Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
Конкурентные преимущества 7 page
В тот же вечер я внимательно изучил клитор Валери. Прежде я его специально не рассматривал; когда я ее ласкал, лизал, я мыслил более общими категориями; мне запомнились позы, ритмы движений; теперь же я долго вглядывался в малюсенький орган, трепыхавшийся у меня перед глазами. “Что ты там делаешь?” – удивилась она, пролежав минут пять с раздвинутыми ногами. “Создаю эстетическую концепцию”, – отвечал я и лизнул ее для успокоения. Муляжам не хватало, понятно, запаха и вкуса; а в остальном я нашел безусловное сходство. Закончив осмотр, я высвободил двумя руками объект наблюдения и стал водить по нему языком. То ли ожидание обострило ее желание, то ли мои движения сделались более точными и целенаправленными – так или иначе, она кончила почти сразу. Если разобраться, подумал я, эта Сандра неплохая художница: ее творчество заставляет по‑новому взглянуть на мир.
Уже к началу декабря у нас не осталось сомнений, что клубы “Афродита” станут событием, возможно даже историческим. В туриндустрии ноябрь традиционно самый трудный месяц. В октябре запоздалые туристы еще пытаются захватить остатки курортного сезона; декабрь принимает эстафету благодаря рождественским праздникам; но мало, очень мало кто едет отдыхать в ноябре, разве что пенсионеры, да и то самые осмотрительные и непритязательные. А тут вдруг изо всех клубов стали поступать поразительные данные: новый проект пользовался бешеным успехом, прямо‑таки повальное увлечение. Я ужинал с Валери и Жаном Ивом в тот день, когда они узнали первые цифры; они поглядывали на меня как‑то странно: результаты превзошли все ожидания: в среднем за месяц гостиницы на их курортах в различных странах оказались заполненными более чем на 95 процентов. “Н‑да, секс… – протянул я нерешительно. – Людям необходим секс, только и всего, но они не осмеливаются в этом признаться”. Было над чем призадуматься; официант подал закуски. “Вокруг открытия комплекса в Краби творится что‑то невероятное… – продолжил Жан Ив. – Рембке звонил, говорит, все забронировано еще три недели назад. И что интересно, в средствах массовой информации ни звука, ни строчки. Успех тайный; массовый, но конфиденциальный; именно то, к чему мы стремились”. Жан Ив наконец решился уйти от жены и снять квартиру; ключи ему предстояло получить только 1 января, но он уже повеселел и заметно расслабился. Он был достаточно молод, красив и богат; все это, оказывается, не помогает жить, констатировал я с изумлением, зато, по крайней мере, привлекает внимание. К чему он стремится, зачем так усердно печется о карьере – этого я по‑прежнему не понимал. Не думаю, чтобы ради денег: все равно большую их часть съедали налоги, а кроме того, он не любил роскошь. И не из преданности делу или каких‑нибудь других альтруистических побуждений: развитие мирового туризма вряд ли можно счесть благородной миссией. Им руководило честолюбие как таковое, оно было его внутренней потребностью, которую я уподоблю скорее потребности созидать, нежели жажде власти или духу соперничества – о его однокашниках из Высшей коммерческой школы я никогда ничего не слышал и не думаю, чтобы он ими интересовался. Одним словом, мотивация вполне достойная, не она ли на протяжении всей истории вела человечество по пути развития цивилизации? Общество воздавало ему должное высокой зарплатой; при других социальных режимах награда выражалась бы в титулах или же в привилегиях, вроде тех, какими обладала номенклатура; не думаю, чтобы это повлияло на его деятельность. На самом деле Жан Ив работал из любви к работе; это так загадочно и так просто.
