Бегство от женщины

Рассказывая о скопцах, я уже говорил о пионерских работах Грофа. Если психоанализ открывает окно в потаенный мир человеческой души, то о Грофе правомерно сказать, что он его прорубает, используя в качестве инструментов либо особые химические препараты, типа ЛСД, либо немедикаментозную технику (дыхание плюс музыка плюс работа с телом). В отличие от алкоголя или наркотиков, вызывающих «токсический психоз», такое воздействие не разрушает ход ментальных процессов, но ускоряет и катализирует их. Человек совершает фантастическое внутреннее путешествие в собственное бессознательное. Мало того: это путешествие не ограничивается рамками собственного «Я». Богатейший спектр свойственных этому состоянию переживаний в точности соответствует образу души, вырвавшейся на время из телесного плена, из скучных рамок реальности и без малейших усилий преодолевающей любые пространственно‑временные ограничения (такие переживания Гроф называет сверхсознательными, или трансперсональными).

В сеансах погружения человек становится и зрителем, и активным действующим лицом бесчисленного множества эпизодов, причем, эффект присутствия достигает абсолютной силы – живость, реальность и интенсивность восприятия порой даже превосходят все нам знакомое по обыденной жизни. Ни один из существующих экранов не дает таких ярких зрительных образов, но к ним присоединяются и звуки, и запахи, и полный спектр телесных ощущений – от жгучей боли до блаженного комфорта. Мощно работает интеллект, позволяя осмысливать и интерпретировать происходящее точнее и глубже, чем это обычно свойственно данному человеку. Для многих людей с пониженной эмоциональностью открытием становится непривычная для них пронзительность чувств. Как сказал один из моих пациентов, «как будто грязное окно протерли мокрой тряпкой».

Окружающий мир при погружении может представать в полном диапазоне, в том числе и такие его части, которые не доступны обычному восприятию без специальной аппаратуры – от атома и клетки до галактики. Так же легко могут совмещаться разные исторические эпохи, связываясь в необычные, захватывающие картины. Одна моя пациентка прожила длинную жизнь, полную опасностей и приключений, среди архаического племени амазонок. Она была дочерью предводительницы этих воинственных женщин. Мать погибла в битве, и к девочке перешла власть над племенем. Старый жрец – единственный мужчина, которого эти мужененавистницы окружали почетом, учил ее скакать верхом, стрелять из лука, вести войну, справедливо разрешать конфликты. За считанные минуты сеанса девочка успела вырасти, возглавить несколько отчаянных по смелости походов, пережить любовь, узнать боль от впивающегося в тело копья… Моя ассистентка, которая должна была прослушать тоны сердца у этой пациентки, рассказала мне потом, что на боку у нее, в том самом месте, куда ударило копье, было странной формы родимое пятно, и в самом деле напоминающее старый шрам.

Время в психоделических состояниях пульсирует. Оно то убыстряется, то замедляет свой бег, может остановиться, может потечь в обратную сторону. Прошлое, настоящее и будущее иногда спрессовываются в переживании единого момента. Так же раскованно ведет себя и пространство. Некоторые пациенты уверяют, что им воочию представились четырехмерные или пятимерные миры, мгновенно узнанные ими и воспринятые с полным доверием. Часто пациенты пользуются словом «кино»: перед ними проходит связное повествование, со своей драматургией. Но бывает и так, что предстающие перед ними образы кажутся символами, требующими распознавания, расшифровки, – и нельзя не поразиться тут точности совпадений со сновидениями, по тем же самым законам препарирующими реальность и передающими ее в тех же самых кодовых системах.

Гроф, внимательно проанализировавший несколько тысяч психоделических «путешествий», разделяет их на четыре основные типа. Первый – это абстрактные или эстетические переживания, не содержащие в себе открытия ни для самого человека, ни для наблюдающего за ним терапевта. Значительно богаче аналитическим материалом переживания, относящиеся к психодинамическому или биографическому типу. Человека, близко знакомого с психоанализом, не может поразить раскрывающееся здесь всесилие памяти, которая не только фиксирует все, включая и то, что не было специально отмечено сознанием, но и ничего никогда не теряет. Но есть всем понятная разница между воспоминанием и переживанием заново, не в воображении, не в интеллектуальной реконструкции, а как бы в воскресшей реальности, и в этом преимущество методики Грофа.

