БЛИЗКИЙ. Томас толчком открыл двери кафетерия, пронесся к ближайшему дереву и ударил кулаком по коре

Томас толчком открыл двери кафетерия, пронесся к ближайшему дереву и ударил кулаком по коре.

— Томас! — крикнула я.

Похоже, он меня даже не слышал. Он отстранился и снова впечатал кулак в ствол дерева. Снова и снова.

— Перестань! — крикнула я, схватив его за руку.

Сначала он сопротивлялся, но потом остановился, когда увидел, как я была напугана.

— Что происходит? — спросила я.

Бессмысленный вопрос. Но мое сердце бешено колотилось, и я чувствовала слабость от страха и беспокойства. Мне нужно было что-то сказать.

Томас выдохнул и опустился на каменную скамейку, стоящую перед кафетерием. Он бросил свою сумку на землю. Над головой, на небе, мчались облака, а от прохладного ветра по спине пробегали мурашки.

— Прости. Прости, — сказал Томас, пряча поврежденную руку под здоровую.

— Все в порядке, — сказала я ему. Конечно, это не значило, что раньше я никогда не бывала свидетельницей потери самообладания. — Просто дыши глубоко.

Он бросил на меня благодарный взгляд и, отведя глаза, сделал так, как я просила. Очевидно, он сдерживал себя. С чем бы ни был связан этот срыв, он не выбил его из колеи.

— Черт возьми, — произнес Томас себе под нос.

Я положила руку ему на спину, но он отдернулся. У меня вспыхнуло лицо. Он хотел, чтобы я ушла? Мне нужно уйти? Мне не хотелось оставлять его одного. На всякий случай. В самый разгар своих внутренних метаний я услышала чей-то свист.

Отлично. По дорожке к нам шел один из учителей. Я выругалась себе под нос.

— Ничего не говори, — заявил Томас, голос которого звучал как у маленького мальчишки, который боялся попасть в неприятности. Мое сердце наполнилось к нему нежностью.

— Не беспокойся.

Пожилой учитель остановился и посмотрел на нас. На нем были бабочка—галстук и твидовый шерстяной пиджак с недавно сорванным полевым цветком, торчащим из петлицы. Его белые усы дернулись, когда он заговорил:

— Все в порядке, мистер Пирсон?

— Да. Все хорошо, мистер Кросс, — ответил Томас.

— Разве вы не должны сейчас быть на обеде, мистер Пирсон? — спросил он.

— Мою подругу немного затошнило, поэтому я вывел ее на улицу подышать свежим воздухом, — сказал Томас. Прозвучало это так, что даже и не догадаешься, что буквально две секунды назад у него был приступ гнева. — Это Рид Бреннан, мистер Кросс. Она второкурсница.

— Рад с вами познакомиться, мисс Бреннан, — сказал мужчина, кивая мне головой. — Не сидите здесь слишком долго.

— Не будем, — ответила я.

Когда он, наконец, ушел, мы оба с Томасом смогли выдохнуть.

— Боже, порой я не могу их терпеть, — сказал Томас.

— Кого? Учителей? — спросила я.

— Нет. Их, — сказал он, вскинув пораненную руку в сторону кафетерия. — Придурочных Ноэль и Дэша. Что он о себе вообще возомнил?

— Не знаю. Я... — И что я должна была тут сказать? Я никогда не видела никого, кроме своей матери, кто бы как Томас вот так срывался. И я никогда не знала, что сказать, чтобы ей помочь. — Ты в порядке? — спросила я, глядя на его руку. Костяшки его пальцев были ярко—красными.

— Да. Все хорошо, — ответил он. Казалось, его дыхание успокоилось, и он оперся локтем на подлокотник скамьи. — Прости, — с досадой произнес он. — Иногда я просто выхожу из себя.

Я слегка улыбнулась.

— Мне знакомо это чувство.

— Правда? — казалось, с надеждой спросил он.

— Да. Обычно я вымещаю все это на подушке, но...

Томас посмотрел на меня.

— Из-за чего тебе злиться?

Выражение его лица смягчилось.

Я вся напряглась. Я никому не рассказывала о своей матери. Ни одному человеку. Ни слова. Но то, как он смотрел на меня, так очаровательно и заинтересованно, практически вызвало у меня это желание.

— Сначала скажешь ты, а потом я, — уйдя от ответа, произнесла я.

Томас слегка улыбнулся. С грустью.

— Ну ладно. Если ты действительно хочешь знать. — Он поглядел на стену кафетерия. — С чего начать? Мой отец — ужасный алкоголик, а мать — безумная, ужасная алкоголичка. Он становится громким и невыносимым, она — тихой и грубой, а вместе они портят все, — сказал он, быстро войдя во вкус, будто наслаждался тем, что вытаскивал это из себя. — Мы говорим о днях рождениях, каникулах, Рождестве. На моем выпуске из восьмого класса мой отец уснул с видеокамерой в руках и свалился со стула в проход, а потом накричал на директора за неисправные сиденья. Небольшая ностальгия по выдающейся съемке. И даже не проси меня рассказывать про маму.

