Julius Evola. Metaphysique du sexe 11 page

26. Стыд: его метафизика и виды

"Бездна наслаждений затягивает и топит, - утверждает Колетт, - но любовь из них самое бледное, бессловесное, полное смертной грусти". Даже если подавить человеческое достоинство в конечном счете невозможно, по сути, все равно справедлива поговорка animal post coitum triste, и то же самое в полной мере относится к человеку. Прежде всего речь вдет, конечно, о соитиях, предпринимаемых ради чистого удовольствия - в них каждый одинок и существует сам по себе. Такая любовь по своей сущности не отличима от мастурбации.

Объяснить это можно только, если посмотреть "с той стороны" обыденного сознания, пронизанного арифметическим множеством любовных актов. Повседневная, имеющая христианские источники, мораль, теологическая ненависть к сексу здесь не поможет. Возникающее в любви чувство вины имеет не моральную, а трансцендентальную подоснову. Она - в изначальной предрасположенности человека к аскетизму, неотмирности. Справедливо это, правда, только в отношении мужчин; женщины чрезвычайно редко чувствуют себя униженными и подавленными после полового акта, если, конечно, к этому не примешиваются внешние общественные или иные обстоятельства (например, бессознательное табу).

Обо всем этом следует помнить, имея в виду такую важную составную часть эротического поведения, как явление стыда. Следует вновь напомнить двойной, позитивный и негативный аспект эроса, о чем уже шла речь. До сих пор мы в основном говорили о позитивной стороне, связывая метафизику пола с мифом об андрогине. Но есть и другая сторона; она отражена в мифе о Пандоре: эрос есть страсть, и хотя ведет к продолжению рода, но в то же время как бы увековечивает экзистенциальную потерянность человека, ибо "родовое бессмертие" - иллюзия, путь не в жизнь, а в смерть, в ничто. В связи с этим возникает вопрос: почему в мире, где господствует профанная любовь, "питающая круг зачатий и рождений, мужчина ищет себе женщину - от недостатка жизненных сил, ради их восполнения, или, напротив, - от их избытка, дабы в совокуплении "выйти из себя"? Здесь уместно вспомнить Киркегарда,

[179]показавшего, что мужчина, до встречи с женщиной целостно-наполненный, "экстравертируясь", становится "полумужчиной" - он теряет свою самостоятельность, внутреннюю вертикаль.

Проблема не так проста. И способы ее разрешения в каждом случае разные - все зависит от точки отсчета. Ограниченность и неполнота неотъемлемо присущи конечной человеческой индивидуальности; потому уход в себя не самоценен, выход же за собственные пределы - напротив. Отсюда все положительные стороны эротического опыта, о которых мы уже говорили. Однако сплошь и рядом случается, что "выхождение из себя" ведет не к подъему, не к воссоединению с высшим, в том числе своим высшим "я", но к слепому вожделению, и в конце концов к падению, к самопотере, самопредательству и самораспаду. Потому так редко обретение полноты бытия на путях пола, так проблематичны сами пути. Потому сила женщины, чары ее так разрушительны, а экстазы соединения с женской субстанцией гибельны, враждебны, разрушающи. Потому слова Тертуллиана foemina jamina diaboli

[180]положены в основание большинства аскетико-инициатических построений. Библейское Non des mulieri potestatem animae tuac

[181]есть обобщение этого опыта.

Как мы уже показывали, предварительным условием любого внутреннего восхождения является сознательное или бессознательное пробуждение того, что на Востоке называется "сверх-сансарическим" или "чистым Ян", то есть чисто мужским, сверхприродным началом человеческой личности. Случаи такого пробуждения очень редки. Чаще всего мы встречаемся лишь с его смутным "предчувствием-воспоминанием".