Следы, которые оставляет в психике пребывание ребенка во чреве матери, сейчас всем представляются несомненными. С ними работают, как и со всеми другими пластами памяти, в них ищут корни беспокоящих человека психологических проблем. Но это стало возможно только благодаря работам Грофа. Как может помнить человек то, что предшествовало его рождению? Как могут запечатлеться в его бессознательном сами роды, которые всегда считались тяжелейшим испытанием, но только для матери, не для ребенка? Ведь сам мозг новорожденного, не говоря уже о 7‑9‑месячном плоде, еще физиологически беспомощен для таких операций!

Гроф потратил много времени специально на поиск доказательств. Он сличал картину родов, всплывшую во время сеанса, с записями акушеров, заведомо неизвестными человеку, и убеждался, что память действительно с поразительной точностью воспроизводит особенности и аномалии утробного положения, всевозможные осложнения, вроде неправильного предлежания или обвитой вокруг горла пуповины, применение различных инструментов, ухищрения акушерки, к которым она прибегает, если первый крик младенца раздается не сразу. Более того, при повторном переживании родов нередко возникает феномен, который можно назвать памятью тела – появляются специфические физиологические симптомы: учащается пульс, меняется цвет кожи, увеличивается слюноотделение, возможно даже появление гематом и других видимых следов родовых повреждений. Пережитая некогда ситуация воспроизводится даже на клеточном уровне, о чем говорит снизившееся насыщение крови кислородом, изменившийся углеводный обмен и другие биохимические проявления стресса.

Открытия Грофа заставили в корне изменить взгляд на поведение женщины во время беременности. Раньше все рекомендации по поводу образа жизни, питания, стимулирования положительных эмоций имели в виду лишь физическое и психическое благополучие матери и лишь косвенно, через нее – пользу для ребенка, которого так и называли «будущим ребенком», как и женщину – «будущей матерью». Теперь характер советов изменился, они напрвлены на создание комфортных условий для ребенка как для вполне автономного человеческого существа, обладающего хоть и ограниченными, но все же достаточно конкретными ресурсами восприятия. Он слышит голоса, он по‑своему переживает удовольствие и беспокойство, с ним можно контактировать. Если ему заранее дают имя и мать, подолгу разговаривая с ним, так его и называет, в дальнейшем это заметно ускоряет его развитие.

Для самого Грофа, как можно судить по его книгам, наиболее ценным представлялись открытия и гипотезы, сделанные благодаря трансперсональным переживаниям. Многие из них, утверждает он, можно интерпретировать как историческую регрессию в биологическое, культурное или духовное прошлое. Участники экспериментов возвращаются к своему существованию в форме спермы или яйцеклетки, проходит момент зачатия и начала развития эмбриона. Проживаются эпизоды из жизни биологических предков, животных и даже растений, воспринимаемые как существование в предыдущем воплощении. Происходит приобщение к сознанию других людей и групп, вплоть до расы или всего человечества. Разрушаются границы между психологией и парапсихологией. Люди, не имеющие никакого представления о мистических учениях и культах, свидетельствуют о раскрытии перед ними мира в точном соответствии с этими представлениями. «Западная наука приближается к сдвигу парадигмы невиданных резервов, из‑за которого изменятся наши понятия о реальности и человеческой природе, который соединит наконец концептуальным мостом древнюю мудрость и современную науку, примирит восточную мудрость с западным прагматизмом», – вот квинтэссенция излюбленной мысли Грофа, и тысячи его добровольных помощников дороги ему прежде всего тем, что помогли ему в ней утвердиться. Это и в самом деле бездонная тема, в обсуждении которой я был бы рад поучаствовать, но сейчас вынужден коснуться ее лишь мимоходом.

