Книга первая 5 page

сколько он раньше зарабатывал в неделю.

И из всей этой суммы нужно только отдать доллар Скуайрсу - один доллар,

не больше, так сказал Хегленд, а остальное - пять с половиной долларов за

один вечер интересной, восхитительной, изумительной работы - принадлежит

ему! Он едва мог этому поверить. Право же, как в сказке! "Тысяча и одна

ночь"! И, однако, ровно в двенадцать часов этого первого вечера где-то

прозвучал гонг, послышалось шарканье ног, и появились три мальчика: один

занял место Барнса за конторкой, двое других должны были исполнять

поручения. И по команде Барнса восемь мальчиков его смены поднялись,

выстроились в ряд и направились к двери. В служебном помещении, как только

его отпустили. Клайд подошел к мистеру Скуайрсу и вручил ему доллар

серебром.

- Правильно, - сказал мистер Скуайрс.

Только и всего. Затем Клайд вместе с другими спустился в гардеробную к

своему шкафчику, переоделся и вышел на темную улицу. Он счастлив, и в

будущем счастье зависит только от него самого! Это ощущение было таким

волнующим, что он весь дрожал и даже голова у него кружилась.

Подумать только, что он добился такого места! Каждый день получать

столько денег! Он направился было домой, решив хорошенько выспаться перед

завтрашней работой. Но, вспомнив, что на следующий день ему нужно явиться

в отель только в половине двенадцатого, зашел в ночное кафе и спросил

чашку кофе и кусок пирога. И теперь он думал только о том, что завтра надо

работать всего лишь с двенадцати дня до шести вечера, а потом он будет

свободен до шести часов следующего утра. И заработает еще денег. И немалую

часть истратит на себя.

Больше всего занимала Клайда мысль, как сохранить для себя львиную долю

денег, которые он зарабатывал. С тех пор как он впервые начал работать,

установился такой порядок, что большую часть своего заработка - по крайней

мере три четверти - Клайду приходилось вкладывать в общее хозяйство. Но

если он теперь сообщит, что получает по меньшей мере двадцать пять

долларов в неделю - и это не считая пятнадцати долларов жалованья в месяц

и дарового стола, - родители, конечно, захотят, чтобы он давал им в неделю

долларов десять - двенадцать.

Однако его слишком долго томило желание выглядеть не хуже любого

изящного и хорошо одетого юноши, и теперь, когда представлялся счастливый

случай, он не мог устоять перед искушением прежде всего хорошо одеться - и

поскорее. Поэтому он решил сказать матери, что все его чаевые не превышают

доллара в день. А чтобы иметь возможность распоряжаться своим свободным

временем по собственному усмотрению, он заявил, что нередко ему

приходится, вдобавок к обычным рабочим часам, заменять других мальчиков,

когда кто-либо из них болен или занят другой работой. Он сообщил также,

что администрация отеля требует, чтобы у служащих был приличный вид не

только в отеле, но и вне его. Ему нельзя будет долго ходить в отель в том

платье, которое он носит теперь, сказал он. Мистер Скуайрс уже намекал на

это. Но, прибавил Клайд, чтобы смягчить удар, один из мальчиков указал ему

место, где можно купить все необходимые вещи в рассрочку.

И мать была так наивна во всех этих делах, что поверила ему.

Но это было еще не все. Клайд постоянно находился теперь в обществе

юнцов, которые, работая в отеле, приобрели немалый жизненный опыт,

познакомились здесь и с излишествами и с пороками и были уже посвящены в

некоторые формы разврата, до сего времени совершенно неведомые Клайду. Он

только рот раскрывал от удивления, а вначале также и от пугливого

отвращения. Хегленд, например, сказал ему, что определенный процент

заработка компании, к которой принадлежал теперь Клайд, шел на кутежи,

которые устраивались в складчину раз в месяц - обычно в вечер после

получки. Эти кутежи, в зависимости от настроения компании и от наличных

денег, начинались иногда "шикарным" ужином с выпивкой в одном из двух

довольно известных, но не слишком респектабельных ночных ресторанов. Потом

все гурьбой отправлялись в танцевальный зал попроще, чтобы подцепить там

какую-нибудь девчонку, или, если этого казалось мало, шли в какой-нибудь

известный, по их мнению, публичный дом (обычно замаскированный под

"комнаты с пансионом"), где за небольшие деньги можно было, как они часто

хвастали, получить "любую девочку на выбор". И так как они были очень юны

и, в сущности, наивны, щедры, веселы и недурны собой, они встречали в этих

домах самый радушный прием у "мадам" и у девиц, старавшихся - из

коммерческих соображений, конечно, - понравиться им и заставить прийти

снова.

