Глава XIV

Различные виды моральных правил

Тренировка в виде ограничений, столь восхваляемая на Тибете обычными религиозными мастерами, совсем не в почете у посвященных мистиков. Эти последние считают внутренние достоинства человека и объем знаний, которым он обладает, единственным, что будет важно на пути духовного совершенствования.

С социальной точки зрения считается, что человек должен подавить проявления таких своих наклонностей, которые несовместимы с благополучием всего человечества, однако это ограничение не может иметь никаких прямых последствий для его спасения.

Какие бы позитивные действия он ни совершал, стараясь подавить в себе хотя бы на мгновение стремление к насилию, жестокости, ненависти, распущенности или эгоизму, эти качества остаются скрытыми в нем и готовыми при первой возможности выскочить и обрести выражение в действиях. Энергия злых тенденций даже увеличивается время от времени в результате сконцентрированного на них внимания в процессе их подавления.

Кроме того, тибетские мистики полагают, что силы, отправляемые в сокровенные тайники сознания или физического организма, как раз не дают им оставаться в бездействии. Они говорят, что в определенных случаях эти силы испускают тайные потоки, способные принести больше вреда, чем принесли бы действия, осуществленные в том случае, если бы человеку позволили следовать своим естественным склонностям.

Мастера мистики не отрицают пользу ограничения или принуждения. Хотя они не используют для обозначения этого западные термины, тем не менее они хорошо знают, что в результате недостатка упражнения органы способны атрофироваться и что эта тенденция ослабляется упорным подавлением. Например, человек, который старательно справляется со своим гневом и подавляет его проявления, может в конечном счете потерять способность к ощущению сильных душевных волнений.

Тибетские мастера крайне сожалеют об этой неспособности. Они считают слабым человека, неспособного совершить преступление. Они говорят, что человек должен делать добро потому, что он находится под влиянием высоконравственной мотивации. Нет добродетели в том, чтобы избегать злых действий только потому, что человек просто неспособен совершить их.

Я слышала изложение тех же самых теорий в Китае и в Индии. В Индии весьма распространен анекдот, причем рассказывающие его утверждают, что это подлинная история. Человек, страстно желавший вести религиозную жизнь, отправился искать известного саньясина, а когда нашел, упросил его стать его духовным наставником. Саньясин внимательно смотрел на него в течение нескольких мгновений и затем внезапно спросил: «Ты умеешь лгать?» «Нет, – честно ответил ему собеседник. – Я никогда не осмеливаюсь говорить неправду». «Тогда иди и учись, – ответил ему святой человек. – Когда ты будешь в состоянии произнести ложь, возвращайся. Тогда я смогу увидеть, чему можно научить тебя относительно духовной жизни». В сказанном не было ни капли шутки. Неспособность к действию – слабость, а не достоинство.

Именно по этой причине метод, ослабляющий или подавляющий любое материальное проявление, в то время как чувство, которое давало ему начало, остается неразрушенным, считается бесполезным, даже вредным для духовного роста.

Необходимым считается своего рода преобразование вещества, из которого состоит ученик. Силы, существующие внутри него, ни в коем случае не должны быть разрушены, скорее они должны систематически направляться по более правильным каналам. Налджорпа‑новичок должен научиться регулировать или объединять антагонистические тенденции, которые он обнаруживает внутри себя, чтобы получать желаемые им результаты.

Мудрый знаток доктрины «Прямого Пути» практикует это «сочетание» противоположных сил, даже когда уступает своим страстям – для того, чтобы провести духовный эксперимент или просто позволить себе некоторое низшее удовольствие, типа мести или похоти.

В последнем случае цель налджорпы заключается в том, чтобы избежать, частично или полностью, вредных последствий его злых дел.

Такой способ умело грешить не может не показаться многим из моих читателей странным, даже отвратительным, но ведь речь идет о людях, которые, вместо того чтобы видеть перед собой заповеди Бога, по образу и подобию коего они читают себя сотворенными, признают только закон причины и следствия с его разнообразными комбинациями событий.

Возможно, философы Тибета сами создали эти идеи, а может быть, они позаимствовали их из Индии. Как бы то ни было, образованная Индия придерживается точно таких же концепций, которые мы можем видеть в известной работе, озаглавленной «Вопросы царя Милинды».

Вот фрагмент, о котором идет речь. Царь спросил Нагасену, известного буддистского философа: «У кого недостаток больше – у того, кто грешит сознательно, или у того, кто грешит по неосторожности?»

«У того, кто грешит по неосторожности, о царь, недостаток больше».

«Но в этом случае, почтенный господин, мы должны вдвойне наказать любого нашего родственника или придворного, которые неумышленно поступает дурно».