А вот перинатальные переживания, исследованные Грофом, имеют к нашему сюжету самое прямое отношение (поясню на всякий случай, что термин «перинатальный» означает события, предшествующие рождению, следующие сразу за ним либо так или иначе с ним связанные).

Все знают, как проходят роды. Первые схватки прерывают спокойное, гармоническое состояние плода. Тревожные химические сигналы и усиливающиеся мышечные сокращения уже причиняют немалые страдания. Затем шейка матки раскрывается, и плод начинает выдавливаться из нее через родовой канал. Боль резко усиливается, нередко ей сопутствует гипоксия и удушье. Но когда эти немыслимые муки достигают пика – следует мгновенное облегчение: дитя появляется на свет. Итого четыре стадии, каждой из которых в теории Грофа соответствует своя особая область на перинатальном уровне бессознательного, другими словами – своя базовая перинатальная матрица. Их, таким образом, тоже четыре.

Первая матрица биологически основана на опыте исходного симбиотического единства плода с материнским организмом. В периоды благополучия – полная безмятежность, равновесие, идеальный покой, состояние блаженства, нирваны. Но вместе с тем – и чрезвычайная уязвимость. Мать может болеть, переживать стрессы, попадать в плохие условия, ее организм порой не справляется с вынашиванием – десятки вредоносных факторов не только нарушают нормальный ход развития, но и навсегда запечатлеваются в этой матрице болью, страхом, предощущением гибели. Прослеживается прямая связь этих мучительных переживаний с паранойей.

К каждой матрице восходит свой ряд архетипических образов коллективного бессознательного, чем и объясняется их почти бесконтрольная власть. С первой матрицей сопряжены представления о Рае, о Царствии небесном, о Золотом веке, оставшемся где‑то позади, но также и о злых, коварных Демонах. Здесь же мы находим и первоисточник преследующей многих людей вечной тоски по «родной душе», неутолимую жажду соединения, слияния с другим человеком. Первая матрица – праматерь идеалов вечной любви, нерушимой дружбы, духовного единения и братства.

Эмоциональный фон второй матрицы, соответствующей началу родов, – тревога, предощущение неминучей беды. Возникающие ассоциации напоминают кошмар сновидений: вас засасывает водоворот, вас пожирает страшное чудовище, вас обвивают щупальца гигантского спрута. Невыносимость состояния усиливается безнадежностью: матка закрыта, выхода нет. Это – Ад, пытка пребывания в котором состоит не столько в страданиях тела и духа, сколько в ясном понимании ее бесконечности. Характерный ряд ассоциаций – темница, концлагерь, сумасшедший дом.

Архетипические образы, привязанные ко второй перинатальной матрице – Вечный Жид, Агасфер, Летучий Голландец, Сизиф, Тантал, Прометей, несущие на себе печать вечного проклятия. Родственные религиозные темы – изгнание из рая и падение ангелов. Как организующая инстанция психики, вторая матрица концентрирует вокруг себя жизненные ситуации, в которых слабый и беспомощный человек попадает во власть беспощадной разрушительной силы без шансов на спасение.

Рисунки, в которых участники погружения воспроизводят переживания следующей стадии родов, способны привести в содрогание даже закаленных. Физические состояния при протискивании под ужасающим давлением через узкие родовые пути полностью тождественны гибели – и разве так уж редко бывает, что первые часы своего пребывания на земле человек проводит в реанимации, хотя при начале родов прослушивалось отчетливое сердцебиение? Беспощадное сдавливание, боль в каждой клеточке тела, нехватка кислорода, к которой особенно чувствителен мозг. Но как ответ – волна сопротивления, запредельная активизация всех жизненных сил в борьбе за выживание.

Смертельный ужас и напряжение борьбы – эмоциональная ось переживаний, фокусирующихся вокруг третьей матрицы. Здесь первооснова потрясения, которое мы переживаем сталкиваясь с буйством природных стихий (извержения, землетрясения, бури), с войнами, революционными взрывами, техногенными катастрофами. Это страшно, но резонанс с собственным опытом переживания чего‑то подобного делает сам страх завораживающе притягательным. Смесь агрессии, испытываемой со стороны материнского организма в его яростных усилиях исторгнуть плод, и собственной всеохватывающей устремленности к жизни укореняют в психике садомазохистское начало.

