От Андрея Кобылы к Вейдевуту: родословие и баснословие

У всей антимонархической интеллигенции ХХ столетия на слуху написанные в годы второй смуты строки Максимилиана Волошина о годах первой смуты:

Когда отродье Кошки и Кобылы

Пожарский царствовать привел…

В недавно опубликованной, хотя и очень неоднозначной, статье Владимира Микушевича, которая так и называется — «Отродье Кошки и Кобылы», показано, что строки эти, говорящие более о загадке самого Волошина, нежели о Михаиле Феодоровиче Романове, ни в коем случае нельзя прнимать как республиканский выпад. При этом, действительно, «Боярин Феодор Кошка, пятый сын Андрея Ивановича Кобылы, родоначальника Романовых […] Что же касается Кобылы, то слово это традиционно обозначает древнейший род (отсюда испанское „кабальеро“ и французское „шевалье“)». К «конному» корнесловию мы еще вернемся подробнее, а пока, временно приняв это за аксиому, обратимся вновь к родословию инока Ювеналия:

«Известные Родословные книги о происхождении Знатнейших Родов Российских Дворян, с древнейших времен сочиненные, и прочих некоторых от одного праотца происшедшими, коего въезд в Россию то из Варяг, то и Прус, то и Немец (что в старину значило единое отродье) поставляю со времен владения Векликого Князя ИОАННА ДАНИЛОВИЧА КАЛИТЫ, или при сыне его СИМЕОНЕ ИОАННОВИЧЕ ГОРДОМ. Пишут, что когда приехал к Москве служить ВЕЛИКОМУ КНЯЗЮ муж Честен (Знатен) АНДРЕЙ ИОАННОВИЧ, прозванный КОБЫЛА […] А иные писатели повествуют, что РОД РОМАНОВЫХ происходит от первого Короля Прускаго ВЕДЕВАТА или ВЕЙДЕВУТА, бывшего с 305 по 378 год по Рождестве ХРИСТОВЕ, и продолжался через девять степеней до Князя ГЛАНДАЛА, почитаемого братом Прускаго Князя, пришедшаго в Россию в исходе ХШ столетия и принявшего Святое Крещение в 1287 году, в коем дано ему имя ИОАНН, а у него был сын АНДРЕЙ ИВАНОВИЧ, прозванный КОБЫЛА и так далее».

Что же рассказывают нам летописи, хроники и предания о предках и потомках «мужа честна и знатна» Андрея Кобылы и о нем самом?

Инок Ювеналий не одинок: ему вторят и авторы гораздо более ранние. Прежде всего (мы к этому еще вернемся) следует отметить, что от Андрея Ивановыча Кобылы, помимо Романовых, пошли несколько знатнейших и знаменитейших русских родов, в том числе Шереметевы, Шевлягины, Колычевы, Мотовиловы, и потому именно из родовыхархивов этих семейств черпали историографы сведения как о самом Андрее Ивановиче (у некоторых авторов — Михайловиче) Кобыле, так и о его прапредках — Вейдевуте и его наследниках.

Прежде всего отметим, что все без исключения именуют Вейдевута Королем Литовским и Прусским или просто королем Прусским. Напомним, что Пруссы — это те же самые Русы, или Росы — князья Рош — то есть царско‑воинское сословие гиперборейско‑троянского происхождения, о которой мы уже рассказывали. Однако, здесь немаловажная (как увидим ниже) языковая, а, следовательно, и сущностная разница: некоторые авторы Царский род Прусской земли и Балтии вообще именуют не Рош, а Реш. Так, о прародителях Шереметевых князь Андрей Михайлович Курбский писал (имея в виду отца Андрея Кобылы): «Муж светлый и знаменитый, от немецкия земли выехал […] глаголют его быти с роду княжат Решских». По мнению многих летописцев, «это те же Норманы и избраны в VIII веке (речь идет о призвании рода в целом, с которого началось воссоздание Новгорода, бывшего Словенска — В.К.) […] Конечно, все это лишь догадки, но догадки более вероятные, нежели древняя Пруссо‑Литовская история, как она многими изображена. По этим догадкам Род Романовых первоначально произошел от тех же Варягов, или Норманцев, от которых произошли и Рюриковичи». Хотя, по‑видимому, это иная ветвь: Рош — Реш.

