Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
Глава 8. – Может, все плохое, что случалось в моей жизни, было просто испытанием, чтобы проверить, достоин ли я тебя
– Может, все плохое, что случалось в моей жизни, было просто испытанием, чтобы проверить, достоин ли я тебя, Изз? Они лежали на разостланном на траве одеяле. Изабель находилась на острове уже три месяца. Наступил апрель, ночь была теплой, а небо усеяно звездами. Она лежала, закрыв глаза и положив голову на руку Тома, а он нежно водил пальцем по ее шее. – Ты – моя вторая половина неба! – сказал он. – А я и не знала, что ты такой романтичный. – Это не я придумал. Где‑то прочитал. Может, в стихотворении на латыни, а может, в каком‑то древнегреческом мифе. Что‑то в этом роде. – Понятно, чему вас учили в элитной школе! – шутливо поддразнила она. Чтобы отметить день рождения Изабель, Том сам приготовил завтрак и ужин и с удовольствием наблюдал, как его жена распаковала подарок: граммофон, который по его просьбе тайно доставили Ральф и Блюи. Он был призван хоть как‑то компенсировать невозможность играть на пианино, которое оказалось вконец расстроенным, ведь долгие годы к нему никто не прикасался. Весь день Изабель слушала Шопена и Брамса, а теперь ночной воздух наполняли звуки «Мессии» Генделя, доносившиеся с маяка. Они установили граммофон в его башне, используя ее как естественную акустическую камеру для придания звуку объема. – Мне очень нравится, как ты это делаешь, – заметил Том, глядя, как она машинально наматывает на указательный палец прядь волос и отпускает, позволяя волосам распрямиться как пружине. – Мама говорит, что это дурная привычка, – смутилась она. – Наверное, она у меня врожденная. Я даже не замечаю, что делаю это. Том взял прядь ее волос и, намотав на палец, отпустил: прядь раскрутилась в полоску, похожую на вымпел на ветру. – Расскажи мне еще что‑нибудь, – попросила Изабель. Том немного подумал. – Ты знаешь, что январь получил свое название от бога Януса? Того самого, что дал имя нашему острову. Это двуликий бог, и оба его лица обращены в разные стороны. Довольно неприятная физиономия. – А он бог чего? – Дверей. Всегда смотрит в противоположные стороны и потому видит разное. Январь начинает новый год и оглядывается на прожитый. Видит будущее и прошлое. И остров смотрит сразу на два разных океана: один простирается до Южного полюса, а другой – до экватора. – Я это знала, – сказала она и шутливо ущипнула его за нос. – Просто мне очень нравится слушать, как ты рассказываешь. Расскажи мне о звездах. И покажи еще раз, где находится Центавр. Том поцеловал ее кончики пальцев и поднял руку, показывая созвездие: – Вот там. – Это твое любимое созвездие? – Ты – моя любимая. Лучше всех созвездий, вместе взятых. Он наклонился и поцеловал живот Изабель. – Точнее, ты и это. А может, там близнецы? Или даже тройня? Голова Тома приподнималась и опускалась вместе с ее дыханием. – Ты что‑нибудь слышишь? С тобой разговаривают? – спросила она. – Да, и говорят, что надо отнести мамочку в кровать, пока не стало совсем холодно. – Он поднял жену на руки и отнес в дом под слова оратории, доносившейся из башни маяка: «Ибо дитя для нас родилось». [3] Изабель с гордостью написала матери об ожидающемся прибавлении семейства. – Мне ужасно хочется, чтобы они поскорее узнали об этом! Если б только я могла к ним добраться вплавь, точно бы прыгнула в воду! Ждать катера выше моих сил! – Она поцеловала Тома и спросила: – А твоему отцу не надо сообщить? Или брату? Том поднялся и стал вытирать вымытую посуду. – Не надо, – коротко ответил он. Изабель, видя, как он смутился, не стала настаивать и осторожно забрала у него полотенце. – Я сама. У тебя и так хватает