В переживаниях, тяготеющих к третьей матрице, ощутим отчетливый сексуальный компонент, который можно объяснить гормональной бурей – обычным ответом на крайние формы стресса. Я целиком согласен с Грофом, связывающим с этой перинатальной стадией все самое низкое и грязное в эротических проявлениях – порнографию, бездуховность, бесчеловечность.

Архетипический ряд открывается картинами Страшного суда, Армагеддона, грандиозных битв с участием богов и титанов, ангелов и демонов. Элементы демонизма присутствуют и в таком часто встречающемся сюжете как Шабаш ведьм, с его острой извращенной сексуальностью, страхом, агрессией и кощунственным издевательством над святынями. Нераздельное единство величия и мерзости в человеческой природе, которым, наверное, она никогда не перестанет поражать чуткую душу, получает благодаря анализу этих переживаний убедительное объяснение.

Величайшим достижением Грофа, обещающим обессмертить его имя, я считаю открытый и подробно описанный им феномен смерти‑возрождения, составляющий основу кульминации родовых мук и одновременно их счастливое разрешение. Находясь в точном смысле на пороге освобождения, человеческое существо ощущает приближение окончательной катастрофы. Гибель надвигается, смерть уже настигает свою жертву. Участники экспериментов сообщают о пережитом ужасе полного уничтожения, аннигиляции – и это оправдано не только физическим страданием, достигающим в момент рождения своего пика, а и тем бесспорным фактом, что плод, как определенная биологическая данность, в этой точке действительно перестает существовать. Но в миг, который невозможно точно зафиксировать, смерть оборачивается жизнью, возрождением уже в новом качестве – автономного индивида, связанного с матерью лишь пуповиной, но сразу же теряющего и эту последнюю связь. Темнота сменяется ярким светом (не отсюда ли движение по длинному коридору навстречу свету, о котором рассказывают люди, пережившие клиническую смерть?), водная среда воздушной. Дает знать о себе сила земного притяжения, которая в окружении околоплодных вод ощущалась совсем по‑другому. Частица материнского организма полностью принимает на себя нелегкое бремя жизни. В переживаниях, сопровождающих этот момент, кроме захватывающих ощущений облечения, конца мук, доминируют духовные мотивы освобождения, искупления вины, очищения от грехов.

Мифы, легенды, религиозные концепции, несущие образ умирающего и воскресающего бога, трактовались у нас обычно как отражение природных циклов – наступления весны после зимней неподвижности или пробуждения в начале сезона дождей, когда кончается период засухи. Нельзя исключить и эти наблюдения, имеющие самое прямое отношение к человеческой жизни. Но зачем идти так далеко, если с опытом смерти‑возрождения каждый приходит на свет? Как бы свидетельствуя о ни с чем не сравнимой важности и значительности этих переживаний, завершающая перинатальная матрица позволяет испытать встречу или самоотождествление с Христом, Озирисом, Адонисом, Дионисом и другими богами, с Девой Марией, Шидой, Кибелой.

Как врач, Гроф чрезвычайно высоко оценивает лечебный эффект этих переживаний в ходе сеансов погружения, способных вызвать трансформацию личности. «Глубинное столкновение в собственном опыте с рождением и смертью, – говорит он, – как правило, сопровождается экзистенциальным кризисом невероятного размаха, во время которого человек самым серьезным образом задумывается о смысле существования, о своих фундаментальных ценностях и жизненных стратегиях. Этот кризис может разрешиться только через подключение к глубоким, подлинно духовным измерениям психики и стихии коллективного бессознательного». Но этот опыт служит не только в условиях клиники, когда к нему апеллирует профессиональный психотерапевт. Жизнь сама богата событиями, ставящими человека в ситуацию гибели, утраты всего, потери самого себя. Но если хватает сил ее пережить и не сломаться, возникает точно такое же ощущение нового рождения, переоценки, освобождения от суетной житейской накипи.