Вот предварительная основа для понимания такого явления, как стыд, стыдливость. Но прежде всего общее замечание. Стыд вовсе не обязательно относится к области пола: стыдом покрыты дефекация, мочеиспускание и собственно нагота. Некоторые указывают на то, что стыдливость не врожденна; ни дети, ни представители некоторых "диких" народов вообще не знали стыда. Дело, однако, в том, что в человеке существуют задатки, соответствующие его "идее", "образу", которые на первых стадиях развития зачаточны и получают развитие лишь в определенной обстановке, обстановке "цивилизации". Тем не менее, речь идет именно не о "приобретенном" чувстве, но о раскрытии изначально заложенного. Часто благородные задатки развиваются позже других.

Вообще, и вовсе не только в области пола, стыд является бессознательной преградой между человеком и "природой", или, говоря словами Мелино, стыд отделяет нас от животного начала в нас самих. Потому он не проявляется на доличностных (у детей) или регрессивных (у дикарей) стадиях развития человека, на которых высший принцип, высшее "Я", главная движущая сила стыда еще или уже не проявляет себя.

Поняв это, можно снова вернуться к нашей главной теме. В области пола следует выделить три категории стыда - перед наготой как таковой, перед обнажением половых органов и перед собственно половым актом. При этом следует строго разделять стыдливость мужскую и женскую. Последняя вообще не имеет глубинного, метафизического смысла. Для женщины ее "чистота" или "невинность" всего лишь одно из украшений, способов придания себе сексуальной привлекательности. Такая "прикладная стыдливость" ничего общего не имеет с подлинным чувством стыда, испытываемым мужчиной. На вне-этичность женского стыда указывает его немедленное исчезновение в чисто женском обществе, в котором господствует своеобразный эксгибиционизм (кроме случаев физических недостатков), чего среди мужчин никогда не бывает, хотя к этому и склоняет вся атмосфера деградирующих цивилизаций, таких как современная. В точном соответствии со своим "прикладным характером", женская стыдливость, пронизанная "психологическим символизмом", как бы блуждая по поверхности, чередует свои объекты. Известно, что в арабо-персидском мире главный объект женского стыда - рот. Если мужчина случайно застанет девушку обнаженной, она станет любой материей покрывать сначала именно рот, а затем уже все остальное, даже самые интимные части тела. А китаянки прячут ступни и пальцы ног - даже мужу можно показывать их очень редко. Подобных курьезных примеров множество, причем у разных народов и в разные эпохи. Так оказывается, что любая часть тела есть лишь символ, и безразлично - скрывать ее или открывать, прятать или демонстрировать, тогда как наибольшую стыдливость женщине следовало бы проявлять в отношении наиболее сексуальных частей ее тела. Ведь и то, что, согласно некоторым латинским авторам, "пробовать" или "вкушать" означает лишать девственности, то есть принимать самый большой эротический дар, по сути, выражает ту же мысль, но женщинам она как бы неведома.

"Прикладная сексуальность" женской стыдливости, отсутствие в ней автономно-этического начала особенно ясно видно в том, что женщина совершенно бесцеремонно может публично выставлять практически любые части своего тела - от обнажения рук до щеголяния в современных купальных костюмах, закрывающих едва ли не несколько сантиметров ее тела. Было также справедливо замечено, что не следует напрямую связывать стыдливость и ношение одежды - многие виды стыда известны народам, не носящим одежды вообще.

[182]Известно, что женщине вовсе не обязательно снимать одежду - наиболее завораживающее действие производит не нагота, а ее обещание. Тем не менее во всем мире считается, что стыд вызывают именно половые органы - отсюда их именуют putendem, срамными частями и т.п. Это происходит, видимо, оттого, что, как считал Вико, люди когда-то скрывали от Бога свои сексуальные действия - потому в примордиальный период они, прежде чем соединиться, тщательно прятались. В этой связи вызывают внимание некоторые замечания Шопенгауэра. Он писал, что первый взгляд будущих влюбленных друг на друга всегда исполнен страха, а не только желания; они как бы, прячась, затягивают наступление близости, а когда она "застает их врасплох", оба чувствуют, что совершили преступление. Все это, конечно, бессознательно - просто некое смутное чувство подсказывает, что предаться любви означает предать вечно высшее, оказаться виновным. Однако любые объяснения здесь фальшивы и неточны. Жизнь всегда - скорбь и боль, а так как, по Шопенгауэру, цель и смысл эроса только в продолжении рода, любящие виновны уже в том, что эту скорбь и боль они передают и продолжают во времени. Если бы оптимизм был обоснован, если бы наше существование было благим даром, соединением доброты и мудрости, даром драгоценным, величественным и радостным, то и акт его продолжения был бы иным.