И настолько скудна была до сих пор жизнь Клайда, что теперь его

неодолимо потянуло ко всяким развлечениям, и он жадно ловил каждый намек

на приключения и удовольствия. Не то чтобы он одобрял похождения такого

рода. Правду говоря, вначале эти рассказы оскорбляли и угнетали его: они

слишком противоречили всему, что он слышал с детства и во что его

заставляли верить много лет. И, однако, эта жизнь была таким резким

контрастом, таким облегчением после безрадостных, гнетущих занятий, к

которым Клайда приучали дома, что его неудержимо влекло к этим

соблазнительным похождениям, казалось, обещавшим столько разнообразия и

блеска. Он слушал внимательно и жадно даже тогда, когда внутренне не

одобрял слышанного. Видя, что он всегда приветлив и весел, товарищи один

за другим стали приглашать его то в театр, то в ресторан, то к себе домой

- сыграть в карты, - а то в один из тех непристойных домов, куда Клайд

вначале наотрез отказывался идти. Но постепенно он все больше сближался с

Хеглендом и Ретерером - оба они ему очень нравились, - и, когда, собираясь

устроить кутеж в ресторане Фриссела, они позвали его, Клайд согласился.

- Завтра вечером мы устраиваем у Фриссела очередной кутеж, - сказал ему

Ретерер. - Хочешь пойти, Клайд? Ты еще ни разу с нами не пировал.

К этому времени Клайд уже освоился с атмосферой отеля и почти избавился

от своей прежней нерешительности. Старательно и не без пользы для себя

подражая Дойлу, он обзавелся новым коричневым костюмом, кепкой, пальто,

носками, булавкой для галстука и ботинками, по возможности такими же, как

у его ментора. И костюм очень шел ему, чрезвычайно шел, - он казался

теперь привлекательнее, чем когда-либо: не только его родители, но и

младший брат и сестра были удивлены и даже потрясены происшедшей с ним

переменой.

Как сумел Клайд так великолепно одеться и так быстро? Сколько все это

стоило? Не наделал ли он ради этого преходящего великолепия слишком

больших долгов в надежде на будущий заработок и благоразумно ли это? Ему

могут потом понадобиться деньги. И другие дети тоже во многом нуждаются.

Да и подходящая ли моральная и духовная атмосфера в этом отеле, где его

заставляют работать так много и задерживают каждый вечер так поздно, а

платят так мало?

На все это Клайд отвечал (довольно умело), что все идет хорошо, что

работа не слишком тяжелая. Его костюм вовсе не так уж хорош, - посмотрела

бы мать на других мальчиков. Он тратит не слишком много. И, во всяком

случае, все это куплено в рассрочку, и он может расплачиваться постепенно.

Но ужин! Это уже совсем другое дело. Пирушка, вероятно, затянется

допоздна, и как он тогда объяснит матери и отцу свое долгое отсутствие?

Ретерер говорил, что веселье кончится не раньше трех-четырех часов ночи;

впрочем, Клайд, конечно, может уйти в любое время. Но хорошо ли

расстраивать компанию? Да, но, черт возьми, большинство из них не живет в

семье, как Клайд, а если и живут, то родителей - например, мать Ретерера -

мало беспокоит, что делают дети. Но все же благоразумное ли это дело -

такая поздняя пирушка? Все его новые друзья - и Хегленд, и Ретерер, и

Кинселла, и Шил - выпивают и не видят в этом ничего дурного. Глупо с его

стороны думать, что это так опасно - выпить немножко, как все они делают в

таких случаях. И потом ведь он может не пить, если не захочет. Он пойдет,

а если дома спросят, он скажет, что пришлось задержаться на работе. Почему

бы ему когда-нибудь и не прийти поздно домой? Разве он теперь не взрослый

человек? Разве он не зарабатывает больше всех в семье? Пора бы ему вести

себя так, как хочется.

