит и возражение из друго­го лагеря: «Так как скептик, когда он участвует в жизненных делах, признает за несо­мненное действительность объективных предметов, ведет себя сообразно с этим и до­пускает критерий истины, — то собственное поведение скептика есть лучшее и оче­виднейшее опровержение

144__________________________ В. И. ЛЕНИН

его скептицизма». «Подобные доводы, — с негодованием отвечает Шульце, — годятся только для черни (Pöbel, S. 254), ибо мой скептицизм не затрагивает жизненной прак­тики, оставаясь в пределах философии» (255).

Равным образом и субъективный идеалист Фихте надеется в пределах философии идеализма найти место для того «реализма, который неизбежен (sich aufdringt) для всех нас и даже для самого решительного идеалиста, когда дело доходит до действия, реа­лизм, принимающий, что предметы существуют совершенно независимо от нас, вне нас» (Werke, I, 455).

Недалеко ушел от Шульце и Фихте новейший позитивизм Маха! Как курьез, отме­тим, что для Базарова по этому вопросу опять-таки не существует на свете никого, кроме Плеханова: сильнее кошки зверя нет. Базаров смеется над «сальтовитальной фи­лософией Плеханова» («Очерки», стр. 69), который написал действительно несуразную фразу, будто «вера» в существование внешнего мира «есть неизбежное salto vitale» (жизненный прыжок) «философии» («Примечание к Л. Фейербаху», стр. 111). Выраже­ние «вера», хотя и взятое в кавычки, повторенное за Юмом, обнаруживает путаницу терминов у Плеханова, — слов нет. Но при чем тут Плеханов?? Почему не взял Базаров другого материалиста, ну, хотя бы Фейербаха? Только потому, что он его не знает? Но невежество не есть аргумент. И Фейербах, подобно Марксу и Энгельсу, делает непо­зволительный, с точки зрения Шульце, Фихте и Маха, «прыжок» к практике в основ­ных вопросах теории познания. Критикуя идеализм, Фейербах излагает его суть такой рельефной цитатой из Фихте, которая великолепно бьет весь махизм. «Ты полагаешь, — писал Фихте, — что вещи действительны, что они существуют вне тебя, только по­тому, что ты их видишь, слышишь, осязаешь. Но зрение, осязание, слух суть лишь ощущения... Ты ощущаешь не предметы, а только

* G. E. Schulze. «Aenesidemus oder über die Fundamente der von dem Prof. Reinhold in Jena gelieferten Elementarphilosophie», 1792, S. 253 (Г. Э. Шульце. «Энезидем, или об основах элементарной философии, преподнесенной проф. Рейнгольдом из Иены», 1792, стр. 253. Ред.).

_________ ТЕОРИЯ ПОЗН. ЭМПИРИОКРИТИЦИЗМА И ДИАЛЕКТ. МАТЕРИАЛИЗМА_________ 145

свои ощущения» (Фейербах, Werke, X. Band, S. 185). И Фейербах возражает: человек не абстрактное Я, а либо мужчина, либо женщина, и вопрос о том, есть ли мир ощущение, можно приравнять к вопросу: есть ли другой человек мое ощущение или наши отноше­ния на практике доказывают обратное? «В том-то и состоит коренная ошибка идеализ­ма, что он ставит и разрешает? вопрос об объективности и субъективности, о действи­тельности или недействительности мира только с теоретической точки зрения» (189, там же). Фейербах берет учет всей совокупности человеческой практики в основу тео­рии познания. Конечно, — говорит он, — и идеалисты признают на практике реаль­ность и нашего Я и чужого Ты. Для идеалистов «это точка зрения, годная только для жизни, а не для спекуляции. Но спекуляция, становящаяся в противоречие с жизнью, делающая точкой зрения истины точку зрения смерти, души, отделенной от тела, — такая спекуляция есть мертвая, фальшивая спекуляция» (192). Прежде, чем ощущать, мы дышим; мы не можем существовать без воздуха, без пищи и питья.

«Так, значит, речь идет о пище и питье при разборе вопроса об идеальности или ре­альности мира? — восклицает возмущенный идеалист. — Какая низость! Какое нару­шение доброго обычая изо всех сил ругать материализм в научном смысле с кафедры философии и с кафедры теологии, с тем, чтобы за табльдотом практиковать материа­лизм в самом грубом смысле» (195). И Фейербах восклицает, что приравнивать субъек­тивное ощущение к объективному миру «значит приравнивать поллюцию к деторожде­нию» (198).

Замечание не из очень вежливых, но оно попадает не в бровь, а в глаз тем филосо­фам, которые учат, что чувственное представление и есть вне нас существующая дей­ствительность.

Точка зрения жизни, практики должна быть первой и основной точкой зрения тео­рии познания. И она приводит неизбежно к материализму, отбрасывая с порога беско­нечные измышления профессорской схоластики. Конечно, при этом не надо забывать, что критерий

146__________________________ В. И. ЛЕНИН

практики никогда не может по самой сути дела подтвердить или опровергнуть полно­стью какого бы то ни было человеческого представления. Этот критерий тоже на­столько «неопределенен», чтобы не позволять знаниям человека превратиться в «абсо­лют», и в то же время настолько определенен, чтобы вести беспощадную борьбу со всеми разновидностями идеализма и агностицизма. Если то, что подтверждает наша практика, есть единственная, последняя, объективная истина, — то отсюда вытекает признание единственным путем к этой истине пути науки, стоящей на материалистиче­ской точке зрения. Например, Богданов соглашается признать за теорией денежного обращения Маркса объективную истинность только «для нашего времени», называя «догматизмом» приписывание этой теории «надысторически-объективной» истинности («Эмпириомонизм», книга III, стр. VII). Это опять путаница. Соответствия этой теории с практикой не могут изменить никакие будущие обстоятельства по той же простой причине, по которой вечна истина, что Наполеон умер 5-го мая 1821 года. Но так как критерий практики, — т. е. ход развития всех капиталистических стран за последние десятилетия, — доказывает только объективную истину всей общественно-экономической теории Маркса вообще, а не той или иной части, формулировки и т. п., то ясно, что толковать здесь о «догматизме» марксистов, значит делать непроститель­ную уступку буржуазной экономии. Единственный вывод из того, разделяемого мар­ксистами, мнения, что теория Маркса есть объективная истина, состоит в следующем: идя по пути марксовой теории, мы будем приближаться к объективной истине все больше и больше (никогда не исчерпывая ее); идя же по всякому другому пути, мы не можем прийти ни к чему, кроме путаницы и лжи.

ГЛАВА III

ТЕОРИЯ ПОЗНАНИЯ ДИАЛЕКТИЧЕСКОГО МАТЕРИАЛИЗМА И ЭМПИРИОКРИТИЦИЗМА. III

Date: 2015-08-07; view: 323; Нарушение авторских прав