Рождественская вечеринка. Перед тем как пойти на рождественскую вечеринку к Эвелин, я зашел выпить с Чарльзом Мерфи в «rusty's»

Перед тем как пойти на рождественскую вечеринку к Эвелин, я зашел выпить с Чарльзом Мерфи в «Rusty's», чтобы собраться с духом. На мне двубортный четырехпуговичный костюм (шерсть с шелком), хлопчатобумажная рубашка с воротником на пуговичках от Valentino Couture, узорный шелковый галстук от Armani и кожаные туфли от Allen-Edmonds. Мерфи одет в двубортный шестипуговичный габардиновый костюм от Courreges, полосатую хлопчатобумажную рубашку и шелковый галстук-фуляр— и то, и другое от Hugo Boss. Мерфи разглагольствует о японцах.

— Они купили Эмпайр Стейт Билдинг и «Nell's». Представляешь себе, Бэйтмен? Даже «Nell's»! — восклицает он после второй порции Absolut со льдом, и это что-то пробуждает во мне. Покинув «Rusty's» и побродив по верхнему Вест Сайду, я обнаруживаю, что притаился в арке, ведущей к «Carly Simon's», — еще недавно это был модный ресторан Джи Экейла, закрывшийся прошлой осенью. Когда мимо проезжает на велосипеде курьер-японец, я сбиваю его с велосипеда и затаскиваю в арку, ноги его запутались в велосипеде Schwinn, что очень кстати, поскольку когда я перерезаю ему глотку (легко, без усилий), велосипед блокирует судороги, обычно сопровождающие эту процедуру, хоть парню и удается оторвать его от земли пять-шесть раз, пока он захлебывается собственной горячей кровью. Я открываю картонные коробки с японской едой и вываливаю их содержимое на парня, но, к моему удивлению, вместо суши и терияки, роллов и лапши соба на окровавленное, жадно глотающее воздух лицо падает курица с орехами кешью, говядина чау мейн и креветки с рисом, на вздымающуюся грудь шлепается свинина му-шу[28], и это неприятное открытие (под руку случайно попал не тот азиат) вынуждает меня посмотреть, кому был предназначен заказ: Салли Рубинштейн. На обратной стороне квитанции ручкой Mont Blanc я вывожу: «Я и до тебя доберусь, сука», и кладу квитанцию парню на лицо. Виновато пожав плечами, бормочу: «Извини, что ли». Сегодня утром темой Шоу Патти Винтерс были Девочки-Подростки, Продающиеся За Крэк. Два часа я провел в спортзале и теперь могу сделать двести подъемов на пресс меньше чем за три минуты. Неподалеку от кирпичного особняка Эвелин я вручаю мерзнущему бомжу одно из печений с предсказанием, которые взял у разносчика, и нищий, засунув его в рот вместе с бумажкой, благодарно кивает.

— Мудак ебаный, — говорю я так, чтобы он слышал.

Свернув за угол и устремляясь к дому Эвелин, я вижу, что дом ее обезглавленной соседки Виктории Белл все еще оцеплен полицейскими лентами. Перед домом Эвелин четыре лимузина, один с работающим двигателем.

Я опоздал. В столовой и гостиной — толпы людей, желания беседовать с которыми у меня нет. По обе стороны камина стоят высокие, пышные, усыпанные мерцающими белыми огоньками ели. Играют старые рождественские песни шестидесятых в исполнении Ronettes. Бармен в смокинге разливает шампанское, глинтвейн и мартини, смешивает коктейли «Манхэттен» и мартини, открывает бутылки пино нуар Calera Jensen и шардоне Chappellet. Бутылки с портвейном двадцатилетней выдержки выстроились между вазами с пуансеттией. Длинный раздвижной стол покрыт красной скатертью и уставлен тарелками, блюдами и вазочками: жареные лесные орешки, омары, раковый суп, суп из сельдерея с яблоками, канапе с черной икрой, луковые кольца в сливочном соусе, жареный гусь с каштанами, икра в маленьких корзиночках из теста, овощные тарталетки с тапенадом, жареная утка, телячьи ребрышки с луком-шалот, гратен из ньоччи, овощной штрудель, вальдорфсский салат, гребешки, тосты с маскарпоне, суфле из белых трюфелей и зеленого чили, куропатки-гриль с луком, картофелем, шалфеем и клюквенным соусом, пирожки с изюмом и орехами, шоколадные трюфели, тарталетки с лимонным суфле и ореховый тарт-татэн. Повсюду горят свечи в серебряных подсвечниках Tiffany. И вокруг разгуливают одетые в красно-зеленые костюмы карлики с закусками на подносах (хотя я не уверен, что это не галлюцинация). Притворившись, что я их не заметил, я направляюсь прямиком в бар и одним махом выпиваю стакан неплохого шампанского, а потом иду к Дональду Петерсену, которому, как и большинству присутствующих мужчин, кто-то нацепил на голову бумажные оленьи рога. В другом конце комнаты — Дева Мария и пятилетняя дочь Дарвина Хаттона Кассандра, на которой семисотдолларовое бархатное платьице от Nancy Halser. После второго стакана шампанского я перехожу на мартини — с двойным Абсолютом, и, успокоившись, я внимательно рассматриваю комнату, но карлики никуда не исчезли.

— Слишком много красного, — бормочу я. — Это меня нервирует.

— Привет, Макклой, — восклицает Петерсен. — Что ты сказал?

Я прихожу в себя и спрашиваю на автомате:

— Это британское исполнение «Отверженных» или нет?

— Веселого тебе рождества, — пьяно тыкает он на меня пальцем.

— Так что это за музыка? — с раздражением переспрашиваю я. — И кстати, сэр, своими поздравлениями можете украсить холл.

— Это Билл Септор, — пожимает он плечами. — То ли Септор, то ли Скептор.

— И почему бы ей не поставить Talking Heads? — горько сетую я.

В другом конце комнаты стоит Кортни, в руках у нее стакан шампанского, и она полностью игнорирует меня.

— А может, это «Отверженные»? — предполагает он.

— Американское или британское исполнение? — мои глаза сужаются. Я проверяю его.

— М-м-м, британское, — мямлит он, и в этот момент карлик вручает нам тарелки с вальдорфсским салатом.

— Уж конечно, — бормочу я, глядя, как ковыляет прочь карлик.

Неожиданно к нам вихрем подлетает Эвелин. На ней — соболий жакет и бархатные брючки от Ralph Lauren, в одной руке — ветка омелы, которую она поднимает над моей головой, в другой — леденец на палочке.

— Осторожно, омела! — восклицает она, сухо целуя меня в щеку. — С Рождеством, Патрик. С Рождеством, Джимми.

— С… Рождеством, — говорю я, не имея возможности оттолкнуть ее — в одной руке у меня мартини, в другой — вальдорфсский салат.

— Опаздываешь, милый, — говорит она.

— Я не опаздываю, — открыто протестую я.

— Нет, опаздываешь, — нараспев произносит она.

— Я был здесь все это время, — осаживаю я ее. — Ты просто меня не видела.

— Ну, перестань хмуриться. Ты просто Мистер Гринч[29]. — Она поворачивается к Петерсену. — Ты знаешь, что Патрик — Мистер Гринч?

— Глупости, — вздыхаю я, глядя на Кортни.

— Черт возьми, мы все знаем, что Макклой — это Гринч, — пьяно ревет Петерсен. — Как поживаете, мистер Гринч?

— А что мистер Гринч хочет на Рождество? — сюсюкает Эвелин. — Гринчик в этом году был хорошим мальчиком?

Я вздыхаю.

— Гринч хочет плащ от Burberry, кашемировый свитер Ralph от Lauren, новые часы Rolex, автомагнитолу…

Эвелин вынимает леденец изо рта.

— Но у тебя нет машины, милый.

— А я все равно хочу, — вновь вздыхаю я. — Гринч все равно хочет автомагнитолу.

— Как вальдорфсский салат? — озабоченно спрашивает Эвелин. — Как тебе кажется — вкусно?

— Восхитительно, — бормочу я, вытягивая шею. Я кое-кого заметил, и с уважением говорю: — А ты не говорила, что пригласила Лоуренса Тиша.

Она оборачивается.

— О ком ты говоришь?

— Ну, как же, это ведь Лоуренс Тиш разносит подносы с канапе? — спрашиваю я.

— Господи, Патрик, это не Лоуренс Тиш, — говорит она. — Это один из рождественских эльфов.

— Один из кого? Ты хочешь сказать — из карликов?

— Это эльфы, — подчеркивает она. — Маленькие помощники Санта-Клауса. Боже, какой ты ворчун! Они такие милые! Вот тот — Рудольф, леденцы разносит Блитцен, там Доннер…

— Постой, постой, Эвелин, — говорю я, прикрывая глаза рукой, в которой я держу вальдорфсский салат. Меня бросает в пот от какого-то странного дежавю. Разве эти эльфы мне встречались раньше? Надо не думать об этом.

