Часть первая 7 page

– Размером с мой кулак… прямо посреди лестницы… – Это все, что он сумел из себя выдавить.

Бен‑Рой объяснил, что ему необходимо осмотреть квартиру убитой. Что‑то бормоча себе под нос, Давидович, шаркая, пошел за хозяйскими ключами. Вернувшись, нажал на стене кнопку таймера освещения лестницы и повел детектива наверх.

– Тяжелым она была человеком, – сообщил он по дороге. – О мертвых не полагается, и мне жаль, что с ней произошло такое, но человеком она была тяжелым. Жильцам не разрешается иметь животных, это против условий аренды. Но я закрывал глаза. Говорил: не выпускайте кота из квартиры, и я ни слова не скажу. Но она не слушалась, и он гадил на лестнице. А когда я протестовал, она приходила в ярость. Боже, как она ругалась. Ну и язык был у этой женщины. Долбаное это, долбаное то. Не суйтесь в ее долбаные дела. Безобразие. Испорченная женщина, отвратительная. Не сочтите за грубость!

Они поднялись на верхний этаж. Давидович снова нажал на кнопку таймера освещения и повел детектива к двери в дальнем конце лестничной площадки, останавливаясь по дороге показать, где гадил ненавистный кот.

– Размером с мой кулак, – бормотал он.

На двери был глазок и два замка – оба врезные, один в середине створки, другой выше. Давидович, перебирая ключи, попытался вставить один из них в верхний замок, убедился, что он не подходит, взял другой и начал поворачивать.

– Подождите! – Бен‑Рой схватил его за руку и отвел на шаг назад.

Что‑то привлекло его внимание. На полу. На плитке у нижней кромки двери напротив косяка лежал кусочек спички меньше сантиметра длиной. Детектив нагнулся и подобрал. Возможно, ничего важного. Со слов Натана Тирата он понял, что у Клейнберг были все основания, чтобы психовать. Спичка в двери – классическая уловка психопатов. Вставляют кусочек спички между створкой двери и рамой. Если дверь открывают, спичка падает на пол и дает хозяину знать, что кто‑то побывал в его квартире.

– Вы открывали эту дверь за последние сутки?

– С ума сошли? – возмутился Давидович. – После того, что мне наговорила эта чертова баба, я бы и близко сюда не подошел.

– У кого‑нибудь еще есть ключи?

– Сильно сомневаюсь. Я и эти‑то у нее еле выцарапал. «Госпожа Клейнберг, – говорил я ей, – я – ответственный, это указано в договоре об аренде. Мне необходим лишний набор ключей на случай пожара, утечки газа или поломки водопровода…»

Бен‑Рой не слушал. При убитой ключей не нашли. Следовательно, если кто‑то получил доступ в квартиру, существовала большая вероятность…

Он достал мобильный и, набрав номер Леи Шалев, попросил как можно скорее прислать экспертов. И с ними несколько полицейских, чтобы опросить жильцов дома. Затем отобрал у Давидовича ключи и, стараясь ни к чему не прикасаться, сам отпер дверь. Из квартиры на лестницу пахнуло нестираным бельем и запахом невычищенного кошачьего туалета.

– Боже мой! – пробормотал ответственный за поддержание порядка.

От входа в глубь помещения шел коридор – темный, с линолеумом на полу, по сторонам полуоткрытые двери, в конце что‑то вроде гостиной. Посреди коридора сидел не в меру толстый пестрый кот с колокольчиком на шее. Он посмотрел на мужчин и с громким позвякиванием скрылся в гостиной.

– Вот он, засранец, – сморщился Давидович.

Бен‑Рой достал из кармана носовой платок и через него нажал на выключатель на стене. Окинул взглядом помещение, поблагодарил Давидовича за помощь, вошел в квартиру и закрыл за собой дверь. Было слышно, как ответственный за поддержание порядка причитал на лестнице – жаловался на кошек и условия аренды и предрекал, что страна непременно умоется дерьмом.

В квартире Бен‑Роя сразу поразило, насколько основательно там были приняты меры безопасности. Кроме глазка и двух врезных замков с внутренней стороны двери, имелись цепочка и два засова – вверху и внизу. На полке рядом с дверью стоял наготове баллончик со слезоточивым газом. Клейнберг явно чего‑то боялась.