Он уже начал ощущать всю прелесть личной свободы, уже предвкушал

восхитительные приключения, и теперь никакие материнские предостережения

не могли его удержать.

И вот настало время веселой пирушки с участием Клайда. Как и говорил

Ретерер, она должна была состояться у Фриссела. И Клайд, уже успевший

подружиться с товарищами по работе, был ужасно доволен и весел. Ведь для

него настала новая жизнь. Всего несколько недель назад он был совсем

одинок: ни одного друга, почти никаких знакомых среди сверстников! И вот -

так быстро - он собирается на шикарный ужин в такой интересной компании!

Клайду, верному иллюзиям юности, ресторан показался гораздо более

привлекательным, чем он был на самом деле. Этот ресторан был по сути

чем-то вроде хорошей американской закусочной доброго старого времени.

Стены были густо увешаны старыми афишами и портретами актеров и актрис с

их автографами. Здесь прекрасно кормили, притом хозяин отличался радушием,

и потому ресторан стали охотно посещать заезжие актеры, политические

деятели, местные дельцы, а за ними и все, кого тянет ко всему новому, хоть

немного не похожему на то, что уже приелось.

И мальчишки-рассыльные, которые не раз слышали от возчиков и шоферов

такси, что ресторан Фриссела - один из лучших в городе, выбрали его для

своих ежемесячных пирушек. Отдельные блюда стоили здесь от шестидесяти

центов до одного доллара. Кофе и чай подавались только целыми кофейниками

и чайниками. Здесь можно было получить любые напитки. Налево от главной

залы находилась полуосвещенная комната с низким потолком и большим

камином, куда обычно удалялись мужчины: после обеда они садились здесь у

огня, курили и читали газеты; эта комната больше всего восхищала мальчишек

из "Грин-Дэвидсон". Здесь они чувствовали себя как-то старше, более

опытными, более значительными - настоящими светскими людьми. Ретерер и

Хегленд, к которым Клайд очень привязался, равно как и большинство

остальных, считали, что во всем Канзас-Сити и впрямь не найти лучшего

места.

И вот в назначенный день Хегленд, Ретерер, Пол Шил, Дэвис Хигби (тоже

мальчик из отеля), Артур Кинселла и Клайд, получив свой месячный заработок

и освободившись в шесть часов вечера, собрались на углу подле аптекарского

магазина, где Клайд вначале искал работу, и веселой, шумной компанией

отправились к Фрисселу.

- Слыхали, какую штуку сыграл вчера с нашей конторой один парень из

Сент-Луиса? - спросил Хегленд, обращаясь ко всем сразу, когда они

двинулись в путь. - В субботу заказывает по телефону из Сент-Луиса номер

для себя и для жены - гостиную, спальню и ванную и велит поставить в

комнаты цветы. Мне сейчас рассказал Джимми, номерной клерк. Потом он

приезжает сюда со своей девочкой, и они записываются как муж и жена, -

понятно? А девчонка премиленькая, я видел. Нет, вы слушайте! Прожил он в

отеле три дня, наши уж стали коситься на него - понимаете, обеды в номер и

все такое. Потом в среду приходит он в контору и говорит, что его жена

едет назад в Сент-Луис и что ему теперь не нужен такой номер - хватит и

одной комнаты и чтоб перенесли его сундук и ее вещи в новую комнату, пока

жене не пора будет на поезд. А сундук-то вовсе не его, а тоже ее, -

понятно? И никуда она не едет и знать ничего не знает. А едет-то он.

Натянул всем нос, понятно? И бросил ее с сундуком и без единой монетки.

Понятно? А теперь они ее не выпускают с ее сундуком, а она плачет да

друзьям шлет телеграммы. А платить-то уйму надо. Видали вы этакое? Цветы в

комнату! Розы! И по шесть раз еду в номер носили, ну и пил он тоже, ясное

дело!

- Я знаю, кто это! - воскликнул Шил. - Я носил ему вино. Так я и знал,

что тут что-то неладно. Уж очень он был вежливый и говорил чересчур

громко. А на чай только и дал, что десять центов.