Литвой же именовали тех же самых Русов, только принявших латинскую письменность (а затем и латинство в целом): это название появляется уже значительно позже, в ХIII‑XIV веках, хотя выходцев из западных русских земель, даже применительно ко временам более ранним, летописцы именуют Литвой или Русью Литовской. Не случайно Ф.И.Тютчев произнес: «Над Русской Вильной стародавней / родные высятся кресты…». Собственно же этноним (и самоназвание) нынешних литовцев и латышей — жмудь — это такое же чисто племенное имя, как вятичи, древляне, поляне и т.д. В некотором смысле, как показывают лингвистические исследования, жмудский язык был даже ближе к санскриту, чем язык так называемых «славянских» племен. Все это, однако, не входит в предмет нашего рассмотрения и необходимо лишь как присловье к изложению имеющихся у нас сведений о Вейдевуте — князе (царе) Решском.

Неизданная рукопись архива графов Шереметевых (№ 597) в том виде, в каком ее упоминает уже цитированный нами Сборник Костромской губернской ученой архивной комиссии 1901 г., имеет следующее надписание:

«Сия книга глаголемая, собранная из разных летописцев и подлинных разрядных родословцев о потомках Прусского и Оленского (sic?! — В.К.) короля Ведевита от четвертого сына его Недрона, от потомственного его наследника Андрея Ивановича Камбилы, глаголемаго Гляндуса, происшедших от него нижеобъявленных в сей истории влекущихся родов, которую тщанием конфиромовал Геролтмейстер, ближний стольник Степан Андреевич Колычев, как был в управлении указом Его Императорского Величества у Геролтмейстерских дел, в 722 году. А сия книга дому капитана Ивана Иванова сына Колычева».

Мы отдаем себе отчет, что дата 722 вместо вероятного 1722 может являться аргументом в пользу «новой хронологии» академика А.Т.Фоменко. Разбор данной проблемы увел бы нас чрезвычайно далеко от темы данного исследования — по нашему мнению, речь может идти лишь о том, что сама история, как и «частица‑волна» в современной физике, начинает сегодня вести себя в зависимости от «положения наблюдателя». Прошлое оказывается «обратимым», время теряет свою линейную, «евклидову» природу. Сами по себе открытия академика Фоменко и его школы являются «знамением времени» и свидетельствуют о стремительном его сокращении и «свертывании» в преддверии конца нынешнего эона и Второго и Славного Пришествия Христова. Однако признание это вовсе не обязательно должно вести к признанию историософии данной школы. Возможно, к этому вопросу придется вернуться отдельно, мы надеемся когда‑нибудь это сделать. Пока что единственным возможным для нас путем является анализ наличных письменных источников на основе общепринятой хронологии при трезвом осознании ее условности.

Повествование Колычева начинается с (П) Русского царя Прутено, который «в 373 г. по Р.Х. для старости своей отдал в вечное обладательство свое Прусское королевстко брату своему Вейдевуту, а сам определился в идолослужение первым жрецом в городе Романове, идеже ныне немецкое местечко Гейлингенбейль. Романове, или Ромове находилось на берегах Дубиссы и Невяжи. При слиянии этих двух рек, на обширной равнине, находился священный вечнозеленый дуб, необыкновенной толщины и высоты».

Отметим, что балтские верховные жрецы времен идолослужения именовались Криво‑Кривейте, что, по‑видимому, происходит от этусско‑пеласгского, то есть троянского слова криа, крийа, кривь. «К(Р)ИЙА‑КРИЯ — печень (согласно литературным данным, практика гадания на внутренностях животных существовала у народов едва ли не всего древнего мира — от Индии на востоке до Лузитании и Галлии на западе)… Дошекдшие до нас модели восточных гадательных печеней и соответствующие литературные описания свидетельствуют о проведении постоянных наблюдений с целью установить связь между изменениями в обществе и природе с формой печени жертвенных животных. У этрусков существовал целый „институт“ гаруспиков — гадателей по внутренностям животных. Кry — „кровь“ (ср. авест. „kru“), сохранившееся в древнепольском kry, полаб. k(a)roi и др.слав. (совр. слово kri) (Мейе); Кривь — кровь (Срезневский)».

