Первая семидневка

Первый день

Почтенный Вэй-фан, настоятель этого монастыря, поистине сострадателен, а старшие монахи очень усердны в распространении дхармы. Кроме этого, все миряне (упасаки), присутствующие здесь, усердно стремятся постичь истину и пришли принять участие в неделе чаньской медитации. Все просили меня руководить семидневной медитацией, и это можно назвать велением судьбы. Правда, последние несколько лет я болел и поэтому не могу много говорить.

Почитаемый миром провел около сорока лет, разъясняя дхарму, экзотерически и эзотерически, и учение его находится в двенадцати разделах канона махаяны в Трипитаке. И лучшее, что я могу сделать, это обратиться к словам, уже сказанным Буддой и учителями.

Что касается дхармы нашей школы, то когда Будда поднялся на свое место для сидения в последний раз, он поднял вверх золотистый цветок сандалового дерева и показал его собравшимся. Этот цветок был подарен ему царем восемнадцати брахмалок (Махабрахмой Дэвараджей). Все присутствовавшие люди и боги (дэвы) не поняли, что Будда имел в виду. Только Махакашьяпа выразил свое понимание широкой улыбкой. После этого Почитаемый всем миром провозгласил: «У меня есть зеница ока правильной дхармы, чудесное сознание нирваны и реальность без формы, я передаю это тебе». Такова передача вне учения, без слов и писаний, представляющая собой непревзойденный путь прямого постижения дхармы. Позже люди обобщили это в чань (дхьяна на санскрите и дзэн на японском). В «Махапраджняпарамита сутре» упоминается более 20 видов чань, но ни один из них не является высшим.

Чань нашей школы не различает ступеней и определяется как высшее в прямом постижении сущностной природы и достижении совершенства Будды. Это не имеет ничего общего с сидением или не сидением в медитации во время чаньской семидневки. Однако в силу того что живые существа имеют слабые корни и вынашивают свои многочисленные ложные мысли, древние учителя изобрели разного рода методические уловки для наставления их на путь истинный. Со времен Махакашьяпы вплоть до наших дней сменилось около семидесяти поколений. Во времена династий Сун и Тан (619–1278) чаньская школа распространялась во всех частях страны, и как она тогда процветала! В настоящее время она в крайнем упадке, и только такие монастыри, как Цзиньшань, Гаоминь и Баогуан, все еще могут как-то держаться. Именно поэтому люди выдающихся способностей теперь встречаются так редко, и чаньские семидневки чаще всего не соответствуют своему названию. Когда седьмой патриарх[142]Син-сы с горы Цинъюань спросил шестого патриарха: «Что нужно делать, чтобы не впасть в заблуждение о ступенях продвижения?»[143], патриарх спросил: «Что ты в последнее время практиковал?» Син-сы ответил: «Я не практиковал даже благородных истин»[144]. Патриарх спросил его: «Тогда как ты можешь впасть в заблуждение о ступенях?» Син-сы ответил: «Если не практикуются даже благородные истины, то где тогда ступени продвижения?» Шестой патриарх высоко оценил это.

Вследствие слабых корней наших великие учителя были вынуждены использовать методические уловки и побуждать своих последователей исследовать фразу хуатоу. Так как среди буддистов школы Чистой Земли многие занимались повторением имени будды, великие учителя давали указания исследовать хуатоу: «Кто повторяет имя будды?» В наше время эта методическая уловка применяется в чаньской практике по всей стране. Однако многие не имеют четкого представления о том, что она означает, и просто непрерывно повторяют слова: «Кто повторяет имя будды?» Таким образом, они превращаются в просто повторяющих хуатоу и не исследуют его значение. Исследовать – значит углубляться внутрь в своем вопросе. По этой причине четыре китайских иероглифа чжаогу хуатоу (буквально «заботиться о начале фразы») всегда написаны на видном месте во всех чаньских залах. Чжао указывает на направление света вовнутрь, а гу означает «наблюдать». Вместе они означают «направить свет внимания внутрь, на собственную природу». Это также значит направить внутрь ум, склонный выскакивать наружу и блуждать по сторонам, и это все называется исследованием хуатоу. Фраза звучит так: «Кто повторяет имя будды?» Прежде чем эта фраза произносится, она называется хуатоу (дословно «голова фразы»). Как только произнесена, она становится хвостом фразы (хуавэй). Исследуя хуатоу, нам следует исследовать слово «кто»: что это до своего появления? Например, я повторяю имя будды в зале. Неожиданно кто-то меня спрашивает: «Кто повторяет имя будды?» Я отвечаю: «Это я». Он снова задает мне вопрос: «Если это ты повторяешь имя будды, ты повторяешь вслух или в уме? Если вслух, то почему ты не повторяешь его заснув? Если в уме, то почему ты не повторяешь его умерев?» Мы подвергаем сомнению этот вопрос, и углубляться следует именно в это сомнение. Нам следует попытаться узнать, откуда появилась эта фраза, и увидеть, какова она, исследовать ее, обратив всю силу внимания внутрь, что также называется «обращением слуха внутрь, чтобы услышать внутреннюю природу».

При совершении воскурений шея соприкасается с воротником рясы, ноги ступают след в след за ногами идущего впереди, сознание в полном покое, не следует смотреть по сторонам, сознание должно быть занято только хуатоу (чжаогу хуатоу). В сидячей медитации грудь не следует слишком сильно выпрямлять, а энергию ци не следует ни поднимать вверх, ни опускать вниз. Пусть она остается в естественном состоянии, но шесть органов чувств должны быть под контролем, а все мысли остановлены. Вас должно заботить только хуатоу, о нем нельзя забывать. Удерживание внимания на хуатоу не должно быть слишком слабым, иначе когда оно «всплывет», его не задержишь. Оно не должно быть и слишком напряженным, иначе станет расплывчатым и падет в пустоту. В обоих случаях не будет достигнуто никакого результата.

Если заботиться о хуатоу должным образом, практика сама собой станет легкой и привычной, а все прежние привычки сами собой отпадут. Начинающему покажется это трудным, но не следует бояться или беспокоиться, тем более не следует ни предвкушать пробуждение мудрости, ни стремиться ее обрести, так как цель его участия в чаньской семидневке уже заранее определена как пробуждение и достижение мудрости. Настраивать ум в поисках этой цели – значит ставить еще одну голову поверх своей собственной[145].

Теперь мы знаем, что должны заниматься только своим хуатоу и тогда все получится. Если в начале практики это не получается, не переживайте, когда возникают мысли, не гоните их прочь, просто занимайтесь хуатоу и они сами уйдут, оставленные без внимания. Вот почему говорят: «Следует беспокоиться не столько по поводу возникающих мыслей, сколько по поводу того, что поздно их заметили». Если мысли возникают, пусть их осознавание пригвоздит к ним хуатоу. А когда хуатоу ускользает, мы должны снова заняться им. Первые медитации с воскурением благовоний походят на сражение с возникающими мыслями. Со временем хуатоу будет хорошо освоено, и не составит особого труда удерживать его непрерывно на протяжении всего времени горения благовонной палочки[146]. Мы можем ожидать хороших результатов в том случае, если будем его надежно удерживать.

Все сказанное лишь пустые слова. Давайте же займемся практикой, не щадя усилий.

Второй день

Чаньская семидневная медитация – лучший метод, дающий возможность постижения истины через непосредственный опыт в ограниченных временных рамках. В древние времена этим методом не пользовались, так как древние имели крепкие корни. Он постепенно стал входить в употребление со времен династии Сун (пала в 1278 г.). Во времена династии Цин (1622–1910) она вошла в моду, император Юнчжэн (прав. 1722–1735) часто проводил чаньские семидневки в своем императорском дворце. Он испытывал большое уважение к этой школе, и качество его чаньского самадхи было превосходным. Более десяти человек постигли истину под руководством императора, и учитель Тянь-хуй-чэ из монастыря Гаоминь в Янчжоу достиг просветления во время таких встреч во дворце. Император также пересмотрел и усовершенствовал некоторые дисциплинарные правила этой школы, которая процветала и давала стране столь многих незаурядных людей. Строгое соблюдение правил имеет, таким образом, первостепенное значение.

