Глава 3. Сомнению — быть!

На протяжении часа вера и неверие сменяются у нас по сто раз. Получается, что вера – дело гибкое…

Эмили Дикинсон, американская поэтесса

Для начала нужно верить, что Бог есть. Без этой веры невозможны никакие отношения. Однако, пытаясь разобраться, как действует вера, я обнаруживаю, что обычно вхожу в нее как бы через черный ход — через сомнение. Яснее всего узнаешь о своей нужде в вере во время ее отсутствия. Незримость Бога гарантирует, что сомнения неизбежны.

Все мы, подобно маятнику, раскачиваемся между верой и неверием. На чем же мы в конце концов остановимся? Некоторые так и не обретают веру. Одна женщина спросила знаменитейшего атеиста Бертрана Рассела, что он скажет, если в конце концов увидит Жемчужные Врата и поймет, что ошибался. Глаза Рассела зажглись, и он ответил своим высоким тонким голосом: «Я скажу: Боже, Ты дал нам недостаточно доказательств».

Другие обретают веру, а потом снова теряют. Американский литератор Питер де Фриз вырос в строгой кальвинистской семье, учился в Колледже Кальвина, а в итоге стал писать сатирические романы об утрате веры. Один из его героев «не мог простить Богу, что Его нет». Эта фраза объясняет и труды самого де Фриза, которому Бог, видимо, не давал покоя. Роман «Кровь агнца» повествует о Доне Вандерхоупе, отце одиннадцатилетней девочки, заболевшей лейкемией. Лечение дает обнадеживающие результаты, наступает ремиссия, но в этот самый момент девочку убивает банальная инфекция. Вандерхоуп, желая отметить выздоровление, принес в клинику торт с написанным на нем именем дочери. Узнав о ее смерти, он идет с этим тортом в церковь, где молился об исцелении девочки. Там он швыряет торт в распятие перед входом. Удар приходится чуть ниже тернового венца, и по скорбному каменному лику Христа стекает яркая сахарная глазурь.

Мне чем–то симпатичны люди вроде Рассела, которые считают невозможным уверовать, или вроде де Фриза, которые не могут устоять в вере перед лицом кажущегося предательства. Я и сам бывал в похожих ситуациях, и просто чудо, что Бог удостоил меня дара веры. Оглядываясь на собственные периоды безверия, я нахожу в них всякое: то мне было мало доказательств, то больно, то сжигали душу разочарования, то случалось сознательное непослушание.

Но что–то влекло меня назад, к Богу. Что именно, спрашиваю я себя? «Какие странные слова! Кто может это слушать?» — сказали некоторые ученики Иисуса (Ин 6:60). Их сомнения понятны многим. Слушателей Христа Его учение одновременно и влекло, и отталкивало. Когда до внимающих Ему стал доходить смысл того, о чем толкует Спаситель, большинство из них отошли, и остались только Двенадцать. «Не хотите ли и вы отойти?» (Ин 6:67) — спросил их Иисус (наверное, с горечью и смирением). За всех, как это часто бывало, ответил Симон Петр: «Господи! К кому нам идти?» (Ин 6:68).

Для меня самого многое упирается в эти слова Петра. К стыду своему, я должен сказать, что одна из главных причин, почему я остаюсь в ограде Церкви, состоит в том, что идти больше некуда (хотя я и пытался). Господи! К кому нам идти? Труднее отношений с невидимым Богом может быть лишь одно: отсутствие таких отношений.

***

Бог часто действует через «святых дурачков», юродивых, мечтателей с их смехотворной верой — сам–то я расчетлив и осторожен. По–видимому, в вопросах веры всё противоположно тому, к чему мы привыкли. Современный мир ценит ум, успех, респектабельность, уверенность и утонченность. О Боге этого сказать нельзя. В своих замыслах Он часто полагается на людей простых и необразованных, которые умеют лишь одно — доверять Ему. И через них происходят чудеса. Наименее одаренный человек может быть замечательным молитвенником, поскольку молитва требует лишь глубокого желания быть с Богом.