— Так зовут оленей Санта Клауса. А не эльфов. Блитцен был оленем.

— Он — единственный еврей среди них, — напоминает нам Петерсен.

— О… — похоже, Эвелин озадачена этой информацией, она смотрит на Петерсена и ждет, что тот подтвердит ее. — Это правда?

Он пожимает плечами, задумывается, кажется, он смущен.

— Э, крошка — олени, эльфы, Гринчи, брокеры… Какая, к черту, разница, пока Cristal льется рекой? — Он причмокивает и пихает меня в бок. — Верно, мистер Гринч?

— Неужели тебе не кажется, что они такие… рождественские? — с надеждой спрашивает она.

— Да, Эвелин, — говорю я ей. — Они очень рождественские, честное слово.

— А мистер Ворчун опоздал, — дуется она, укоризненно тряся передо мной проклятой веткой омелы. — И ни словом не обмолвился о салате.

— Знаешь, Эвелин, в этом мегаполисе миллион вечеринок, которые я мог бы посетить, но я выбрал твою. Возможно, тебе интересно, почему? Я тоже спрашиваю себя, почему. И не нахожу ответа. Так или иначе, но я здесь, так что, знаешь, будь благодарна, крошка, — говорю я.

— Ах, вот что ты мне подарил на Рождество? — язвительно спрашивает она — Как это мило, Патрик, с твоей стороны.

— Нет, вот твой подарок, — протягиваю я ей нитку лапши, застрявшую, как я только что заметил, за манжетой.

— О, Патрик, я сейчас расплачусь, — говорит она, поднося лапшу к пламени свечи. — Это великолепно. Могу я ее надеть?

— Нет. Скорми ее кому-нибудь из эльфов. Вон у того особенно голодный вид. Прости меня, мне надо еще выпить.

Я вручаю Эвелин тарелку с вальдорфсским салатом, отрываю один рог у Петерсена и направляюсь в бар, мурлыча «Silent Night», Меня расстраивает, что большинство женщин одеты в пуловеры, кашемировые свитера, пиджаки, длинные шерстяные юбки, вельветовые платья. Холодная погода. Нет красивых тел.

Возле бара с узким стаканом шампанского в руках стоит Пол Оуэн и рассматривает свои антикварные серебряные карманные часы (из Hammacher Schlemmer), я уже собираюсь подойти и заговорить с ним об этих проклятых счетах Фишера, но на меня, налетает Хемфри Райнбек, который пытается не наступить на эльфа. Он еще не успел снять кашемировое пальто-честерфилд[30]дизайна Crombie от Lord & Taylor, а под ним — двубортный смокинг из шерсти с остроконечными лацканами, хлопчатобумажная рубашка от Perry Ellis, галстук-бабочка от Hugo Boss и бумажные рожки — он про них явно не знает, так криво они надеты, и ни с того ни с сего этот нахал говорит скороговоркой:

— Привет, Бэйтмен, на прошлой недели я отнес к своему портному новый твидовый пиджак «в елочку», чтобы кое-что подшить.

— Не могу не поздравить, — пожимаю я его руку. — Это шикарно.

— Спасибо, — краснеет он, опуская глаза. — В общем, портной заметил, что продавец заменил исходную бирку на свою собственную. Так вот я хочу узнать, не противозаконно ли это?

— Я понимаю, это вызывает сомнения, — говорю я, пробираясь сквозь толпу. — Как только партия одежды была приобретена у производителя, продавец абсолютно законно может поменять исходные бирки на свои собственные. Но он не может заменить их на бирки другого продавца.

— Подожди, но почему?

— Потому что информация, касающаяся состава ткани и страны происхождения или регистрационного номера производителя, должна оставаться неприкосновенной. Подделку ярлыков обнаружить крайне трудно, случаи подделки редко становятся известны, — ору я через плечо.

Кортни целует Пола Оуэна в щеку, они крепко держат друг друга за руки. На меня находит оцепенение, я останавливаюсь. Райнбек натыкается на меня. Но Кортни уже уходит, и на ходу машет кому-то рукой.

— Так что же делать? — кричит сзади Райнбек.

— Покупай одежду известных марок у продавцов, которых ты знаешь, и сними эти мудацкие рога со своей головы, Райнбек. Ты выглядишь, как идиот. Прошу прощения.

После того, как Хемфри нащупывает на своей голове рога и восклицает: «О боже!», я ухожу.

— Оуэн! — кричу я, радостно протягивая руку, а другой рукой хватаю мартини с подноса проходящего мимо эльфа.

— Маркус! С рождеством, — пожимает мою руку Оуэн. — Как дела? Все работаешь?

— Давненько тебя не видел, — говорю я, потом подмигиваю. — Все работаешь?

— Мы только что вернулись из клуба «Knickerbocker», — говорит он, здоровается с толкнувшим его человеком («Привет, Кинсли»), потом снова поворачивается ко мне, — Мы едем в «Nell's». Лимузин у подъезда.

— Надо бы как-нибудь пообедать, — говорю я, пытаясь как-то тактично подвести разговор к счетам Фишера.

— Да, отличная мысль. Может, ты взял бы с собой…

— Сесилию? — гадаю я.

— Да, Сесилию, — отвечает он.

— О, Сесилия будет… в восторге, — говорю я.

— Ну, так давай так и сделаем, — улыбается он.

— Да, можно пойти в… «Le Bernardin», — говорю я, затем после паузы, — покушать… морепродуктов. А?

— В этом году «Le Bernardin» в первой десятке «Загата». — кивает он. — Ты в курсе?

— Можно там заказать… — я снова замолкаю, смотрю на него, потом более решительно продолжаю, — рыбу. А?

— Морских ежей, — говорит Оуэн, обводя взглядом комнату. — Мередит обожает тамошних ежей.

— Правда? — говорю я.

— Мередит, — зовет он, делая знаки кому-то за моей спиной. — Пойди сюда.

— Она здесь? — спрашиваю я.

— Она там разговаривает с Сесилией. Мередит, — кричит он, маша рукой. Я оборачиваюсь. Мередит и Эвелин пробираются к нам.

Я быстро поворачиваюсь обратно.

Мередит идет рядом с Эвелин. На ней габардиновое платье с бисером и болеро от Geoffrey Beene из Barney's, золотые сережки с бриллиантами от James Savitt ($13000), перчатки дизайна Geoffrey Beene для Portolano Products. Она говорит:

— Да, мальчики? О чем это вы тут болтаете? Обсуждаете планы на Рождество?

— О морских ежах в «Le Bernardin», дорогая, — говорит Оуэн.

— Моя любимая тема, — Мередит обвивает рукой мое плечо, доверительно шепча на ухо, — они восхитительны.

— Прелестно, — нервно откашливаюсь я.

— А что вы думаете о вальдорфсском салате? — спрашивает Эвелин. — Понравился?

— Сесилия, дорогая, я его еще не пробовал, — говорит Оуэн. Он видит знакомое лицо в другом конце комнаты:

— Но я хотел бы понять, почему Лоуренс Тиш разносит глинтвейн?

— Это не Лоуренс Тиш, — мямлит Эвелин, искренне расстроенная. — Это рождественский эльф. Патрик, что ты наговорил ему?

— Ничего, — отвечаю я. — Сесилия.

— А кроме того, Патрик, ты — Мистер Гринч.

При упоминании моего настоящего имени я тут же начинаю болтать, надеясь, что Оуэн ничего не заметил.

— Знаешь, Сесилия, я сказал ему, что по-моему, это как бы смесь из них обоих, вроде… — я замолкаю, кидаю на них быстрый взгляд и робко выдавливаю — рождественский Тиш.

Потом я нервно выдергиваю веточку петрушки из фазаньего паштета, которую проносит мимо эльф, и, не дав Эвелин опомниться, поднимаю веточку над ее головой.

— Осторожно, омела, — ору я.

Окружающие внезапно отшатываются от нас, я целую Эвелин в губы, не сводя глаз с Оуэна и Мередит, оба они как-то странно смотрят на меня, и краем глаза я замечаю Кортни, которая разговаривает с Райнбеком и отвечает мне ненавидящим взглядом.

— Парик, — начинает Эвелин.

— Сесилия! Пойди-ка быстренько сюда, — тяну я ее за руку, потом обращаясь к Оуэну и Мередит. — Извините нас. Мы должны поговорить с этим эльфом и, все выяснить.

— Простите меня, — говорит Эвелин, беспомощно пожимая плечами, пока я тащу ее за руку. — Патрик, в чем дело?

Лавируя между людьми, я увожу ее в кухню.

— Патрик? — спрашивает она. — Что нам делать на кухне?

— Послушай, — я крепко держу ее за плечи и смотрю прямо в глаза. — Поехали отсюда.

— Патрик, — вздыхает она. — Я не могу уйти. Разве тебе здесь плохо?