Этот метод постижения истины на собственном опыте в ограниченных временных рамках похож на конфуцианские экзамены, когда пишут сочинения на заданную тему в заданный период времени. А тема нашей чаньской семидневки – чаньская медитация. По этой причине этот зал называется чаньским. Чань – это дхьяна на санскрите и означает «мышление в покое» [147]. Существует несколько видов чань, таких как махаянский и хинаянский, материальный и нематериальный, чань шраваков и других школ. Чань нашей школы называется высшим чань. Если кому-то в этом зале удастся проникнуть сквозь свои сомнения и, сидя в медитации, разрубить корень жизни[148], он уподобится Татхагате.

По этой причине чаньский зал называют также местом избранния будды. Его называют залом праджни. Дхарма, которой обучают в этом зале, – дхарма недеяния [149]. «Недеяние» (у вэй) означает «отсутствие деяний». Другими словами, достигнуть [буддовости] невозможно никаким способом, никаким действием. Если будет делание (самскрта) [150], то будет рождение и смерть. Если же можно достичь, то можно и потерять. По этому поводу в сутре сказано: «Есть только слова и выражения, но у них нет никакого реального значения». Чтение сутр и проведение ритуалов и богослужений относятся к деланию (самскрте) и представляют собой лишь уловки, используемые в обучающей школе. В нашей школе учение сводится к прямому самопознанию без множества слов и выражений. Когда-то к старому учителю Нань-цюаню пришел ученик и спросил: «Что такое Дао?» Нань-цюань ответил: «Обычное сознание – это Дао». Каждый день мы надеваем рясу и едим рис, мы выходим работать и возвращаемся отдыхать. Все это происходит не где-то, а в Дао. Лишь из-за того, что обусловливаем себя любой ситуацией, мы не понимаем, что наше собственнное сознание есть будда.

Когда чаньский учитель Фа-чан с горы Дамэй впервые пришел к Ма-цзу, он спросил последнего: «Что такое будда?» Ма-цзу ответил: «Сознание и есть будда». Это привело Да-мэя[151]к полному просветлению. Покинув Ма-цзу, он отправился в район Сымин и поселился в хижине отшельника, где раньше жил Мэй Цзычжэнь (Мэй Фу, династия Хань).

При династии Тан (785–804) в годы Чжэнь-юань один монах, который был учеником Янь-гуаня, заблудился в горах и оказался около хижины. Он спросил Да-мэя: «Как долго ты здесь находишься?» Да-мэй ответил: «Я вижу только, как горы вокруг зеленеют и снова желтеют». Монах спросил: «Как мне выбраться отсюда?» Да-мэй ответил: «Следуй потоку». Вернувшись, монах рассказал о том, что он видел в горах, Янь-гуаню.

Янь-гуань сказал: «Однажды я видел одного монаха в провинции Цзянси и с тех пор больше ничего о нем не слышал. Это, случайно, не тот монах?» Затем Янь-гуань послал этого монаха в горы, чтобы пригласить Да-мэя к нему.

В ответ Да-мэй прислал следующее стихотворение:

Сухому сломанному древу в лесу холодном хорошо,

Весну встречая за весной, оно не жаждет перемен.

И даже дровосеку оно не пригодится,

Зачем же мастеру за ним гоняться?

В пруду цветущих лотосов не счесть нарядов разных,

И шишек с сосен – всех не переесть.

Прибежище мое нашли миряне —

Придется хижину перенести подальше в горы.

Ма-цзу услышал о том, что Да-мэй живет в горах, и послал к нему монаха с вопросом: «Что ты получил, когда навещал великого учителя Ма-цзу, и что тебя заставило остаться здесь?» Да-мэй ответил: «Великий учитель сказал мне, что сознание – это будда. Именно поэтому я решил остаться здесь». Монах сказал: «У великого учителя теперь другая буддадхарма». Да-мэй спросил: «Ну и какова же она теперь?» Монах ответил: «Он говорит, что это ни сознание, ни будда». Да-мэй сказал: «Старик вносит смятение в умы людей, и конца всему этому не будет. Пусть говорит, что это ни сознание, ни будда. А я считаю, что сознание – это будда». Когда монах вернулся и изложил приведенный выше диалог, Ма-цзу сказал: «Слива (мэй-цзы) теперь созрела»[152].

Это показывает, насколько древние были компетентны и лаконичны. Лишь из-за наших слабых корней и извращенного мышления учителя учили нас удерживать хуатоу в уме, им просто приходилось это делать. Учитель Юн-цзя сказал: «После устранения эго и дхармы достижение реальности разрушит ад авичи в момент (кшана). Если я лгу и обманываю живые существа, я согласен провалиться в ад, где выдирают язык (в качестве наказания за то, что согрешил словом)»[153].

Учитель Юань-мяо из Гаофэна сказал: «Чаньская практика походит на бросание в глубокий пруд черепка, который погружается на самое дно. Рассматривая хуатоу, следует рассматривать его до самого конца, до его полного разрушения». Учитель Юань-мяо также поклялся: «Если кто-то, удерживая хуатоу и не давая возможности появиться другим мыслям, не постигнет Дао в течение семи дней, я готов буду провалиться в ад, где вырывают язык». Единственная причина, по которой мы не достигаем нужных результатов в практике, это недостаток нашей веры в хуатоу, а также то, что мы не можем положить конец нашему неправильному мышлению. Если мы твердо решили избежать круговерти рождений и смертей, хуатоу не ускользнет. Учитель Гуй-шань сказал: «Если сможешь никогда не отступаться, можно надеяться на достижение состояния будды».

Все новички склонны поддаваться всякого рода отвлекающим мыслям. И ноги у них болят, и как практику проводить они не знают. На самом деле необходимо просто быть твердым в своем решении избежать рождений и смертей, удерживать хуатоу независимо от того, идешь ли, стоишь, сидишь или лежишь. С утра до вечера следует углубляться в слово «кто», пока оно не станет таким же ясным «как луна, отражающаяся в прозрачном пруду». При условии ясного и глубокого проникновения в суть, без впадения в забытье и неустойчивость, к чему тогда печалиться о недостижимости состояния будды?

Если наступает забытье, можно широко открыть глаза и выпрямить спину, тогда дух воспрянет. В это время хуатоу не следует удерживать слишком слабо или слишком сильно, слишком сильное удерживание легко вызывает впадение в пустоту и забытье. В пустоте воспринимается только полный покой, что очень приятно, но именно в этот момент нельзя отвлекаться от хуатоу, и только тогда получится шагнуть дальше «верха шеста»[154], не впадая в пустоту и ничего не достигая [155]. А если удерживать слишком слабо, то легко отвлечься, а когда вами овладеют посторонние мысли, их уже трудно подавить. Поэтому в это время в расслабленности должна быть усиленность, а в усиленности – расслабленность, лишь тогда практика будет успешной, а движение и покой сольются в единстве.

В былые времена я бывал на медитациях ходьбы в Цзиньшане и других монастырях, и когда кармадана[156]получал благовонные палочки, его ноги словно летели[157], и монахи, следующие за ним, тоже почти бежали, но по одному слову замирали на месте, неподвижные, как мертвецы. Разве такие могут отвлечься или впасть в забытье? В настоящее время, хотя мы тоже ходим в медитации, какая большая разница между теми временами и нашими!

В сидячей медитации не следует поднимать хуатоу вверх, так как это еще скорее приведет к впадению в забытье. И не следует держать в груди, так как это вызовет в ней боль. Также не нужно опускать его вниз, потому что от этого раздуется живот, и вы опуститесь в царство пяти скандх и будете страдать от всяческих болезней. Требуется только обычное сознание и настрой на покой, чтобы проявлять о слове «кто» ту же заботу, с которой курица сидит на яйце или кошка набрасывается на мышь. Когда хуатоу занимаешься правильно, корень жизни отсекается сам собой.