Однажды мы — удивительная смесь людей разных рас и разных социальных групп — наметили ночное молитвенное бдение в нашей чикагской церкви. Времена тогда были непростые, и несколько человек выказали беспокойство. Прежде всего, безопасно ли это, учитывая рост преступности? Может, стоит нанять охрану хотя бы для автостоянки? А вдруг вообще никто не придет? Прежде чем окончательно назначить бдение, мы всесторонне обсудили практические вопросы.

Наиболее горячо поддержали идею ночного бдения бедные старики из дешевого жилья неподалеку. Просто поразительно: многие их молитвенные просьбы, должно быть, не исполнялись годами! Они жили в плохих условиях среди преступности, нищеты и страдания, но все же по–детски доверяли силе молитвы. «На какое время вы хотите остаться, на час или на два?» — спросили мы, про себя обдумывая, как потом развозить их по домам. «Да хоть на всю ночь», — ответили они.

Одна негритянка девяноста с лишним лет, которая ходила с палочкой и очень плохо видела, объяснила, почему она хочет провести ночь на жесткой скамейке в церкви в неспокойном квартале. «Понимаете, есть много вещей, которые мы делать в церкви не можем. Меньше образования, меньше сил, чем у вас, молодые люди. Но мы можем молиться. У нас есть время, и есть вера. Да и вообще некоторые из нас мало спят. Если нужно, мы можем молиться всю ночь».

Так они и поступили. А люди помоложе и побогаче усвоили важный урок. Вера являет себя там, где ее меньше всего ожидаешь, и не оправдывает ожиданий там, где предполагаешь ее изобилие.

Я, при всем своем скептицизме, хотел бы иметь такую детскую веру, как у этих стариков, — веру, которая просит Бога о невозможном. Хотел бы по одной причине: ее высоко ценил Христос. Это ясно из евангельских рассказов о чудесах. «Вера твоя спасла тебя», — говорил Он, переключая внимания с Себя на исцеленную (Мф 9:22). Чудесная сила не была вызвана лишь Его способностями, но отчасти зависела и от страждущей.

Вообще, читая евангельские рассказы о чудесах, видишь, что вера была разной. У одних людей — смелая, несокрушимая, как у римского сотника, сказавшего Христу, что для исцеления слуги, которым сотник дорожил, Иисусу необязательно приходить лично, но лишь произнести слово. «Сказываю вам, что и в Израиле не нашел Я такой веры», — удивился Христос (Лк 7:9). В другой раз чужеземка донимала Иисуса, когда Он искал тишины и спокойствия. Поначалу Он ей не отвечал. Затем ответил резко, сказав, что послан к погибшим овцам дома Израилева, а не к «псам». Но ничто не могло остановить упорную хананеянку, и ее настойчивость была вознаграждена. «О, женщина! Велика вера твоя», — сказал Иисус (Мф 15:28). Казалось бы, уж от кого веры не ждешь — так это от язычников. Но в данном случае именно они ее и проявили. А ведь по здравому смыслу, с какой стати римскому сотнику и хананеянке, людям без иудейских корней, доверять Мессии, Которого нелегко было принять даже Его соотечественникам?

И напротив, люди, от которых ждешь большего, колебались в вере. В Иисусе сомневались даже его близкие. Сомнения в определенный момент возникли даже у Иоанна Крестителя, хоть он и был Предтечей Христа и Его родственником (Мф 11:2–3). А из двенадцати учеников Фома сомневался, Петр отрекся, Иуда предал — и все это после того, как они три года провели со Христом.

Всё, как в моей чикагской церкви: вера являет себя в самых неожиданных случаях и дает сбой там, где предполагаешь ее изобилие. Обнадеживает, однако, что Иисус не отвергал даже самой слабой веры. Он почтил веру всякого, кто просил у Него, от отважного сотника до сомневающегося Фомы и отчаявшегося отца, который взывал: «Верую, Господи! Помоги моему неверию» (Мк 9:24).