«А как вы думаете, о царь? Если человек преднамеренно схватился за раскаленный металл, а другой схватился за него неумышленно, кто из них получил бы больший ожог?»

«Тот, кто не знал, что он сделал».

«Это то же самое, как если бы человек совершил дурной поступок».

Этот эпизод отлично подходит для иллюстрации значения термина «недостаток» в буддистском понимании. Мы не проявляем неповиновение божественному Создателю, который судит нас, имея при этом чувства, похожие на наши собственные. Конечно, он, как король, будет иметь серьезные основания для того, чтобы проявить снисходительность к человеку, который подводит его по неосторожности, но пример, приведенный царем, не распространяется на обсуждаемый вопрос, и именно поэтому Нагасена возражает ему своим примером.

Человек, который знает, что он вот‑вот коснется куска раскаленного металла, сможет принять некие меры, которые, возможно, помогут ему смягчить последствия контакта между человеческим телом и раскаленным железом. Он погрузит руку в воду, обернет руку пропитанной водой тканью или будет использовать какое‑то другое приспособление. Ничего не подозревающий человек приложит руку к горячему металлу, не предусмотрев никакой меры предосторожности, и в результате жестоко пострадает.

Так что для определенных пороков морального характера существуют противоядия, способные смягчить их злые последствия. Посвященный, который был предупрежден, скорее всего обязательно использует их.

При проповедовании подобных теорий жители Тибета выказывают глубокую веру в этот прозорливый навык, который дал начало очень характерной пословице: «Тот, кто знает, как действовать правильно, устроится удобно даже в аду». Все зависит от того, насколько легко ему удастся защитить себя от недостатков своей собственной природы.

По мнению тибетских философов, заурядный человек, которого захлестнули его собственные страсти, и он решил умалить достоинство моральных законов, установленных Мудрыми для человечества, – слеп и безумен [129]. Он покупает эфемерное удовольствие ценой длительного страдания.

Естественно, мораль посвященного человека – это не то же самое, что мораль масс.

Хотя, по мнению тибетских отшельников, жесткие правила, применяемые без разбора при любых обстоятельствах, могут причинить огромный вред – полное отсутствие правил, скорее всего, нанесет вред еще больший, и, следовательно, посвященный не должен склонять слабые умы к несоблюдению моральных устоев.

Однако просветленного человека это не касается. Его этика заключается в мудром выборе, он способен выбрать, что вредно, а что полезно, в зависимости от обстоятельств.

В доктрине «Мистического пути» нет ни Добра, ни Зла. Степень полезности действия является критерием его положения на шкале моральных ценностей. «Полезность» для налджорпы почти всегда имеет смысл совершенства, милосердия, помощи страдающим или уничтожения причины страдания.

Лгать может стать священной обязанностью, если идет речь о спасении жизни человека, преследуемого убийцами. Ограбить богатого скупца, чтобы накормить тех, кто умирает от голода, – ни в коем случае не зло. И если налджорпа предвидит, что он будет заключен в тюрьму или его побьют в результате его действий, и все же, несмотря на знание риска, которому он подвергается, совершает воровство из жалости к страдающим, тогда он – святой.

Интересно отметить тот факт, что подобные представления, которые многими будут расценены как подстрекающие к революции, являются основой многих древних буддистских историй, герои которых дают милостыню вещами, которые им не принадлежат.

Ламаисты признают, что даже убийство может быть добрым действием, но убийца должен руководствоваться причинами, полностью лишенными личного, корыстного интереса. Он не должен ненавидеть того, кого он хочет убить, и он должен быть способен преобразовать в благотворную силу злую энергию, которая сподвигает на действия того, кого он желает уничтожить. Если он не может сделать этого, он должен, совершая убийство, соединиться с тем, у кого есть подобная сила.

Именно это преобразование, которое в экзотерической и в обычной речи обычно описывается как «передача духа» убитого существа в обиталище счастья.

На этих теориях основываются хвалы, расточаемые в старых легендах ламам или героям, таким как Гесэр, убийца бесноватых гигантов[130].

Один исторический факт – политическое убийство Лангдармы, осуществленное в девятом веке ламой, – ясно показывает точку зрения ламаистов по этому поводу.

Король Лангдарма возвратился к древней религии Тибета; он защищал ее последователей и пытался искоренить в своей стране буддизм. Информацию об этом суверене мы можем почерпнуть только из ламаистских хроник. Он изображается в них как отвратительный, злобный преследователь, но, возможно, ламаистское духовенство, ставшее ныне жадным и честолюбивым, в основном не могло простить этому королю то, что он не допускал покушения монахов на королевскую власть.