— Почему ты не можешь уйти? — спрашиваю я. — Какие доводы тебе нужны? Ты и так пробыла здесь слишком долго.

— Патрик, эта моя рождественская вечеринка, — говорит она, — и, кроме того, с минуту на минуту эльфы запоют «О, Таннембаум!»[31].

— Ну же, Эвелин. Давай уйдем отсюда, — я на грани истерики, я паникую от того, что Пол Оуэн или, того хуже, Маркус Холберстам могут войти на кухню. — Я хочу увести тебя от всего этого.

— От всего чего? — спрашивает она, ее глаза сужаются. — Тебе не понравился вальдорфсский салат, так?

— Я хочу увести тебя от этого, — обвожу я жестом кухню. — От суши, эльфов… от всего.

Эльф входит в кухню, ставит поднос с грязными тарелками и за ним я вижу, как Пол Оуэн склонился к Мередит, которая что-то кричит ему на ухо, пытаясь перекрыть музыку, а он ищет взглядом кого-то, кивает, потом в поле зрения входит Кортни и я хватаю Эвелин и притягиваю ее к себе.

— Суши? Эльфы? Патрик, я ничего не понимаю, — говорит Эвелин. — Мне это не нравится.

— Пошли, — крепко сжав ее руку, я тащу Эвелин к выходу. — Ну хоть раз в жизни поступи безрассудно. Хотя бы раз в жизни, Эвелин!

Она останавливается, отказывается идти, потом вдруг начинает улыбаться, обдумывая мое предложение, и все же она только слегка заинтригована.

— Ну пожалуйста, — начинаю просить я. — Пусть это будет моим рождественским подарком.

— Но я уже была в Brooks Brothers и… — начинает она.

— Перестань. Ну пойдем, я прошу тебя, — говорю я и, наконец, в последней отчаянной попытке игриво улыбаюсь, легонько целую ее в губы и добавляю. — Миссис Бэйтмен?

— О, Патрик, — вздыхая, тает она. — А как же уборка?

— Карлики этим займутся, — уверяю я ее.

— Но кто-то должен руководить ими, милый.

— Ну выбери эльфа, и пусть он будет начальником над остальными, — говорю я. — Идем скорее!

Я снова тащу ее к заднему выходу, каблуки Эвелин скрипят на мраморном полу Muscoli.

Наконец-то мы на улице, быстро идем по аллее, я останавливаюсь и заглядываю за угол — посмотреть, есть ли кто-нибудь у парадного входа. Вообще-то мы бежим к лимузину, который я считаю машиной Оуэна, но, чтобы не вызывать подозрений у Эвелин, я просто подхожу к ближайшей машине, открываю дверь и вталкиваю ее внутрь.

— Па трик, — визжит она, довольная. — Это так неприлично. И лиму… Я захлопываю дверь, обхожу машину и стучу в окно водителя. Стекло опускается.

— Привет, — говорю я, протягивая руку. — Пат Бэйтмен. Водитель молча смотрит на меня, во рту зажата незажженная сигара, сначала он смотрит на протянутую руку, потом на мое лицо, потом на мою макушку.

— Пат Бэйтмен, — повторяю я. — В чем дело?

Он продолжает смотреть на меня. На всякий случай я трогаю свои волосы — вдруг они спутались, и к своему удивлению и стыду нащупываю две пары бумажных рогов. Блядь, на моей голове четыре рога. С криком «О боже» я срываю их, в ужасе смотрю на мятые рога, швыряю их на землю и вновь обращаюсь к шоферу.

— Ладно. Пат Бэйтмен, — говорю я, приглаживая рукой волосы.

— Ну, Сид, — пожимает он плечами.

— Послушай, Сид. Мистер Оуэн сказал, что мы можем взять эту машину, так что… — я замолкаю, в морозном воздухе мое дыхание превращается в пар.

— А кто такой мистер Оуэн? — спрашивает Сид.

— Пол Оуэн, как кто. Тот, кого ты возишь.

— Нет, это лимузин мистера Баркера, — говорит он. — А рожки-то были ничего.

— Черт, — говорю я, бегаю к дверце, чтобы успеть вытащить Эвелин, покуда чего не вышло, но уже поздно. В ту же секунду, когда я открываю дверь, Эвелин высовывает голову и визжит:

— Патрик, дорогой, мне так нравится. Шампанское, — в одной руке у нее бутылка Cristal, в другой — золотистая коробочка, — и трюфели.

Я хватаю ее за руку, вытаскиваю из машины, сбивчиво бормочу «Не тот лимузин, забери трюфели», — и мы направляемся к другому лимузину. Открыв дверь, я сажаю Эвелин, а потом иду вперед и стучу в окошко водителя.

Окошко опускается. На вид водитель точная копия предыдущего.

— Привет. Пат Бэйтмен, — произношу я, протягиваю руку.

— Да? Привет. Дональд Трамп. Моя жена Ивана сидит сзади, — язвительно произносит он, пожимая мою руку.

— Ты не слишком-то, — предупреждаю я. — Мистер Оуэн сказал, что мы можем взять его машину. Меня зовут… о черт. Маркус.

— Ты только что сказал, что тебя зовут Пат.

— Нет. Я ошибся, — суровым голосом говорю я, глядя шоферу прямо в глаза. — Я ошибался, сказав, что меня зовут Пат. Меня зовут Маркус. Маркус Холберстам.

— Ты уверен? — спрашивает он.

— Слушай, мистер Оуэн сказал, что я могу взять его машину на ночь, так что… — я делаю паузу, — так что давай не рассусоливать.

— Я думаю, что мне нужно переговорить с мистером Оуэном, — играя со мной, говорит довольный шофер.

— Нет, погоди, — говорю я, но потом успокаиваюсь. — Слушай, я… все нормально. — Я начинаю чертыхаться про себя. — Но у мистера Оуэна очень плохое настроение.

— Мне не разрешается делать этого, — не глядя на меня, произносит водитель. — Это абсолютно незаконно. Никоим образом. Так что и не надейся.

— Послушай, командир, — говорю я.

— Это противоречит правилам компании, — заявляет он.

— Да хуй с этими правилами компании, — рявкаю я.

— Хуй с этими правилами компании? — с улыбкой переспрашивает он.

— Мистер Оуэн сказал, что ничего страшного. Ты что, не слышал?

— Это невозможно, — качает он головой.

Я умолкаю, выпрямляюсь, провожу рукой по лицу, делаю вдох.

— Послушай меня… — я снова набираю полную грудь воздуха. — У них там карлики, — я показываю назад, в сторону особняка, — и они вот-вот собираются запеть «О Танненбаум…» — я смотрю на него умоляюще, с надеждой на сострадание и в то же время довольно испуганно. — Ты представляешь, как это ужасно? Эльфы, — сглатываю я, — поют хором… — и после короткой паузы говорю,. — ты только представь.

— Послушайте, мистер…

— Маркус, — напоминаю я ему.

— Ну пусть Маркус. Я не могу нарушать правила. Ничего не могу сделать. Таковы правила. Я не собираюсь их нарушать.

Мы оба погружаемся в молчание. Я вздыхаю, смотрю вокруг, размышляя, стоит ли тащить Эвелин к третьему лимузину, или лучше обратно к машине Баркера — он настоящий кретин, — но, черт возьми, я хочу лимузин Оуэна … Тем временем водитель тоже вздыхает:

— А если карликам охота петь, так пусть поют.

— Проклятье, — чертыхаюсь я, вынимая бумажник из газелевой кожи. — Здесь сто. — Я протягиваю ему два полтинника.

— Двести, — говорит он.

— Дерьмовый город, — бормочу я, передавая ему деньги.

— Куда хотите ехать? — со вздохом принимает он купюры, одновременно заводя машину.

— Клуб «Чернобыль», — говорю я, быстро открывая дверь и усаживаясь в машину.

— Слушаюсь, сэр, — кричит он.

Как только я захлопываю дверь, машина направляется в сторону Риверсайд Драйв. Я восстанавливаю дыхание и вытираю холодный пот со лба носовым платком от Armani, Эвелин сидит рядом. Повернувшись к ней, я вижу, что она вот-вот расплачется: губы у нее дрожат, она молчит.

— Не пугай меня. В чем дело? — Я испуган. — Что, ну что я сделал? Вальдорфсский салат был изумителен. Ну что с тобой?

— О Патрик, — вздыхает она. — Это… прекрасно. Я не знаю, что сказать.

— Ну… — осторожно произношу я. — Я тоже… не знаю.

— Вот, — говорит она, показывая бриллиантовое ожерелье от Tiffany, это подарок Оуэна Мередит. — Помоги мне надеть его, дорогой. Ты не Гринч, милый.

— Но Эвелин, — мямлю я, потом чертыхаюсь про себя, а Эвелин поворачивается ко мне спиной, чтобы я застегнул ожерелье. Лимузин рванул вперед, и Эвелин со смехом падает на меня, целуя в щеку.