Ну, а теперь, как и было обещано – об отношении Грофа к психоанализу и, в частности, к фрейдовской теории сексуальности.

По первым своим впечатлениям от публикаций и от попыток практического применения его методик я, признаться, имел наивность считать Грофа прямым наследником Фрейда, его символическим сыном. Сыну положено идти дальше отца, поскольку он стартует от той отметки, к которой отец двигался всю жизнь. Еще больше увеличивает эту дистанцию общий прогресс науки. Но даже если такой отрыв огромен, он не мешает сыну преклоняться перед величием отца и гордиться своим родством.

Когда Гроф увлечен раскрытием своих теоретических построений, он, в принципе, так себя и ведет. Он постоянно ссылается на Фрейда, опирается на его концепции, использует его понятийный аппарат. Хорошо видно, что вся грандиозная работа самого Грофа могла развернуться только на надежном фундаменте, подготовленном психоанализом, и не возникает никаких сомнений в том, что сам он полностью отдает себе в этом отчет. Но если главе предпослано название «Зигмунд Фрейд и классический психоанализ», то есть заявлено намерение специально высказаться на эту тему, ощущение родства исчезает. Я говорю не о количестве почтительных эпитетов – с этим как раз все в порядке. «Открытие основных принципов глубинной психологии стало выдающимся достижением одного человека»… «Гениальность Фрейда подводила его совсем близко»… «Как и во многом другом, он далеко опередил своих последователей»… «Фрейд в одиночку изучал территории ума, ранее неизведанные западной тауке»… И даже желание «проследить, какие из соображений Фрейда выдержали испытание новыми научными открытиями, а какие требуют фундаментального пересмотра», даже это желание не кажется мне ни чересчур дерзким, ни недостаточно почтительным. Не вызывают возражений и выводы, сделанные после такой обстоятельной проработки. Но в самом изложении этих выводов я замечаю тенденцию, которая меня глубоко задевает.

Значение того, что открыл Фрейд, последовательно преуменьшается, а важность достижений последнего времени не то, что даже преувеличивается, а подается с акцентированным энтузиазмом. «Эмпирические (то есть разработанные самим Грофом. – А. Б.) методы терапии принесли ошеломительные результаты»… «Знание перинатальной динамики и ее включение в картографию бессознательного обеспечивает простую, изящную и действенную модель для объяснения многих явлений, которые были загадкой для Фрейда и его последователей»… «Концепция женской сексуальности и вообще женского начала, как ее понимал Фрейд (который, как мы помним, на самом деле бесстрашно признавал, что он ее не понимает! – А. Б.), является безусловно самым слабым местом психоанализа и граничит со смехотворной глупостью»… Словом, мавр сделал свое дело – и может уходить. Читать Фрейда, конечно, нужно для общего образования, но зачитываться им, искать в его суждениях что‑то такое, что по‑настоящему может быть понято только теперь, – занятие бессмысленное. «Фундаментальная ошибка психоанализа состоит в том, что главное внимание направляется на биологические события и индивидуальное бессознательное. Делается попытка распространить данные, полученные в одной поверхностной и очень узкой полосе сознания, на другие уровни сознания и человеческую психику вообще. Поэтому главным недостатком этой теории является то, что в ней нет подлинного признания перинатального и трансперсонального уровней бессознательного».

Что же питает этот яростный порыв к отмежеванию, к уходу прочь из родительского дома? Угадываются два мотива. Фрейд для Грофа – материалист, ярчайший представитель старой, опорочившей себя мировоззренческой парадигмы, развенчание которой этот ученый считает сверхзадачей своего творчества. Законы идейной борьбы не позволяют демонстрировать солидарность с противником, хоть бы он тысячу раз был прав. Но есть, чувствую, и еще один побудительный импульс. Амбивалентность, двойственность отношения к Фрейду – влечение и отторжение, готовность возвести на пьедестал и желание унизить – не случайно, наверное, так разительно напоминает сложную психологическую партитуру Эдипова комплекса, определяющего чувства сына к отцу. Любого сына к любому отцу, великому и невеликому.