Детектив двинулся по коридору, открывая ногой двери. В доме царил страшный беспорядок – настоящий свинарник. Беспорядок неопрятной хозяйки, а не устроенный после обыска посторонним, подумал Бен‑Рой, хотя не решился бы это утверждать с определенностью. На кухне тарелки с недоеденной кошачьей едой, в ванной невычищенный кошачий туалет, в одной из спален по всему полу разбросана одежда, в другой – стопки картонных коробок.

Но самый большой кавардак он обнаружил в гостиной, которая одновременно служила кабинетом. Все помещение было завалено шаткими горами бумаг, книг и журналов. «Подобна крылатой ракете» – помнится, так Натан Тират описал журналистские способности Клейнберг. То же можно было сказать о ее методах ведения домашнего хозяйства. Ему потребуется много дней, чтобы просеять то, что здесь находится. Работа на несколько недель для целой команды детективов.

– Черт побери! – пробормотал Бен‑Рой, оглядывая хаос.

Застекленная дверь с лазом для кошек вела на балкон, где теперь и лежал, свернувшись в кресле‑качалке, пестрый кот. Рядом с дверью стоял стол. Бен‑Рой подошел и окинул взглядом кипы ксерокопий и вырезок из газет, блокнот в кожаном переплете, картотеку на вращающемся цилиндре, два иностранных словаря, словарь синонимов и керамический стакан с шариковыми ручками. Принтер, модем, но никакого компьютера. Бен‑Рой присел и посмотрел под стол. Он не заметил шнуров, необходимых при работе на настольном компьютере. Отсюда напрашивался вывод, что у убитой был ноутбук. Бен‑Рой наскоро осмотрел квартиру, но ноутбука не обнаружил. Либо где‑то завален и он не нашел его, либо, что не исключено, в ремонте. А может, похищен убийцей – отсюда или из сумки в соборе. Интуиция подсказывала Бен‑Рою, что ноутбук унесли, хотя доказать он это не мог.

Он вынул ручку и, ни к чему не прикасаясь, обратным концом поворошил бумаги на столе. Там было много распечаток об армянской общине и о соборе Святого Иакова – существенная деталь, но все они содержали лишь общую информацию. Были публикации на тему проституции и израильской секс‑индустрии, в том числе буклеты некой серии «Горячая линия для иностранных рабочих». Лежали номера «Мацпун ха‑Ам» – журнала, в который писала Клейнберг, атлас с закладкой на карте Румынии, отдельные свернутые карты Израиля и Египта большого формата. Были еще вырезки по самым разным вопросам: от компьютерного хакерства до британских военных наград, от психологии жестокого обращения с детьми до выплавки золота (на последнюю тему целых три). Складывалось впечатление, что все это собрано без какой‑либо связи, совершенно случайно. Если здесь и были ключи к разгадке тайны, то Бен‑Рой понятия не имел, где они и как их толковать. Все равно что искать иголку в стоге сена. Хуже: все равно что искать иголку в стоге сена, понятия не имея, как выглядит эта иголка.

Он потратил тридцать минут, бегло обследуя комнату со шкафами от пола до потолка, с набитыми под завязку картотеками и ящиками с бумагами и вырезками. Затем перешел в спальню.

Постель была не заправлена, на полу повсюду разбросана одежда, на комоде с полдюжины пузырьков с лекарствами, к стене прилеплен скотчем похожий на детский рисунок портрет женщины со светлыми волосами – акварель на бледно‑голубой бумаге.

На прикроватном столике три фотографии в рамках, единственные снимки, которые Бен‑Рой заметил во всей квартире. Он наклонился, чтобы разглядеть их поближе.

Один представлял собой групповое фото примерно двадцати молодых женщин – все широко улыбались в объектив, все в рабочей военной форме и широкополых шляпах, вероятно, на национальной службе. Ривка Клейнберг стояла с левого края, обняв за плечи привлекательную женщину в темных очках. Гораздо более молодая версия нынешней Клейнберг, но тем не менее узнаваемая благодаря крепкому телосложению и курчавым волосам. На обороте надпись: «Дорогой Ривке. Желаю счастья!»

Рядом черно‑белый снимок стоящих рука об руку на фоне моря молодых мужчины и женщины. Было в их взгляде что‑то мертвое, затравленное – Бен‑Рой часто встречал такой взгляд у тех, кто пережил холокост. Родители Клейнберг, решил он.