[183]Все это пока что малоубедительно. Пессимизм Шопенгауэра - вывод лишь его личной философии; в любом случае описываемые нами феномены свойственны также и цивилизациям очень далеким от пессимизма и вообще от дуалистических концепций типа христианства с его противопоставлением "духа" и "плоти". Подмеченное Шопенгауэром явление совершенно самостоятельно - и любые моралистические и теологические проклятия сексуальных отношений есть на самом деле абсолютизация глубинных смыслов. На самом деле все это - смутное ощущение двойственности эроса у, с одной стороны, искушающего человека человеческой неполнотой и предлагающего восполнение, с другой - ведущего к краху и измене более высокому призванию, в особенности через предоставления возможности быстрого утоления жажды, или же продолжения рода - социальную и сентиментальную подмену абсолютных целей существования. Пусть не женщины, но мужчины, во всяком случае, всегда ощущают растления их внутреннего мира вожделениями, ущерб в самих себе сверхприродному началу - всякий раз, когда яду не противостоит противоядие, а экстаз не трансформирован в некие освобождающие формы. Среди людей, не сознающих свое бытие, воспринимающих его просто и приблизительно, это метафизическое ощущение пола приобретает форму простой стыдливости. Это явления, не объяснимые в рамках натуралистической и биологической концепции человека, породило, в свою очередь, множество фантазий у психоаналитиков, выдумавших теорию табу в примитивных обществах, теории родительских комплексов и бессознательного. Единственное же глубокое объяснение - шопенгауэровское, но с внесенными здесь поправками; по крайней мере, за основу следует взять положение о том, что "жизнь есть боль" вполне адекватна популярному изложению буддизма, к которому Шопенгауэр очень близок - известно, что на Востоке предпосылкой достижения samboddhi - озарения, нирваны считается осознание глубинной боли самого существования как такового.

27. Смысл оргии

В один ряд с явлениями вырождения, подобными бесстыдству современной женщины, или сознательным путем распада в либертинаже ни в коем случае нельзя ставить коллективные оргиастические праздники и ритуалы; опыт их переживания далеко уводит от обычного секса. Исчезает связанный с сексом "комплекс вины", колебания эроса сдвигаются в сакральную, уводящую от простой похоти область. В "примитивных" обществах, испытывающих устойчивое отвращение от обнажения полового акта, такое отвращение немедленно исчезает, если становится частью Некоего культа. Вот пример: в античной Греции женщины совершали действо, именуемое в определенное время считавшееся божественно установленным; они снимали с себя одежды, демонстрируя самые интимные части тела; с наступлением сакрального времени, женская "прикладная стыдливость" немедленно исчезала.

Наблюдения над метафизикой оргии позволяет предположить, что объяснить ее надо именно после разбора феноменологии профанной любви, но до перехода к анализу иерогамических и сакральных форм. Действительно, оргиастические проявления промежуточны: индивидуальные аспекты эроса уже предопределены, но еще по-прежнему происходит излияние семени в женское лоно и, соответственно, есть возможность зачатия. Однако на протяжении истории при сакральных коллективных оргиях случаев оплодотворения всегда было очень мало - гораздо меньше, чем можно было бы ожидать - это связано, видимо, с тем, что сила пола в них уже приобретала иную внутреннюю направленность.

Конечной целью оргиастического промискуитета, как мы его понимаем, является нейтрализация и последующее исключение из поведения так называемого внутреннего "социального человека". Этнография в значительной степени утеряла знания о первоначальном, "природном" промискуитете.