Более того, то, чем занимались Криво‑Кривейте, прямо было «повынесено» из Трои:

«Многие боги, которым приносили жертвы римляне, были богами этрусков. Этрусское происхождение имела и влиятельная коллегия римских жрецов‑гадателей по внутренностям животных — гаруспиков. Без их советов и заключений римляне не начинали ни одного сражения, не приступали к обсуждению государственных дел. Собрание правил и поучений гаруспиков римляне называли „этрусской дисциплиной“ и для ее усвоения богатые римские патриции посылали своих детей в Этрурию».

В предыдущих наших работах (следуя за европейскими авторами Грасе д’Opce, Мигелем Серрано, Фулканелли, Эженом Канселье и др.) мы указывали на то, что древняя арийская (троянская) кабала не имеет ничего общего с раввинской каббалой. Дело здесь, разумеется, не в апологетике тех или иных проявлений «лжеименного знания», а в исследовании. Здесь все должно быьть предельно ясно. Речь идет, конечно, о вполне определенной идольской жертве, являющейся для християнина такой же мерзостью и проявлением «тайны беззакония». С другой стороны, понимание древних, дохристиянских аспектов сакральной царско‑жреческой власти открывает путь к пониманию того особого мистического ведения, с которым пришел на службу к Московским князьям род княжат Решских, о чем мы будем особо говорить далее в связи с именами его представителей, имея в виду, разумеется, коренное преображение этого древнего ведения в Православной Крещении: «язык птиц», «язык полконей», «кабала» меняет знак и освящается Пятидесятницей — онтологическое противоположение здесь такое же, как между блудом и браком, убийством и подвигом воина, языческой жертвой и Евхаристией…

Далее, по рассказу Колычева, Вейдевут, в свою очередь, перед концом жизни разделил Прусскую землю между двенадцатью сыновьями — между прочим, по древнему троянскому (если судить по Младшей Эдде) праву. Из этих сыновей четвертый, Недрон, получил удел на берегу реки Прегеля. В ХП веке, при князе Димвоне, потомке Недрона в девятом колене (разумеется, по общепринятой хронологии) «крыжаки (т.е. орден меченосцев) край земель Недровских мечом и огнем лютее паче прочих разорили и городы Недровских князей, потомков ныне писанного Недрона, до основания истощили и разрушили». В 1280 г. старший сын Дивона, князь Руссинген (sic!), «не имея силы отечествия своего край от крыжаков боронити», принимает Римо‑католическое крещение «с младшим братом своим Камбилою, нареченным Гландою или Гландусом. А какое им в крещении дано имя, того в летописцах не написано, разве в их крыжацких метриках обретаются». Этот, по Колычеву, «Гландос Камбилы Дивонов сын, из дому Недрона Ведевитовича» вскоре после католического крещения бежал во Псков и был «перекрещен из Веры Римской в Греческую».

Несколько иначе рассказывает о Вейдевуте барон Балтазар Кампенгаузен, считающий Рюрика и Вейдевута родичами и на этом основании говорящий о единой Рюрико‑Романовской династии, составившей два рода — Рюрико‑Романовский и Романово‑Рюриковский (с 1613 г.). Иными словами: князья Рош — княжата Реш, а затем князья Реш — княжата Рош. Версия о Вейдевуте, излагаемая бароном Кампенгаузеном, такова:

«Аланы, говорят, жили прежде в соседстве с землею Пруссов. В союзе с Вандалами и Свевами ходили они к Рейну и за Рейн в Галлию, вторглись потом в Испанию, но здесь вытеснили их Вестготы. Также и на Рейне, против них восстали Сикаьбры и почти их уничтожили. Остатки их, под предводительством их военачальника Литталана (вероятно, от него литовцы) бежали в соседние земли их родины — в земли Пруссов и там осели. Одно время они жили в мире и согласии с местными хозяевами, но затем пошли с ними на разоры. И вот, богатый Алан Вейдевуд, или Войдевод, посоветовал обоим племенам избрать себе общего предводителя или князя. Совет был принят, и выбор в 305 г. пал на самого Вейдевода. Он сделался самым первым князем, или королем Литовско‑Прусской земли или по крайней мере первым главой из Аланской династии… Далее особо рассказывается о введении Вейдевудом медоварения в Прусско‑Литовской земле. Вспомним об особой символике пчелы и меда у древних сакральных династий Царского рода, а также в Старшей и Младшей Эддах — В.К.). Постоянное среди мира владычество его продолжалось 74 года, законченное в 379 году на 116 году от рождения, вследствие отречения от престола, причем он сделался верховным жрецом своего народа — Криво‑Кривейте — вследствие чего и водворился в дубовой роще близ Романова».