— Какая красота, как мне нравится… Ой, от меня, наверное, пахнет, конфетами. Извини, милый. Налей мне шампанского, оно должно быть где-то здесь.

— Но… — я беспомощно смотрю на сверкающее ожерелье, — это не то.

— Что? — озираясь, спрашивает Эвелин. — Здесь есть стаканы? Что не то, милый?

— Это не то, — монотонно отвечаю я.

— Милый, — улыбается она. — У тебя есть еще что-то для меня?

— Нет, я имею в виду…

— Ну же, чертенок, — она шаловливо ощупывает карман моего пальто. — Что это?

— Что что это? — холодно, с раздражением спрашиваю я.

— Ты хочешь подарить мне что-то еще. Я сейчас угадаю. Кольцо, такое же, как ожерелье? — гадает она. — Браслет? Брошь? Вот оно что! — Она хлопает в ладоши. — Брошь к ожерелью!

Пока я пытаюсь оттолкнуть ее, завернув одну ее руку ей за спину, другая ее рука шарит за моей спиной и выхватывает что-то из моего кармана: это — еще одно печенье с предсказанием, которое я подобрал у мертвого китайчонка. Она озадаченно смотрит на меня и говорит:

— Патрик, ты такой… романтичный, — а потом, рассмотрев печенье, уже с меньшим энтузиазмом добавляет: — Такой… оригинальный.

Я тоже смотрю на это печенье. Оно все в крови, я пожимаю плечами и как можно беззаботнее отвечаю:

— Ну, ты знаешь меня.

— Но в чем это оно? — она подносит кусочек поближе к глазам — что это за… красный налет?

— Это… — я тоже рассматриваю печенье, как будто эти пятна и меня заинтересовали, потом делаю гримасу: — Это кисло-сладкий соус.

Она с воодушевлением разламывает печенье и недоуменно читает предсказание.

— Что там? — вздыхаю я, пытаясь настроить радио, потом ищу взглядом портфель Оуэна, соображаю, где же может быть шампанское, как вдруг вижу безнадежно пустую коробку из-под шампанского Tiffany на полу, и резко падаю духом.

— Тут написано… — она замолкает, потом, прищурившись, перечитывает записку, — …тут написано: «Свежеобжаренная фуа гра в „Le Cirque“ превосходна, а вот крабовый салат — так себе».

— Это мило, — бормочу я, продолжая искать фужеры для шампанского, кассеты, хоть что-нибудь.

— Здесь действительно так написано, Патрик, — она передает мне записку, на ее лице проскальзывает легкая улыбка, которую можно различить даже в темноте. — Что бы это значило? — робко спрашивает она.

Я читаю записку, смотрю на Эвелин, потом снова на записку, потом в тонированное окно, в свете фонарей кружатся снежинки, люди на улицах ждут автобусов, по тротуарам бесцельно ковыляют нищие. Вслух я говорю:

— Все могло быть гораздо хуже. Гораздо.

— Милый, — она обнимает меня, гладит меня по голове, — обед в «Le Cirque»? Ты — самый лучший. Ты не Гринч. Беру свои слова обратно. Четверг? Четверг тебя устраивает? Ой, нет,. я не могу в четверг. у меня травяные обертывания. А как насчет пятницы? И мы действительно хотим в «Le Cirque»? Может быть…

Я отталкиваю Эвелин и стучу в разделительную перегородку, колочу по ней костяшками пальцев до тех пор, пока водитель не опускает ее.

— Сид, то есть Ерл, как там тебя, в «Чернобыль» — не сюда.

— Нет, мы правильно едем, мистер Бэйтмен.

— Эй!

— Я имею в виду, мистер Холберстам. Авеню С, верно? — он вежливо кашляет.

— Может быть, — говорю я, вглядываясь в окно. — Я не понимаю, где мы.

— Авеню С? — Эвелин поднимает взгляд от ожерелья, которое Оуэн купил для Мередит. — Что за Авеню С? С как в… Cartier, да?

— Там клево, — заверяю я ее. — Там очень клево.

— Ты там был? — спрашивает она.

— Тысячу раз, — бормочу я.

— «Чернобыль»? Нет, только не «Чернобыль», — ноет она. — Милый, сегодня же Рождество!

— Ну и что, черт возьми? — спрашиваю я.

— Водитель, а водитель, — Эвелин тянется вперед, балансируя на моих коленях. — Водитель, мы едем в «Rainbow Room». Водитель, в «Rainbow Room», пожалуйста.

Я усаживаю ее на место.

— Не обращай на нее внимания. «Чернобыль». И как можно скорее.

Я нажимаю на кнопку и перегородка поднимается.

— Ну Патрик! Сегодня же Рождество!

— Ты повторяешь это, как будто это что-то значит, — говорю я, не сводя с нее глаз.

— Но сегодня Рождество, — опять ноет она.

— Не выношу «Rainbow Room», — твердо говорю я.

— Но почему, Патрик? Там самый лучший вальдорфсский салат. Тебе понравился мой салат? Тебе понравился мой вальдорфсский салат, милый?

— О боже, — шепчу я, закрывая лицо обеими руками.

— Только честно. Понравился? — спрашивает она. — Это единственное, что меня волнует и еще фарш из каштанов… — она замолкает. — Потому что фарш был… густой, понимаешь…

— Я не хочу ехать в «Rainbow Room», — перебиваю я ее, все еще закрывая лицо руками, — потому что там я не смогу купить наркотиков.

— Вот как, — она неодобрительно смотрит на меня. — Так, так, так. Наркотики, Патрик? О каких это наркотиках идет речь?

— Речь идет о наркотиках, Эвелин. О кокаине. О наркотиках. Я хочу сегодня кокаину. Поняла? — я выпрямляюсь и в упор смотрю на нее.

— Патрик, — говорит она, качая головой так, словно утратила в меня веру.

— Я вижу, что ты смущена, — напираю я.

— Я просто не хочу иметь с этим ничего общего, — говорит она.

— А ты и не будешь иметь с этим ничего общего, — отвечаю я. — Тебе, может, ничего и не предложат.

— Я просто не понимаю, почему тебе обязательно надо испортить мне именно этот праздник.

— Представь, что кокаин — это иней. Рождественский иней. Дорогой рождественский иней, — говорю я.

— Ну, — произносит она, просветлев. — Ведь это так захватывающе — опуститься на дно, да?

— Ничего себе «дно» — тридцать долларов за вход с каждого, Эвелин. — Потом я с недоверием спрашиваю. — А почему Дональд Трамп не был приглашен на твою вечеринку?

— Опять Дональд Трамп, — стонет Эвелин. — О боже. Так вот почему ты все время ерничал? Это наваждение должно прекратиться! — почти кричит она. — Вот почему ты вел себя как полный кретин!

— Это из-за вальдорфсского салата, Эвелин, — говорю я, стиснув зубы. — Это из-за вальдорфсского салата я вел себя как полный кретин.

— О господи. Не может быть, — в отчаянии она закидывает назад голову. — Я так и знала. Так и знала.

— Но ведь ты даже его не готовила! — ору я. — Ты его купила, его привезли!

— О боже, — причитает она, — поверить не могу.

Лимузин останавливается перед входом в клуб «Чернобыль». Несколько человек томятся у входа. Выйдя из машины, я использую Эвелин в качестве тарана, к ее вящему неудовольствию. Проталкиваясь сквозь толпу, я, к счастью, замечаю, что перед входом стоит человек, очень похожий на Джонатана Лизердейла, и уже просто толкая вперед Эвелин, которая так и держит в руках «рождественский подарок», я кричу ему: «Джонатан, эй, Джонатан!». Как я и ожидал, толпа разом подхватывает крик. Обернувшись, Джонатан замечает меня и кричит в ответ: «Привет, Бакстер», — подмигивает, показывает большой палец, но не мне, а кому-то еще. Мы с Эвелин все равно делаем вид, что мы из его компании. Охранник опускает канат прямо перед нами и спрашивает:

— Это вы приехали в том лимузине? — мотнув головой в сторону бордюра.

— Да, — с готовностью киваем мы с Эвелин.

— Проходите, — произносит он, поднимая канат.

Мы входим и я выкладываю шестьдесят долларов, и не получаю ни единого талона на выпивку. В клубе, как и полагается, темно, только вспышки стробоскопа освещают зал, но даже в этих вспышках я вижу только, как дымит сухой лед, и еще одна симпатичная девка танцует под INXS, «New Sensation»: музыка орет из динамиков с такой силой, что тело вибрирует. Я прошу Эвелин сходить в бар и принести два стакана шампанского.

— Конечно, — кричит она в ответ, наугад направляясь в сторону единственной светящейся полоски неона, — судя по этому свету, только там может продаваться алкоголь. Тем временем я покупаю грамм у человека, похожего на Майка Дональдсона, и через десять минут, пока я наблюдаю за танцующей девкой и взвешиваю «за» и «против» насчет того, а не стоит ли кинуть Эвелин, она возвращается с двумя наполовину наполненными фужерами. Судя по ее лицу, она негодует.