Однако убийство этого тибетского Юлиана Отступника даже сейчас расхваливается как доброе дело, и убийца на религиозной почве – важный персонаж «Мистерий» – спектаклей, которые играются и танцуются в монастырях. Для убийства своей жертвы лама не обращался за помощью к тайным средствам, что часто можно увидеть в отношении героев легенд. Он замаскировался под танцующего клоуна и отправился давать представление при дворе, чтобы заставить короля выйти на балкон. Как только король появился, переодетый танцор выстрелил в него стрелой, которую он спрятал в одном из широких рукавов. Затем он взлетел на коня, которого наготове держали для него сообщники.

При подобных обстоятельствах – как и при любых других, в которых убийство может помочь угнетаемым человеческим существам, – истинно сострадательный человек должен стать убийцей, даже при том, что его действие заставляет его выносить ужасные мучения в течение миллионов лет в том или другом чистилище. «Сострадание и служение – прежде всего» – вот девиз посвященного на этой стадии его духовного пути.

То, что действие, считающееся добрым и хорошим, может, с другой стороны, привести к несчастному возрождению, несомненно, покажется удивительным и нелогичным. У ламаистов этому есть много объяснений. Карательное правосудие, применяемое в наших собственных странах, здесь совершенно не подходит. Скорее это можно сравнить со случаем «убийства из‑за сострадания», когда доктор подхватывает инфекционное заболевание из‑за своей преданности пациенту. Считается, что человеку, который совершает в высшей степени ужасное действие отнятия жизни, угрожает инфекция более тонкой природы. Совершая подобный поступок, он создает внутри себя определенные тайные притяжения, способные привлечь к нему несчастное воплощение. Тем не менее, в отличие от обычного уголовного преступника, среди которых ему, возможно, придется жить в следующем воплощении, убийцу из сострадания будут по‑прежнему двигать благородные чувства и он будет способен даже в чистилище к преданности и альтруизму, так же, как доктор, пораженный проказой или раком, останется мыслящим существом, нередко способным продолжать свои научные занятия. Конечно, это сравнение с доктором приблизительно и неправдоподобно, впрочем, как и любое другое сравнение. Что касается посвященных, то им необходимо помнить, что незаконные действия, подобно инфекции, сочатся ядом. Тем не менее они заявляют, что существуют духовные и прочие «антисептики», которые позволяют им бороться с инфекцией.

Я слышала те же самые идеи, выраженные адептами японской секты Нитирен. Один из них, принадлежащий к этому религиозному ордену, сказал мне: «Недостаточно воздержаться от совершения зла, против зла нужно бороться, уничтожая злых существ». Важно заметить, что, согласно мнению буддистов, убитое злое существо не осуждается на вечное пребывание в аду. Возможно, что «несчастный случай», произошедший с ним, подействует благотворно на его судьбу, направляя его по более праведному пути. Во всяком случае, ламаисты лелеют эту надежду и с удовольствием рассуждают обо многих замечательных последствиях этого специфического вида милосердия. Они говорят, что это не только спасает невинные жертвы, но и, пресекая действия преступника, не дает ему еще глубже погрузиться в пучину преступления. Возможно, это пробудит в его сознании в момент смерти благотворное раскаяние, желание искупить свою вину, что позволит ему возродиться, обладая более возвышенными устремлениями. Даже если его извращенное сознание неспособно на подобное усилие, сострадательный убийца может в этом заменить его собой.

Превосходно!.. Возможно, слишком замечательно. И опасно – слишком легко покатиться под откос. Я представляю себе, что определенные дикие инквизиторы испытывали основанное на аналогичных представлениях благотворительное рвение в отношении еретиков, которых они сжигали заживо. Такие представления недопустимы в примитивном буддизме.

Как уже только что говорилось, человек, который нарушает общепринятые моральные законы, должен не иметь никакой личной, корыстной заинтересованности и не получать никакой личной выгоды от их нарушения.

И все же считается, что теоретически те, кто достиг духовных высот, к которым ведет Мистический путь, освобождены из этого последнего ограничения. Они руководствуются в своем поведении исключительно велением собственной мудрости. От них ждут абсолютной беспристрастности, которая заставляет их смотреть на собственные нужды с той же отстраненностью, с которой они смотрят на нужды всех остальных людей.

В целом, им вовсе не запрещено наслаждаться личной выгодой, поскольку в случае определенных высших личностей эта личная выгода может послужить общей пользе.

Можно было бы привести пример, понятный западному читателю. Это, например, случай, когда ученый, попавший в удобные и удачливые обстоятельства, мог бы позволить всему миру воспользоваться открытиями или изобретениями, которые он не смог бы совершить, если бы был бедняком.