Видя столь широкий спектр веры в Библии, я спрашиваю себя, не делятся ли люди на разные «типы веры», подобно тому как они делятся на разные типы личности. Я, интроверт, осторожный в общении с другими людьми, так же приближаюсь и к Богу. И если я взвешиваю свои решения, учитываю все стброны вопроса, то даже при чтении библейских обетовании мне не уйти от своего вечного «…а с другой стороны». Я постоянно чувствую вину из–за недостатка веры и ощущаю жажду большей веры, но все более и более примиряюсь с тем, чтб у меня есть. Однако не всем людям суждено быть меланхоличными, стеснительными интровертами. Стоит ли ожидать от всех одинаковой степени веры?

***

Сомнение — скелет в шкафу веры. Такие скелеты лучше не прятать, трясясь от страха, а выносить на свет Божий: может статься, скелет и обрастет новой живой плотью. Если бы я попросил отложить эту книгу всякого, чья вера пошатнулась, — вследствие трагедии, занятий наукой, знакомства с другой религией, разочарования в Церкви или в конкретных христианах, — мой труд стоило бы на том и закончить. Почему же Церковь считает сомнение врагом? Как–то меня попросили написать одно вероучительное утверждение для журнала «Христианство сегодня», причем «без сомнений и оговорок». Пришлось ответить, что без сомнений и оговорок мне не дано начертать и собственного имени.

В одном из писем американской писательницы Фланнери О'Коннор есть такие слова: «Не знаю, как может существовать тот вид веры, который требуется от христиан XX века, если он не будет укоренен в опыте неверия. Петр сказал: «Господи, верую! Помоги моему неверию». В Евангелиях эта молитва — самая естественная, самая человеческая, самая мучительная. Я думаю, что это фундаментальная молитва веры».

О'Коннор перепутала: фразу в Евангелии от Марка (9:24) сказал не Петр, а отец одержимого, но, по сути, она права. Сомнение и вера всегда сосуществуют: если нечто представляет собой несомненный факт, то о вере в него говорить уже не приходится.

В детстве я слышал старый шотландский хор: «Возвеселитесь, святые Божий, ибо тревожиться не о чем: ничто вас не устрашит, ничто не заставит усомниться». Звучало жизнеутверждающе, особенно когда певцы раскатисто, на шотландский манер произносили звук «р». Сейчас, вспоминая эти слова, я сомневаюсь, что мы с автором гимна читали одну и ту же Библию. В моей — герои постоянно переживают то один жестокий кризис, то другой.

Друзей Иова потрясали и приводили в негодование его сомнения. «Что за мысли! Стыдись, как тебе такое пришло в голову», — вот что они, по сути, говорили. Однако Бог, у которого были Свои расхождения с Иовом, поддержал в конце именно его, а не друзей. Книги Иова и Екклесиаста, Псалмы и Плач Иеремии показывают, что Бог понимает ценность человеческого сомнения, недаром оно получило отражение даже в Священном Писании.

Современная психология учит, что чувства лучше не загонять в подсознание, а дать им проявиться. Библия, похоже, согласна. Тот, кто честно разбирается со своими сомнениями, за их пределами часто обретает веру.

Стоит, пожалуй, упомянуть некоторых столпов христианства, чтобы показать распространенность, а то и неизбежность, сомнений. Мартин Лютер непрестанно боролся с сомнениями и депрессией. «Больше чем на неделю Христос потерялся совсем, — написал он однажды. — Я был потрясен своим отчаянием и кощунственным отношением к Богу».

Пуританин Ричард Бакстер основывал свою веру на «вероятностях, а не на очевидной достоверности». Другой пуританин по имени Инкрис Мейзер делал иногда в дневнике записи вроде: «Серьезнейшее искушение атеизмом».

Одна бостонская церковь не сразу открыла свои двери крупному проповеднику Дуайту Мооди: его вера казалась недостаточно определенной. Миссионер Чарльз Эндрюс, друг Махатмы Ганди, из–за сомнений не смог призвать конгрегацию к чтению Афанасьевского Символа Веры. Английская писательница и мистик Эвелин Андерхилл признавалась, что подчас «вообще сомневалась в духовности человека».