15 декабря, за две недели до открытия нового комплекса, поступил тревожный сигнал из компании TUI: в Хат Яй, на самом юге Таиланда, похищен немецкий турист вместе с сопровождавшей его юной тайкой. Местная полиция получила невнятное послание на плохом английском: похитители не выдвигали никаких требований, но сообщали, что молодые люди будут казнены за поведение, не соответствующее законам ислама. В приграничных с Малайзией районах в последние месяцы действительно активизировались исламисты, поддерживаемые Сирией; однако прежде они не похищали людей. 18 декабря прямо на центральной площади города злоумышленники выбросили на ходу из грузовика обнаженные изуродованные трупы немца и таиландки. Девушку забили камнями с неслыханной жестокостью; тело ее распухло до неузнаваемости, кожа полопалась. Немцу перерезали горло и, оскопив его, запихнули половые органы в рот. Информация попала в немецкую прессу, отголоски докатились и до Франции. Газеты не стали печатать фотографии жертв, но они сразу же появились на сайтах в Интернете. Жан Ив ежедневно звонил в ТUI, новости скорее обнадеживали: очень мало кто отказался от путевок, основная масса отпускников планов не поменяла. Премьер‑министр Таиланда успокаивал как мог: речь идет, дескать, о случайном эпизоде. Все известные террористические движения и группировки дружно осудили похищение и убийство. Между тем по прибытии в Бангкок я сразу ощутил напряженность, особенно в районе улицы Сукхумвит, где жили туристы с Ближнего Востока, в большинстве своем из Турции или Египта, но некоторые и из более суровых стран: Саудовской Аравии или Пакистана. Я заметил, что прохожие поглядывают на них с недоброжелательством. Над входом во многие секс‑бары я видел таблички: “Мусульманам вход воспрещен”; хозяин одного заведения на улице Патпонг не поскупился на объяснения и вывесил рукописный текст такого содержания: “We respect your Muslim faith: we don't want you to drink whisky and enjoy Thai girls” [20]. Несчастные туристы‑мусульмане, заметим, были ни в чем не виноваты, а в случае теракта рисковали больше других. Когда я посетил Таиланд впервые, меня поразило обилие приезжих из арабских стран; на самом деле они устремились сюда ровно по тем же причинам, что и европейцы, с той лишь разницей, что в разврат пускались, пожалуй, с еще большим энтузиазмом. В десять утра они уже сидели за стаканом виски в баре гостиницы; в массажные салоны приходили к открытию. Нарушая законы ислама, они, возможно, испытывали угрызения совести и оттого держались мило и любезно. Бангкок я нашел все таким же душным, грязным и шумным и все же был рад увидеть его снова. Жан Ив общался с какими‑то банкирами и министерскими чиновниками – я особенно не вникал. Два дня спустя он сообщил нам, что встречи прошли успешно: местные власти проявили исключительную сговорчивость, соглашались на все, лишь бы привлечь инвестиции с Запада. Таиланд уже несколько лет не вылезал из кризиса, биржевые котировки и национальная валюта падали, государственный долг составлял 70 процентов валового внутреннего продукта. “Дела у них настолько паршивые, что им даже не до коррупции, – объяснял Жан Ив. – Я давал на лапу, но самую малость, сущий пустяк по сравнению с тем, что приходилось давать пять лет назад”. Утром 31 декабря мы отправились на самолете в Краби. Выйдя из микроавтобуса, я сразу наткнулся на Лионеля, прибывшего накануне. Он был в восторге, в полнейшем восторге, мне с трудом удалось остановить поток его благодарностей. Но когда я добрался до своего бунгало, мне открылся такой вид, что я и сам обомлел. Огромный девственный пляж, мельчайший, как пудра, песок. В нескольких десятках метров от берега океан из лазурного делался бирюзовым, чуть дальше – изумрудным. Громадные известковые скалы, поросшие сочной зеленью, выступали из воды и тянулись до самого горизонта, где растворялись в ярком свете, придавая бухте какое‑то нереальное космическое измерение. – “Пляж” снимали здесь? – спросила Валери. – Мне кажется, нет – на Кох Пхи‑Пхи. Я не видел фильма. По ее мнению, я ничего не потерял; кроме пейзажей, там нет ничего