Если так, «сочетание несочетаемого» поразительно: первопредок Романовых отрекся от престола, став жрецом крови, последний Царь из именовавших себя Романовыми также в 1905 году желает отречься от Престола, став Патриархом, а в 1917 г. реально отрекается, принеся себя самого в кровавую жертву, предстательствуя перед Богом за свой народ.

Однако, продолжим изложение барона Кампенгаузена:

«Есть и еще другое сказание о том, что Вейдевуд был не первым Литовско‑Прусским королем из своего рода, а лишь преемником своего брата Прутена (от имени которого Пруссы и Пруссия получили свое именование), тоже под старость лет сделавшегося векорховным жрецом и сдавшего правление народом младшему своему брату Войдеводу».

Далее все оказывается так же, как излагается в Сборнике Костромской губернской ученой архивной комиссии: страна была поделена на двенадцать частей, из которых Саймо‑Самогития досталась князю Недро. При этом, по‑видимому, считает ученый барон, все преемники Войдевода под старость слагали с себя княжеский сан и принимали сан Криво‑Кривейте. Барон Компенгаузен приводит в связи с этим анонимное старофранцузское стихотворение, относя его — именно старофранцузское! — именно к роду Вейдевутовичей!

С’est ainsi que dans tous les temps

Pour parvenir au bonheur de leur plaire,

On a berce la vanite des Grands

Avec des contes de Grand ‘Mere.

Тако в любое время земли

Дабы сверхсущей достигнуть ласки,

Знатных гордыню баюкать могли

Только Великой Матери сказки.

Заметим, речь идет о женском начале в древнем царско‑жреческом служении.

Если же говорить собственно об аланах, то это древнейшее арийское племя, вполне тождественное венедам, а, следовательно, тем же русам (роксоланы — Кат‑Алауния — Каталония = Гот‑алания, об этих местностях мы рассказывали). Имя Вейдевута здесь вполне может быть произносимо как Вендевут или Вендевод (Вендевождь, Воевода), созвучное одному из имен Мировея как Венделика, что, впрочем, вполне может быть просто догадкой или совпадением, в наличие которых, мы, впрочем, не верим, особенно если речь идет о промыслительном устроительстве Царского Рода. Да и вообще — язык един. Но в любом случае справедливы слова о венедах, или винетах, французского исследователя Жана Робена:

«В противоположность кельтам, для которых море было враждебно, Венеты были царями‑мореплавателями (rois de la navigation) в Атлантике и Ла Манше и имели отношение к Британскому острову, движению Цезаря на который они препятствовали […] И не были ли венеты хозяевами как Адриатики, так и Океана, сами далекими островитянами из‑за пределов морей (d’au de la mers)? […] Жан Маркаль в своем исследовании весьма ценно указывает: „Фианы (les Fiana) и их царь Финн (Finn), Венедоты Гвинельдские (на северо‑западе Галлии), Венеты Венские (Гвенееды), Венецианты из Венеции — имеют одно общее родовое имя, которое мы встречаем как у реки Вандеи (Vende), так и у богини Венеры“. Все это разнообразие сводится к общему качеству, весьма значимому: белой (blanc) или бледной (blond) — полумифическое имя blond‑venetien неожиданно обнаруживает свое происхождение. А ведь оно еще означает „прекрасный“ (beau), „чистокровный, благородный“ (race) и, наконец, „священный“ (sacre). Искаженное понимание такой красоты, которое мы встречаем у Платона, связано с женскими воздействиями Клито, „Прекрасной“, „Высочайшей“ супруги Посейдона, стоявшей у истоков Атлантиды — встречается в традиции Кшатриев (то есть именно царей — В.К.), конного сословия (caste chevaleresque — здесь выделено нами, почему — увидим ниже — В.К.), унаследовавшего атлантическое наследие в обоих его аспектах, благословенного (benefique) и проклятого (malefique), как об этом говорит Генон".

Между прочим (какие бы аспекты в данном случае ни подчеркивал французский исследователь), Датские короли в ХV в. именовались Венедскими или Венедитскими.