На третьей фотографии была изображена девочка. Лет восьми‑девяти, она широко улыбалась, золотисто‑каштановые волосы заплетены в косички, бледное личико испещрено веснушками. На обороте аккуратным детским, скорее английским, чем еврейским, почерком написана рифмованная белиберда:

Салли, Мэри Джейн и Сью,

Почему вас так зову?

Лиззи, Эмбер, Стелла, Анна,

Дженни, Пенни, Элис, Ханна,

Спрячьте Рейчел вы от глаз,

Одну настоящую из вас.

Бен‑Рой поднял взгляд на картинку на стене, затем снова посмотрел на фото. Эти два изображения явно были не на месте в этой квартире, не соответствовали тому, что он слышал о Ривке Клейнберг. Не следует ли обратить на них внимание и выяснить, кто эта девочка? Но фотографии как будто не имели непосредственного отношения к расследованию, и Бен‑Рой, еще немного посмотрев на них, продолжил осмотр квартиры.

Первая удача поджидала его на кухне. В мусорном ведре. Это была модель с открывающейся педалью крышкой. Бен‑Рой не то чтобы ожидал там что‑то найти, скорее нажал на педаль носком кроссовки просто так. Ведро было на три четверти полно мусором: банки из‑под кока‑колы и кофе «Элит», скомканный пакет из супермаркета, пустые банки из‑под кошачьих консервов. И еще использованный автобусный билет транспортной компании междугородних перевозок «Эгед». До этого момента Бен‑Рой старался ни к чему не прикасаться, чтобы не оставить отпечатков или других следов до того, как прибудут эксперты. Но теперь им овладело любопытство. Он вытащил билет и развернул. На нем стояла дата: пять дней назад, за четыре дня до убийства Клейнберг. Билет в Мицпе‑Рамон и обратно, городок, затерянный в сердце пустыни Негев. Важная улика? Бен‑Рой понятия не имел, но что‑то ему подсказывало, что важная. Он некоторое время смотрел на билет, затем сложил и опустил в карман.

Последней он осматривал свободную комнату. И там нашел ответ на то, что его мучило с тех пор, как он увидел гостиную, – почему отсутствуют записные книжки.

Все журналисты, которых он встречал, имели записные книжки. И не только для пользования в настоящее время. У них оставались и старые. Журналистам, как и детективам, постоянно требовалась справочная или контрольная информация, которая была собрана ранее. У Натана Тирата вся квартира была забита такими записными книжками, и Бен‑Рой помнил, как его приятель чуть не порвал с женой после того, как та во время весенней уборки выбросила солидную порцию.

Бен‑Рой не заметил ни одной записной книжки на рабочем месте Клейнберг. Но, оказалось, только потому, что она складировала их в свободной комнате в картонных коробках. Аккуратно упакованные, они представляли разительный контраст с хаосом всей остальной квартиры. Здесь были книжки за три десятилетия – за всю ее карьеру. Сотни записных книжек с ярлычками с указанием периода времени. Надписи почему‑то на иврите и на английском. Все расставлено в хронологическом порядке по годам, поэтому если бы потребовалось, например, найти материалы для подготовленной в апреле 1999 года статьи, сразу было ясно, где искать. Сначала Клейнберг писала на чем угодно: в тетрадях формата А4 и А5, в разлинованных и неразлинованных, скрепленных спиралью или сшитых. Но в последние двадцать лет предпочитала черные, разлинованные, формата А4, в твердой обложке.

Возможно, в них содержалась ценная информация, но чтобы извлечь ее оттуда, потребовалось бы слишком много труда. Не только из‑за количества книжек. Все записи Клейнберг вела стенографически. Придется заняться и этим, но пока Бен‑Роя больше волновало не то, что было в квартире, а то, что в ней отсутствовало. Сколько он ни искал, ему так и не удалось найти ни тетрадей, ни блокнотов с записями последних трех месяцев. Он осмотрел все без исключения коробки, вернулся в гостиную и спальню, но безрезультатно. Складывалось впечатление, будто журналистская жизнь Клейнберг оборвалась двенадцать недель назад.

Его учитель, старый шеф полиции Леви, тот, что для описания процесса расследования придумал аналогию с цепью, завещал ему еще одну жемчужину полицейской мудрости: кишечную колику. Кишечная колика – это ощущение, когда в деле что‑то не ладится, не соответствует общей картине преступления. Задушенная в храме женщина – дело, конечно, нехорошее, но кишечную колику вызывает не само преступление, а аномалии в нем. Отсутствие записных книжек было аномалией.