[184]На самом деле у диких племен промискуитет всегда так или иначе ритуален. Как у них, так и в античном мире оргия всегда означала прежде всего временный разрыв социальных связей, общественных ограничений силы эроса. Ослабляя сковывающую "социального человека" дисциплину, промискуитет на время открывал возможность самореализации. В оргии первоначально именно стремление к освобождению. Согласно этнографам, у диких народов оргиастическая практика имеет явно сезонный характер, однако все эти описания и толкования, вероятно, имеют дело уже с деградировавшими, затемненными формами. Элементы магии, несомненно, налицо - праздники урожая, плодов и так далее. Однако вне зависимости от них следует все же искать связь промискуитета прежде всего с природно-космическими календарными циклами как таковыми. Так император Юлиан не случайно избрал датой подобных ритуалов день солнцестояния, когда солнце как бы приостанавливает свой путь по орбите и "теряется в бесконечности": это, действительно, самый подходящий космический фон для огриастического и дионисийского освобождения. Таковы Сатурналии, в которых сквозь простонародную распущенность явно проступали очертания древних оргиастических культов. Согласно толкованиям, они обозначали временное возвращение примордиального века, когда царствовал Сатурн-Хронос и не было ни законов, ни социальных различий между людьми. Эзотерическая традиция эти толкования углубляет: Сатурналии пробуждали в историческом времени время мифологическое, то, что вне времени как такового и вне истории - в вечно прошлом и вечно будущем - вне запретов, ограничений, вне рамок индивидуальною существования.

Поддерживаемые сакральными институтами того времени и "питаемые" царящим в древности "климатом", оргиастические празднования давали людям ощущение катарсиса, очищения мыслей, уничтожения всех условностей обыденного сознания - все это невозможно пережить в рамках профанического эроса, индивидуальных половых связей. Слово "омовение", что более точно, чем "очищение", как бы придает происходившему новый смысл. В традиционной символике "Вода" - первобытная недифференцированная субстанция, предшествующая всякой жизни, точнее, всякой форме, и поэтому освобождающая от любой ограниченности. В большинстве традиций "погружение в воду символизирует возвращение в первоначальную бесформенность, растворение форм и их воссоздание в первозданном виде и полное перерождение мира".

[185]Воды "очищают" или, в религиозных и эзотерических терминах, "смывают грехи" и тем самым перерождают человека: этот смысл, сохранившийся в различных очистительных ритуалах, присутствует и в христианском таинстве крещения.

Предваряя рассказываемое в следующей главе, отметим, что в традиционной символике Воды аналогичны женскому началу вообще и прежде всего Великой Богине Матери: их общий древний символ - перевернутый треугольник s, очертаниями напоминающий женский лобок и вульву. Отсюда можно понять фундаментальный принцип оргий: освобождающее нисхождение в бесформенность, осененное женским знаком. Для сравнения отметим, что в индийском эпосе появляются под "водяным" именем Apsara женщины-чаровницы, "небесные блудницы", главное занятие которых - совращать аскетов. Рожденные Водами, они содержат Воду в своем имени: ар - вода, sara - происходит от корня sri, что означает "течь", "струиться". Аналогичный смысл имел древний праздник Вод, во время которого обнаженные женщины проходили через воду, вызывая у зрителей жажду, преобразуемую в "сияние духа". Этого "акме" любовной оргии не понял в остальном верно характеризующий оргиастическую практику Мирча Элиаде. "В связи с верой в циклическое возрождение космоса, олицетворяемое аграрными культами, - писал он, - возникло неисчислимое множество оргиастических ритуалов, воспроизводящих первоначальный хаос, единство вне противоположностей, существование до сотворения".

[186]И далее: "Оргия, как и погружение в воду, расстворяет, но в то же время и воссоздает, воссоздает неразделенного, докосмического "нового человека".