Жан Робен скорее склнен подчеркивать негативную сторону алано‑венедского наследия в Европе, которое он считает символической иерогамией Клито и Посейдона, изначально не морского божества, но стихийного начала ветров, бурь (tempetes), землетрясений (ср. с именем Буревоя‑Бравлина!). Итак, Белая Дама и стихийное существо земли — не та же ли это королева и не то же ли самый Китоврас, то есть не отголоски ли меровингского мифа? По крайней мере на уровне символики. Догадку нашу подтверждает наличие в средневековом Русско‑Литовском государстве древнего княжеского (царского?) рода Китоврасов, о котором много говорено в летописях:

«И вземши с собою одного остронома, и пошли в кораблем морем по заходу солнца, хотечи собе знаити на земли месцо слушное, иде бысь мели поселити а мешкати с покоем. А с теми шляхты чомри были рожаи наивысшими (т.е. высочайшие роды, выделено нами — В.К.), именем Китоврасы, Колюмны, Рожи, Ургы […] Князь пан Кернус не имел сынов, только одну дочку именем Пояту. А будучи он в старости своей а не хотечи паннства своего от дочки своея отдалити, и принял до ее зятем собе с Китоврасу именем Кгируса, а сам умре. А по нем начати княжити на земли Литовской. А тот зять его с Китоврасу именем Кгирус, а Кгибнут на Жомотиской земли. И пануючи Кгибнуту на Жомоити, умре, а сына своего Монтивила (с этим именем мы еще встретися и не раз! — В.К.) зоставить на Жомоитском князьстве».

В любом случае перед нами все те же Русь‑Варяги. Тем более учитывая символическую связь Китоврасов с Меровингами (тем более, что летопись прямо называет их «высочайшим родом»), на которую мы неоднократно указывали в предыдущих работах.

Существовала ли прямая связь между родом Китоврасов и Ведевудом? В данный момент мы не можем дать на этот вопрос ни утвердительного, ни отрицательного ответа. С подобной неопределенностью мы и дальше столкнемся в отношении потомков Вейдевута — Романовых, чью высшую легитимность оспаривали на протяжении всего их Царствования, о чем мы уже говорили. Но сейчас речь идет не о собственно Романовых, а об их предках, упоминаемых в русско‑литовских летописях. Дело в том, что одни и те же князья и цари по‑славянорусски носят одни имена, по‑«литовски» (жмудски или жемаитски) — другие. Мы можем, по‑видимому, также сказать, что некоторые косвенные данные все же позволяют допустить возможность параллели Китоврас‑Вейдевут. Латышский эпос Niedrishu Widewuts (в 24‑х песнях), с которым мы по причине незнания языка смогли познакомиться только по французскому изданию, подробно рассказывает об этом полубаснословном царе. Согласно этим сказаниям, собранным приват‑доцентом Юрьевского университета Лаутенбахом, «латышский» царь и жрец Ниедришу Видевут происходил от дела Виссикука и женского «божества» Кальды. Указание это весьма «тревожно»: ведь имя арийской «богини» Кали явно просматривается сквозь летописные наслоения… Не останавливаясь на этом подробно, мы вынуждены констатировать, что, как писал знаток данной проблематики барон Юлиус Эвола, это «течение несомненно имеет „экзогенные“, архаические истоки, восходящие к субстрату автохтонной традиции, имеющему множество явных параллелей с протоисторической традицией пеласгийского (выделено нами — В.К.) и протоэллинского средиземноморского типа». Во всяком случае, такие выводы приходится сделать из одного из сказаний. По другим (песни 1‑я и 2‑я) отца Видувута звали Радагансом‑Стирансом, а мать — Гнединою, одною из дочерей языческого «божества» Перкуна (в славянском варианте, естественно, Перуна). Помимо указания опять‑таки на «конное» имя матери прапредка Романовых, для нас небезынтересна «сверхъестественная» природа именно женской линии этого рода — и здесь нам приходится констатировать противоположность друидско‑жреческого, матриархального закона салическому (т.е. меровингскому) праву, настаивавшему на сакральности мужского пола царя (короля). В то же время именно жена (Анастасия Романовна) положила начало «второй расе» Русских царей. Это поразительно подтверждает не только указанное у Жана Робена, но и вообще акцентирование женского начала мировправления у некоторых авторов‑традиционалистов (вне зависимости от оценок данного факта).