— Это Korbel, — кричит она. — Давай уйдем.

Я отрицательно качаю головой и тоже ору:

— Пойдем в туалет.

Эвелин идет за мной.

Единственный туалет в «Чернобыле» — общий. Там уже присутствуют две другие пары: одна пара заперлась в единственной кабинке, вторая пара с нетерпением ждет, когда кабинка освободится, — как и мы. На девушке топ на лямках из шелкового джерси, шифоновая юбка и шелковые туфли с завязками, все от Ralph Lauren. На парне костюм какой-то итальянской марки, то ли William Fioravanti, то ли Vincent Nicolosi, а, может, Scali. У обоих стаканы с шампанским: у него — полный, у нее — пустой. Тишина, только из кабинки доносится шмыганье и приглушенный смех. Дверь в туалет такая толстая, что музыки совершенно не слышно, только глухое буханье ударных. Парень нетерпеливо постукивает ногой. Девица все время вздыхает и странно взмахивает головой, отчего волосы соблазнительно струятся по ее плечам. Потом она смотрит на Эвелин и на меня, шепчет что-то своему парню, потом снова что-то шепчет, тот кивает и они уходят.

— Слава богу, — шепчу я, нащупывая грамм в своем кармане, потом обращаюсь к Эвелин:

— Ты почему притихла?

— Это все вальдорфсский салат, — бормочет она, не глядя на меня. — Черт побери.

Раздается щелчок, дверь кабинки открывается и оттуда выходит молодая пара: парень в двубортном костюме из шерстяной саржи, хлопчатобумажной рубашке и шелковом галстуке, все от Givenchy, на девушке — шелковое платье из тафты со страусиными перьями от Geoffrey Beene, серьги из позолоченного серебра от Stephen Dweck Moderne и бальные туфли от Chanel. Они незаметно вытирают носы, стоя перед зеркалом. Но как только мы с Эвелин собираемся войти в освободившуюся кабинку, как в туалет влетает первая пара и пытается занять ее.

— Прошу прощения, — говорю я, расставив руки и закрыв ими вход. — Вы ушли. Теперь наша очередь, знаете ли.

— Мне так не кажется, — мягко говорит парень.

— Па трик, — шепчет сзади Эвелин. — Ну пусти их…

— Нет. Теперь наша очередь, — отвечаю я.

— Да, но мы здесь ждали раньше.

— Послушай, я не хочу ссориться…

— А сам ссоришься, — замечает его скучающая подруга, умудрившись все-таки выдавить улыбку.

— О господи, — бормочет позади Эвелин, выглядывая из-за моего плеча.

— Послушай, давай прямо здесь, — предлагает девка, которой я не отказался бы засадить.

— Ну и сучка, — бормочу я, качая головой.

— Послушай, — смягчаясь, произносит парень. — Пока мы спорим, кто-то из нас уже мог бы быть там.

— Да, — отвечаю я. — Мы.

— Бог ты мой, — говорит девушка, уперев руки в бока и глядя на нас с Эвелин. — Кого они только сюда пускают!

— Вот сучка, — не верю я своим ушам. — Тебе известно, что ты ведешь себя мерзко?

Поперхнувшись, Эвелин сжимает мое плечо («Патрик!»).

Парень, прислонившись к двери, уже начал нюхать свой кокаин, черпая порошок из коричневого пузырька и хихикая после каждой порции.

— Твоя подруга — законченная сука, — обращаюсь я к парню.

— Патрик, — говорит Эвелин. — Прекрати.

— Она сука, — говорю я, показывая на девушку.

— Патрик, извинись, — говорит Эвелин.

У парня начинается истерика, закинув назад голову, он громко шмыгает и пытается восстановить дыхание.

— О господи, — испуганно произносит Эвелин. — Почему ты смеешься? Защищай ее.

— Зачем? — пожимает плечами парень, обе его ноздри испачканы белым порошком. — Он прав.

— Я ухожу, Дэниэл, — едва не плачет девушка. — Это невыносимо. Я тебя ненавижу. И их ненавижу. Я предупреждала тебя еще в «Bice».

— Давай, — отвечает парень. — Уходи. Давай же. Вали. Мне плевать.

— Патрик, что за кашу ты заварил? Это никуда не годится. — Эвелин отступает от меня на несколько шагов, потом добавляет, глядя на флуоресцентные лампочки, — и этот свет… Я ухожу.

Но она остается, словно чего-то ожидая.

— Я ухожу, Дэниэл, — говорит девушка. — Ты слышал?

— Давай, — машет ей рукой Дэниэл, рассматривая в зеркало свой нос. — Я сказал, вали.

— Я занимаю кабинку, — обращаюсь я ко всем. — Ничего? Никто не возражает?

— Разве ты не собираешься защищать свою подругу? — спрашивает Эвелин Дэниэла.

— Господи, ну что ты от меня хочешь? — смотрит он на нее в зеркало, вытирая нос и снова шмыгая. — Я пригласил ее на ужин. Представил ее Ричарду Марксу. Господи, ну что еще ей нужно?

— Может, мне нужно, чтобы ты его как следует отлупил, — говорит девица, указывая на меня.

— Дорогая, — качаю я головой. — Если бы ты знала, что я могу с тобой сделать обыкновенной вешалкой.

— Прощай, Дэниэл, — после театральной паузы говорит девушка. — Я ухожу.

— Отлично, — отвечает Дениэл, вынимая пузырек. — Мне же больше достанется.

— И не звони мне, — кричит она, открывая дверь. -Мой автоответчик включен, и я вижу, кто мне звонит!

— Патрик, — натянутым тоном говорит Эвелин. — Я буду на улице.

Несколько мгновений я смотрю из кабинки на нее и на девушку, стоящую в дверях.

— И что теперь?

— Патрик, — предупреждает Эвелин. — Не говори того, о чем пожалеешь.

— Уходи. Просто уходи. Можешь взять лимузин.

— Патрик…

— Уходи, — рявкаю я. — Гринч сказал, уходи.

Я хлопаю дверцей кабинки и начинаю зачерпывать кокаин из конверта своей пластиковой карточкой AmEx. Между занюхиваниями я слышу, как Эвелин уходит и, всхлипывая, говорит девушке:

— Он заставил меня уйти с моей собственной рождественской вечеринки, ты представляешь? С моей собственной вечеринки?

Девушка ухмыляется:

— Ну ты даешь.

Я начинаю хрипло смеяться, стукаясь головой о стены кабинки. Я слышу, что парень, шмыгнув носом еще пару раз, сваливает. Прикончив почти весь грамм, я высовываюсь из кабины, чтобы проверить, не вертится ли где-нибудь поблизости обиженная Эвелин с закушенной губой (ай-яй-яй, детка), но она не вернулась, и я представляю себе Эвелин с подругой Дэниэла в постели, девушка раздвигает ноги Эвелин, Эвелин на четвереньках лижет ее анальное отверстие, пальцем массирует пизду, и от этого меня немного мутит. Возбужденный, я выхожу из туалета, чтобы найти себе кого-нибудь.

Но уже поздно и публика изменилась: теперь здесь больше панков, рокеров и черных, меньше парней с Уолл-стрит, слоняются богатые скучающие девчонки с Авеню А. Музыка тоже поменялась: вместо Белинды Карлайл, поющей «I Feel Free», черный рэппер выкрикивает: «Her Shit on His Dick», «ее дерьмо на его хуе», если мне слух не изменяет. Я подкатываю к двум симпатичным богатым девчонкам, обе одеты в уродские платья а-ля Бетси Джонсон, а я обдолбан по самое немогу, и начинаю с фразы типа: «Клевая музыка — мы не встречались в Salomon Brothers?» Одна их этих девок ухмыляется и говорит: «Катись на Уолл-стрит», а другая, с серьгой в носу, добавляет: «Яппи ебаный».

Они говорят это, несмотря на то, что во мраке мой костюм кажется черным, а галстук (пейсли, Armani, шелк) почти развязан.

— Слушайте, — отвечаю я, скрипя зубами. — Можете считать меня гадким яппи, но я, честное слово, не таков, — объясняю я им, быстро сглатывая. Крыша у меня совсем поехала.

Вместе с ними за столиком сидят двое черных. Оба в потертых джинсах, футболках и кожаных куртках. У одного отражающие темные очки, другой — с бритой головой. Оба смотрят на меня. Я вытягиваю согнутую руку, пытаясь изобразить рэппера.

— Эй, — говорю я. — Я свежак. Свежак как… глушак. Глушайший. — Я отхлебываю шампанское. — Глушак, короче.

В подтверждение этого я подхожу к чернокожему парню с дредами и восклицаю «Растаман!». Я протягиваю руку, ожидая, что он хлопнет своей пятерней о мою. Но ниггер стоит как вкопанный.