Читая биографии великих христиан, нередко думаешь: а был ли среди них хоть кто–то, чья вера не выросла бы на скелете сомнения? (Хотя их вера разрасталась так, что возникало настоящее живое тело.) В романе «Полет Питера Фромма», вышедшем из–под пера американского писателя и математика Мартина Гарднера, один профессор говорит, что перед современным интеллектуально честным христианином стоит дилемма: быть правдивым предателем или верным лжецом. Однако Адам, Сарра, Иаков, Иов, Иеремия, Иона, Фома, Марфа, Петр и многие другие библейские персонажи попадают в третью парадоксальную категорию: верный предатель, который сомневается, корчится, падает, восстает, но сохраняет верность. Создается впечатление, что Бог видит в сомнении меньшую угрозу, чем Его Церковь.

А ведь верным предателям Церковь обязана многим. По ходу церковной истории людей уверяли, что Земле всего лишь шесть тысяч лет, объявляли лекарства богопротивными, поддерживали рабство и считали женщин и людей некоторых рас существами более низкого сорта. Но сомневающиеся ставили под сомнение эти и другие догмы, часто навлекая на свою голову осуждение и гонения.

Американский прозаик Джон Ирвинг в романе «Молитве об Оуэне Мини» выводит учителя, который привлекал людей к вере тем, что ценил сомнение. Возможно, Ирвинг имел здесь в виду своего школьного учителя Фредерика Бюхнера, которого благодарит в начале книги. А Бюхнер считал само собой разумеющимся, что отношения между невидимым Богом и видимыми людьми всегда будут включать элемент сомнения. «Как может Бог явить Себя несомненным для меня образом, при этом меня не уничтожив? Если бы не было места для сомнений, не было бы места и для меня».

***

Расхвалив сомнение, я должен признать, что часто оно не приводит к вере, а уводит от нее. В моем собственном случае сомнение поставило под вопрос вещи, которые того заслуживали, а также дало мне возможность исследовать альтернативы вере (ни одна из них не устояла). Благодаря сомнениям, я и остался в христианстве. Но на многих людей сомнение оказало противоположное воздействие: подобно заболеванию центральной нервной системы, оно постепенно привело их к духовному параличу. Почти каждую неделю я получаю письма от людей, терзаемых сомнениями. Сомнения причиняют самую настоящую боль, изнуряют.

Понятно, что контролировать сомнения невозможно, слишком часто они являются незваными. Однако мы можем направить их в конструктивное русло. Для начала я попытаюсь подойти к собственным сомнениям со смирением, подобающим твари Божией.

Я часто удивлялся, почему на некоторые вопросы Библия однозначных ответов не дает. Какая прекрасная возможность сообщить что–то о проблеме страдания предоставилась, например, в конце Книги Иова, где мы читаем самую длинную в Библии речь Бога! Но Бог вообще не стал касаться этой темы. Да и в отношении других важных вопросов Библия содержит лишь тонкие намеки и ключи к разгадке, но не прямые формулировки. Почему? На сей счет у меня есть теория (разумеется, субъективная).

На моем столе лежит томик под названием «Энциклопедия незнания». Составители объясняют, что обычно энциклопедии собирают информацию о том, что мы знаем. В данном же случае речь идет о тех научных вопросах, которые ответа пока не получили: вопросы космологии, искривленное пространство, загадки гравитации, человеческое сознание, процессы, происходящие в недрах Солнца. Быть может, по веским причинам у Бога на уме было нечто вроде «Энциклопедии богословского незнания». Области, которые Он предпочел людям не прояснять. Вопросы, которые пребывают исключительно в Его ведении.

Взять, к примеру, вопрос о спасении младенцев. Большинство богословов находят в Библии места, убеждающие их, что Бог принимает всех детей «до возраста духовного осознания» (хотя прямо на сей счет в Писании ничего не сказано). А что было бы, если бы Бог выразился ясно: «Так говорит Господь: Я приму на небеса всякого ребенка до десяти лет»? Могу представить, как крестоносцы одиннадцатого века убивают детей моложе означенного возраста, чтобы обеспечить им вечное спасение (тут человечеству и настал бы конец). Да и ревностные конкистадоры могли бы во спасение перебить все местные народы Латинской Америки, если бы Библия ясно сформулировала, что понятие «времена неведения» (Деян 17:30) применимо ко всем, кто не слышал имени Иисуса.