забот. Том дотронулся до ее плеча. – Пойду займусь твоим креслом, – сообщил он и с натянутой улыбкой вышел из кухни. В сарае Том оглядел детали кресла‑качалки, которое мастерил для Изабель. Он пытался восстановить в памяти, как выглядело кресло, в котором мать читала ему сказки. Он помнил то ощущение, когда она держала его на руках, и задумался, сумеет ли их ребенок сохранить память о прикосновении Изабель на долгие годы своей жизни. Материнство вообще непостижимая вещь! Размышляя о жизненном пути своей матери, он удивлялся смелости женщин, решавшихся на роды. Но Изабель не видела в этом ничего необыкновенного. – Это же так естественно, Том. Чего тут бояться? Тому удалось выяснить, где жила его мать, когда ему исполнился двадцать один год и он оканчивал университет. Наконец‑то он стал взрослым и сам распоряжался своей жизнью. Адрес, который ему сообщил частный детектив, находился в меблированных комнатах в Дарлингхерсте. Охваченный надеждой и страхом, он стоял на пороге пансиона, снова чувствуя себя восьмилетним ребенком. Из‑за закрытых дверей длинного коридора доносились звуки, красноречиво свидетельствовавшие о неблагополучной жизни здешних обитателей. Сдавленные мужские всхлипывания перекрыл крик женщины: «Так больше жить нельзя!» – и раздавшийся затем крик ребенка. Где‑то дальше слышался характерный скрип кровати, там, судя по всему, женщина зарабатывала себе на жизнь. Том сверился с карандашными записями на бумажке, которую сжимал в ладони. Точно, вот нужная дверь! В памяти всплыл успокаивающий материнский голос: «Не надо плакать, мой маленький Томас. Давай‑ка мы вместе забинтуем царапинку!» Ему никто не ответил, и он, постучав еще раз, неуверенно повернул ручку. Дверь оказалась незапертой, и Том вошел. В комнате он сразу ощутил такой знакомый с детства родной запах, который, правда, перебивал стойкий «аромат» табака и дешевой выпивки. В полутемном помещении бросалась в глаза неубранная постель и видавшее виды кресло. Все в коричневых тонах. На оконном стекле трещина, а одинокая роза в вазе давно завяла. – Ищете Элли Шербурн? – Голос принадлежал жилистому лысеющему мужчине, появившемуся в дверях. Он никак не ожидал услышать ее имя. И потом – «Элли». В его представлении мать никогда не ассоциировалась с именем «Элли». – Да, миссис Шербурн. Когда она вернется? Мужчина хмыкнул: – Она не вернется. А жаль, она задолжала мне за месяц. В жизни все оказалось совсем не так, как он рассчитывал. Он же так долго мечтал о встрече с матерью! Сердце Тома учащенно забилось. – А у вас есть адрес, куда она переехала? – Там нет адреса. Она умерла три недели назад. Я как раз зашел убрать оставшиеся вещи. Том ожидал чего угодно, но только не этого. Он замер на месте, не в силах пошевелиться. – Хотите сюда вселиться? – поинтересовался мужчина. Том помедлил и достал из бумажника пять фунтов стерлингов. – Это за ее проживание, – тихо произнес он и вышел в коридор, глотая слезы. Там перед самой войной, на тихой улочке на окраине Сиднея, оборвалась нить надежды, которой Том жил так долго. Через месяц он записался добровольцем на фронт, указав в документах ближайшей родственницей мать и ее адрес в меблированных комнатах. Вербовщикам было все равно. Том провел рукой по деревянной планке, которую выточил, и попытался представить, что написал бы в письме матери, будь она жива, и как бы сообщил о ребенке. Он взял новую доску и отмерил рулеткой нужное расстояние. – Заведей [4], – сказала Изабель, стараясь сохранить серьезное выражение лица, и только уголки губ слегка подергивались. – Что? – переспросил он, перестав потирать ногу. – Заведей, – повторила она, опуская голову в книгу, чтобы не встретиться с ним взглядом. – Ты