Как и с исчезнувшим ноутбуком, существовало много возможных объяснений пропажи записных книжек. Но внутреннее чутье подсказывало Бен‑Рою, что их забрал убийца Клейнберг. И это вызывало кишечную колику, сильную кишечную колику, потому что убийца, забравший стенографические заметки, не соответствовал типажу другого – задушившего жертву и укравшего ключи, бумажник, мобильник и ноутбук. Что‑то не вязалось. Не соответствовало одно другому. Бен‑Рой прислонился к оконной раме и задумался, глядя вдаль. Пятнадцать минут спустя, когда появилась команда экспертов, он все еще стоял у окна.

Еще с полчаса он походил по квартире, пока эксперты приступали к своим занятиям в гостиной. Не обнаружив ничего полезного, предоставил поиски им и направился к двери. Он был уже на лестнице, когда его окликнула девушка‑эксперт.

– Не знаю, это важно или нет.

Бен‑Рой вернулся. Девушка стояла напротив стола Клейнберг и показывала на записную книжку в кожаном переплете. Когда он сам осматривал стол, записная книжка была завалена бумагами, а теперь ее освободили и отложили в сторону.

Сначала Бен‑Рой не понял, на что указывала эксперт. За исключением пары отметин от шариковой ручки и пятна черных чернил в книжке ничего не было. И только наклонившись и всмотревшись, он увидел на мягкой бумаге едва заметные вмятины букв – оттиск того, что Клейнберг, должно быть, писала на верхнем листе. Большинство слов были едва различимы и наползали одно на другое, так что их невозможно было разобрать. Но одно отпечаталось сильнее других, и прочитать его оказалось легче. Оно появлялось на странице по крайней мере в восьми разных местах.

«Воски».

– Такое впечатление, что на этом слове она сильнее нажимала на ручку, – заметила эксперт. – Так бывает, когда что‑то застревает у человека в голове, по‑настоящему его тревожит.

Воски.

– Это вам что‑нибудь говорит? – спросил Бен‑Рой.

Девушка покачала головой.

– А вам?

Он тоже мотнул головой. Это был точно не иврит. Бен‑Рой достал блокнот, записал слово, мгновение смотрел на него. Затем пожал плечами, сунул блокнот в карман и пошел к выходу.

– Подумайте, не удастся ли пристроить куда‑нибудь кошку, – бросил он через плечо.

Луксор

Халифа знал всего троих богатых людей.

Приятеля детства, сколотившего состояние на интернет‑индустрии. Американскую писательницу‑миллионершу, с которой завязал поверхностную дружбу, когда она приехала в Луксор, задумав серию детективов о луксорской полиции (нелепая мысль). Третьим был его свояк Хосни.

Возвращаясь через центр города после встречи с Демианой Баракат, Халифа заглянул в интернет‑кафе и отправил первым двум электронные письма: объяснил финансовые проблемы своей знакомой и спросил, не смогут ли они чем‑нибудь помочь. При этом он чувствовал себя неудобно – Халифа был гордым человеком, и не в его характере было просить о помощи, особенно если дело касалось денег. Но он не мог выбросить из головы маленького горбуна и считал себя обязанным что‑то предпринять.

Хосни он писать не стал. Его свояк, вице‑президент самой большой в Египте компании по производству растительного масла, был прижимистым человеком и еще более непробиваемым, чем кладка Великой пирамиды.

Отправив письма, Халифа вышел на Корнич эль‑Нил и задумался: повернуть ли ему в Эль‑Авамайю, в полицейский участок – шикарное новое здание, куда их перевели после того, как снесли старое, – или просто пойти домой.

В итоге он не сделал ни того ни другого. В этот день его босс, старший инспектор Абдул ибн‑Хассани, собирался прочесть одну из своих бесконечных лекций по «модернизации» – «Новый Египет, новый Луксор, новое здание, новая полиция», так он их обыкновенно называл, – и Халифа чувствовал, что может спокойно без нее обойтись. Дома была Сама – сестра Зенаб и жена Хосни. Она приехала на день в гости из Каира, и слушать ее трескотню о косметике, магазинах и последних слухах в высшем обществе казалось еще менее привлекательным, чем наставления начальника.

Поэтому Халифа переправился через Нил на мотопароме, взял такси до Дейр‑эль‑Медины и забрался на свое «место раздумий» среди отрогов на склоне Курна.