Этот метод, очевидно, не прост для начинающих, но вы должны постоянно и неустанно стараться. Сейчас я приведу вам еще пример. Самореализацию можно сравнить с добыванием огня при помощи куска кремня. Надо знать метод добывания огня, иначе мы никогда не разведем огонь, даже если разобьем кремень на куски. Метод состоит в использовании кусочка трута и стали. Трут помещают под кремнем, а сталью ударяют по верхней части кремня так, чтобы направить искры на трут. Это всего лишь метод разведения огня при помощи кремня.

Хотя нам хорошо известно, что наше сознание – это будда, мы все еще неспособны принять это как факт. По этой причине используется предложение хуатоу в качестве кусочка стали для высечения огня. Все происходило таким же образом, когда в древние времена Почитаемый миром достиг совершенного просветления, глядя ночью на звезды. Мы не имеем ясного представления о внутренней природе, потому что не знаем, как добыть огонь. Наша сокровенная сущностная природа и будда не отличаются друг от друга. Просто из-за своего извращенного мышления мы еще не достигли освобождения. Таким образом, будда все еще «Будда», а мы все еще «мы». Теперь, когда мы знаем метод, если сможем вникнуть в суть вопроса, это явится высшим собранием по велению судьбы! Я надеюсь, что каждый, здесь присутствующий, приложит все усилия, чтобы «шагнуть еще выше верха шеста длиной сто чи», и станет избранником будды в этом зале, сможет воздать будде за его милость на небесах и освободит живые существа здесь на земле. Если в буддадхарме не появляются способные люди, то это только потому, что никто не хочет напрячь все силы. Об этом больно говорить. Если наша вера в клятвенные слова учителей Юн-цзя и Юань-мяо действительно глубока, мы непременно также постигнем истину. Теперь пора приступить к делу!

Третий день

Время проходит поистине быстро. Кажется, мы только что открывали чаньскую семидневку, а сегодня идет уже третий день. Те, кто должным образом занимался хуатоу, получили возможность угомонить свои страсти и ложные мысли. Им можно уже сейчас сразу идти домой[158]. По этому поводу один древний учитель сказал:

Нет в совершенствовании ничего иного,

Кроме как – знание пути.

Стоит только найти путь,

Отпадут и рождение, и смерть.

Путь состоит из освобождения от ноши[159], тогда как наш дом совсем близок. Шестой патриарх сказал: «Когда в предыдущей мысли не рождается, это сознание. Когда в следующей мысли не пропадает, это будда».

В основе своей наши четыре элемента пусты, а пять совокупностей (скандх) не существуют. Только вследствие настойчивости ложных мыслей мы привязаны к иллюзии непостоянного мира и потому в рабстве. Поэтому мы не в состоянии постичь пустоту четырех элементов и осознать, что рождения и смерти не существует. Но если возникает одна-единственная мысль не-порождения [160], то отпадет необходимость в тех вратах дхармы, о которых говорил Будда Шакьямуни. Так разве не прекратятся рождение и смерть? По этой причине дхарма нашей школы действительно освещает бесконечные просторы пространства в десяти направлениях.

Учитель Дэ-шань был уроженцем города Цзяньчжоу в Сычуани, в миру носил фамилию Чжоу. Он покинул дом в возрасте 20 лет. После полного посвящения в духовный сан изучал Виная-питаку [161], суть которой постиг в совершенстве. Он часто публично давал толкование «Алмазной сутры» и получил прозвище «Алмазный Чжоу». Своим сотоварищам по учебе он однажды сказал:

Когда волосок океан поглощает,

От океана природы не убывает.

От брошенного зернышка горчицы

Не сдвинется острие иглы.

О шайкше и ашайкше [162]

Знаю только я.

Услышав, что на Юге процветает чаньская школа, он не мог сдержаться и сказал: «Тем, кто уходит в монахи, тысячи кальп понадобятся на изучение достойных манер Будды и десять тысяч кальп на изучение мельчайших поступков Будды и тогда они обретут совершенство Будды. Как эти демоны с Юга смеют говорить, что прямое указание на сознание ведет к постижению внутренней природы и достижению совершенства Будды? Я должен поехать на Юг, стереть с лица земли их логово и уничтожить это отродье, чтобы воздать Будде за милость».

Он покинул провинцию Сычуань, взяв с собой «Комментарий Цин-луна[163]. Добравшись до Лияна, он встретил на обочине старуху, продававшую лепешки. Он остановился, снял ношу, так как ему захотелось немного сладостей (дяньсинь, букв. «освежить сознание»). Старуха указала на его ношу и спросила: «Что это за писания?» Дэ-шань ответил: «Комментарий Цин-луна». Старуха спросила «К какой сутре?» Дэ-шань ответил: «К „Алмазной сутре“». Старуха сказала: «Задам тебе вопрос. Если ответишь, я дам тебе сладостей. А если не сможешь, тогда уходи ни с чем. В „Алмазной сутре“ сказано: „Ни прошлое, ни настоящее, ни будущее сознание невозможно обрести“. Так что за сознание ты хочешь освежить?» Дэ-шаню было нечего сказать. Затем он пошел в монастырь Лунтань (Пруд Дракона). Войдя в зал дхармы, он сказал: «Я давно хотел увидеть Пруд Дракона, но здесь не видно ни пруда, ни дракона». Услышав это, учитель Лун-тань подошел к нему и сказал: «Ты на самом деле прибыл в Пруд Дракона». Дэ-шань ничего не сказал, но после этого остался в этом монастыре.

Однажды поздним вечером, когда он стоял в качестве помощника около Лун-таня, последний сказал ему: «Уже поздно. Почему ты не идешь к себе?» Пожелав учителю спокойной ночи, он ушел, но тут же вернулся и сказал: «На улице очень темно». Лун-тань зажег бумажный фитилек и передал его ему. Дэ-шань уже было собирался взять фитилек, но Лун-тань задул пламя. Это привело Дэ-шаня к полному просветлению. Он низко поклонился учителю в знак благодарности. Учитель спросил: «Что ты узрел?» Дэ-шань ответил: «С сегодняшнего дня больше не о чем сомневаться в сказанном старыми монахами Поднебесной». На следующий день Лун-тань поднялся на свое место и сказал собравшимся: «Есть тут парень, чьи зубы как листья деревьев, поросших мечами, а рот словно кровавая баня [164]. На удар палки он даже головы не повернет. В свое время он поднимет мою доктрину на уединенную горную вершину». Дэ-шань сложил в кучу на земле у зала дхармы все свои листы с «Комментарием Цин-луна» и, подняв факел, сказал: «Пытаться исчерпать аргументы о сокровенном все равно что кидать волосок в великую пустоту. Напрягать все силы все равно что стряхивать каплю воды в огромное море». После этого он сжег рукопись, простился с учителем и покинул монастырь.

Он отправился прямо в монастырь Гуйшань, со своми пожитками вошел в зал дхармы и пересек его с запада на восток, а затем обратно – с востока на запад. Он посмотрел на настоятеля (учителя Гуй-шаня) и сказал: «Все, что есть? Все, что есть?» Гуй-шань сидел в зале, но не обратил никакого внимания на посетителя. Дэ-шань сказал: «Ничего, ничего», и вышел из зала. Дойдя до главной двери монастыря, он сказал сам себе: «Даже если так, недопустима такая грубость». Затем он вернулся назад и снова вошел в зал в разгар церемонии. Вступив на порог, он вытащил свою нисидану[165]и, подняв ее вверх, призвал: «Почтенный упадхьяя!»[166]Когда Гуй-шань наклонился, чтобы поднять метелку[167], Дэ-шань издал крик и быстро вышел. В тот же вечер Гуй-шань спросил руководителя собрания: «Новый пришелец еще здесь?» Руководитель ответил: «Покидая зал, он повернулся спиной к нему, надел свои соломенные сандалии и вышел». Гуй-шань сказал: «Этот человек потом отправится на какую-нибудь уединенную горную вершину, где соорудит соломенную хижину. Он будет ругать будд и поносить патриархов»[168].