[187]

В точном соответствии со смыслом такого космико-пантеистического откровения, становящегося частью личного опыта, следует вновь подчеркнуть двойную позитивно-негативную возможность эроса. Соединение с Водами, с Бесформенным, если оно затрагивает сверхприродное ядро личности, может это ядро и освободить, но может и разрушить. Сам Элиаде это тоже понимает - не случайно он цитирует Гераклита: "Превращение в воду - гибель души".

[188]О том же - известный орфический фрагмент: "Вода - смерть души" (Clem., VI, II, 17,1). Отсюда предпочтение, отдаваемое солнечному, "сухому пути" освобождения и утверждения мужского начала, выводящему из круга рождений, перед "влажным путем", неизбежно связанному с веществом и питанием. Но традиционные символические доктрины вообще разделяют Высшие Воды и Воды нижние. Этот мотив присутствует и в Библии. Особенно ясно его выразил Джордано Бруно: "Есть воды подземные, слепящие, и воды небесные, озаряющие".

[189]Остается подвести итог - оргия, хотя и может, уничтожая индивидуальные рамки, выводить ее участников на иной план, все же сохраняет, как и всякая человеческая любовь, "двойное лицо", оставаясь промежуточной, серединной формой эроса.

Приложение к III главе

28. Маркиз де Сад и "Путь левой руки"

Мы уже приводили различие между садическим поведением психопатов, извращением, смысл которого в жажде жестокости как психическом возбудителе на пути к половому удовлетворению, и садизмом как естественном проявлении эроса, направленном за пределы обыденного. Во-первых, садизм в узком, чисто сексуальном, смысле и в смысле широком. Тогда женщина и секс могут не участвовать в мотивировке поведения или присутствовать на его периферии - главное же в получении удовольствия от творения зла самого по себе, жажды разрушения. Связь между этими двумя видами садизма вовсе не обязательна, что игнорируется психологами и психоаналитиками. Садизм в общем смысле соотносится с гораздо более широкой и важной областью - общей экзистенциальной ориентацией. Вообще надо понять различие хотя и предельно проблематичного, но чистого в основе своей опыта от искусственности, граничащей с извращением или прямо таковым. Обычно извращением считают наслаждения, почитаемые господствующей моралью за "зло" или "грех". Садизм, конечно, имеет к этому отношение. Показателен пример Бодлера: он знал, что любовное наслаждение всегда включает в себя творение зла. Как мужчина, так и женщина, с рождения ведают о зле - средоточии всякого сладострастия."

[190]Но "извращенность" декадентской литературы XIX века (Байрон, Бодлер, Барбе д'Орвильи, Оскар Уайльд, Вилье де л'Иль Адам, Суинберн, Мирабо и т.д.) умозрительна и искусственна. Дело в другом - реальную склонность к извращению имеет уже ребенок, получающий удовольствие от совершения чего-нибудь "запретного"- все равно чего. Возбуждает сам факт запрета - в связи с этим Анатоль Франс писал, что, утверждая греховность плотской любви, христианство способствовало ее распространению. Многочисленные пугающие описания черных месс и сатанизма, вроде содержащихся в книгах Гюисманса, только питают почву для подобных проявлений. Это вообще характерно для декаданса. И надо разобраться - что же все-таки есть садизм в чистом его виде. А потому обратиться непосредственно к рассказу о человеке, давшем свое имя этой "тенденции" - "божественному маркизу" Альфонсу Франсуа де Саду (1740- 1814).

Кто изучал жизнь этого человека, всегда начинал понимать, что "садизм" его был все-таки тоже умозрителен, точнее, интеллектуален. Сам де Сад был деликатен, почти женственен. О конкретных жестокостях, совершенных им, ничего не известно. "Распутство" его было обычно для высшей знати того времени - времени "либертинажа". Однажды он высек свою любовницу - но это обычная, издревле известная эротическая практика. В период революционного террора, когда кровь лилась рекой, де Сад спас многих близких и друзей от гильотины. Две его основные любовные связи - с собственной женой, разлученной с ним вовсе не по причине "садизма", а также с ее сестрой, - вполне "нормальны". "Садизм" де Сада проявляется лишь в книгах, рожденных одиночеством, - в тюрьме, а затем в больнице в Санте, куда поместил его Бонапарт вовсе не за какие-то "извращения", а просто за памфлет, написанный де Садом против него, Бонапарта. Множество женщин, искренне любивших заключенного, буквально осыпали Наполеона прошениями об освобождении "бедного маркиза".