Читая церковную историю, не говоря уже о размышлении над собственной жизнью, смиряешься. Мы столько наворотили из–за кристально ясных заповедей — единство Церкви, любовь как признак христианина, расовая и экономическая справедливость, важность личной чистоты и праведности, опасность богатства, — что страшно думать, какие ужасы мы могли бы еще сотворить, будь некоторые неясные нам принципы более ясными.

Наш подход к трудным вопросам должен соответствовать нашему статусу существ тварных и ограниченных. Например, доктрина о суверенности Бога: Библия учит ей, не объясняя, как ее согласовать с человеческой свободой. Бог всемогущ и видит всю историю сразу, от начала и до конца, а не наблюдает ее ход постепенно, секунда за секундой. Как такое возможно? Богословов это ставило и будет ставить в тупик по той простой причине, что для человека такое видение недоступно и даже невообразимо. Физики строят теории о разных формах времени. Но можно смиренно признать разницу в точках зрения и поклониться Богу, Который превосходит нашу ограниченность.

Чего только не бывает, когда мы присваиваем себе прерогативы, непосильные для человека. Так, мальтузианцы выступали против вакцинации от оспы, считая ее богопротивной. Кальвинисты отговаривали первых миссионеров. «Молодой человек, когда Богу будет угодно обратить язычников, Он сделает это без вашей или моей помощи», — эту фразу пришлось услышать одному из первых миссионеров, Уильяму Кэри, хотя она расходится с тем очевидным фактом, что именно нас призвал Господь благовествовать миру.

Когда Кальвин провел строгую черту между избранными ко спасению и предопределенными к погибели, его последователи решили, что определять, кто к какой категории относится, — во власти людей. Но, к счастью, Книгу Жизни мы знать не можем, и в этих вопросах должны полностью довериться Богу, ибо они — из нашей «Энциклопедии богословского незнания».

Конечно, мы можем бесконечно мучиться, пытаясь получить ответ на интересующий нас вопрос. Тут меня утешают слова Клайва Льюиса из «Расторжения брака» о том, что ад — место, которое люди выбирают сами и продолжают выбирать даже тогда, когда там оказываются. Как говорит сатана у Джона Мильтона, «лучше быть владыкой ада, чем слугою Неба»[4].

И все–таки я уверен, что важнейшие вопросы о небесах и аде — кто куда попадет, дадут ли возможность исправиться, в какой форме вознаградят и накажут, каковы промежуточные состояния после смерти — для нас в лучшем случае неясны. И я все больше и больше признателен за это незнание и благодарен, что ответы на них знает только Бог, явивший Себя во Иисусе.

***

С годами тайна стала мне милее определенности. Бог не выкручивает руки и не загоняет в угол, единственный выход из которого — вера. И окончательного доказательства мы не можем предъявить ни себе, ни другим. Подобно Паскалю, мы видим «слишком много для отрицания и слишком мало для уверенности».

Я смотрю на Христа. Именно в Нем Бог явил доказательство, что руки нам не заламывают. Иисус часто не столько облегчал, сколько затруднял веру. Он никогда не нарушал право людей решать, даже если решение было направлено против Него. Поразительно, сколь осторожно Он ответил ученикам Крестителя, находившегося в тюрьме, и сколь легко простил Петру явное предательство. А притча о блудном сыне показывает, что Бог вообще прощает заранее: казалось бы, рискованно и излишне, но именно такое прощение возвратило к отцу, да и к жизни, потерянного и потерявшегося сына.

«И познаете истину, и истина сделает вас свободными», — сказал Иисус (Ин 8:32). Я люблю эти слова, ибо обнаружил следствие, из них вытекающее: «истина», которая не освобождает, не есть истина. Слушатели Иисуса вскоре взялись за камни, желая Его убить. К такой Свободе, какую предлагал им Христос, они не были готовы. Часто не была готова к ней и Церковь. Почитайте «Луденских бесов» Олдоса Хаксли, почитайте любую биографию Жанны д'Арк или рассказы о судебном процессе над салемскими ведьмами[5], и вы увидите, до чего может дойти церковь, отвергающая свободу.