— Я имею в виду, — кашляю я — Mon[32], — и потом с меньшим энтузиазмом, — может, устроим как-нибудь джем…

Он уносится прочь от меня, качая головой. Я смотрю на девушек: они тоже качают головой — знак, что мне не следует приближаться. Перевожу взгляд на симпатичную девку, танцующую сама с собой рядом с колонной, допиваю шампанское, подхожу к ней и спрашиваю ее номер телефона. Она улыбается. Выход.

«NELL's»

Полночь. Я сижу в «Nell's» c Крейгом Макдермоттом, Алексом Тейлором, который только что отключился, и тремя моделями из агентства Elite: Либби, Дейзи и Керон. Сейчас почти лето, середина мая, но в клубе прохладно из-за кондиционера, в полупустой зале растекаются волны легкого джаза, кружатся лопасти вентиляторов на потолке, а на улице под дождем ждут и волнуются человек двадцать. Либби — блондинка, на ней шелковые черные вечерние туфли на высоком каблуке с чересчур острым носом и красными атласными бантиками от Yves Saint Laurent. Дейзи еще светлее, на ней черные атласные лодочки, суживающиеся к носку, и прозрачные черные чулки с серебряными вкраплениями от Betsey Johnson. Керон — платиновая блондинка в кожаных ботинках из телячьей кожи на многослойном каблуке с заостренным носком и отворотами из твида, дизайн Karl Lagerfeld для Chanel. Все три девушки одеты в узкие черные шерстяные вязаные платья от Giorgio di Sant'Angelo, пьют шампанское с клюквенным соком и персиковым шнапсом, курят немецкие сигареты — я не ропщу, хотя на мой взгляд, в «Nell's» не помешало бы сделать отделение для некурящих. Две из них носят темные солнцезащитные очки Giorgio Armani. У Либби «джет лаг». Из всех трех я выебал бы только Дейзи, да и то с оговорками. Сегодня, после того, как я встретился со своим адвокатом по поводу ложного обвинения в изнасиловании, у меня была паническая атака, когда я занимался на тренажере Dean & Deluca в спортклубе Xclusive. Потом я выпил с моделями в Trump Plaza. После этого я пошел в кино на французский фильм, который я абсолютно не понял, но все равно он был довольно клевый, потом ужин в ресторане-суши под названием «Vivids» возле Lincoln Centre и вечеринка в квартире бывшего приятеля одной из моделей, в Челси. Там подавали плохую приторную сангрию. Прошлой ночью я видел сон, в котором пялил девок, сделанных из картона, а свет был как в порнофильме. Утреннее Шоу Патти Винтерс посвящалось аэробике.

На мне двухпуговичный шерстяной костюм с брюками в складку от Luciano Soprani, хлопчатобумажная рубашка от Brooks Brothers и шелковый галстук от Armani. Макдермотт в шерстяном костюме от Lubium с льняным платочком в кармашке от Ashear Bros, хлопчатобумажной рубашке от Ralph Lauren и шелковом галстуке от Christian Dior. Он собирается бросить монетку, которая должна решить, кто из нас отправится вниз за Боливийским Живительным Порошком. Дело в том, что никто из нас не хочет сидеть с этими девушками, потому что, хотя мы, возможно, не против выебать их, но не хотим, или даже, как выяснилось, не можем разговаривать с ними, — им просто нечего сказать, то есть, я знаю, что не стоит этому удивляться, и все же это как-то обескураживает. Тейлор сидит, но глаза его закрыты, а рот слегка приоткрыт, и хотя сперва мы с Макдермоттом думали, что Тейлор притворяется в знак протеста против неспособности девушек поддержать разговор, потом до нас дошло, что он действительно пьян в зюзю (он почти лыка не вязал после трех сакэ, которые проглотил в «Vivids»). Ни одна из девушек не обращает на это внимания, за исключением, может быть, сидящей рядом с ним Либби, но и это сомнительно, весьма сомнительно.

— Орел, орел, орел, — бормочу я.

Макдермотт побрасывает монетку.

— Решка, решка, решка, — заклинает он, а потом прихлопывает рукой приземлившуюся на салфетку монету.

— Орел, орел, орел, — молюсь я.

Он поднимает кисть.

— Решка, — восклицает он, глядя на меня.

Я долго смотрю на монету, и потом прошу его:

— Давай еще раз.

— Пока, — говорит он, смотрит на девушек, перед тем как подняться, потом снова на меня, закатывает глаза, качает головой.

— Слушай, — напоминает он мне, — я хочу еще один мартини. С «Абсолютом». Двойной. Без оливки.

— Давай скорее, — кричу я ему вслед, и, глядя, как он машет мне с лестницы, вполголоса произношу. — Мудак ебаный.

Поворачиваюсь обратно. За соседним столиком — симпатичные европейские дуры, подозрительно напоминающие бразильских трансвеститов, гогочут хором.

Посмотрим, что мне предстоит. В субботу вечером вместе с Джеффом Хардингом и Леонардом Девисом я иду на игру в «Metz». В воскресенье возьму в видеопрокате «Рембо». В понедельник привезут новый тренажер Lifecycle… Я молча смотрю на моделей, смертельно долго, несколько минут, потом замечаю, что кто-то заказал ломтики папайи и тарелку спаржи, но оба блюда остались нетронутыми. Дейзи пристально смотрит на меня, прицеливается и выпускает сигаретный дым мне в голову. Дым плывет по моим волосам, не попадая в глаза, защищенные очками Oliver Peoples без диоптрий в оправе красного дерева, которые я не снимал почти весь вечер. Либби, у которой «джет лаг», пытается понять, как развернуть салфетку. Как ни странно, я не так уж разочарован: все могло быть хуже. В конце концов, эти девушки могли быть англичанками. Мы могли пить… чай.

— Итак! — хлопаю я в ладоши, стараясь выглядеть энергичным. — Здорово было сегодня, правда?

— А где Грег? — Либби заметила отсутствие Макдермотта.

— Там внизу Горбачев, — говорю я ей. — Макдермотт, то есть Грег сегодня подписывает с ним договор о мире, между Соединенными Штатами и Россией.

Я замолкаю, пытаясь оценить ее реакцию, потом добавляю:

— Макдермотт один из тех, кто стоит за гласностью, понимаешь?

— Ну -да, — кивает она, ее голос невероятно бесцветный. — Только он говорил мне, что занимается слиянием предприятий и… аквасессиями.

Я смотрю на все еще спящего Тейлора, оттягиваю и отпускаю одну из его подтяжек — никакой реакции, он даже не шевелится. Поворачиваюсь обратно к Либби:

— Ты смущена, нет?

— Нет, — пожимает она плечами. — Вовсе нет.

— Горбачева нет внизу, — неожиданно произносит Керон.

— Ты что, соврал? — с улыбкой спрашивает Дейзи.

Я думаю: «О господи».

— Ага. Керон права. Горбачева нет внизу. Он в «Туннеле». Прощу прощения. Эй, девушка!

Я цепляюсь за проходящую мимо симпатичную официантку, одетую в темно-синее короткое платье от Bill Blass с шелковыми кружевными манжетками.

— Мне J&B со льдом и разделочный нож или что-нибудь острое из кухни. Девушки, а вам?

Они молчат. Официантка смотрит на Тейлора. Я тоже обращаю свой взгляд на него, потом на официантку, снова на Тейлора.

— Принесите ему грейпфрутовый шербет, ну и виски, ладно?

Официантка продолжает молча смотреть на него.

— Алло, милая? — машу я рукой перед ее лицом. — J&B? Со льдом? — четко выговариваю я каждое слово, пытаясь перекричать джаз-банд, играющий превосходную версию «Take five».

Наконец она кивает.

— И принесите им, — показываю я на девушек, — что они там пили. — Дюшес? Вино с водой?

— Нет, — говорит Либби. — Это шампанское, — показывает она на стакан, а потом обращается к Керон. — Верно?

— Наверное, — пожимает плечами Керон.

— Шампанское, — повторяю я официантке. — С… персиковым шнапсом. Понятно?

Официантка кивает, что-то записывает, отходит, я смотрю на ее зад, потом поворачиваюсь обратно к моделям, пристально разглядываю каждую, пытаясь заметить знак, предательскую тень, проскользнувшую по лицам, какой-нибудь жест, который выдаст, что они лишь притворяются роботами, но в «Nell's» довольно темно — я выдаю желаемое за действительное. Мне остается только хлопнуть в ладоши и глубоко вдохнуть:

— Итак! Здорово было сегодня, да?

— Мне нужна новая шубка, — вздыхает Либби, глядя в свой стакан с шампанским.

— Длинная или до лодыжки? — спрашивает Дейзи все тем же бесцветным голосом.

— Боа? — предлагает Керон.

— Или длинная или… — Либби замолкает и сосредоточенно думает минуту. — Я видела такую короткую пелерину…

— Но норка, да? — спрашивает Дейзи. — Наверняка норка.

— О да. Норка, — отвечает Либби.