серьезно? Что это еще за имя… На ее лице появилось обиженное выражение. – Так звали моего двоюродного дедушку. Заведей Занзибар Грейсмарк. Том изумленно на нее уставился, и она продолжила: – Я обещала бабушке перед ее кончиной назвать своего сына, если он у меня будет, именем ее брата. Я не могу взять свое обещание обратно. – Вообще‑то я думал о нормальном имени. – Ты хочешь сказать, что у моего двоюродного дедушки было ненормальное имя? – Изабель, не выдержав, расхохоталась: – Купился! Купился с потрохами! – Ах ты, хитрюга! Ты об этом еще пожалеешь! – Нет, перестань! Хватит! – Никакой пощады! Он щекотал ее в живот и шею. – Сдаюсь! – Слишком поздно! Они лежали на траве, за которой начиналась Отмель Кораблекрушений. День клонился к вечеру, и мягкие лучи солнца окрашивали белый песок в золото. Неожиданно Том замер. – Что случилось? – спросила Изабель, выглядывая из‑под длинных прядей волос, закрывавших лицо. Он откинул ей пряди назад и долго смотрел, не говоря ни слова. – Том? – Она провела рукой по его щеке. – У меня никак в голове не укладывается. Еще три месяца назад были только мы с тобой, а теперь еще есть вот эта новая жизнь. Которая появилась из ниоткуда. И похожа она на… – Ребенка. – Да, на ребенка, но дело не в этом, Изз. Раньше, еще до твоего приезда, я часто размышлял на маяке, что такое жизнь. В смысле по сравнению со смертью… – Он смутился. – Я болтаю глупости. Больше не буду. Изабель устроилась поудобнее и подложила кулак под подбородок. – Ты редко о чем‑то рассказываешь, Том. Прошу тебя, продолжай. – Я не знаю, как это выразить. Откуда взялась жизнь? – А это важно? – Важно? – переспросил он. – Это таинство, которого нам не дано понять. – Бывают минуты, когда мне ужасно хочется узнать ответ. Это правда! В последний раз, когда рядом со мной погиб человек, мне очень хотелось спросить у него, куда он отправился. Вот только что он был рядом, совершенно здоровый и нормальный, а потом в него угодило несколько кусочков свинца, от которых невозможно увернуться, и теперь он уже в другом месте. Как это возможно? Изабель подтянула к себе колени и, обняв их одной рукой, другой оперлась о землю. – Как ты думаешь, люди помнят эту жизнь, когда уходят? Вот мои бабушка и дедушка – они там по‑прежнему вместе? – Понятия не имею. Она вдруг встревожилась: – А когда мы умрем, Том, Бог ведь нас не разлучит? Он позволит нам быть вместе? Том обнял ее. – Ну вот, видишь, чем все кончилось? Зря я затеял этот глупый разговор! Слушай, мы же выбирали имена! И я пытался спасти бедного мальчугана от жизни под именем Заведей какой‑то там Занзибар. А что с женскими именами? – Элис, Амелия, Аннабель, Ариадна… Том поднял бровь. – Ну вот опять! «Ариадна»! Жизнь на маяке и так несладка, так что давай не будем усугублять это именем, над которым все будут смеяться. – Осталось еще каких‑то пара сотен страниц, – заметила Изабель, улыбаясь. – Так давай не будем отвлекаться! В тот же вечер, выйдя на галерею на маяке, Том снова задумался над мучившим его вопросом. Где находилась душа их ребенка раньше? И куда отправится потом? Где оказались души парней, с которыми он месил на фронте грязь и делил все беды и радости? Вот он, живой и здоровый, находился сейчас здесь с чудесной женой в придачу, и какая‑то душа решила к ним присоединиться. И из ниоткуда появится ребенок. Над ним так долго висела смерть, что такой подарок судьбы казался просто невероятным. Он вернулся в помещение и посмотрел на фотографию жены, висевшую на стене. Загадка! Иначе и не скажешь! Другим подарком, заказанным Томом и доставленным на катере, было «Руководство по уходу за детьми для австралийских матерей» доктора Сэмюэля Гриффитса. Изабель изучала его все свободное время.