Дэ-шань пробыл в Лияне тридцать лет. Во время гонений на буддистов при императоре У-цзуне (прав. 841–848) во времена династии Тан учитель жил отшельником в каменной хижине на горе Дуфу (в 847 г.). В первые годы правления под девизом Да-чжун наместник Улина Се Тинван восстановил былую славу и статус монастыря Дэ-шаня и присвоил ему звание Чаньского монастыря древней добродетели. Он подыскивал человека выдающихся способностей, который мог бы возглавить монастырь, и услышал о репутации учителя. Несмотря на несколько предложений, Дэ-шань отказался спуститься с горы (Дуфу). В конце концов наместник придумал интригу и учителя обвинили в контрабанде чая и соли. А когда за нарушение закона его доставили в центр округа, наместник низко ему поклонился и настоятельно попросил возглавить чаньский храм, где Дэ-шань впоследствии начал широко распространять учение этой школы. Потом говорили о том, что Дэ-шань кричал на монахов, а Линь-цзи[169]бил их палкой. Но таким ли, как они, печалиться о невозможности прекращения рождения и смерти? После Дэ-шаня были Янь-тоу и Сюэ-фэн. После Сюэ-фэна были Юнь-мэнь и Фа-янь[170], а также императорский учитель Дэ-шао и Юн-мин-шоу. Все они постигли истину благодаря палке (Дэ-шаня).

В течение прошлых пяти династий школой управляли великие патриархи и учителя. Вы здесь собрались на чаньскую семидневку и хорошо понимаете эту высшую доктрину, которая позволяет беспрепятственно достичь прямого проникновения в сущностную природу и освобождения от рождения и смерти. Однако если вы отнесетесь к ней как к детской забаве и не будете усердно трудиться, если вы предпочтете с утра до вечера смотреть на «привидения на пороге» или обосноваться «в логове слов и выражений», вы никогда не избежите рождения и смерти. Ну а теперь прилежно займемся практикой.

Четвертый день

Это четвертый день чаньской семидневки. Вы упорно занимались практикой. Некоторые из вас сочинили стихи и гатхи и представили их мне. Это совсем не просто, но в этой практике вы, похоже, совершенно забыли мои два предыдущих наставления. Вчера вечером я сказал:

Нет в совершенствовании ничего иного,

Кроме как – знание пути.

Мы здесь для того, чтобы углубиться в хуатоу, это и есть путь, по которому мы должны идти. Наша цель – разделаться с рождением и смертью и достичь совершенства будды. Чтобы разделаться с рождением и смертью, нам нужна помощь хуатоу, его следует использовать в качестве драгоценного меча царя Ваджры, защищающего от «демонов», когда приходят «демоны», и защищающего от «будд», когда приходят «будды», чтобы не осталось ни одного чувства и чтобы не создавалась ни одна вещь (дхарма). Откуда в таком случае взяться ложным мыслям о написании стихов и гатх и о видении таких состояний, как пустота и свет? Если вы так практиковали, я понятия не имею, куда делось ваше хуатоу. Опытные чаньские монахи не нуждаются в дальнейшем обсуждении этой темы, а новичкам следует быть очень осторожными.

Беспокоясь о том, что вы можете не владеть практикой, я говорил в течение последних двух дней о цели медитации во время чаньской недели, а также о ценности этого метода нашей школы и о том, как проводить практику. Я объяснял все это одно за другим. Наш метод состоит в углубленной концентрации исключительно на хуатоу, которая не должна прерываться ни днем ни ночью, так же, например, как не следует останавливать текущий поток. Концентрация должна быть осознанной и четкой, всеобъемлющей и ясной. Все мирские чувства, равно как и благородные помыслы, должны быть отсечены ею. Один древний учитель сказал:

Изучение Дао подобно обороне крепости —

Врагам прорваться дать нигде нельзя.

Без мороза, пронимающего до костей,

Откуда взяться благоухающим цветкам сливы?

Эти четыре строки написаны учителем Хуан-бо и имеют два значения. Первые две строчки описывают практикующих чань, которые должны так же прочно удерживать хуатоу, как защищают крепость, в которую не должен проникнуть никакой враг. Это неприступная оборона, так как у каждого из нас есть правитель-сознание. Этот правитель восьмого сознания (виджняна), а также седьмого, шестого и первых пяти сознаний, которые суть пять воров в виде зрения, слуха, обоняния, восприятия вкуса и осязания. Шестое сознание – это вор в виде ума (манас). Седьмое – это сознание (клишта-мано-виджняна), которое с утра до вечера жаждет, чтобы восьмое сознание выделило «субъекта», которого приняло за «я». Оно побуждает шестое вести первые пять по пути стремления к внешним объектам, таким, как форма, звук, запах, вкус и прикосновение. Будучи постоянно обманываемым и связанным, шестое сознание-ум находится в рабстве и неспособно освободиться. По этой причине мы должны прибегать к хуатоу и использовать его «Драгоценный меч царя Ваджры», который поразит всех воров и позволит восьмому сознанию превратиться в «зерцалоподобную мудрость» (адарша-джняна), седьмому – в «мудрость равенства» (самата-джняна), шестому – в «глубоко различающую мудрость» (пратья-векшана-джняна), а первым пяти сознаниям – в «мудрость достижения совершенства» (критьянуштхана-джняна).

Первостепенно важно сначала преобразить шестое и седьмое сознания, так как они играют ведущую роль и обладают силой разделения и различения. В то время как вы видели пустоту и свет, сочиняли стихи и гатхи, действовали эти два сознания. Сегодня нам следует использовать это хуатоу для преобразования различающего сознания в «глубоко различающую мудрость», а ум, который проводит грань различия между эго и личностью, – в «мудрость равенства». Это называется преобразованием сознания в мудрость и преобразованием мирского в святое. Важно не позволять напасть этим ворам, жаждущим формы, звука, запаха, вкуса, прикосновения и дхармы. Поэтому говорится об обороне крепости.

Без мороза, пронимающего до костей,

Откуда взяться благоухающим цветкам сливы?

Эти две последние строки символизируют живые существа в трех мирах существования[171], которые поглощаются океаном рождения и смерти, привязаны к пяти желаниям [172], обмануты своей страстью и неспособны достичь освобождения. Поэтому используется сравнение с цветком сливы мэйхуа, так как эти деревья распускают свои цветы в снежную погоду. Обычно растения рождаются весной, растут летом, приносят плоды осенью и сохраняются зимой. Зимой растения либо умирают, либо впадают в спячку. И пыль земли под чистым снежным покровом не может подняться в воздух. Эти растения и пыль уподоблены результатам отравления тремя ядами нашего сознания, приводящего к ложному мышлению, неведению, зависти[173]. Стоит избавиться от этих нечистот, и сознание станет естественно покойным, подобно тому как аромат цветения сливы разливается вокруг, несмотря на снег. Но вам стоит помнить, что эти сливовые деревья цветут морозной зимой, а не чудесной светлой весной на нежном свежем ветерке в хорошую погоду. Если мы хотим, чтобы расцвели цветы нашего сознания, то это также случается не в разгар счастья, гнева, печали и радости или при различении «я» и «других», «добра» и «зла». Так как если мы не проводим различий относительно этих восьми состояний сознания, то получаем нейтральность. Если совершается дурное, то получаем дурное. Если совершается хорошее, то получаем хорошее.

Нейтральность бывает двух видов: нейтральность сна и нейтральность пустоты-исчезновения. В нейтральности сна есть только иллюзии, появляющиеся в сновидениях и забытьи, не связанные с обычной деятельностью, это состояние, когда есть только один ум (мано-виджняна) [174], в котором есть только нейтральность. Нейтральность пустоты-исчезновения подобна тому, когда в нашей медитации, пребывая в покое, мы теряем хуатоу и попадаем в туманную пустоту, в которой нет абсолютно ничего. Тяга к такому состоянию покоя представляет собой чаньскую болезнь, которой следует всячески избегать. Это и есть нейтральность пустоты-исчезновения. Нам следует весь день удерживать хуатоу осознанно и четко, всеобъемлюще и ясно, и в ходьбе и сидя. По этому поводу один древний учитель сказал:

Когда идешь, чань,

Когда сидишь, чань.

Говоришь ли, молчишь ли, двигаешься или неподвижен – безмятежен.

Патриарх Хань-шань написал:

С высоты на вершине горы

Виден лишь безграничный простор.