Он всегда приходил в это место, когда хотел побыть один – совсем один, наедине со своими мыслями, вдали от всех и от всего. Отсюда, со скального уступа в расселине, расположенного на полпути к вершине горы, открывался вид на Долину царей. За ней на севере, где протекал Нил, раскинулись фермерские угодья, а дальше пустыня постепенно превращалась в безликую дымку. Он открыл это место много лет назад, когда еще только перебрался в Луксор, и с тех пор время от времени поднимался сюда – особенно в последние месяцы, когда ему как никогда требовались покой и уединение.

Чтобы вскарабкаться сюда, требовалось немало усилий, особенно в послеполуденную жару, и, добравшись до места, Халифа тяжело дышал. Цепляясь за пыльный камень, он перекинул тело на уступ и, укрывшись в тени расселины, посмотрел вниз. Его сердце гулко стучало.

На этой стороне Нила, как и в Луксоре, тоже происходили изменения. Не так быстро, не так разительно, но все‑таки происходили. Снесли ветхие жилища из сырцового кирпича, лепившиеся, словно грибы, в предгорьях массива Тебан, а их обитателей переселили севернее, в безликие постройки в Эль‑Тарифе. Халифа различал вдалеке ровные ряды многоквартирных зданий, больше похожих на армейские бараки, чем на человеческое жилье. Сам горный массив, еще недавно выглядевший так, как, должно быть, выглядел во времена фараонов, испещрили безобразные бетонные блокпосты с генераторами, радиомачтами и прожекторами. Ниже, в самом центре Долины царей, заканчивались отделочные работы огромного нового музея и туристического центра. Финансируемый каким‑то американцем, он строился два года и должен был открыться через пару недель – событие, порядком всполошившее шефа Хассани, ведь на церемонию открытия наверняка соберется половина правительства.

Все, что Халифа знал, все знакомые места и виды, все, на что мог привычно опереться взгляд, трансформировалось в нечто иное. И он тоже постепенно менялся. Чувствовал это. Юсуф Халифа, который беззаботно смеялся шестнадцать лет назад, впервые обнаружив это место, был не тем Юсуфом Халифой, который сидел здесь теперь.

Все люди, конечно, со временем меняются, но есть основа, которая остается незыблемой. Что‑то вроде коренной породы. Халифа не мог избавиться от ощущения, что его основа деформируется. Порой он с трудом себя узнавал. Депрессия, внезапные, необъяснимые приступы гнева, разъедающее чувство бессилия, разочарования и вины.

Никогда он не был таким. В прошлом, какие бы испытания ни преподносила ему жизнь, а таких было немало, он умел справляться с трудностями и не позволял несправедливостям мира лишать себя душевного равновесия. А теперь… Их снесенный дом, отравленный колодец семейства Аттиа, финансовые затруднения Демианы, малыш на мотоцикле… Раньше он находил душевные силы уживаться с тем, что считал повседневной жестокостью жизни. Но сегодня это углубляло трещины в его и без того некрепком основании. Все разваливалось. И Халифа задавал себе вопрос, не потому ли он приходит сюда все чаще и чаще? Не за умиротворением, тишиной и свободой, а чтобы испытать облегчение от сознания, что вокруг все же сохранилось что‑то долговечное и надежное.

Он отвинтил крышку купленной по дороге бутылки с водой, закурил и еще глубже спрятался в тень расселины. Впереди, чуть левее, он различил кирпичные развалины на холме Тота; справа – руины «промежуточной остановки», где древние строители усыпальниц задерживались по дороге в Долину царей и обратно. Что‑то вроде древнего пункта отметки прихода на работу. Лик окружающих скал был покрыт граффити – десятками теснящихся друг на друге надписей, знаменовавших короткий, ускользающий миг в жизнях рабочих, некогда таких же реальных, как его, но теперь полностью затерявшихся в истории.

Один из таких рисунков находился совсем рядом: три картуша – Хоремхеба, Рамсеса I и Сети I, – выбитые в известняке человеком, назвавшим себя «писцом Амона Пэем, сыном Ипу». Подле стоял номер в кружке – 817а, – оставленный чешским египтологом Ярославом Черни, который в 1950‑х годах регистрировал древние граффити.

Халифа часто думал об этом сыне Ипу. Каким он был? Каким человеком? Были ли у него братья и сестры? Жена и дети? Внуки? Жил он в радости или печали? Был сильным или слабым? Здоровым или больным? Прожил долго или умер молодым? Так много вопросов. И сколько всего утеряно. От целой жизни остались лишь несколько отметин на известняковой поверхности скалы.