Она постоянно забрасывала его вопросами: – А ты знаешь, что коленки у младенцев не из кости? – Или: – А ты знаешь, в каком возрасте младенцы начинают есть с ложки? – Понятия не имею, Изз. – Угадай! – Ну откуда мне знать? – С тобой совсем неинтересно! – пожаловалась она и снова уткнулась в книгу. За несколько недель она так зачитала книгу, что страницы поистрепались и даже перепачкались от постоянного чтения на траве. – Тебе же предстоят роды, а не экзамен! – Я просто хочу все делать правильно! Я же не могу постучаться в соседнюю дверь и спросить у мамы, верно? – Какая же ты глупышка! – засмеялся Том. – А что? Что здесь смешного? – Ничего. Абсолютно ничего. Даже если бы я мог, я бы ничего не стал в тебе менять! Она улыбнулась и поцеловала его. – Из тебя выйдет просто замечательный папа! Я это точно знаю! Но в ее глазах промелькнул вопрос. – Что? – решил ей помочь Том. – Ничего. – И все же? – Твой отец. Почему ты никогда о нем не говоришь? – Мы не ладили. – Но какой он был? Том задумался. Как описать отца в двух словах? Как описать его взгляд, никого и никогда не пускавший в свой внутренний мир? – Он был из тех, кто всегда прав. И не важно, о чем шла речь. Он жил по своим, не подвергавшимся сомнению правилам и оставался им верен, невзирая ни на что. – Том вспомнил высокую фигуру отца, в тени которой прошло все его детство. Такой же холодной и бесчувственной, как могила. – Он был строгим? Том горько усмехнулся. – «Строгим» – не то слово! – Он потер подбородок, стараясь подобрать правильные слова. – Может, он хотел воспитать из сыновей достойных мужчин. Он порол нас за любую провинность. Во всяком случае, меня. Сесил всегда сваливал вину на меня и отделывался легким испугом. – Том снова усмехнулся. – Хотя должен признать: в армии такое воспитание здорово пригодилось. Никогда не знаешь, что в жизни пойдет на пользу! – Он снова стал серьезным. – И еще один плюс: на фронте было не так страшно, зная, что похоронка на тебя никому не разобьет сердце. – Господи, Том! Как можно говорить такое?! Он прижал ее голову к груди и молча погладил по волосам. Бывали дни, когда океан становился не похож сам на себя. Он терял синеву и превращался в свирепого дикого монстра, породить который могли только боги. Он с яростью обрушивался на остров, отгрызая от скал целые куски и накрывая облаком брызг всю башню маяка. Его рев казался рыком лютого зверя, чья злоба не знала границ. Именно в такие дни маяк нужен больше всего. В самые свирепые штормы Том находился на маяке всю ночь, греясь возле керосиновой печки и балуя себя горячим сладким чаем из термоса. Он думал о тех бедолагах, которые сейчас на судах в море, и благодарил Бога, что сам в безопасности. Он вглядывался в ревущую пучину в поисках сигналов бедствия и держал наготове ялик, хотя в такую непогоду какой от него толк? В ту майскую ночь Том сидел с блокнотом и карандашом и прикидывал расходы. Его ежегодное жалованье составляло триста двадцать семь фунтов стерлингов. Сколько стоили детские ботинки? По словам Ральфа, дети вырастают из них очень быстро. Потом одежда. И учебники. Конечно, если он останется на маяке, Изабель сама будет учить детей. Но в такие ночи Том часто задавался вопросом, а было ли вообще справедливо навязывать такой образ жизни другим, тем более детям. Но ему тут же вспоминались слова одного смотрителя маяка с восточного побережья по имени Джек Троссел. – Клянусь, для детей лучше места не найти! – заявил он Тому. – Все шестеро моих пышут здоровьем! Вечно играют и озоруют! Исследуют пещеры, строят шалаши. Настоящая шайка первооткрывателей! А жена следит за тем, чтобы уроки были сделаны. Уж поверь мне на слово – растить детей на маяке легче легкого! Том вернулся к своим расчетам: как сэкономить, закупить всю нужную одежду и лекарства и еще бог знает что. Перспектива стать отцом его пугала и волновала одновременно. В ту ночь рев шторма заглушал все звуки, и Том, погруженный в воспоминания об отце, ничего не слышал. Не слышал крика Изабель, звавшей на помощь.
|