[191]

Обратимся теперь к писаниям де Сада. Да, мы действительно находим там философское обоснование и даже оправдание садизма. Согласно маркизу, господствующей силой во вселенной является сила "зла", разрушения, преступления. Он признавал существование Бога-Создателя и Правителя мира. Но Бог в восприятии маркиза зол, Его природа - "зло". Ему доставляет удовольствие разрушение и преступления - средства осуществления Его замысла о мире.

[192]Вот почему все негативное в мире преобладает над позитивным - это закон реальности: природа открывает нам, что создана ради разрушения и оно - первейший ее закон.

[193]Все ценности в мире перевернуты: отрицание и разрушение его служит положительным целям. А согласное с Божественной волей - мировому порядку (точнее, беспорядку). Поэтому противление Богу и миру, по де Саду,-благо; противники Бога служат добродетели, гармонии, добру.

Еще одно логическое следствие - порок и преступление находятся в согласии с господствующей космической силой и поэтому всегда побеждают, благоденствуют и наслаждаются удачей в то время как добродетель порушена, наказана и отмечена непреодолимой слабостью.

[194]Отсюда берет начало собственно садическая тема - разрушительного экстаза, наслаждения жестокостью как нарушением порядка. Счастье человека на земле так же связано с преступлением, как солнце является главным сожигателем растительности, - утверждает де Сад

[195]и добавляет: "Каждое действие, связанное с наслаждением, есть разрушение. Нет большего экстаза, чем вкусить этого божественного бесчестия!" Наслаждение разрушением и нарушением космических законов

[196]- нечто близкое к самоощущению "сверхчеловека". "Мы боги!" - восклицает один из персонажей его романа.

Так называемый половой садизм - попросту часть садизма в самом общем смысле. "Садическое" понимание мира таково: всякая аберрация, нарушение порядка, освобождение и извращение есть расширение горизонта видения. По де Саду, "извращение" присутствует везде, где есть наслаждение упадком, злом, смрадом. Но ведь, если вдуматься, это противоречит его философии, взятой в ее целом. В самом деле, если действительно веришь в злого Бога и сотворенный Им мир, то ощущать зло как зло - странно. Что скрывалось за этим? - Прац даже утверждал, что через наслаждение упадком и насилием против сущего садизм в глубине своей утверждает "добродетель". Будто бы, попирая природное и божественное, он восстает против укорененных во зле основ творения. Таким образом, получается, что так называемый "сатанизм" может бессознательно оказаться "священным по природе", и это касается не только садизма, но и всего в наших душах, тайно ищущего наслаждения в попрании и сопротивлении окружающему миру и его законам. Есть разница, когда мы сознательно совершаем (или, напротив, не совершаем) что-либо, считая это злом и грехом, и когда то же самое ни во зло, ни в грех не вменяем. Чисто фактологически, вовсе не ради какой-то полемики, можно вообще не называть никаких действий "злыми", "греховными" или "упадочными" или во всяком случае не вкладывать в эти слова оценочного смысла. Просто говорить о них как о мировых силах.

[197]