интересного. Я вспомнил, что читал как‑то книгу о туристах, ищущих не тронутый цивилизацией остров; в их распоряжении имелась только карта, которую нарисовал им старый путешественник, перед тем как покончить с собой в жалкой гостинице на Кхао Сен роуд. Они приехали сначала на Самуй, понятно, изгаженный туристами; оттуда переправились на соседний остров, но и там обнаружили слишком много народу. Потом, наконец, подкупили лодочника, и тот отвез их в заповедник, на остров, закрытый для посетителей. Тут‑то и начались неприятности. Первые главы великолепно иллюстрировали безвыходное положение туриста, устремившегося на поиск “нетуристических мест”, которые с его появлением перестают быть таковыми, и бедняга вынужден забираться все дальше и дальше в погоне за мечтой, теряющей смысл по мере ее осуществления. Занятие столь же безнадежное, как попытка убежать от собственной тени; данный парадокс, как сообщила мне Валери, хорошо известен в мире турбизнеса, на языке социологов он называется “double bind” [21]. Описанная ситуация, похоже, не грозила курортникам в городке “Эльдорадор – Афродита”: на необъятном пляже все они сгрудились в одном месте. На первый взгляд, состав отдыхающих соответствовал ожиданиям: много немцев, по виду в основном высокооплачиваемые чиновники и люди свободных профессий. Валери знала и точные цифры: 80 процентов – немцы, 10 процентов – итальянцы, 5 процентов – испанцы и 5 процентов – французы. Неожиданно много приехало супружеских пар либерального склада, вроде завсегдатаев мыса Агд: большинство женщин с силиконовой грудью, у многих – цепочки на талии или на щиколотке. Я сразу заметил, что почти все купаются нагишом. Что ж, тем лучше, с такими людьми обычно нет проблем. В отличие от мест, славящихся “туристическим духом”, курорты, посещаемые свингерами, где массовость – необходимое условие, никаким парадоксам не подвержены. В мире, где величайшей роскошью считается возможность избегать других людей, добродушную общительность “свободных” немецких пар следует расценивать как завуалированную форму подрывной деятельности, сказал я Валери, пока она снимала бюстгальтер и трусы. Раздевшись сам, я несколько смутился вольным поведением моего проказника и лег на живот рядом с Валери. Она же раздвинула ноги, преспокойненько подставив свое богатство солнцу. Расположившаяся в нескольких метрах справа от нас группа немок обсуждала, как мне показалось, статью в “Шпигеле”. У одной из них волосы на лобке были выщипаны и отчетливо виднелась тонкая прямая щель. “Смотри, как здорово, – прошептала Валери, – так и хочется сунуть пальчик”. Действительно, здорово; однако слева от нас я видел чету испанцев: у дамы вход в пещеру загораживали густые черные, курчавые заросли – это мне тоже понравилось. Когда она ложилась, я обратил внимание на ее мясистые полные губы. Несмотря на молодость – я бы не дал ей больше двадцати пяти, – у нее была тяжелая пышная грудь с выпуклыми ореолами. “Повернись‑ка на спину”, – сказала Валери. Я покорно перевернулся и закрыл глаза, как будто это что‑то меняло. Мой танцор воспрянул и высунул головку. Через минуту я перестал думать о чем‑либо и целиком сосредоточился на ощущениях, а ощущать солнечное тепло на слизистой оболочке бесконечно приятно. Я лежал зажмурившись и чувствовал, как струйка масла для загара льется мне на грудь, потом на живот. Пальцы Валери легко касались моей кожи то тут, то там. Воздух наполнился ароматом кокосового масла. Когда она начала смазывать то, что ниже, я поспешно открыл глаза: Валери стояла возле меня на коленях, лицом к испанке, а та приподнялась на локтях, чтобы лучше нас видеть. Я откинул голову назад и устремил взгляд в голубое небо. Валери, обхватив одной рукой мои ядра, другой рукой методично натирала маслом мой член. Повернув голову налево, я увидел, что испанка усердно трудится над хозяйством своего парня, и снова уставился в небо. Совсем рядом зашуршали шаги по песку, и я опять зажмурился, затем услышал звук поцелуя и шепот. Не знаю, сколько рук и сколько пальцев ласкали мой детородный орган; а море тихо‑тихо плескалось о берег.