Ошибка – понятие однозначное. Сесть на автобус, идущий в противоположную сторону. Дать больному лекарство, которое вместо пользы принесет ему вред. Принять врага за друга. Вот что такое ошибка. Находит ли Гроф что‑то подобное в теории психоанализа? Оказывается, нет! Дело обстоит как раз наоборот!

«Вообще говоря, психоанализ является почти идеальной концептуальной системой – до тех пор, пока сеансы сосредотачиваются на биографическом уровне бессознательного. Если бы опыт анализа воспоминаний был единственным, что принимается в расчет в этом контексте, ЛСД‑психотерапия могла бы рассматриваться в качестве почти лабораторного метода подтверждения основных психоаналитических предпосылок.

Психосексуальная динамика и фундаментальные конфликты человеческой психики, в том виде, в каком их описывал Фрейд, необыкновенно ясно проявляются даже при работе с наивными людьми, которые никогда не встречались с психоанализом, не читали психоаналитических книг и не подвергались ни открытому, ни скрытому внушению каких‑либо идей. Под действием ЛСД они переживают опыт детства и даже раннего детства, возвращаются к психосексуальным травмам и сложным ощущениям, связанным с младенческой сексуальностью, сталкиваются с энергетическими конфликтами в различных эрогенных зонах. Им приходится прорабатывать фундаментальные психологические проблемы, описанные в психоанализе, например, комплекс Эдипа или Электры, травму отнятия от груди, страх кастрации, зависть по поводу пениса и конфликты приучения к туалету. Сеансы с ЛСД подтверждают также разработанную Фрейдом динамическую картографию психоневрозов и психосоматических расстройств, их специфические связи с эрогенными зонами и стадиями развития Эго (в нашей традиции – «Я». – А. Б.)».

Гипотеза о базовых перинатальных матрицах и в самом деле может оказать огромную помощь в истолковании явлений сексуальной жизни и в разрешении возникающих здесь проблем. Но это никоим образом не опровержение Фрейда. Это всего лишь развитие и уточнение его теории.

В конце 70‑х годов в США вышел уникальный труд – «Сексуальный профиль влиятельный мужчин». Психологи опросили большую группу дорогих проституток, имеющих дело только с представителями политической и деловой элиты, знаменитыми судьями, адвокатами и т. п. Возможно, впервые «дамы полусвета» выступили не как объект исследования, а как свидетели и эксперты – цель состояла в сборе информации о сексуальных привычках и вкусах сильных мира сего. Общий объем записей превысил 700 часов. Оказалось, что «примитивный» секс почти никого не интересует – даже с теми поправками, которые сексуальная революция внесла в представления о норме. Свои внушительные гонорары проститутки получают за нечто из ряда вон выходящее. Необычайно распространены садомазохистские «развлечения» – побои, пытки, имитация сцен изнасилования. Особое место в прейскуранте занимает акт мочеиспускания и испражнения на клиента – «золотой» и «коричневый» душ.

В книге приводятся отчеты ЦРУ, согласно которым это было излюбленным сексуальным блюдом Адольфа Гитлера: истинное удовлетворение фюреру доставляла крайняя степень унижения и муки. Само использование этого примера показывает, что авторов исследования интересовала глубинная природа крайнего честолюбия, жажды власти и презрения к морали, которые обуславливают выбор самых престижных, по меркам нынешнего общества, видов деятельности и успех в них.

Книга трактует эти сексуальные отклонения в полном соответствии с теорией Фрейда, соотнося их с разными стадиями инфантильной сексуальности и сопутствующими им событиями раннего детства. Грофа такое объяснение не устраивает – он, как мы догадываемся, переносит акцент на перинатальную фазу развития, на переживания, связанные с третьей матрицей. Но принципиального противоречия я в этом не вижу.