В последнее время мысли о мимолетности сущего все чаще приходили в голову Халифе. Тревожила бессмысленность миропорядка. Некогда этот Пэй был живым существом и дышал, как он. Его жизнь была полна драматизма, чувств, отношений и перемен. Сначала он был младенцем, затем мальчиком, превратился в мужчину и, может быть, стал мужем и отцом. Он был целым миром с богатой историей жизни. Но настал момент, и история оборвалась, остались только ее крошечные частицы на камне. Так всегда – остаются только частицы. И сколько бы их ни собирать – слова, предложения, абзацы, – целого никогда не узнать. Не узнать человека. И конечно, не вернуть назад. Он ушел навсегда.

Халифа затянулся и достал бумажник. В нем был пластиковый пакетик, а внутри снимок: Халифа с женой Зенаб и трое их детей – Батах, Али и маленький Юсуф. Команда Халифы, как они в шутку себя называли. Фотографировались на этом самом месте пару лет назад. Встали поближе друг к другу, и Халифа нажал на кнопку затвора, держа фотоаппарат перед собой. Поэтому картинка получилось немного кривой. Все смеялись, особенно сам Халифа; он держал Али на коленях и едва сохранял равновесие. Как только раздался щелчок аппарата, он соскользнул вниз, и они с Али плавно сползли по каменистому склону под уступом, отчего расхохотались еще неудержимее.

Как много тогда было смеха.

Халифа посмотрел на снимок, коснулся губами, убрал в карман и окинул взглядом пустынный пейзаж.

Иерусалим

Когда Бен‑Рой вернулся в Кишле, Дов Зиски был в кабинете и, согнувшись за столом, над чем‑то корпел, как талмид‑хахам[37]. Иони Зелба и Шимон Луцич куда‑то ушли, и они оказались вдвоем.

– Как успехи? – спросил Бен‑Рой, стаскивая куртку и усаживаясь за стол.

– Не очень, – отозвался Зиски. – «Содомит» не вписывается в шесть клеток по горизонтали.

Бен‑Рой открыл было рот спросить, какого дьявола его помощник разгадывает кроссворд, когда им надо расследовать убийство. Но вовремя понял, что парень пошутил, и хмыкнул. По крайней мере Зиски нельзя было отказать в чувстве юмора. А чувство юмора было необходимо израильским полицейским. Без него люди становились озлобленными, ворчливыми занудами, как Амос Намир, а это уж совсем нехорошо.

– Ну, так что мы имеем?

Зиски повернулся на стуле и открыл записную книжку в молескиновом переплете.

– Я выяснил, кто мобильный оператор жертвы. Это – «Пелефон». Сейчас они готовят нам список ее соединений за последние полгода. То же самое с ее городским телефоном компании «Безек» и электронной почтой в джи‑мейл. Однако в субботу все замирает – получим самое раннее в воскресенье.

Бен‑Рой что‑то проворчал. Ничего не поделаешь: так обстоят дела в этой части света – даже тем, кто расследует убийство, полагается выходной.

– Что насчет храма? – Бен‑Рой скользнул глазами по заголовкам «Едиот ахронот», номер которой купил по дороге из квартиры Клейнберг: правительственные коррупционные скандалы, тупик мирных переговоров, тель‑авивский футбольный клуб «Хапоэль» разгромлен в лиге чемпионов. Все одно и то же, одно и то же. – Удалось что‑нибудь выяснить?

– Не так уж много, – ответил Зиски. – Дежуривший вчера вечером вахтер не смог ничего добавить к тому заявлению, которое уже сделал. Жертва прошла в ворота примерно в семь вечера. У него сложилось впечатление, что за ней кто‑то шел, но он в это время разговаривал по телефону с женой и не обратил особого внимания. И уж точно не может описать этого человека. Будем надеяться, что удастся получить больше информации благодаря камерам видеонаблюдения за территорией.

– Будем надеяться, – повторил Бен‑Рой.

– Он упомянул, что видел ее до этого.

Бен‑Рой пристально посмотрел на помощника.

– Так же как и нескольких других человек. Похоже, она не раз за последние две‑три недели приходила на территорию храма.

Бен‑Рой сложил газету и, заинтересовавшись, откинулся на спинку стула.