Я ощутила, как у меня сжалось в груди сердце. Я узнала этот тон. Сытый по горло. Грустный. Разочарованный. Растерянный.

— Каждый год они приезжают сюда, и вся школа целует им зад из—за их денег. Целых два дня они строят из себя таких важных и могущественных, приказывают мне и притворяются идеальными родителями, меня просто от этого тошнит, — сказал Томас, смахнув слезы. Он снова поднял взгляд, сделал глубокий вздох и выдохнул. — Знаешь, это место мое. И они приезжают сюда и просто... они его разрушают. — Он вздохнул и посмотрел мимо меня.

Какое-то мгновение я просто сидела, жалея его. Жалея себя.

— Твоя очередь, — сказал он.

О, Боже. Я посмотрела ему в глаза. Надеясь, что могла ему доверять. Ну, поехали.

— У меня все дело в маме, — произнесла я, а потом не могла поверить, что действительно это сказала. — За исключением того, что она предпочитает таблетки с бурбоном. Выписанные по рецепту. Всех видов. Так что, в зависимости от того, какой цвет ей попадется в этот день, она будет или психопаткой, или в отключке, или потеряна для всего мира. Кроме того, она ненавидит меня.

— Уверен, это не так, — машинально произнес Томас.

— Нет, так, — сказала я, стараясь говорить так, чтобы это звучало несерьезно. — Она ненавидит меня за то, что я здесь, что у меня есть жизнь, что я молода и здорова. Когда мне было восемь, она попала в автомобильную катастрофу, и от этого у нее со спиной серьезные проблемы. До сих пор. Тогда-то все это и началось. В любом случае, однажды, во время особо отвратительной попойки, она все это сказала мне. Как же она меня презирает.

Томас посмотрел на меня, прямо в глаза, и кивнул. И один этот крошечный кивок сказал все. Его глаза были грустными, но не из-за жалости ко мне.

Он понял.

Я столько времени держала это в себе и, наконец, кому-то рассказала. Мое сердце накрыло волной облегчения.

— А что насчет твоего отца?

— О, я люблю своего отца. Он лучший, — сказала я. — Но моя мать... забудь об этом. Если она приедет на родительский день, то только ради удовольствия будет меня унижать. Это будет ужасно.

— Так не проси их приезжать, — просто сказал он.

Я засмеялась.

— Но ты же не просишь своих приезжать.

— Туше. — Томас слегка улыбнулся. А потом он потянулся ко мне и взял мою ладонь здоровой рукой. — У нас с тобой все так запутано, да?

— Мы отличная пара, — ответила я.

— Я тебе говорил, что рад тому, что ты сюда приехала?

— Нет, — ответила я, чувствуя, что у меня на лице расползается улыбка.

— Это так. Вообще я думаю, что теперь мы должны обедать вместе и одни, — сказал он. — Только ты и я.

У меня слегка скрутило живот.

— Но как насчет...

— Девушек из Биллингса? — спросил он. — Кто-нибудь может мне объяснить, что такого замечательного в этих чертовых Девушках из Биллингса?

Мои брови взлетели вверх.

— Я просто пытаюсь завести здесь друзей, — тихо произнесла я.

— Так дружи со мной, — сказал он, придвинувшись ближе. Он быстро поцеловал меня в губы, и все мое тело начало покалывать. — Зачем они тебе, когда у тебя есть я?

Потому что у них есть все, что я всегда хотела. Потому что они могут научить меня быть такими же, как они. Потому что с ними у меня есть будущее.

— Девушке нужны подруги, — просто ответила я.

Он отстранился.

— А ты считаешь их своими подругами, — недоверчиво произнес он.

Я поежилась.

— Они всегда были ко мне добры.

— Ну да, конечно, — усмехнулся он.

— Но это так! — солгала я. — Девушки с моего этажа гораздо хуже, поверь мне.

— Не могу поверить, что мне ты предпочла их, — пошутил он, покачав головой. — Ты меня разочаровываешь, Рид Бреннан.

— Да ладно! — сказала я, толкая его ногой. — Думаю, я смогу с вами со всеми справиться.

— Ну, если ты так считаешь, — весело пожав плечами, сказал он. Потом Томас посмотрел мне в глаза и стал серьезным. — Я просто не хочу, чтобы тебе было больно.

Я была тронута, поэтому улыбнулась. И что, по его мнению, могло такого со мной произойти?

— Спасибо. Но со мной все будет в порядке.

Томас улыбнулся в ответ.

— Мне нужно это промыть, — сказал он, поднимая руку.

— Хочешь, я пойду с тобой к медсестре? — спросила я.