В медитации нет знания о человеке,

Только луна светит над холодным источником,

Но в источнике нет никакой луны.

Луна там, в синем небе.

Когда поешь эту песню,

В ней нет никакого чань.

Вы и я объединены единой судьбой, и поэтому мне представилась возможность обратиться к вам с этими словами о чаньской практике. Я надеюсь, вы приложите все силы и достигнете заметного прогресса, и не будете неверно использовать свое сознание.

Расскажу вам еще один гунъань (яп. коан). После того как основатель монастыря Си-тань на горе Петушиная Ступня стал монахом, он посещал в качестве ученика просветленных учителей и добился очень хороших результатов в своей практике. Однажды, остановившись на каком-то постоялом дворе, он услышал голос девушки, доносившийся из лавки, торгующей соевым творогом доуфу. Она пела такую песню:

Чжан Доуфу, Ли Доуфу![175]

На подушке ваши мысли устремляются по тысячам дорог,

Но завтра поутру будете по-прежнему доуфу продавать.

Учитель сидел в это время в медитации и, услышав эту песню, достиг мгновенного просветления. Видимо, когда древние практиковались, для постижения истины не было необходимости заниматься в чаньском зале. Самосовершенствование и практика сводятся к концентрации сознания. Ни в коем случае не позволяйте сознанию отклоняться в стороны, если не хотите тратить время зря. В противном случае завтра утром вы опять будете продавать доуфу[176].

Пятый день

Об этом методе самосовершенствования можно сказать, что он одновременно и легок, и труден. Он легок потому, что нужно всего лишь отбросить всякую мысль, иметь твердую веру и достичь устойчивости и целеустремленности сознания, тогда достигнешь успеха. Он труден потому, что мы боимся трудностей и стремимся к комфорту. Разве вы не знаете, что все в мире требует правильных методов и необходимости периода их изучения, без чего успех невозможен? Тем более, если мы учимся у мудрецов и патриархов, чтобы стать буддами! Можем ли мы достичь цели, если будем небрежны?

Поэтому самое главное – это устойчивость сознания, так как занимающийся самосовершенствованием и постижением истины не может избежать препятствий, создаваемых демонами. Эти демонические препятствия представляют собой внешнее кармическое окружение, вызванное нашей тягой ко всякого рода форме, звуку, запаху, вкусу, прикосновению и дхарме [177], о чем я говорил во вчерашней беседе. Это кармическое окружение – наш враг с рождения до смерти. По этой причине существует много учителей дхармы, занимающихся толкованием сутр, которые не могут стоять твердо на своих собственных ногах, находясь в гуще этого окружения. Это объясняется тем, что их сознание истины недостаточно устойчиво.

Следующее по важности – развитие целеустремленности сознания. С момента нашего рождения в этом мире мы сотворили бесчисленные кармы, и если теперь хотим заняться самосовершенствованием с целью освобождения от рождения и смерти, возможно ли стереть все свои привычки одним махом? В старые времена были такие патриархи, как чаньский учитель Чан-цин, который сидел в медитации до тех пор, пока не просидел до дыр семь циновок. А чаньский учитель Чао-чжоу в возрасте 80 лет продолжал странствовать в поисках наставлений, после того как провел 40 лет в медитации над словом «у» [178], без единой лишней мысли в сознании. В конечном итоге он достиг полного просветления, и наследные принцы Янь и Чжао почитали его и подносили ему многочисленные пожертвования. При династии Цин император Юн-чжэн (1723–1735), прочтя его записи бесед и найдя их великолепными, даровал ему посмертный титул «Древнего будды» (гу фо). Его достижения были результатом аскезы длиною в целую жизнь. Если мы сможем сейчас стереть все наши привычки и очистить единственную мысль [179], то станем равными буддам и патриархам. «Шурангама сутра» гласит:

«Это подобно отстаиванию мутной воды. Если оставить ее в чистом сосуде и не трогать его, то песок и ил осядут сами собой. Появление чистой воды называется первичным подавлением чуждой пыли страстей. Очищение воды от ила называется навечным отсечением корней неведения».

Наши привычные страсти уподобляются илу или осадку, поэтому мы и должны прибегнуть к помощи хуатоу. Хуатоу сравнивается с квасцами, используемыми для очищения мутной воды. Таким же образом обуздываются страсти. Если практикующему удается достичь единства тела и сознания, в результате чего появляется состояние покоя, ему следует быть внимательным и не позволять себе погружаться в него. Необходимо помнить, что это всего лишь начальная стадия и что неведение, вызванное страстями, еще не преодолено. Это все еще заблуждающееся сознание, достигающее стадии очищения, оно подобно воде, уже очищенной от взвеси, но все же содержащей ил и осадок на дне. Поэтому надо приложить дополнительные усилия, чтобы продвинуться дальше. Древний учитель говорил:

Сидящий на вершине шеста в сто чи [180],

Хотя все еще воспринимает не то, что реально,

Если способен сделать дальше шаг,

То себя явит где угодно в мире.

Если не продвинуться вперед, то град иллюзий вы будете считать своим домом, и страсти всколыхнутся вновь. В таком случае трудно стать даже пратьекабуддой. По этой причине ил следует устранить, чтобы осталась лишь чистая вода. Это называется навечным отсечением корней неведения. Только тогда может быть достигнуто совершенство будды. Когда неведение навечно отсечено, можно явиться в телесной форме в любом месте Вселенной, чтобы распространять дхарму, подобно Гуань-инь (Авалокитешвара), являющейся в тридцати двух формах, материализующейся с целью обучения дхарме в самой подходящей форме для освобождения страждущего живого существа. Вы будете свободны и ничем не ограничены даже в борделе и в винной лавке, в чреве коровы, кобылы или ослицы, в раю или в аду. В противном случае различающее мышление мгновенно сбросит вас в колесо рождений и смертей.

В былые времена жил некто Цинь Хуй[181]. В прошлой жизни он возжигал благовония бодхисаттве Кшитигарбхе, но не развил целеустремленного сознания и оказался неспособен отсечь корни неведения, обусловленного страстями. Поэтому в следующем воплощении он стал жертвой своего переполненного ненавистью сознания. Это только один пример. Если вера в вашем сознании устойчива, а целеустремленность не ослабевает, то сможете в вашей нынешней телесной форме достичь совершенства будды, если даже вы самый обыкновенный человек.

Жил когда-то в Чжанчжоу бедняк, присоединившийся к сангхе в одном монастыре. Он был настроен на самосовершенствование, но совсем не знал, как это делать, и обратиться ему было не к кому. Он просто день за днем занимался тяжелой работой. Однажды в монастыре остановился странствующий монах и, увидев, как этот человек трудится день за днем, спросил, какой практикой он занимается. Человек ответил: «Да я целый день делаю такую вот тяжелую работу. Пожалуйста, научи меня методу самосовершенствования». Монах посоветовал: «Углубись в смысл фразы „Кто повторяет имя будды?“» Этот человек, в согласии со словами странствующего монаха, стал удерживать внимание на слове «кто» в своих тяжелых ежедневных трудах. Позже он уединился на горном островке и продолжил практику, питаясь растениями и используя листья в качестве одежды. Его мать и сестра, которые еще были живы, услышали о том, что он живет отшельником в пещере на островке и терпит лишения, занимаясь самосовершенствованием. Мать послала к нему сестру со свертком ткани и небольшим количеством продуктов. Прибыв туда и увидев его сидящим в медитации, она обратилась к нему, но он не ответил. Она потрясла его, но он не сдвинулся с места. Увидев, что ее брат не соизволил ни посмотреть на нее, ни поздороваться с ней, а продолжал сидеть в медитации, она пришла в ярость и, оставив ткань и еду, вернулась домой. Через тринадцать лет сестра этого человека снова приехала его навестить и увидела тот же сверток, лежащий на том же месте. Позже к нему забрел голодный беженец, увидел монаха в лохмотьях и, войдя в пещеру, попросил поесть. Монах встал, подошел к краю утеса, набрал немного гальки и положил ее в котелок. Поварил ее немного, вытащил и предложил гостю поесть вместе с ним. «Галька» по вкусу походила на картофель, и когда гость насытился, монах сказал ему: «Пожалуйста, не говори никому там о нашей еде».