С пляжа мы отправились посмотреть досуговый комплекс; смеркалось, зажигались одна за другой разноцветные вывески баров “go‑go”. На круглой площадке их разместилось штук десять, а в центре – огромный массажный салон. У входа мы встретили Жана Ива в сопровождении грудастой девицы в длинном платье, светлокожей, похожей на китаянку. – Как там внутри? – спросила Валери. – Шикарно. Кич, но роскошный. Фонтаны, тропические растения, водопады, даже греческих богинь понаставили. Развалившись на мягком диване с парчовой обивкой, мы выбрали девушек. Массаж нам понравился; теплая вода и жидкое мыло растворили остатки кокосового масла. Гибкие девицы мылили нас грудью, ягодицами и ляжками; Валери застонала сразу, и я лишний раз восхитился богатством эротических зон женского тела.
Из гостей на новогоднем банкете присутствовали преимущественно таиландцы, так или иначе связанные с туристическим бизнесом. Из руководства “Авроры” не приехал никто; глава TUI тоже не выбрался, хотя и прислал вместо себя сотрудника, который, судя по всему, не имел никаких полномочий, но бесконечно радовался представившейся возможности отдохнуть. Кормили изысканно блюдами тайской и китайской кухни: хрустящие немы с базиликом и мелиссой, оладьи из батата, карри с креветками в кокосовом молоке, соте из риса с кешью и миндалем, “лакированная” утка. Вина по случаю торжества заказали из Франции. Я поговорил несколько минут с Лионелем – тот млел от счастья. С ним была очаровательная девушка родом из Чиангмая по имени Ким. Он познакомился с ней в первый же вечер в топлес‑баре и с тех пор не расставался и не спускал с нее восторженных глаз. Я прекрасно понимал, почему наш недотепа прельстился этим изящным созданием с неправдоподобно тонкой талией; на родине ему такой не встретить. Тайские проститутки – это сказка, подумал я, дар небесный, никак не меньше. Ким немного говорила по‑французски. Она даже была в Париже, восхищенно рассказывал Лионель; ее сестра замужем за французом. – Ах вот как! И чем же он занимается? – поинтересовался я. – Врач, – Лионель немного нахмурился. – Конечно, со мной у нее такой жизни не будет. – Зато у тебя гарантия от безработицы, – приободрил я его. – Таиландцы все мечтают о государственной службе. Он посмотрел на меня с недоверием. Между тем я говорил сущую правду: слова “государственная служба” оказывали на таиландцев гипнотизирующее воздействие. Правда, в Таиланде все чиновники коррумпированы; они не только имеют гарантированную работу, но еще и богаты. У них есть все. – Что ж, счастливой ночи, – пожелал я ему и направился в бар. – Спасибо, – отвечал он, краснея. Сам не знаю, что это я вздумал играть в знатока жизни; видать, старел. Таиландочка внушала мне некоторые опасения: эти девчонки с севера нередко очень красивы, но, к сожалению, слишком хорошо понимают это сами. Проводят целые дни перед зеркалом с полным сознанием того, что их красота сама по себе представляет материальную ценность, и в результате становятся капризными и никчемными. С другой стороны, в отличие от европейской модницы, Ким не могла знать, что Лионель отнюдь не супермен. Основные критерии красоты универсальны – это молодость, отсутствие увечий и общее соответствие нормам данного вида. Критерии дополнительные расплывчаты и относительны; девушке другой культуры в них трудно разобраться. Экзотическая девушка – хороший выбор для Лионеля; пожалуй, наилучший. Короче, я сделал для него что мог. Я сел на скамейку с бокалом “Сент‑Эстефа” в руке и стал смотреть на звезды. 2002 год ознаменуется вхождением Франции в европейский валютный союз, а кроме того, чемпионатом мира по футболу, президентскими выборами и другими событиями, широко распропагандированными в средствах массовой информации. Скалы вокруг бухты подсвечивались луной; в полночь, я знал, ожидается фейерверк. Через несколько минут ко мне подошла Валери, села рядом. Я обнял ее и положил голову ей на плечо; я почти не видел ее лица, но ощущал ее запах, осязал кожу. Когда вспыхнул первый залп фейерверка, я разглядел на ней зеленое полупрозрачное платье, то самое, которое она надевала год назад на Кох Пхи‑Пхи; она поцеловала меня в губы; я испытал такое чувство, будто мир перевернулся. Чудесным образом и совершенно незаслуженно мне предоставлялась возможность начать сначала. В жизни крайне редко нам дается шанс исправить прошлое – это противоречит всем законам. Я сжал Валери в объятьях, и мне захотелось плакать.