— Эй, Тейлор, — шепчу я, пихая его в бок. — Проснись. Они разговаривают. Ты должен это видеть.

— Да, но какая? — заводится Керон.

— А вам не кажется, что норка слишком… пушистая? — спрашивает Дейзи.

— Да, норка бывает очень пушистая, — на этот раз Либби.

— Серебристая лиса — это очень модно, — бубнит Дейзи.

— И бежевые тона тоже, — выдает Либби.

— А что бывает в бежевых тонах? — спрашивает кто-то.

— Рысь, шиншилла, горностай, бобер.

— Привет, — просыпается, моргая, Тейлор. — Я здесь.

— Спи дальше, Тейлор, — вздыхаю я.

— А где мистер Макдермотт? — потягивается он.

— Где-то внизу бродит. Ищет кокс, — пожимаю я плечами.

— Серебристая лиса — очень модно, — произносит одна из них.

— Енот. Хорек. Белка. Ондатра. Монгольская овца.

— Мне это снится? — спрашивает меня Тейлор. — Или они действительно беседуют?

— Наверное, можно это и так назвать, — вздрагиваю я, — тс-с-с. Ты слушай. Это вдохновляет.

В ресторане-суши Макдермотт, совсем расстроенный, спросил девушек, знают ли она, как называются девять планет солнечной системы. Либби с Керон назвали Луну. Дейзи не знала наверняка, но упомянула… комету. Она думала, что комета — это планета. Ошеломленные, Макдермотт, Тейлор и я заверили ее, что так оно и есть.

— Сейчас легко найти хороший мех, — медленно произносит Дейзи.

— С тех пор как в меховую отрасль пришло много дизайнеров, проектирующих готовую одежду, выбор меха увеличился, так как каждый дизайнер выбирает разные меха, с тем, чтобы придать своей коллекции индивидуальность.

— От этого всего так страшно, — вздрагивает Керон.

— Не надо пугаться, — говорит Дейзи. — Мех — это всего лишь аксессуар. Пусть он тебя не пугает.

— Но мех еще и предмет роскоши, — заявляет Либби.

Я обращаюсь сразу ко всем:

— Кто-нибудь держал в руках девятимиллиметровый «УЗИ»? Это автомат. Никто не держал? Он особенно удобен, поскольку у этой модели нарезной ствол, к которому легко присоединяется глушитель, а сам ствол можно удлинить.

Все это я говорю, кивая головой.

— Мех не так уж и страшен, — замечает Тейлор глядя на меня. — Постепенно узнаю сенсационную информацию.

— Мех — это предмет роскоши, — опять заявляет Либби.

Снова появляется официантка, ставит на стол выпивку и с вазочку с грейпфрутовым шербетом. Глядя на это, Тейлор, моргая, произносит:

— Я это не заказывал.

— Нет, заказывал, — говорю я ему. — Во сне ты это заказал. Ты заказал это во сне.

— Нет, не заказывал, — неуверенно произносит он.

— Я съем, — говорю я. — Ты слушай. — Я громко стучу по столу.

— Karl Lagerfeld, разумеется, — говорит Либби.

— Почему? — Керон.

— Естественно потому, что он создал коллекцию Fendi

Дейзи закуривает сигарету.

— А мне нравится смесь монгольской овцы и крота или… — Керон перестает хихикать, — такая черная кожаная куртка, отороченная персидской овцой.

— А что ты думаешь о Geoffrey Beene? — спрашивает ее Дейзи.

Керон задумывается.

— Белые атласные воротнички… сомнительно.

— Но он делает такие чудесные вещи из тибетской овцы, — говорит Либби.

— Carolina Herrera? — спрашивает Керон.

— Нет, нет, у нее слишком пушистые вещи, — качает головой Дейзи.

— Для школьниц, — соглашается Либби.

— Хотя самые замечательные брюшки русской рыси — в коллекции у James Galanos…

— И не забудьте Arnold Scaasi. Белый горностай, — говорит Либби. — Умереть можно.

— Правда? — мои губы складываются в порочную ухмылку. — Можно умереть?

— Умереть можно, — повторяет Либби, — наконец-то она хоть в чем-то уверена, впервые за весь вечер.

— Думаю, в от Geoffrey Beene ты выглядел бы обворожительно, Тейлор, — взвизгиваю я высоким педерастическим голосом и мягко хлопаю его по плечу, но он снова спит, так что все напрасно. Со вздохом я убираю руку.

— Там Майлс… — Взгляд Керон устремлен на соседний столик, где пожилой орангутанг с седым ежиком держит на коленях вертлявую девчонку лет примерно одиннадцати.

Либби оборачивается, чтобы удостовериться в этом:

— А я думала, он в Филадельфии снимает свой фильм о Вьетнаме.

— Нет, на Филиппинах, — произносит Керон. — Не в Филадельфии.

— Да? — спрашивает Либби. — Ты уверена?

— Да. На самом деле он уже снят, — произносит Керон абсолютно неуверенным голосом. Она моргает. — На самом деле он… уже вышел. — Снова моргает. — На самом деле, мне кажется, он вышел… в прошлом году.

Они обе без интереса смотрят на соседний столик, потом вновь поворачиваются к нашему столу, смотрят на спящего Тейлора, и Керон со вздохом обращается к Либби:

— Может, пойдем поздороваемся?

Либби медленно кивает, при свете свечей лицо ее кажется насмешливым, и поднимается.

— Извините нас.

Они уходят. Дейзи встает, выпивает шампанское из стакана Керон. Я представляю ее обнаженной, мертвой, изъеденной червями, пожирающими ее живот, груди в черных ожогах от сигарет, Либби, лижущая этот труп. Потом откашливаюсь.

— Ну так что, здорово было сегодня?

— Да, — соглашается она.

— Спроси меня о чем-нибудь, — говорю я ей, неожиданно чувствуя себя непринужденно.

Она затягивается сигаретой, выпускает дым.

— А чем ты занимаешься?

— А ты как думаешь? — еще и игриво.

— Ты — модель? — пожимает она плечами. — Актер?

— Нет, — отвечаю я. — Весьма лестно, но нет.

— Ну и?

— Моя специализация — в основном убийства. Казни. По-разному, — пожимаю я плечами.

— И тебе нравится? — спрашивает она, совершенно не шокированная.

— Ну… все относительно. А что? — Я ем ложечку шербета.

— Ну, большинство моих знакомых занимаются покупкой и слиянием предприятий, но на самом деле им это не нравится, — говорит она.

— Я не это сказал, — выдавливаю я натужную улыбку, допивая свой J&B.

— Задай теперь ты мне вопрос, — просит она.

— Ладно. Куда ты… — я замолкаю, потому что ничего не приходит в голову, но потом продолжаю, — куда ты ездишь летом?

— В Мейн, — говорит она. — Спроси еще что-нибудь.

— В какой спортклуб ходишь?

— Занимаюсь у частного тренера, — отвечает она. — А ты?

— Xclusive, — говорю я. — В верхнем Вест Сайде.

— Правда? — улыбается она, потом замечает кого-то за моей спиной, но выражение ее лица не меняется, а голос остается таким же ровным.

— Франческа. О господи. Это Франческа. Смотри.

— Дейзи! И Патрик, вот черт! — кричит Франческа. — Дейзи, господи, что ты делаешь с таким самцом, как Бэйтмен?

Она усаживается за наш столик вместе со скучающей блондинкой, которую я не узнаю. На Франческе бархатное платье от Saint Laurent Rive Gauche, а на девушке, которую я не узнаю, — шерстяное платье от Geoffrey Beene.. Обе в жемчугах.

— Привет, Франческа, — говорю я.

— Дейзи, господи, Бен и Джерри здесь. Я обожаю Бена и Джерри, — мне кажется, она произносит это на одном дыхании, стараясь перекричать музыку, — на самом деле, она ее даже заглушает. — Разве ты не любишь Бена и Джерри? — спрашивает она, широко раскрыв глаза, потом переключается на проходящую официантку. — Апельсиновый сок. Мне нужен апельсиновый сок. О господи, мать твою, этих официанток надо гнать. Где Нел? Все расскажу ей, — бормочет она, смотря по сторонам, а потом снова обращается к Дейзи. — Как тебе мое лицо? Бэйтмен, здесь Бен и Джерри. Не сиди ты как идиот. Господи, да я шучу. Обожаю Патрика! Но послушай, Бэйтмен, встряхнись, наконец, вот самец! Бен и Джерри здесь. — Она подмигивает, потом сладострастно обводит языком губы. Франческа пишет для Vanity Fair.

— Но я уже… — осекаюсь я и озадаченно смотрю на свой шербет. — Я уже заказал грейпфрутовый шербет. — Я удрученно показываю на свою тарелку. — Я больше не хочу никакого мороженого.