Некоторое время спустя этот монах подумал: «Я занимаюсь здесь самосовершенствованием так много лет, теперь мне следует сделать что-то полезное для других». После этого он отправился в Сямэнь [182], где построил у дороги соломенную хижину и угощал странников бесплатным чаем. Это происходило во времена правления Вань-ли (1573–1619), приблизительно в год смерти императрицы-матери. Император захотел пригласить выдающихся монахов для совершения буддийских церемоний за упокой скончавшейся матери. Сначала он намеревался пригласить столичных монахов, но в то время в столице не было достойных монахов высокого ранга. Однажды ночью император увидел во сне свою мать, которая сказала ему, что достойные монахи есть в округе Чжанчжоу в провинции Фуцзянь. Император послал туда за местными монахами. Эти монахи со своими пожитками по пути в столицу проходили мимо хижины этого нищего монаха, который спросил их: «Почтенные учителя, чем вы так осчастливлены и куда путь держите?» Они ответили: «Мы получили приказ императора отправиться в столицу и совершить церемонии за упокой души императрицы-матери». Нищий монах спросил: «Можно и мне пойти с вами?» Они ответили: «Куда тебе, такому убогому, идти с нами?» Он сказал: «Я не умею читать сутры, но зато могу нести ваши вещи, а заодно и столицу посмотрю». После этого он собрал все пожитки монахов и пошел вместе со всеми в столицу.

Когда император узнал, что монахи вот-вот прибудут, он приказал закопать копию «Алмазной сутры» под порогом. Прибывшие монахи, ничего не зная о сутре, один за другим входили во дворец. И только этот убогий монах, когда оказался у порога, опустился на колени, соединил ладони вместе, но так и не вошел во дворец. Его звали привратники и даже пытались затащить, но он отказался войти. Когда об этом доложили императору, он понял, что пришел святой монах, и лично вышел его встретить. Он спросил: «Почему ты не входишь во дворец?» Монах ответил: «Я не смею, так как под землею „Алмазная сутра“». Император сказал: «Почему ты не встаешь на голову, чтобы войти?» Услышав это, монах поставил руки на землю и перкувыркнулся через порог. Император отнесся к нему с величайшим уважением и пригласил во внутренние покои. Когда монаха спросили об алтаре и церемонии, он ответил: «Церемония состоится завтра утром, во время пятой стражи. Мне потребуется только один алтарь с одним ведущим[183]флагом и один стол с благовониями и фруктами для жертвоприношения». Император был недоволен излишней скромностью и пока еще опасался, что монах не обладает всеми достоинствами, необходимыми для совершения такой церемонии. Поэтому он прислал двух дворцовых прислужниц помочь ему помыться. Во время омовения его член оставался неподвижным. Девицы доложили об этом императору, чье уважение к монаху выросло, так как он понял, что перед ним был действительно святой человек. Затем были сделаны приготовления согласно инструкциям монаха, и на следующее утро он воссел на свое место, чтобы говорить о дхарме. Поднявшись к алтарю, он соединил ладони вместе в знак приветствия и, держа флаг для ведения души, подошел к гробу и сказал:

На самом деле я не прихожу,

Но все равно в привязанностях ты.

Когда ни одна мысль не рождена,

Ты поднимаешься над небесами.

После службы монах сказал императору: «Поздравляю Вас с освобождением Ее Величества Матери-Императрицы». Император сомневался в эффективности подобной церемонии, но услышал голос покойной матери, которая сказала: «Теперь я освобождена. Ты должен низко поклониться этому святому учителю». Пораженный и довольный император рассыпался в благодарностях. Во внутренних покоях учителю устроили вегетарианский пир. На императоре тогда были узорные штаны, от которых монах не отводил взгляд. Император спросил его: «Достопочтенному нравятся эти штаны?» и сразу снял их и предложил монаху. Тот сказал: «Благодарю Ваше Величество за милость». С тех пор император присвоил монаху титул императорского учителя «Драконовы Штаны». После пира император повел монаха в императорский сад, в котором была драгоценная ступа. Монах выразил восхищение при виде ступы и остановился, чтобы полюбоваться ею. Император спросил: «Императорскому учителю нравится эта ступа?» Гость ответил: «Она замечательна!» Император сказал: «Я хочу предложить ее вам с почтением». Когда император стал отдавать распоряжения о перевозе ступы в Чжанчжоу, монах сказал: «Нет нужды, я сам ее унесу». Сказав это, он поместил ступу в свой длинный рукав, поднялся в воздух и улетел. Император был поражен и обрадован одновременно этим беспрецедентным происшествием.

Дорогие друзья, эта история поистине удивительна, и все это стало возможным просто потому, что с тех пор как этот человек ушел в монахи, он никогда не использовал различающее сознание и был устойчив в своей вере. Он не обращал внимания ни на навестившую его сестру, ни на свою одежду в лохмотьях, – сверток ткани так и пролежал тринадцать лет нетронутым. Теперь следует задать себе вопрос, можете ли вы осуществлять свою практику таким образом? Было бы излишне говорить о том, что вы неспособны следовать примеру этого монаха, когда ваши сестры приходят вас навестить. Достаточно упомянуть о вашем поведении после медитации, когда, гуляя, вы не можете воздержаться от того, чтобы не поглазеть на вашего руководителя, когда тот совершает воскурение, или на движения вашего соседа. При такой практике разве можно твердо удерживать хуатоу? Дорогие друзья, вам следует только устранить ил и оставить лишь воду. Когда вода чиста, луна [184]появится сама собой. Теперь для вас настало время заняться хуатоу и тщательно его исследовать.

Шестой день

Древние говорили: «Дни и месяцы снуют, как челнок, а время летит, как стрела». Наша чаньская семидневка началась всего несколько дней назад, и завтра уже конец. Согласно установленному правилу, экзамены состоятся завтра утром, так как чаньская семидневка – это метод постижения через опыт, ограниченный временными рамками. Опыт означает опыт пробуждения, другими словами, это осознание своего сокровенного «Я» и постижение глубинной природы Татхагаты, поэтому говорится «пробуждение через опыт».

Ваш экзамен имеет целью подтверждение той степени достижения, на которую вам удалось подняться во время этих семи дней, и вам придется продемонстрировать ваше достижение перед собравшимися. Обычно этот экзамен называют платой за пирожки[185]и все вы должны принять в нем участие. Другими словами, все вы должны быть пробуждены до состояния постижения истины настолько, чтобы быть в состоянии дать толкование буддадхарме во имя освобождения всего живого. Сегодня я не говорю, что каждый из вас будет пробужден, но даже если это будет один человек, расходы на кормление всех остальных можно считать окупившимися. То, что называется «одному заплатить за общую трапезу». А если все мы проявим потенциал продвижения сознания, то каждый пробудится к осознанию истины. Древние говорили:

Мирянину совсем несложно буддой стать,

Да вот избавиться от ложных мыслей трудно.

Именно из-за наших ненасытных желаний со времен, которым нет начала, мы плывем теперь по морю рождений и смертей, в котором 84 000 страстей и всякого рода привычек, от которых не можем избавиться. Вследствие этого мы неспособны пробудиться и уподобиться буддам и бодхисаттвам, просветленным и свободным от иллюзий. По этому поводу учитель Лянь-чи сказал:

Легко попасться в узы загрязненья.

Трудно заработать карму, ведущую к истине.

Не видишь то, что за пределом взора, —

Взаимосвязанное кажется раздельным,

Видно лишь буйство ветра на просторах,

Который губит лес, взошедший из достоинств.

Сознание воспламенено страстями,

Сжигающими бодхи семена.

Если помысел об истине так же силен, как помысел о любви,

Не замедлит достижение совершенства будды.

Когда ко всем живущим ты будешь относиться, как к себе,

То все будет делаться по отношению друг к другу в том же духе.

Других винить не будешь, себя считая правым,

Верхи с низами станут уважать друг друга.

Перед тобою постоянно буддадхарма —

Вся пыль страстей сама собою отпадает.