В церковной среде, где я рос, сомнению места не было. «Просто верьте», — говорили нам. Отклонения от строго определенной истины были чреваты суровым наказанием. В Библейском колледже мой брат получил отметку «плохо» за доклад, в котором дерзнул сказать, что в рок–музыке нет ничего плохого (на дворе были 1960–е годы). Надо заметить, что брат был классическим музыкантом и особой любви к року не питал. Но он не видел в Библии обоснования для тех нападок на рок, которые звучали на занятиях. Я много раз слышал, как брат спорит на эту тему, причем весьма убедительно, и видел его записи. У меня нет ни тени сомнения, что плохая отметка была поставлена лишь по одной причине: преподаватель не согласился с выводами брата. И не просто не согласился, он был уверен, что с точкой зрения брата не согласен и Сам Создатель. Разумеется, такого рода неприятности и близко нельзя сравнить с бедами, которые постигли жертв салемских судей. Жизни брата ничто не угрожало, он лишь ушел из колледжа. Впрочем, не только из колледжа, но со временем — и из христианства. Одна из главных причин состояла в том, что брат не видел, чтобы истина освобождала людей (она действовала, скорее, наоборот), и не нашел церкви, где всерьез принимали бы притчу о блудном сыне.

А мне повезло: мой опыт был другим — я нашел и церковь, обильную благодатью, и христианскую общину, которая была терпима к моим сомнениям. Ведь среди других учеников Христа был и Фома, который не доверял их рассказам о Воскресении. И Иисус явился, чтобы укрепить его веру. Вот и мои друзья и коллеги по журналу «Христианство сегодня», а также по церкви в Чикаго, создали как бы гавань принятия, которая укрывала меня, когда корабль моей веры давал течь. На занятиях в церкви я мог иногда сказать: «Знаю, что в это надо верить, но, честно говоря, в данный конкретный момент у меня есть сомнения». Мне жаль тех, кто сомневается в одиночестве: всем нам нужны надежные товарищи по сомнению.

Церковь в лучшем случае приготовляет надежное и безопасное место, которое однажды может наполниться верой. У нас нет необходимости иметь пропуск в Церковь, то есть приносить в нее полностью сформированную веру. Когда я стал открыто писать о сомнении и поставил под вопрос некоторые расхожие концепции, принятые в евангелизации, я был готов к самым жестким откликам, наподобие тех, с которыми сталкивался в юности. Однако оказалось, что гневных посланий с обличениями приходит на порядок меньше, чем писем от читателей, которые ставят перед собой те же вопросы и уверены в моем праве сомневаться. Мало–помалу мои сомнения отчасти улеглись, а некоторые даже разрешились. Большую роль здесь сыграло то, что ушли страхи. И я понял, что на самом деле вере противостоит не сомнение, а страх.

В «Гимне Христу» Джона Донна есть такие строки:

Во мраке храма — искренней моленья:

Сокроюсь я от света и от зренья,

Чтоб зреть Тебя; от бурных дней

Спешу в ночную сень я![6]

В этих словах можно обнаружить разные смыслы. Буквальный: поэт спешит в полумрак храма, озаряемого лишь светом лампад. Однако непростые отношения Донна с Церковью наводят на мысль о наличии более глубокого смысла, пробуждающего мысль о Церкви, которая оставляет место «мраку», таинству и не претендует на объяснение того, чего не объяснил Сам Бог. В конце концов мы опираемся на Бога не из праздного любопытства, а в нужде. И почему столь многие церкви хотят предстать перед людьми, образно говоря, ярко освещенными?

Все мы помним историю о буридановом осле. По обе стороны от бедняги поставили одинаково аппетитные стога сена. Осел не смог решить, с какого начать — какой вариант, так сказать, более логически обоснован — и в результате помер с голоду. (История, разумеется, не настоящая, а представляет собой философский парадокс. Жан Буридан был французским философом–номиналистом и жил в XIV веке.)

Без риска веры не бывает. Американский писатель Натаниел Готорн сказал о своем собрате по перу Германе Мелвилле: «Он не может ни верить, ни успокоиться на безверии».