— Боже ты мой, Бэйтмен, Джеггер здесь. Мик. Джерри. Ну, вы понимаете, — обращается Франческа неизвестно к кому, при этом не переставая оглядывать зал. Выражение лица у Дейзи так за весь вечер ни разу и не поменялось.

— Ну и я-п-п-и, — по буквам говорит она блондинке, потом ее взгляд падает на мой шербет. Я придвигаю вазочку к себе.

— Ах, да, — говорю я. — «Just another night, just another night with you…», «Еще одна ночь с тобой», — напеваю я. — Я знаю, кто он.

— Ты такая худая, Дейзи, мне на тебя смотреть больно. Ладно, познакомьтесь с Элисон Пул, она тоже слишком тощая, и от этого мне тоже плохо делается, — говорит Франческа. Она похлопывает по моей руке, прикрывающей шербет, и тянет вазочку к себе. — А это Дейзи Милтон и Патрик…

— Мы знакомы, — говорит Элисон, глядя на меня.

— Привет, Элисон. Пат Бэйтмен, — протягиваю я ей руку.

— Мы знакомы, — говорит она снова, взгляд ее стал жестче.

— Ой… Правда? — спрашиваю я.

Франческа вскрикивает:

— Господи, вы только посмотрите на Бейётмена в профиль! У него абсолютно римский профиль. А эти ресницы! — вопит она.

Дейзи одобряюще улыбается, я стараюсь ее не замечать.

Наконец я узнаю Элисон: это девушка, с которой я развлекался прошлой весной на дерби в Кентукки, когда отдыхал там вместе с Эвелин и ее родителями. Я помню, как она кричала, когда я пытался запихнуть ей во влагалище свой кулак в перчатке, смазанной вазелином, зубной пастой и еще чем-то. Она была пьяна, под кокаином, а я связал ее проволокой и заклеил скотчем ей рот, лицо, грудь. Франческа раньше брала у меня в рот. Не помню, где и когда, но она брала в рот и это мне понравилось. Внезапно я вспоминаю с болью, что тогда, прошлой весной, я хотел посмотреть, как Элисон умрет, истекая кровью, но что-то меня остановило. Она была настолько обдолбана… «О господи», — стонала она несколько часов, кровь шла у нее из носа пузырями, — но она так и не заплакала. Может быть, в этом была причина; может быть, это спасло ее. В тот уикэнд я выиграл крупную сумму, поставив на лошадь, которую звали Неприлично Голая.

— Ну… привет, — вяло улыбаюсь я, но вскоре самообладание возвращается ко мне. Элисон вряд ли рассказала кому-нибудь о том случае. Ни одна живая душа не может знать слышать о том милом, чудовищном вечере. В полумраке, царящем в «Nell's», не видно, что я расплываюсь в улыбке:

— Да, я помню тебя. Ты была просто… — я замолкаю, а потом рявкаю, — просто насильница.

Она молчит и смотрит на меня так, как будто я враг человечества или что-то в этом роде.

— Господи, Тейлор спит или просто умер? — спрашивает Франческа, пожирая остатки моего шербета. — Бог ты мой, кто-нибудь читал сегодня Page Six? Там было обо мне и о Дейзи. А еще про Теффи.

Элисон поднимается, не глядя на меня:

— Я пойду найду Скипа внизу и потанцую.

Она уходит.

Возвращается Макдермотт и, усаживаясь рядом со мной, оценивающе оглядывает с головы до пят Элисон, которая протискивается мимо него.

— Удачно? — спрашиваю я.

— Фишка не легла, — отвечает он, вытирая нос. Он берет мой стакан, нюхает содержимое делает глоток и закуривает одну из сигарет Дейзи. Прикуривая, он смотрит на меня, представляется Франческе и опять глядит на меня.

— Не смотри на меня так остолбенело, Бэйтмен. Так бывает.

Я молчу, уставившись на него, а потом спрашиваю:

— Ты что, Макдермотт, фуфло мне гонишь?

— Нет, — говорит он. — Не повезло.

Я вновь замолкаю, смотрю на свои колени и вздыхаю:

— Слушай, Макдермотт, ты уже несколько раз этот фокус проделывал. Я знаю, что ты творишь.

— Я ее ебал, — он снова шмыгает носом, показывая на какую-то девушку за столиком впереди нас. Макдермотт обильно потеет и воняет одеколоном Xeryus.

— Правда? Ух ты. А теперь послушай меня, — произношу я, потом замечаю кое-что уголком глаза. — Франческа!..

— Что? — поднимает она голову, капля мороженого стекает по ее подбородку.

— Ты что, ешь мой шербет? — показываю я на вазочку.

Она сглатывает, не сводя с меня глаз:

— Будь проще, Бэйтмен. Ну что ты хочешь от меня, великолепный самец? Тест на СПИД? О господи, кстати, видишь того парня, Краффта? Вот у него. Невелика потеря.

Парень, на которого указала Франческа, сидит рядом со сценой, где оркестр играет джаз. Его волосы зачесаны назад, лицо мальчишеское, он одет в костюм с брюками в складку, шелковую рубашку и светло-серый в горошек галстук от Comme des Garcons Homme. Парень потягивает мартини. Совсем нетрудно представить, как сегодня где-нибудь в спальне он лжет, — возможно, даже девушке, сидящей рядом с ним (блондинка, большие сиськи, одета в платье с шипами от Giorgio di Sant'Angelo).

— Может, скажем ей? — спрашивает кто-то.

— Нет, — говорит Дейзи. — Не надо. Кажется, она настоящая стерва.

— Послушай меня, Макдермотт, — наклоняюсь я к нему. — У тебя есть наркотики. Я вижу это по твоим глазам. Не говоря уж о твоем, блядь, шмыганьи.

— Не-а. Ничего. Не сегодня, милый, — качает он головой.

Раздаются аплодисменты джазовому оркестру, — хлопает весь стол, даже Тейлор, которого нечаянно разбудила Франческа. Я, страшно огорченный, отворачиваюсь от Макдермотта и, как и все остальные, хлопаю в ладоши. К столу подходят Керон с Либби, и Либби говорит:

— Керон завтра должна ехать в Атланту. Съемки для Vogue. Нам надо идти.

Кто-то приносит счет и Макдермотт оплачивает его своей золотой карточкой AmEx., что окончательно доказывает, что он уторчан, поскольку Макдермотт — известный скряга.

Снаружи душно и слегка моросит дождь, такой мелкий, что кажется, что это туман, сверкают молнии, но грома нет. Я иду за Макдермоттом в надежде вывести его на чистую воду, почти наталкиваюсь на человека в инвалидной коляске, который, как я помню, пробирался к входу, еще когда мы входили, — коляска ездит вперед-назад по тротуару, охрана в дверях не обращает на нее никакого внимания.

— Макдермотт, — кричу я. — Чем ты занимаешься? Дай мне наркотиков.

Он оборачивается, смотрит мне прямо в глаза и неожиданно пускается в пляс, кружится на месте, потом так же внезапно останавливается и идет к чернокожей женщине с ребенком, сидящей возле закрытых «Деликатесов» рядом с «Nell's». Как обычно, она просит еды, и, как обычно, возле ее ног картонка с надписью. Трудно сказать, черный ли ребенок (ему лет шесть-семь), и вообще — ее ли это ребенок, поскольку свет перед «Nell's» слишком яркий, просто беспощадный — в нем кожа любого человека кажется желтоватой.

— Что они делают? — спрашивает замершая на месте Либби. — Разве они не знают, что надо стоять ближе к канатам?

— Либби, пошли, — Керон тянет ее в направлении двух такси, стоящих у тротуара.

— Макдермотт, — взываю я. — Какого черта?!

Макдермотт с остекленевшим взглядом машет однодолларовой купюрой перед лицом женщины, и та начинает всхлипывать, жалко пытаясь схватить купюру, но, естественно, он ей ее не отдает. Вместо этого он поджигает купюру спичками из Canal Bar и прикуривает огрызок сигары, зажатый между ровными белыми зубами — вероятно, это коронки. Шут гороховый.

— Как это благородно с твоей стороны, Макдермотт, — говорю я ему.

Дейзи облокотилась на белый мерседес, припаркованный у обочины. Другой мерседес, черный лимузин, стоит рядом с белым. Еще одна вспышка молнии. Вниз по Четырнадцатой улице с воем проносится машина скорой помощи. Макдермотт подходит к Дейзи и целует ей руку перед тем, как сесть во второй мерседес.

Я остаюсь стоять перед плачущей негритянкой, Дейзи смотрит на меня.

Господи, — бормочу я. — Вот…

Я протягиваю женщине коробок спичек из «Lutece», потом, поняв свою ошибку, вынимаю коробок из «Таверны на траве» и кидаю его ребенку, а первый забираю из грязных, покрытых струпьями рук.

— Господи, — бормочу я снова, направляясь к Дейзи.

— Такси больше нет, — говорит она, уперев руки в боки.

Очередная вспышка молнии заставляе

Date: 2015-08-06; view: 341; Нарушение авторских прав