Как ясно и точно сказано! «Загрязнение» означает то, что марает. Жизнь в миру запятнана тягой к богатству, чувственным удовольствиям, славе и успеху, а также злостью и разногласиями. Здесь «истина» (дао) и «добродетель» (дэ) считаются всего лишь булыжниками под ногами. Каждый день люди предаются эмоциям и алчут богатства, уважения, славы и успеха. Поскольку пребывают в мирских страстях, в их сознании нет места даже для единственной мысли об истине. Вследствие этого лес достоинств чахнет и семена бодхи погибают. Если же они безразличны ко всем мирским страстям, одинаково относятся к друзьям и врагам, воздерживаются от убийства, воровства, прелюбодеяния, лжи и алкоголя, непредвзято относятся ко всем живым существам, если для них чужой голод все равно что свой, если, увидев тонущего, они чувствуют, как тонут сами, если они развивают сознание бодхи, тогда появится возможность быстрого достижения совершенства будды. Поэтому говорят: «Когда помысел об истине так же силен, как помысел о любви, не замедлит достижение совершенства будды». Все будды и святые появляются в мире, чтобы служить живым существам, спасая их от страдания, ниспосылая им счастье и помогая в горе.

Мы можем взращивать в себе самоотречение и сострадание к другим, воздерживаясь от удовольствий лично для себя, чтобы никому не пришлось испытывать страдания и все бы получалось. При этом и вам самим в полной мере воздастся за добродетельные поступки, точно так же, как лодка поднимается с приливом. Когда вы способны обращаться с людьми с состраданием и благожелательностью, без самодовольства и напыщенности, без высокомерия и лживости, то и люди ответят вам уважением и учтивостью. С другой стороны, если вы только и думаете, что о своих талантах, и ведете себя неразумно или лицемерно, стремитесь лишь к удовлетворению своих личных потребностей, то даже если вам и выкажут уважение, оно не будет искренним. Поэтому Мэн Цзы сказал: «Уважай других, и они всегда будут уважать тебя. Люби других, и они всегда будут любить тебя».

Шестой патриарх сказал:

Его неправота меня не сделает неправым,

Когда же я не прав, лежит вина на мне.

Поэтому мы не должны взращивать сознание, проводящее различие между правым и неправым, между собой и другими. Если служить другим так же, как это делали будды и бодхисаттвы, семена бодхи будут всходить повсюду и постоянно приносить урожай прекрасных плодов. Тогда никакие страсти не удержат нас в связанности.

Двенадцать разделов Трипитаки махаяны были изложены Почитаемым миром по причине наличия у нас трех ядов: жадности, злобы и глупости. Поэтому цели этих двенадцати разделов Трипитаки таковы: дисциплина (шила), невозмутимость ума (самадхи) и мудрость (праджня). Они предназначены помочь устранить желания, достичь четырех безграничных состояний ума Будды: доброты (майтри), сострадания (каруна), сорадования (мудита) и беспристрастия (упекша), а также всех атрибутов спасения[186], чтобы устранить иллюзию неведения и порочность глупости с целью достижения добродетели совершенной мудрости и благой дхармакаи. Если мы можем придерживаться такой линии поведения, сокровища Лотоса[187]обнаружатся повсюду. Сегодня большинство из вас, прибывших сюда на чаньскую семидневку, – добродетельные миряне (упасаки). Вам нужно должным образом обуздать свой ум и избавиться от всяких уз. Сейчас я расскажу вам еще один гунъань, чтобы вы могли следовать примеру, приведенному в нем. Если нe рассказать его, то, боюсь, вы не станете обладателями Сокровища и вернетесь домой с пустыми руками, а я буду виновен в том, что не оправдал вашего доверия. Пожалуйста, слушайте внимательно:

Во времена династии Тан жил упасака по имени Пан-юнь, известный также под именем Даосюань. Родом он был из города Хэняна в провинции Хунань. Поначалу он был ученым-конфуцианцем, но с юных лет, осознавая тщетность страстей, искал истину. В начале правления под девизом Чжэнь-юань (785–804) он услышал о школе учителя Ши-тоу и пришел к нему за наставлениями. Он спросил учителя: «Что за человек, который не принимает все дхармы в отличие от своих товарищей?» Ши-тоу вытянул руку и закрыл рот Пан-юню, и тот мгновенно понял значение этого жеста. Однажды Ши-тоу спросил Пан-юня: «Ты увидел этого старого монаха [188], что после этого ты каждый день делаешь?» Пан-юнь ответил: «Если вы меня спрашиваете, что я делаю, то я не знаю, как открыть рот (чтобы сказать об этом)». Затем он представил Ши-тоу следующие стихи:

Особого нет ничего в делах моих повседневных.

Я просто в гармонии с этим живу.

Больше никогда не принимаю и не отбрасываю,

Больше ничего не утверждаю и не отрицаю.

Кто цветам дал название – красный или пурпурный?

В горном приюте нет ни единой частицы пыли.

Божественное повсюду и волшебством

Носится вода и собирается хворост.

Ши-тоу понравились стихи и он спросил Пан-юня: «Ты присоединишься к сангхе (общине) или останешься упасакой (мирянином)?» Пан-юнь ответил: «Куда меня потянет», и не стал брить голову[189]. Потом Пан-юнь пошел к учителю Ма-цзу и спросил его: «Что за человек, который не принимает все дхармы в отличие от своих товарищей?» Ма-цзу ответил: «Я тебе скажу, когда ты одним глотком выпьешь воду Янцзы». Услышав это, Пан-юнь мгновенно пробудился для понимания сути. Он пробыл два года в этом монастыре (где жил Ма-цзу). После полного осознания своей изначальной природы этот упасака оставил все мирские занятия, выбросил в реку Сянцзян все свое состояние, составлявшее 10 000 связок золотых и серебряных монет, и стал зарабатывать себе на жизнь плетением бамбуковых изделий.

Однажды, разговаривая с женой о принципе нерожденного, он сказал: «Трудно! Трудно! Трудно! Так же трудно, как разложить десять даней семян кунжута на ветвях дерева». Его жена воскликнула: «Легко! Легко! Легко! На сотнях травинок блестят указания учителя». Услышав их, дочь Лин-чжао рассмеялась: «Послушайте, старички! Как вы можете говорить такое?» Упасака спросил дочь: «Ну а ты что скажешь?» Она ответила: «Это не трудно! Это не легко! Когда ты голоден, ты ешь, а когда устаешь, ложишься спать». Пан-юнь хлопнул в ладоши, засмеялся и сказал:

У сына не будет жены,

А у дочери не будет мужа.

Мы все останемся вместе

Говорить на языке нерожденного.

С тех пор он прославился красноречием и остроумием. Когда этот упасака покидал учителя Яо-шаня, тот послал десять чаньских монахов, чтоб те его проводили до ворот (монастыря). Указывая пальцем на падающий снег, упасака сказал им: «Хороший снег! Ни одна из снежинок не упадет на другое место». Чаньский монах по имени Цюань спросил его: «Куда они падают?» Упасака ударил Цюаня по лицу, а тот сказал: «Ну зачем же так грубо». Упасака ответил: «А еще называешься чаньским монахом! Бог мертвых тебя не пропустит». Цюань спросил: «Что же тогда почтенный упасака имеет в виду?» Упасака шлепнул его еще раз и сказал: «Ты видишь, как слепой, и говоришь, как немой».

Он часто посещал места, где читались и комментировались сутры. Однажды он слушал истолкование «Алмазной сутры», и когда комментатор подошел к вопросу о нереальности эго и личности, он спросил: «Достопочтенный господин, поскольку нет ни «я», ни «не-я», то кто сейчас дает толкование сутрам и кто слушает?» Так как комментатор не смог ответить, упасака сказал: «Хоть я и мирянин, но немного в этом смыслю». Комментатор спросил его: «Какова интерпретация уважаемого yпaсаки?»

Упасака ответил гатхой:

Нет ни «меня», ни «других»,

Кто тогда близок или далек?

Вы лучше бросьте комментарии,

Им не сравниться с прямым постижением.

На природе алмазной мудрости

Нет ни пылинки.