Эта часть пути становится все более скользкой, и мастера уже не в состоянии предупредить кандидата‑налджорпу об опасностях, от которых он может пострадать, если не сумеет правильно преодолеть желания, порожденные привязанностью к собственному «я». Обычно говорят, что если ученику не удается достигнуть просветления и состояния бесстрастного ума, когда он вступает на этот путь, то он становится демоном.

Подводя итог, скажем, что есть один закон, который управляет большинством форм, порой совершенно парадоксальных, которые Бог может принимать в глазах посвященного: он должен искоренять страдание и никогда не причинять его. Он должен донести до тех, кому он причинил боль, что та самая боль, которую он вынужден был причинить им, несет им пользу. Это очень сложная проблема: простая доброта или любовь к справедливости, основанные на неправильных концепциях, оказываются неспособными решить ее. Посвященные Тибета убеждены в этом и заявляют, что если кто‑то желает достичь совершенства Бодхисаттвы, чьи мысли и поступки не содержат ничего вредного для других существ, необходим разум, развитый длительным духовным обучением.

И все же мораль в любом виде – даже когда она интерпретируется как мудрость – относится к той более примитивной части «Мистического пути», где деятельность все еще расценивается как проявление физических и ментальных действий.

Технически эту стадию называют чой‑кьи топа (chos kyi tоspa) [131], «религиозной или добродетельной деятельностью».

По мере того как ученик прогрессирует в освоении самоанализа, он все более ясно понимает, насколько бесполезна деятельность, с помощью которой люди пытаются изменить цепочку причин и следствий, базируя свои рассуждения на близоруком восприятии равно близоруких сантиментов.

Затем начинается стадия, называемая той‑тал (tos tal) [132]– «отвержение деятельности». Мистик понимает, что на самом деле имеет значение не то, «что делать», но «как быть».

Следующее сравнение поможет вам понять сознание мастеров мистики лучше, чем любые другие объяснения:

Один из них сказал мне: солнце не работает. Оно не думает: «Я собираюсь послать свои лучи на этого конкретного человека и согреть его. Я пошлю лучи на эту конкретную область, чтобы ячмень мог созреть, на эту страну, чтобы ее жители могли наслаждаться светом». Но именно потому, что это – солнце и его сущность – давать тепло и свет, оно освещает и дает тепло и жизнь всему сущему.

То же самое можно сказать и о Чанчуб Семспа, тибетском Бодхисаттве – высшей личности, целиком состоящей из разума, мудрости и совершенства. Поскольку она создана из этого изумительного вещества, благотворная энергия, которую она испускает, исходит на все живые существа и окутывает их, от высших богов до самых жалких и ужасных обитателей чистилища.

Однако ученик, продвигающийся по «Мистическому пути», не должен стремиться к этой роли.

В то время, как в буддизме махаяны религиозные устремления, выраженные в клятве стать могучим Changchub Semspa, способным трудиться ради счастья всех живых существ, считаются самыми благородными, в «Мистическом пути» это желание одобряется только на самых низких степенях. Впоследствии это устремление отвергается, поскольку несет оттенок привязанности к индивидуальной жизни, веры в собственное «я».

Если возникает желание выразить свои устремления в клятве, то ученик, достигнувший более высоких посвящений, сформулирует это безлично: «Пусть Чанчуб Семспа или Будда возникнет ради пользы всех живых существ!», а не «Пусть я сам стану Чанчуб Семспа!».

Одно из важнейших условий достижения более высоких степеней посвящения – полный отказ от собственного «я» в любом его проявлении. Было сказано: «Нирвана не для тех, кто желает ее, потому что сама Нирвана состоит из полного отсутствия желания».

Конечно, Путь на этом не заканчивается, тем не менее в этот момент перед глазами налджорпы открываются новые мистические пики. Правила, методы и обряды – все это теряется позади. С ним остается только медитация, которую мастера сравнивают со свободно блуждающим ветром, веющим над вершинами, купанием в восхитительно чистом и свежем воздухе.

На этом огромном духовном пространстве, бледное отражение которого в материальном мире можно уловить в невыразимом одиночестве Тибета, путь исчезает – он больше не видим. Мы должны перестать идти по стопам полностью свободного мистика, который увидел абсолютную свободу Нирваны. «Его путь проследить так же трудно, как линию полета птиц в воздухе»[133].

И, если один из них поворачивается в нашу сторону, соглашаясь открыть нам тайну того, что он увидел, он вскоре поймет невозможность поведать о своих мистических переживаниях. Именно об этом намекает классическая фраза из Праджняпарамиты[134]: «Я хотел бы говорить, но… у меня нет слов».

Date: 2015-07-27; view: 315; Нарушение авторских прав