Если не властвует любовь, то как же может править разум? На практике главенствует действие. Огюст Конт
Лодка скользила по бирюзовым просторам, и мне не нужно было беспокоиться о том, что я сделаю в следующую минуту. Мы выехали очень рано и направлялись к острову Майа, лавируя между выступающими из воды коралловыми рифами и известковыми скалами. Некоторые из них имели форму кольца с лагуной посередине, в которую можно было проплыть по узенькому каналу, проточенному в камне. В лагунах стояла неподвижная изумрудно‑зеленая вода. Лодочник глушил мотор. Валери смотрела на меня, мы сидели молча, неподвижно; текли минуты в полной тишине. На острове Майа он высадил нас в бухточке, окруженной высокой каменной стеной. У подножия скал метров на сто узким серпом протянулся пляж. Солнце стояло высоко, было уже одиннадцать. Лодочник запустил мотор и отчалил в сторону Краби; мы договорились, что он вернется за нами к вечеру. Как только он вышел из бухты, шум мотора стих. За исключением полового акта, в жизни очень редки мгновения, когда тело наслаждается, исполняется радости просто оттого, что существует на свете; тот день 1 января целиком состоял у меня из таких мгновений. Мне запомнилось одно: ощущение полноты бытия. Наверное, мы купались, обсыхали на солнце, занимались любовью. Не помню, чтобы мы о чем‑нибудь говорили или обследовали остров. Но помню запах Валери, вкус соли, высыхавшей у нее на лобке; помню еще, что заснул в ней и проснулся от ее содроганий.
Лодка пришла за нами в пять. Вернувшись и гостиницу, мы сидели на террасе, обращенной к морю; я выпил кампари, Валери – “май тай”. В оранжевых лучах заката зубья известковых скал казались почти черными. С пляжа возвращались последние купальщики с полотенцами в руках. Какая‑то парочка совокуплялась в воде в нескольких метрах от берега. Заходящее солнце сверкало на золотой крыше пагоды. В тишине несколько раз подряд пробил колокол. По буддийскому обычаю колокольным звоном в храме отмечаются благодеяния и другие похвальные поступки; какая радостная религия, если она звонит о добрых делах на всю округу! – Мишель, – сказала Валери после долгого молчания, глядя мне прямо в глаза, – я хочу остаться здесь. – В каком смысле? – Поселиться насовсем. Я все обдумала, пока мы плыли назад: это возможно. Надо только, чтобы меня назначили директором городка. У меня есть диплом, знания и опыт. Я молча смотрел на нее; она взяла меня за руку. – Но согласишься ли ты бросить работу? – Да. Я ответил мгновенно, без колебаний; это было самое простое решение из всех, какие мне когда‑либо приходилось принимать. Мы увидели Жана Ива, выходившего из массажного салона. Валери махнула ему рукой, и он подсел к нам; она изложила ему свой план. – Что ж, – сказал он задумчиво, – полагаю, это можно уладить. Руководство “Авроры”, конечно, удивится: ты просишь о понижении. Твоя зарплата уменьшится по крайней мере вдвое, но иначе невозможно, не справедливо по отношению к другим. – Знаю, на зарплату мне наплевать, – ответила она. Он снова посмотрел на нее, удивленно покачивая головой. – Если ты так решила… если ты так хочешь… В конце концов, “Эльдорадором” руковожу я, – сказал он таким тоном, будто только сейчас это понял. – Я имею полное право назначать руководителей городков по своему усмотрению. – Значит, ты согласен? – Да. Я не могу тебе запретить.