Слова «я слышу», «верю», «принимаю»

Всегда лишь условные названия.

Прослушав стихи, комментатор выразил свое восхищение.

Однажды этот упасака спросил Лин-чжао: «Как ты понимаешь слова древних: „Ясно видны сотни травинок, ясны-понятны указания патриарха“»? Лин-чжао ответила: «Ведь старый человек уже, а такое говоришь?» Упасака спросил ее: «А как ты это скажешь?» Лин-чжао ответила: «Ясно видны сотни травинок, ясны-понятны указания патриарха». Упасака одобрительно рассмеялся. Когда он почувствовал, что скоро умрет, он сказал Лин-чжао: «Выйди и посмотри, рано сейчас или поздно? Если полдень, дай мне знать». Лин-чжао вышла и, вернувшись, сказала: «Солнце в средней части неба, но, к сожалению, его сожрала небесная собака[190]. Отец, почему бы тебе не пойти посмотреть?» Пан-юнь подумал, что она говорит правду, покинул свое место и вышел. После этого Лин-чжао поднялась на его место, села, скрестив ноги, соединила ладони вместе и покинула этот мир. Когда упасака вернулся, он увидел, что Лин-чжао умерла, и сказал со вздохом: «Моя дочь меня опередила и ушла раньше меня». Так что он отложил на неделю свою смерть, чтобы похоронить дочь.

Когда начальник округа Юй-гун зашел поинтересоваться здоровьем упасаки, тот сказал ему:

Лишь бы пустым стало все, что есть,

И чтобы не стало реальным то, чего нет.

В этом мире жить не плохо —

Все лишь эхо, все лишь тень.

Сказав это, он положил голову на колени Юй-гуна и отошел в мир иной. Его тело, во исполнение его воли, было кремировано, а пепел был брошен в озеро. Когда жена узнала о его смерти, она пошла сказать об этом сыну. Когда сын услышал о смерти отца, он прекратил работу в поле, уперся подбородком в ручку своей мотыги и умер, не сходя с места. Став свидетельницей этих событий, мать стала отшельницей.

Как видите, вся семья из четырех человек обладала сверхъестественными способностями и могла совершать чудеса. Эти миряне – упасаки, как и вы – были людьми высоких достижений. В наши дни не нашлось людей равных им по способностям не только среди упасак (и упасик), но даже среди монахов и монахинь, которые не сильно отличаются от меня, Сюй-юня. Это не может радовать!

Теперь приступим к усердной практике!

Седьмой день

Дорогие друзья, разрешите мне поздравить вас с теми достойными приобретениями, которые вы накопили за чаньскую семидневку, заканчивающуюся сегодня. Согласно установленному правилу, те из вас, кто на опыте постиг истину, должны выйти вперед в этом зале, как это делали прежде кандидаты, сдававшие экзамены на ученую степень в императорском дворце. Поскольку сегодня день результатов, это должен быть день поздравлений. Однако почтенный настоятель был настолько сострадателен, что решил продлить чаньскую сессию с тем, чтобы мы смогли приложить дополнительные усилия для достижения дальнейшего продвижения.

Все присутствующие здесь опытные практикующие понимают, насколько благосклонна к ним судьба, и не станут тратить зря драгоценное время. Но новичкам следует понять, сколь трудно обрести человеческое тело и как важен вопрос рождения и смерти. Поскольку мы имеем человеческие тела, нам следует помнить, насколько трудно получить возможность услышать буддадхарму и встретить сведущих учителей. Сегодня вы дошли до «драгоценной горы», надо воспользоваться этой прекрасной возможностью и приложить все имеющиеся силы к делу самосовершенствования, чтобы не вернуться домой с пустыми руками.

Как я уже говорил, дхарма нашей школы, переданная Почитаемым миром в тот момент, когда он поднял вверх цветок и показал его собравшимся, передавалась из поколения в поколение. Хотя Ананда был двоюродным братом Будды и покинул дом, чтобы следовать за ним в качестве помощника, ему не удалось постичь истину в присутствии Почитаемого миром. После того как Будда перешел в нирвану, его великие ученики собрались в пещере (чтобы составить сутры), но Ананду на собрание не пригласили. Махакашьяпа сказал ему: «Ты не получил запечатления сознания Почитаемого Миром, так что, пожалуйста, оставайся у входа, присматривай за хоругвями». После этих слов Ананда сразу достиг полного просветления. Тогда Махакашьяпа передал ему запечатление сознания Татхагаты, сделав его вторым индийским патриархом. Запечатление было передано следующим поколениям, и после патриархов Ашвагхошы и Нагарджуны чаньский учитель Хуй-вэнь с горы Тяньтай периода династии Северная Ци (550–578), прочтя « Мадхьямака шастру » (Нагарджуны), преуспел в постижении сокровенного сознания и основал школу тяньтай[191]. В то же время наша чаньская школа процветала. Позже, когда школа тяньтай пришла в упадок, императорский учитель Дэ-шао (чаньский учитель) отправился в Корею (где находилась единственная копия трудов Чжи-и), переписал ее и возвратился с намерением возродить эту школу.

Бодхидхарма, двадцать восьмой индийский патриарх, отправился на Восток, где стал первым китайским патриархом. После того как он передал дхарму, вплоть до пятого патриарха светильник сознания ярко сиял. У шестого патриарха было сорок три преемника, среди которых были выдающиеся чаньские учителя Син-сы и Хуай-жан. Затем пришел чаньский учитель Ма-цзу, у которого было восемьдесят три преемника. В те времена правильная дхарма процветала и пользовалась уважением императоров и сановников. Хотя Татхагата проповедовал несколько дхарм, дхарма этой школы была непревзойденной. Что касается дхармы воспевания имени будды Амитабхи, ее высоко оценивали (китайские патриархи) Ашвагхоша и Нагарджуна[192], и после учителя Хуй-юаня[193]чаньский учитель Ян-шоу из монастыря Юн-мин стал шестым патриархом школы Чистой Земли (Цзинь-ту цзун), учение которой впоследствии распространялось многими другими чаньскими учителями. Школа мантр[194], после того как ее учение последним проповедовал чаньский учитель И-син, распространилась в Японии, но исчезла в Китае, где у вышеупомянутого учителя не нашлось ни одного преемника. Школа дхармалакшаны[195]была основана учителем дхармы Сюань-цзаном, но просуществовала не очень долго. Только наша чаньская школа, подобно потоку, все еще несет свои воды из дальнего источника, принимая богов в свои ряды и укрощая драконов и тигров.

Люй Дунбинь, по прозвищу Чунь-ян (Беспримесный ян), уроженец Цзинчуаня, был одним из представителей знаменитой восьмерки бессмертных. В конце династии Тан он трижды провалился на экзаменах на ученую степень. Огорчившись, он не вернулся домой и однажды случайно встретил в винной лавке в Чанъани бессмертного по имени Чжунли Цюань, который обучил его методу продления жизни до бесконечности. Люй Дунбинь самосовершенствовался этим методом и мог даже становиться невидимым и по желанию летать по воздуху над облаками. Однажды он нанес летный визит в монастырь Хайхуй на горе Лушань, где на стене колокольни монастыря написал следующую гатху:

День чистого досуга – раздолье телу,

В гармонии шесть духов[196]– благополучно все.

Драгоценность есть в киноварном поле[197]– можно не вопрошать о Дао,

Сознание к внешнему безразлично – некому вопрошать о чань.

Некоторое время спустя, когда он пересекал гору Хуанлун, перед его взором предстали пурпурные облака, принявшие форму крыши. Догадавшись, что здесь живет человек необычный, он вошел внутрь. Как раз в это время после барабанного боя чаньский учитель Хуан-лун поднимался на свое место (чтобы начать проповедь дхармы). Люй Дунбинь последовал за монахами и вошел в зал послушать проповедь. Хуан-лун сказал: «Сегодня здесь присутствует вор дхармы. Монах (то есть я) не будет о ней говорить». Тогда Люй Дунбинь вышел вперед и низко поклонился учителю, сказав: «Я хочу, чтобы учитель разъяснил мне значение следующих строк:

В зернышке прос