- И я его помню, - сказал Ретерер. - Он велел мне принести все

чикагские газеты за понедельник и тоже дал только десять центов. Он мне

сразу показался пройдохой.

- Да, сели они с ним в калошу, - сказал Хегленд. - А теперь стараются

вытянуть деньги из нее. Ловко?

- Мне она показалась лет восемнадцати-двадцати, не больше, - вставил

молчавший до сих пор Артур Кинселла.

- А ты их видел, Клайд? - спросил Ретерер; он вообще покровительствовал

Клайду и теперь старался ободрить его и втянуть в общий разговор.

- Нет, не помню, - ответил Клайд. - Наверно, меня к ним не посылали.

- Ну, значит, ты упустил случай поглядеть на редкую птицу. Он такой

высокий, в длинном черном английском пальто, котелок надвинут на глаза, и

светло-серые гетры. Видали бы вы, как он разгуливает, да еще с тросточкой!

Я сперва думал, что это какой-нибудь английский герцог. Нужно только

вырядиться во все английское, да говорить погромче, да всеми вокруг

командовать, - и клюнет: кто угодно поверит.

- Это верно, - заметил Дэвис Хигби. - Хорошая штука английский стиль. Я

бы и сам не прочь так приодеться.

Они дважды завернули за угол, пересекли одну за другой две улицы и

наконец всей компанией вошли к Фрисселу. Клайда ослепил яркий свет,

отражавшийся на фарфоре, на серебре, на лицах обедающих, он был оглушен

жужжанием голосов и звоном посуды. Никогда еще, если не считать отеля

"Грин-Дэвидсон", не был он в таком месте. Да еще с такими сведущими,

опытными ребятами!

Они прошли к столикам, которые были расставлены перед длинным кожаным

диваном, тянувшимся вдоль стены. Метрдотель, узнав завсегдатаев -

Ретерера, Хегленда и Кинселлу, распорядился сдвинуть вместе два столика и

подать стаканы, хлеб и масло. Компания расселась: Клайд с Ретерером и

Хигби - на диване у стены, Хегленд, Кинселла и Шил - напротив них.

- Я начну с доброго старого манхэттенского, - объявил с жадностью

Хегленд, оглядывая публику за столиками и чувствуя себя поистине важной

персоной. Красновато-смуглый, с живыми голубыми глазами, с темно-рыжими

волосами ежиком, он походил на большого задорного петуха.

И Артур Кинселла тоже, как и Хегленд, разом оживился, попав сюда, и,

казалось, наслаждался собственным величием. Он демонстративно поддернул

рукава, взял в руки меню и, просматривая прейскурант вин, напечатанный на

обороте, воскликнул:

- Ну, на мой вкус, для начала недурно сухое мартини.

- А я предпочитаю шотландское виски с содовой, - торжественно произнес

Пол Шил, изучая тем временем перечень мясных блюд.

- Увольте меня сегодня от ваших коктейлей, - весело, но решительно

заявил Ретерер. - Я сказал, что не буду сегодня много пить, - и не буду. С

меня довольно стакана рейнвейна с сельтерской.

- Нет, вы только послушайте! - негодующе воскликнул Хегленд. - Он

начнет с рейнвейна! И это он, старый любитель манхэттенского! Что с тобой

стряслось, Томми? Ты ведь, по-моему, хотел повеселиться?

- Я и хочу, - возразил Ретерер. - Но разве нельзя веселиться, пока не

вылакаешь все, что только тут найдется выпить? Сегодня я хоту быть

трезвым, не хочу больше получать выговоры по утрам и не получу, если буду

понимать, что делаю. В прошлый раз я насилу выполз на работу.

- Верно! - поддержал Артур Кинселла. - Я тоже не хочу напиваться так,

чтоб терять голову. Но пока еще рано об этом беспокоиться.

- А ты, Хигби? - обратился Хегленд к глазастому пареньку.

- Мне тоже манхэттенского, - сказал тот, и, взглянув на официанта,

стоявшего рядом, спросил: - Как делишки, Дэннис?

- Не могу пожаловаться, - ответил официант. - Последние дни совсем

хорошо. А как дела в отеле?