Измерений "садического" опыта множество - среди них, например, относящиеся к метафизике боли. Де Сад вовсе не был первым, обнаружившим, что деструктивные элементы мира способны складываться в своеобразную противорелигию; просто необычность и "извращенность" его идей для его времени обратила на них более пристальное внимание. Существуют метафизические концепции, выделяющие три силы, три начала творения: собственно творящее, охранительное и разрушительное: в индуизме это известная триада Брама-Вишну-Шива". В абстрактно-теологических терминах это божество, одновременно создающее, сохраняющее и губящее им же созданное. В динамическом и имманентном смысле разрушитель в этой триаде - бесконечный Шива, бесконечно через разрушение преодолевающий все конечное, всякий закон, всякую вещь. Это и называется "Путем левой руки", в тантрических терминах - vвmвcвra. На западе известен до-орфический дионисизм, религия Загрея, "Великого Охотника, все опрокидывающего навзничь". На Востоке это тот же шиваизм и культы Кали, Дурги и других божеств "ужаса" - у многих народов сохранился этот древний восторг разрушения, освобождения, упадка; в интимных отношениях освобождающая экзальтация ведет к оргиастическому опыту. Что же до де Сада, то у него встречаются мотивы, этот опыт явно обожествляющие, освящающие и преображающие.

Bhagavad-gоtв, индийский текст, не менее популярный, чем Библия, описывает "Путь левой руки" в строго метафизических и теологических терминах. Божество в своей наивысшей форме открывшееся таковым, согласно тексту, воину Арджуне, не может не быть бесконечным, а значит, не может не порождать также и кризисов, разрушений, ломки всего конечного, условного, смертного. Оно подобно току высокого напряжения, сотрясающему все, к нему подключенное. Время, также изменяющее и разрушающее формы, - один из аспектов такого трансцендирующего божества. Плод разрушения - обнажение высшей реальности в моменты самых страшных кризисов и потрясений. Bhagavad-gоtв не оправдывает ни зла, ни извращения - она лишь дает "метафизическую санкцию" воинскому героизму, попирающему простую человечность и сентиментальность. Божество посылает воина Арджуну в мир - сражаться и сокрушать. 'Те, кого ты убьешь, уже убиты во мне - ты только орудие."

[198]Рожденный воином не может щадить жизни - ни своей, ни чужой - этим он хранит верность высшему закону. Арджуна воплощает могущество как таковое, всеобщее и страшное, трансцендентное, всеразрушающее могущество как путь к освобождению. Это высший путь, божественное опьянение, "мания", или, по Платону, героико-воинское в собственном смысле. Минуты активной экзальтации разрушения и есть священное безумие кровавой жертвы, требуемое "божествами ужаса". Отголоски этой традиции слышны у Новалиса, воспринимающего страдание и болезнь как трансцендирующие состояния. Через "зло" проявляется свобода, свобода выбора и суда. "Когда человек стремится превзойти Бога, он грешит". Изменение, дряхление и сама смерть плоти связаны с тем, что духовное находится по ту сторону природного бытия, конечного и условного. "Негативное"- следствие торжества духа над природой, а не наоборот. "Ход истории есть объятия", - говорит Новалис, а смерть - приятие жизни в таковые объятия, переход в новую жизнь по ту сторону жизни.

[199]Можно привести и слова Шлегеля: "Жажда разрушения отражает смысл божественного творения. Через смерть торжествует жизнь вечная".

[200]

Воззрения Новалиса, конечно, только тень "Пути левой руки"; к тому же все это он знал только умозрительно, сам живя иначе. Но и у "божественного маркиза" де Сада, хотя он, конечно, вовсе не "божественен", знание этих путей тоже нельзя считать столь уж перверсивным и "сатанинским". Связь мистики отрицания и секса вовсе не всегда проявляется у него так прямо. К тому же следует еще и еще раз подчеркнуть - "предельные" эротические переживания вовсе не всегда "извращение".

Дополним сказанное о "Пути левой руки", как понимает его индийская традиция. Он не отделим от доктрины цикличности проявлений, чередования pravritо marga и nivritо marga, после завершения которых наступает повторение цикла. На первой фазе абсолютный дух определен, структурирован, связан формами и ограничениями (имя-и-форма, nвma-rыpa), видимыми во всех вещах и сущностях, окружающих нас. Когда процесс оформления доведен до предела, начинается вторая фаза, nivritо marga, отмеченная возвращением к бесформенным истокам, освобождением духа от всего конечного и проявленного разрывом связей с идентификациями, сложившимися на предшествующей стадии.

Date: 2015-07-27; view: 296; Нарушение авторских прав