И то не так, и это не подходит, но позиция буриданова осла, пожалуй, опаснее всего, ибо убирает из личных отношений с Богом чувства. Вера превращается в интeллeктyaльнyю загадку, а такая вера уж точно не библейская.

Вера означает шаг вперед в условиях, когда не виден не только конец пути, но и место, куда можно ступить, чтобы сделать следующий шаг. Такая слепота подвигает нас следовать за незримым Проводником, доверять Ему, протянуть Ему руку – и сделать этот шаг, который почти всегда свершается во мраке.

Как–то ко мне приехал друг: мы хотели вместе сходить в горы. Однако из–за внезапного снегопада большинство горных склонов стали недоступными, и мы остановили свой выбор на одном из самых легких вариантов, хорошо заметной тропе, ведущей к вершине горы Шерман. Оказалось, однако, что туман, окутавший горы после снежной бури, скрыл все ориентиры. Время от времени туман расступался, и впереди вроде бы показывалась вершина.

Потом он снова смыкался, и мы брели в сплошной белой мгле.

Ложные вершины — они есть у большинства гор — сущее испытание для альпиниста. На протяжении трех часов не проходит и нескольких секунд, чтобы ты не глянул на вершину. Она манит, словно магнитом, глаз не отвести. Но когда залезаешь наверх, оказывается, что это вовсе и не вершина. Взгляд снизу обманул. А настоящая вершина — вон там, дальше, километр без малого. Или она тоже обманная?

Взбираясь по горе Шерман, мы начали со снега и тумана и закончили снегом и туманом, почти ничего не увидев по дороге. Когда гору окутывает белая мгла, теряется всякая ориентация. Ты даже не можешь сказать, взбираешься или идешь вниз. Ты практически ослеп, что в Скалистых горах легко доводит до беды.

Мы задумались, не повернуть ли назад, но возвращаться не хотелось. Немного посидели, ожидая, когда туман хоть чуточку разойдется, потом сверились по компасу и зашагали дальше. Когда туман вновь сгустился, мы сели в мокрый снег и снова стали ждать.

Из–за опасности обвалов мы специально избрали длинный маршрут, идущий по более отлогим склонам горы. Где–то рокотали лавины, срывавшиеся со скал неподалеку. Умом мы понимали, что нам они не угрожают, но слышимость была такая, что казалось, лавина несется прямо на нас. Сидя в снегу среди молочного облака и слушая грохот снежных обвалов, поневоле начинаешь сомневаться в картах, компасах, органах чувств и самом разуме.

Между тем расчет оказался верным: под лавину мы не попали. В какой–то момент туман расступился настолько, что мы смогли разглядеть выступ, ведущий непосредственно к вершине. Осторожно ступая, мы до нее добрались. Все–таки добрались! По нетронутому снегу мы поняли, что в тот сезон стали первыми, кто взошел на гору Шерман. А затем началась приятная часть. Туман рассеялся, и мы смогли выбирать между разными маршрутами возвращения. И если подъем занял у нас четыре часа, то спуск – меньше часа. Мы съезжали вниз на спинах — скользили по склонам, покрытым свежим снегом, словно на санках.

Впоследствии я не раз вспоминал этот поход и понял, что он — притча о пути веры. Неверные расчеты, опасения, трудности, долгие периоды ожидания, тяжелая дорога. Как бы тщательно я ни готовился, какие бы предосторожности ни предпринимал, как бы ни старался исключить риск, настают минуты, когда все бесполезно. Вокруг смыкается белая мгла, не видать ни зги, и грохочут лавины.

Но какая радость достичь вершины! А ведь гора Шерман не столь уж и высока. Всего лишь одна из колорадских гор высотой около четырех тысяч метров. Остаются еще пятьдесят две.

Когда мы приведем наш духовный дом в порядок, мы умрем. Но наведение порядка все продолжается. Мы обретаем достаточно уверенности, чтобы идти, но оказывается, что путь лежит во тьме. И не надо ждать, что вера все прояснит. Вера – это доверие, а не несомненность.

Фланнери О'Коннор

Date: 2015-07-27; view: 240; Нарушение авторских прав