- Прекрасно, прекрасно, - весело ответил Хигби, изучая меню.

- А ты, Грифитс? Что ты будешь пить? - спросил Хегленд.

Он был избран церемониймейстером, чтобы следить за выполнением заказов,

заплатить по счету, дать чаевые, и теперь исполнял свою роль.

- Кто? Я? О, я... - воскликнул Клайд, немало смущенный этим вопросом.

Ведь он еще никогда до этой минуты не прикасался к чему-либо крепче

кофе или мороженого с содовой водой и теперь был немного испуган веселой

развязностью, с какою остальные заказывали коктейли и виски. Конечно, он

не может зайти так далеко... однако он давно знал из их разговоров, что в

такие вечера они все пьют, и не представлял себе, как можно отстать от

остальных. Что они подумают о нем, если он откажется выпить? Попав в эту

компанию, он с самого начала старался казаться таким же искушенным

светским человеком, как и они. И все же он ясно чувствовал за плечами те

годы, когда ему непрерывно твердили об ужасах пьянства и дурной компании.

В глубине души Клайд давно уже восставал против всех этих текстов и

изречений, на которые всегда ссылались его родители, и глубоко презирал за

тупость и никчемность оборванную толпу бездельников и неудачников, которых

в миссии Грифитсов пытались спасать, - и все же теперь он заколебался.

Пить или не пить?

Он колебался лишь какую-то долю секунды, когда в нем заговорило

прошлое, потом сказал:

- Что ж, я... я тоже выпью рейнвейна с сельтерской.

Он понимал, что такой ответ - самый легкий и безопасный. Невинный

характер этой смеси - рейнвейна с сельтерской - уже был подчеркнут

Хеглендом и остальными. И все же Ретерер заказал себе именно рейнвейн, -

это обстоятельство, как чувствовал Клайд, делало и его собственный выбор

не столь заметным и смешным.

- Что делается! - в притворном отчаянии воскликнул Хегленд. - Он тоже

хочет пить рейнвейн с сельтерской! Давайте что-нибудь предпримем, а то,

видать, наша вечеринка кончится к полдесятому.

Дэвис Хигби, гораздо более резкий и шумный, чем можно было предполагать

по его приятной внешности, повернулся к Ретереру:

- Чего ты спозаранку завел эту муру насчет рейнвейна с сельтерской.

Том? Не хочешь повеселиться сегодня?

- Я же сказал почему, - ответил Ретерер. - И потом, когда мы в прошлый

раз зашли в тот притончик, у меня было сорок долларов, а вышел я оттуда

без единого цента. На этот раз я хочу знать, что со мной творится.

"Тот притончик", - подумал Клайд, слушая разговор. Значит, после ужина,

когда все порядком выпьют и поедят, они отправятся в одно из тех мест,

которые называются притонами, в такой дом. Тут не могло быть никаких

сомнений. Он понимал, что это значит. Там будут женщины... дурные

женщины... развратные женщины... Но как же он? Неужели он тоже...

Впервые в жизни Клайду представлялась возможность, которой он давно

жаждал: узнать наконец великую, соблазнительную тайну, что так давно

влекла его и сбивала с толку, манила, но и пугала. Хотя он много думал обо

всем этом и о женщинах вообще, он никогда еще не был близок ни с одной. А

теперь... теперь...

Он вдруг почувствовал, что его бросает то в жар, то в холод. Лицо и

руки стали горячими и влажными, он ощущал, как пылают его щеки и лоб.

Странные, быстрые, заманчивые и тревожные мысли проносились в его мозгу.

Мороз пробегал по коже. Он невольно рисовал себе соблазнительные

вакхические сцены - и тотчас пытался выбросить их из головы, но напрасно:

они возвращались снова. И ему хотелось, чтобы они возвращались, - и не

хотелось... И за всем этим скрывался испуг. Но неужели же он такой трус?

Остальных все предстоящее ничуть не тревожило. Они были очень веселы. Они

смеялись и подшучивали друг над другом, вспоминая кое-какие забавные

истории, которые произошли с ними во время последнего кутежа.

Но что подумала бы его мать, если б узнала? Мать! Он не смел думать ни

о ней, ни об отце и поспешил прогнать мысль о них.