Странно ощущать, что жизнь твоя вдруг полностью меняется; сидишь, ничего особенного не делаешь и чувствуешь, как все переворачивается вверх дном. За ужином я молчал, погруженный в раздумья; Валери забеспокоилась. – Ты уверен, что хочешь жить здесь? Ты не будешь жалеть, что уехал из Франции? – Нет, я ни о чем жалеть не буду. – Здесь нет никаких развлечений, нет культурной жизни. Я это понимал; я много размышлял о нашей культуре; она представлялась мне логичной компенсацией нашего несчастливого бытия. Теоретически можно вообразить культуру совсем иного рода, праздничную и лирическую, рожденную в мире счастья; впрочем, это только предположение, к тому же абстрактное и уже не имевшее для меня никакого значения. – Тут есть TV‑5, – отвечал я с безразличием. Она улыбнулась: канал TV‑5, как известно, один из худших в мире. – Ты уверен, что не будешь скучать? – настаивала она. Мне доводилось испытывать в жизни страдания, подавленность, страх, но мне никогда не приходилось скучать. Я не имел ничего против бесконечного, глупого повторения одного и того же. Конечно, я не обольщался и понимал, что оно мне и не грозит; я знал, что несчастье могуче, цепко, изобретательно; но однообразие меня не пугало. В детстве я мог часами перебирать на лугу трилистники клевера; за многие годы мне ни разу не попался клевер с четырьмя листиками; но я не огорчался и не испытывал разочарования; я мог бы точно так же пересчитывать травинки; все трилистники казались мне бесконечно одинаковыми. И бесконечно красивыми. Однажды, когда мне было двенадцать лет, я взобрался на верхушку опоры высоковольтной линии, расположенной в горах. Пока я карабкался вверх, я не смотрел под ноги. Стоя наверху на площадке, я обнаружил, что спускаться будет очень трудно и опасно. Вокруг, насколько хватало глаз, тянулись горные хребты, увенчанные вечными снегами. Куда проще было бы остаться на месте или прыгнуть вниз. Меня удержало только одно: я представил себе, как я разобьюсь в лепешку; иначе, наверное, я бы мог бесконечно наслаждаться полетом.
На другой день я познакомился с Андреасом, немцем, жившим здесь уже десять лет. Он был переводчиком, а потому мог работать и тут; раз в год он ездил в Германию на книжную ярмарку во Франкфурте; когда у него возникали вопросы, он задавал их через Интернет. Ему посчастливилось перевести несколько американских бестселлеров, в том числе “Фирму”, что обеспечивало ему приличные доходы, а жизнь в Краби недорога. Прежде он почти не встречал здесь туристов и очень удивился неожиданному нашествию соотечественников; отнесся к этому без восторга, но и без неприязни. Его связь с Германией давно ослабла, хотя по роду занятий он постоянно пользовался немецким языком. Он женился в свое время на тайке, с которой познакомился в массажном салоне, и имел от нее двоих детей. – Трудно ли здесь… э‑э… иметь детей? – спросил я. Вопрос прозвучал для меня самого нелепо, словно бы я спрашивал, трудно ли завести собаку. Откровенно говоря, я всегда испытывал некоторое отвращение к детям; они представлялись мне маленькими чудовищами, которые только и делают что какают и истошно вопят; мысль о ребенке никогда не приходила мне в голову. С другой стороны, большинство супружеских пар, как известно, производят на свет детей; не знаю уж, радуются они этому или нет, но жаловаться вслух не осмеливаются. Вообще‑то, сказал я себе, обведя взглядом туристический комплекс, на такой территории как раз, пожалуй, и можно растить детей: гуляли бы себе между бунгало, играли бы с какими‑нибудь палочками или не знаю с чем. По словам