Фрейд неоднократно повторял, что ребенок уже приносит с собой в мир нечто не поддающееся определению, но явно отличающее его от других. С другой стороны, и Гроф не отрицает, что перинатальные переживания должны получить подкрепление в обстоятельствах младенческой жизни, в отношениях с родителями. Я уже говорил о том, какое значение придаю концепции смерти‑возрождения. Но когда настраиваюсь на осмысление тех же явлений сквозь призму рассуждений Фрейда о вечной борьбе Эроса и Тапатоса, никакого насилия под мыслью совершать не приходится: мы попадаем в одно и то же психическое пространство, только входим в него с разных сторон.

У стареющих отцов тоже бывают свои проблемы с выросшими сыновьями. Напряженные отношения Фрейда даже с теми великими психоаналитиками, в ком он мог видеть прямых учеников, не случайно вошли во все хрестоматии. Но Грофу, я почему‑то уверен, он за многое был бы благдарен…

Если же говорить о нашей главной теме, то специально на проблемах гомосексуальности Гроф не останавливался, а свой клинический опыт не считал достаточным для широких обобщений. Потребность в лечении испытывают только те, у кого однополое влечение вызывает трудности и проблемы внутреннего, психического свойства. Типичный пациент – человек, который страдает от депрессии, невроза или склонности к самоубийству, но попутно является гомосексуалом, а такое сочетание способно скорее запутать, чем прояснить картину.

Как и в других случаях, Гроф не отказывается от предложенной Фрейдом модели, но дополняет и по‑своему расцвечивает ее. Феномен «бегства от женщины» в его интерпретации является прямым следствием родовой травмы. «Роды – серьезное и потенциально опасное событие, во время родов женские половые органы убили или довели почти до смерти довольно много детей. Для мужчин, у которых воспоминание о родовой травме расположено в самых верхних слоях бессознательного, образ влагалища как органа‑убийцы настолько силен, что они неспособны относиться к нему как к источнику наслаждения. Чтобы расчистить себе дорогу к женщине как объекту сексуального влечения, необходимо пережить и проработать такое травмирующее воспоминание. Женщине, психологически близкой к воспоминаниям о собственном рождении, будет трудно признать свою принадлежность к женскому полу, свою сексуальность и детородную функцию, так как для нее женственность и обладание влагалищем ассоциируются с пыткой и убийством. Чтобы вполне освоиться с ролью женщины и соответствующим сексуальным поведением, необходимо проработать воспоминание о родовой травме».

Как видим, уверенность в том, что его анализ доходит до самых корней явления, позволяет Грофу более оптимистично смотреть на перспективы изменения сексуального объекта: непреодолимый бессознательный страх перед женщиной может быть побежден.

В поведении бегство от противоположного пола и влечение к собственному сливаются воедино. Но психологически, как подсказывает простая логика, за этим должны стоять два разных механизма. Если бы сексуальный потенциал человека не открывал перед ним такой «запасной выход», страх перед женщиной оборачивался бы стойким воздержанием и ничем больше. Какие элементы перинатального опыта предрасполагают к такой перестановке, к инверсии в выборе объекта, говоря словами Фрейда? Никаких упоминаний об этом мы у Грофа не находим. Речь идет лишь о психологических зависимостях либо более поверхностного, либо трансперсонального уровней. Страстное восхищение мужским телом Гроф объясняет неутоленной потребностью в отцовском внимании. Но встречались, говорит он, и гомосексуалы, способные обнаружить корни влечения к собственному полу за пределами своей здешней биографии. Один, к примеру, мог быть в предыдущем воплощении женщиной, которой не посчастливилось обрести себя в любовном союзе с мужчиной, другому таким же мистическим способом передались склонности античного грека.

Как каждый увлекающийся человек, Гроф бывает более и менее убедителен в своих интерпретациях. Но по глубине ни одна из них не может соперничать с уже знакомым нам постулатом Фрейда о прирожденной двойственности полового инстинкта, который требует еще дополнительной доработки, чтобы выбор объекта совершился окончательно. Мы не ошибемся, сказав, что это положение, хоть и высказанное почти сто лет назад, и по сей день остается «последним словом» науки. Но зачем понадобилось природе наделять человека этой странной особенностью – вопрос, на который ответа пока нет.

Date: 2015-07-27; view: 278; Нарушение авторских прав