- А помнишь, Кинселла, ту маленькую, рыженькую, в доме на

Пасифик-стрит? - воскликнул Хигби. - Она еще упрашивала тебя бежать с ней

в Чикаго?

- Конечно, помню, - усмехнулся Кинселла, наливая себе мартини: ему как

раз подали вино. - Она даже хотела, чтобы я бросил отель. Обещала, что

поможет мне взяться за какое-нибудь дело. Говорила, что мне вовсе не

придется работать, если я останусь с ней.

- Да, тогда у тебя была бы только одна работа! - заметил Ретерер.

Официант поставил перед Клайдом бокал рейнвейна с сельтерской. Глубоко

взволнованный, заинтересованный, восхищенный всем слышанным, Клайд поднял

бокал, пригубил вино, нашел, что оно нежно и приятно, и залпом выпил. Он

был так занят своими мыслями, что сам не заметил, как это получилось.

- Молодчина, - сказал Кинселла самым дружеским тоном. - Эта штука тебе

понравится.

- Да, это совсем неплохо, - ответил Клайд.

А Хегленд, видя, как быстро идет дело, и понимая, что Клайд - совсем

еще новичок в этой компании и нуждается в поддержке и одобрении, подозвал

официанта:

- Послушай, Джерри! - И прибавил так, чтобы не слышал Клайд: - Того же

самого, да побольше...

Ужин продолжался. Было уже около одиннадцати часов, когда они наконец

исчерпали все интересные темы - рассказы о прежних приключениях, о прежней

работе, о разных ловких и дерзких проделках. У Клайда было достаточно

времени поразмыслить над всем этим, и теперь он склонен был думать, что

сам он вовсе не такой уж желторотый, как кажется его приятелям. А если

даже и так... Зато он хитрее большинства из них, умнее... Кто они такие и

к чему стремятся? Хегленд, как стало ясно Клайду, тщеславен, глуповат,

криклив, и его легко подкупить пустячной лестью. Хигби и Кинселла -

незаурядные и славные юноши - чванились тем, чем Клайд не стал бы очень

гордиться: Хигби хвастал, что понимает кое-что в автомобилях (его дядя

имел какое-то отношение к этому делу), а Кинселла - умением играть в карты

и даже в кости. А Ретерер и Шил - он еще раньше заметил это - были вполне

довольны своей работой в отеле, готовы были заниматься ею и впредь и ни о

чем другом не мечтали. А Клайд уже теперь не мог себе представить, чтобы

должность рассыльного осталась пределом всех его желаний.

В то же время он с некоторой тревогой думал о той минуте, когда все

отправятся туда, где он никогда еще не бывал, чтобы делать то, чем он

никогда не предполагал заниматься в таких условиях. Не лучше ли ему

извиниться, когда все выйдут из ресторана? Или, может быть, выйти вместе с

ними, а там тихонько скользнуть за первый же угол и вернуться домой? Он

слышал, что в таких вот местах можно схватить самую страшную болезнь и что

люди умирают потом жалкой смертью от низменных пороков, которые там

приобретают. Его мать произносила немало речей на эту тему, хотя вряд ли

толком что-нибудь об этом знала. И, однако, вот перед ним довод,

опровергающий все эти страхи: его новые товарищи, ничуть не обеспокоенные

тем, что они собирались делать. Наоборот, для них это очень веселое и

забавное приключение - только и всего.

И действительно, Ретерер, искренне привязавшийся к Клайду - больше за

его манеру смотреть, спрашивать и слушать, а не за то, что Клайд делал или

говорил, - то и дело подталкивал его локтем и, смеясь, спрашивал:

- Ну, как, Клайд? Сегодня посвящение? - и широко улыбался. Или, видя,

что Клайд совсем притих и задумался, он говорил: - Не бойся, тебя не

съедят, самое большее - укусят.

А Хегленд время от времени прерывал свои самовосхваления и, подхватывая

намеки Ретерера, прибавлял:

- Нельзя всю жизнь таким оставаться. Так не бывает. Но в случае чего -

мы за тебя постоим.

Клайд, нервничая, наконец оборвал с досадой:

- Да отстаньте вы! Хватит насмехаться! Для чего это вам нужно

хвалиться, что вы знаете больше меня?