— К ней я не могу пойти. Медсестре придется об этом сообщить родителям, а это последнее, что мне нужно, — вставая, сказал он. — Иди внутрь. Возвращайся к своим дорогим «подругам», — проговорил он, показав одной рукой воображаемые кавычки.

Я рассмеялась и покачала головой. Но уже внутри себя начала чувствовать неловкость. Могла ли я встречаться с Томасом, когда Девушки из Биллингса так очевидно его не одобряли? И почему две самые важные для меня части моей жизни здесь в Истоне должны противостоять друг другу?

Я взглянула на Томаса. Мне лишь хотелось обнять его, защитить и, конечно, целовать. Долго. Насколько хватит человеческих сил. Я ни за что не могла его бросить. Только не сейчас. Только не тогда, когда я, наконец, нашла того, кто меня понимал.

Но я также осознавала, что больше не вынесу еще одной сцены, как сегодня. Еще один напряженный обед. Еще одно битье по стволу дерева. Мне просто надо попытаться держать их отдельно друг от друга. Девушке придется пойти на какие-то жертвы, если она хочет все это сохранить.

— Увидимся позже? — спросила я.

— Конечно, — ответил он. Потом наклонился ко мне, поцеловал меня в лоб и ушел.

«ТРОЙКА» — ЭТО НОВАЯ «ЕДИНИЦА»

В понедельник утром, в конце урока, мистер Барбер раздал наши контрольные с прошлой пятницы. Он ходил по рядам и швырял работы лицевой стороной вниз.

— Как вам известно или неизвестно, я работаю по не общепринятой системе оценок, как называют ее некоторые, — сказал он, когда ученики взяли свои контрольные и либо застонали, либо заулыбались. — В моем предмете нет «тройки». Нет «двойки». Есть только «пятерка» — отлично, «четверка» — удовлетворительно и «единица». Вы все знаете, что значит «единица». Это означает, что в то время как многие из вас сдали контрольную, некоторые ее провалили, — добавил он. Мистер Барбер остановился возле моей парты, и меня окутал запах несвежего кофе. Витиеватым жестом он протянул мне мою работу лицевой стороной вверх, чтобы все вокруг могли увидеть. Везде стояли красные пометки, увенчанные большой жирной единицей.

Я забрала у него работу, глаза мне жгли горячие слезы. Когда он отворачивался от меня, на его лице читалось отвращение.

— Те из вас, кто провалил контрольную, должны подумать о том, чтобы на этой неделе провести больше времени в библиотеке. В пятничной контрольной вопросов будет в два раза больше.

Мистер Барбер сел за свой стол и что-то записал себе в блокнот.

— Хорошего дня, — сказал он, потянувшись к своему кофе.

И как по команде раздался звонок.

Я встала, глядя на свой лист и быстро считая в уме. Тридцать семь вопросов из пятидесяти правильные. Получается 74. Я получила 74 балла, и мне поставили «единицу». Что это за сумасшедшая школа? Как может декан спускать такое Барберу с рук?

Мисси, проходя мимо, произнесла с издевкой:

— Ты же понимаешь, что мы больше не в обычной средней школе, а?

Когда-нибудь я точно засуну ей что-нибудь в ноздрю. Серьезно.

— О-о-о, мне так жаль, — морщась, сказала Констанс, когда догнала меня у двери. — Хочешь в следующий раз со мной позаниматься? У меня есть целая система с карточками для запоминания, которая действительно работает.

Я глядела на мистера Барбера, пока она выводила меня из класса, размышляя о том, насколько же он должен быть несчастен и жалок, чтобы вот так мучить невинных детей. Должно быть, он почувствовал, что я смотрю на него. Почувствовал жар моего взгляда. Но ни разу не оторвал глаз от блокнота. Его отказ признавать меня лишь еще больше заставил его ненавидеть.

Но к концу дня я начала думать, что мистер Барбер, может, был прав, поставив мне «единицу». Несколько моих учителей проставили оценки за работы с прошлой недели, и с каждой мое сердце падало все ниже. Очевидно, что здесь, в Истоне, я больше не была отличницей. Но, по крайней мере, остальные учителя были достаточно добры, чтобы придерживаться традиционной системы оценок.

Помимо «тройки» за устный ответ по истории искусств, я получила «три плюсом» по французскому, «четыре с минусом» по тригонометрии и «три» за работу по английскому, которую писала по Эптону Синклеру. Очевидно, что даже работа об одном из моих любимых писателей, написанная на одном из любимых предметов, не спасла меня. Моя единственная «пятерка» была за лабораторную по биологии, которую мы делали на уроке с тремя партнерами, и не могу сказать, что во многом помогала, потому что предыдущей ночью легла поздно, шушукаясь с Томасом по телефону в коридоре. И я совсем не удивилась, когда днем, получив свою почту, обнаружила записку от мисс Нейлор с просьбой к ней зайти.

У меня возникло ощущение, что настало время собирать свои сумки.