– Рассказывай.

– Вахтер, дежуривший прошлым вечером, считает, что она до этого приходила по крайней мере дважды. И есть еще один вахтер, который утверждает, что засек, как она четыре или пять раз являлась в храм. Есть еще священник, его зовут…

Он сверился с записной книжкой, стараясь отыскать имя. Бен‑Рой махнул рукой, давая понять, что это сейчас не важно.

– Во всяком случае, он сказал, что эта женщина посетила несколько служб, утренних и вечерних. У него сложилось впечатление, что она кого‑то ждала, но никто из тех, с кем я говорил, не могли припомнить, чтобы она с кем‑то встречалась. Полицейские все еще обходят дома, может быть, что‑нибудь выяснят.

Бен‑Рой, барабаня пальцами по столу, кивнул.

– Еще я разговаривал с архиепископом Петросяном, – продолжал Зиски.

– И что?

– Он уделил мне всего пятнадцать минут, поэтому серьезного разговора у нас не получилось. Заявил, что не верит, будто нечто подобное мог совершить человек из его общины, и это практически все, что он мне сказал.

– А ему ты веришь?

Зиски пожал плечами.

– Он определенно расстроен тем, что произошло. Это было заметно по его глазам. У меня сложилось ощущение…

– Он лгал?

– Я бы сказал… с ним что‑то было не так. Он что‑то недоговаривал. Никаких фактов, только интуиция.

Женская интуиция, подумал про себя Бен‑Рой.

– У него есть алиби?

– Он утверждает, что весь вечер находился в своей квартире. Пока что не нашлось никого, кто мог бы это подтвердить. – Зиски покрутил одну из заколок, которые удерживали ермолку на голове. – Если хотите, могу позондировать. Поразнюхивать, что там к чему.

– Давай. И пока будешь этим заниматься, попытайся что‑нибудь выяснить насчет вот этого.

Бен‑Рой пошарил в кармане и достал найденный в квартире Клейнберг автобусный билет. Подойдя, Зиски протянул за ним руку, и от него пахнуло ароматом лосьона после бритья.

– Клейнберг воспользовалась им пять дней назад, – объяснил Бен‑Рой. – Ездила в Мицпе‑Рамон. Хотелось бы знать, что наша жертва делала посреди пустыни Негев.

Зиски рассмотрел билет.

– И вот еще что, – продолжал Бен‑Рой, довольный, что у него появился помощник, на которого можно спихнуть такие дела, – не мог бы ты выяснить, что значит это слово?

Он открыл записную книжку, перелистал и нашел страницу, куда записал найденный в блокноте оттиск слова «воски». Зиски наклонился посмотреть, и его щека почти коснулась лица Бен‑Роя. Запах лосьона после бритья внезапно стал сильнее.

– Извините, ребята, я вам не помешал? – В дверях появился Ури Пинкас. Бен‑Рой резко откинулся на спинку стула.

– Что, Пинкас, постучать слабо?

Коллега ухмыльнулся и сложил губы, изображая поцелуй. Бен‑Рой нахмурился.

– Что тебе надо?

– Так, заглянул сказать, что готов материал с камер видеонаблюдения. Просмотр через пять минут. Надеюсь, вам хватит времени… как бы это сказать… встряхнуться.

– Да пошел ты, Пинкас! Поцелуй меня в зад!

– Встаю в очередь. Увидимся в пристройке.

Он подмигнул, снова сложил губы, как для поцелуя, и скрылся в коридоре. Но, уходя, крикнул:

– Да, если ты уже дослушал до конца мой диск Йонатана Гатро, пожалуйста, верни.

– Да пошел ты! – заорал в ответ Бен‑Рой.

Если Зиски что‑то и понял из их перепалки – а не понять было трудно, – он не подал вида. Записал в свою книжку слово «воски» и спокойно вернулся к столу. Бен‑Рой решал, не следует ли ему что‑нибудь сказать, но помощник уже поднял телефонную трубку и набирал номер. Бен‑Рой отправился в туалет и по дороге обратно налил себе из кулера в коридоре чашку воды. И еще одну для Зиски, после чего вернулся в кабинет.

– Золото.

– Прости, не понял.

– «Воски» по‑армянски означает золото. Золото, золотистый.

Черт возьми, а парень‑то расторопный. Он же отлучался всего на пару минут.

– Хорошо. Спасибо.

Зиски кивнул и взял чашку с водой.