Ретерер подмигнул Хегленду, чтобы тот оставил Клайда в покое, а сам

шепнул:

- Не сердись, старина, все в порядке. Мы просто пошутили малость, ты ж

понимаешь!

И Клайд, которому очень нравился Ретерер, быстро смягчился и пожалел,

что так глупо себя выдал.

Наконец около одиннадцати часов, когда уже вдоволь наговорились,

наелись и напились, вся компания под предводительством Хегленда вышла из

ресторана. Бесстыдные и темные намерения не заставили их призадуматься, не

вызвали в них стремления к умственному и нравственному самоисследованию и

самобичеванию, - напротив, они так весело смеялись и болтали, словно их

ожидала просто милая забава. С изумлением и отвращением слушал Клайд, как

они вспоминали свои прежние похождения. По-видимому, всех особенно

забавлял случай в притоне под названием "Дом Беттины", где они однажды

побывали. Их привел туда один бесшабашный малый по прозвищу Малыш Джонс,

служащий из другого отеля. Этот Малыш и еще один паренек, по имени

Бирмингэм, вместе с Хеглендом, который отчаянно напился, позволили себе

такие выходки, что их чуть не арестовали. Клайд слушал и с трудом верил,

что эти мальчики, внешне такие порядочные и опрятные, могли проделывать

подобные вещи: выходки были так грубы и отвратительны, что Клайда даже

немного затошнило.

- А помните, как девчонка со второго этажа окатила меня водой из

кувшина, когда я выходил! - громко хохотал Хегленд.

- А тот толстяк во втором этаже! Как он подошел к двери посмотреть,

помните? - смеялся Кинселла. - Он наверняка решил, что тут пожар или бунт!

- А ты с той маленькой толстушкой Пигги! Помнишь, Ретерер? - визжал

Шил, захлебываясь от хохота и еле выговаривая слова.

- У него даже ноги подкашивались, так было тяжело! - вопил Хегленд. - А

как они оба под конец скатились с лестницы!

- Это все ты был виноват, Хегленд! - крикнул Хигби. - Если бы ты не

затеял эту историю с поркой, нас бы не выставили.

- Говорю вам, я был пьян, - возражал Ретерер. - У них там дьявольски

крепкое виски.

- А тот длинный тощий техасец с большими усами? Помните, как он

хохотал? - прибавил Кинселла. - Он не хотел никому помогать, кто был

против нас. Помните?

- Еще чудо, что нас всех не выкинули на улицу и не арестовали. Ну и

ночка была! - вспоминал Ретерер.

Все эти разоблачения ошеломили Клайда. "Порка"! Это могло значить

только одно!

И они воображают, что он примет участие в чем-либо подобном? Этого не

будет. Он не такой. Что подумали бы его мать и отец, если б услышали все

эти ужасные истории... И все-таки...

Болтая, они подошли к какому-то дому на темной широкой улице; у

тротуаров, вдоль всего квартала и даже дальше, стояла вереница кэбов и

автомобилей. Неподалеку на углу остановились, разговаривая, несколько

молодых людей. На другой стороне - еще мужчины. А через полквартала

компания Клайда прошла мимо двух мирно беседовавших полисменов. И хотя

нигде, ни в одном окне не было света, но, как ни странно, всюду

чувствовалась яркая, кипучая жизнь. Она ощущалась даже в темноте улицы. То

и дело раздавались гудки мчащихся мимо такси, прокатили две старомодные

закрытые кареты со спущенными занавесками. И двери то хлопали, то тихо

открывались и закрывались. И тогда из домов вырывался яркий свет,

прорезывал мглу улицы и снова исчезал. А над головой сияли звезды.

Наконец, не говоря ни слова, Хегленд в сопровождении Хигби и Шила,

поднялся по лестнице и позвонил. Почти мгновенно дверь открыла молодая

негритянка в красном платье.

- Добрый вечер! Заходите, пожалуйста, - приветливо пригласила она, и

все шестеро прошли за тяжелые бархатные драпри, отделявшие маленькую

переднюю от остальных комнат.

Клайд очутился в ярко освещенной и довольно безвкусно обставленной

гостиной; на стенах висели картины в золоченых рамах, изображавшие