В четвертой песне о Видувуте рассказывается, как по удалении Гнедины Радаганс‑Стииранс с сыном своим Ниедришем Видевустом и тремя великанами (в славянском прочтении — волотами), прежде побежденными Ниедришем, — Коукаравейсом, Кальнустуменсом и Гарбарджисом — предпринимает поход в южные страны.

Здесь начинается нечто, весьма для нас интересное. На обратном пути возле острова Рюгена, который, как известно, был родовым владением Руси = Дома Рюрикова, с Ниедришем Видевустом случается кораблекрушение; он, однако, спасается и получает приют у царя Рюгена — Одина и царицы Смаедины. В предыдущей работе «Русь Мировеева» мы, ссылаясь на Младшую Эдду, указывали на полумифического царя Одина троянского рода, превращенного затем человеческой памятью в языческое божество (тождественно, кстати, Перуну‑Перкуну, Видевустову баснословному прародителю), как на деда Рерира, правителя Страны Франков, а потому останавливаться на этом подробно мы здесь не будем. В имени же Смаедины явно звучит название баснословной реки Смородины или слова смарагд (изумруд). Образ древнейший и имеющий прямое отношение к истокам царского чина. «Принцесса царского рода, — истолковывал Эжен Канселье „Сказки матушки Гусыни“, — наделенная необычайными достоинствами, облачается в ослиную шкуру, скрывая изначальгную доброту (beaute), и только будущий супруг ее, т.е. царевич, опознает существо, сродное себе, по украшенному изумрудом, смарагдом, колечку, спрятанному в испеченном царевной слоеном пироге. Отзвуком этой истории является другая, о хрустальной (de verre), зеленоватой туфельке Золушки — Cendrillion — которую зовут иногда Луция — Cucendron — и обозначают греческим Х (кси) как луч в золе […] Смарагд мудрецов драгоценен именно зеленым цветом — цветом всеобщей души. Бесконечно важно, что указание именно на этот цвет содержится в самом названии Изумрудной Скрижали (Table Smaragdine) […] Напомним также, что Виктор Гюго в своем романе о Соборе Владычицы нашей в Париже […] делает юную и соблазнительную Эсмеральду (Смрагдовую) объектом любовной страсти конного (chevalier) Феба (Phebus)».

Совершенно очевидно, что, описывая пребывание Видевуста у Одина и Смаедины после кораблекрушения, безымянный списатель предания повествует о некоем особом царском посвящении, хотя сегодня нам крайне трудно поянть, в чем именно оно заключалась. Разумеется, нам скорее поведают о том, как Видевуст рассказывал Одину о их совместном с отцом путешествии в Рим (!), о том, как в походе этом умер отец Ниедриша Видевуста, после чего мореплаватели приблизились, потерпев кораблекрушение, к отрову Рюгену (песнь 6‑я). Песни с 7 по 17 рассказывают о многочисленных приключениях в духе сренедневековой словесности вплоть до поисков исчезающей царской жены в подземном царстве (орфический миф!). В конечном счете Видевуст объединяет латышские роды в одно государство и становится первым балтским царем. Четвертый сын его Надравс получает в удел земли между реками Байкою и Руссою: в пределах этих земель находилось савященное место Ромова, или Ромава, исконное местопребывание Криво‑Кривейте (песнь 23‑я). Достигнув возраста 116 лет и родив двенадцать сыновей, Видевуст передает свое царство брату Прутено (по другим родословиям, вспомим, Прутено был братом Пруса, Рюрикова предка, точнее, одного из предков) и сжигает себя в Ромове пред священным дубом (тем самым). Пепел его был зарыт на горе в Перкуоне, под камнем‑великаном, посвященном идолу Перкуна (того самого Одина). Так заканчивается песнь 24‑я и с нею вместе баснословное жизнеописание предка Романовых. Между прочим, гораздо более сложное и вызывающее больше недоумений и сомнений, нежели все, известное нам о Рюрике. Во всяком случае, приходится сделать очень важный вывод: если Рюриковичи («Рош») были воплощением мужского, «солнечного» начала в династической истории Русской монархии, то предки Романовых («Реш») задают совершенно иную, «женственно‑лунную» матрицу, связанную с фигурой не столько Царя, сколько Царицы. Царицы, пытавшейся поднять на себе непосильную для женских плеч, мужскую, Имперскую, ношу…

Date: 2015-07-25; view: 344; Нарушение авторских прав