Андреаса, растить тут детей чрезвычайно просто; в Краби есть школа, в нее можно ходить пешком. Тайские дети не похожи на европейских, они не раздражительные, не капризные. Родителей уважают, чуть ли не боготворят, этому их никто не учит – они впитывают это с молоком матери. Когда он приезжал к своей сестре в Дюссельдорф, поведение племянников приводило его в ужас. Благотворное воздействие культурной традиции на молодое поколение лишь отчасти развеяло мои сомнения; я успокаивал себя тем, что Валери только двадцать восемь, а потребность в детях обычно одолевает женщин к тридцати пяти; но, впрочем, если нужно, я готов был иметь от нее ребенка: я знал, что такая мысль у нее появится обязательно. В конце концов, ребенок – это всего‑навсего маленькое животное, правда со зловредными наклонностями – скажем, вроде обезьянки. Из него можно даже извлечь какую‑нибудь пользу, например, я мог бы научить его играть в “Миль борн” [22]. “Миль борн” – моя страсть, и страсть неутоленная: с кем мне играть? Конечно уж, не с коллегами по работе и не с художниками, которые приносят мне свои проекты. С Андреасом? Я смерил его взглядом: нет, не подойдет. Но в целом он выглядел человеком серьезным и умным; с ним стоило поддерживать отношения. – Вы хотите остаться здесь… насовсем? – спросил он меня. – Да, насовсем. – Так лучше, – кивнул он в ответ. – С Таиландом очень трудно расстаться. Если бы мне сейчас пришлось отсюда уехать, не знаю, как бы я это пережил.
Дни пролетели с ужасающей быстротой; пятого мы должны были уезжать. Накануне вечером мы ужинали с Жаном Ивом в ресторане гостиницы. Лионель от приглашения отказался, пошел смотреть на Ким. “Мне приятно видеть, как она танцует почти обнаженная перед мужчинами, и знать, что потом она будет моей”, – сказал он нам. Жан Ив посмотрел ему вслед. – Наш газовщик делает успехи… Он уже проявляет склонность к извращениям. – Не смейся над ним, – возразила Валери. – Я начинаю понимать, что ты в нем находишь, – добавила она, обернувшись ко мне. – Он трогательный парень. Во всяком случае, отпуск у него удался на славу, это точно. Смеркалось; в домах зажигались огни. Последний луч заката догорал на золоченой пагоде. С тех пор как Валери сообщила Жану Иву о своем решении, он на эту тему больше не заговаривал – до самого прощального ужина; теперь он заказал бутылку вина. – Мне будет тебя не хватать, – сказал он. – Все придется делать иначе. Мы работали вместе больше пяти лет. Хорошо ладили, ни разу всерьез не ругались. Я тебе многим обязан. Стемнело, он говорил все тише и тише, словно бы для себя самого: – Теперь мы расширим сеть. Бразилия напрашивается сама собой. Еще я думал о Кении: в идеале хорошо бы открыть другой комплекс внутри страны для сафари, а городок на побережье отдать под “Афродиту”. Есть возможности и во Вьетнаме. – Ты не боишься конкуренции? – спросил я. – Нисколько. Американцы в это дело не сунутся, в Штатах слишком распространены пуританские взгляды. Если я чего и опасался, так это реакции французской прессы, но пока все тихо. Правда, у нас в основном иностранные клиенты, а в Германии и Италии спокойнее относятся к таким вопросам. – Ты станешь величайшим сутенером в мире. – Почему сутенером? – возразил он. – Мы же не берем проценты с заработка девушек; мы просто не мешаем им работать. – И потом, – вмешалась Валери, – девушки сами по себе, они не персонал гостиницы. – В общем, да, – подтвердил Жан Ив неуверенно, – по крайней мере здесь. Хотя я слышал, что в Санто‑Доминго официантки охотно поднимаются в номера. – Их никто не заставляет. – Это уж точно. – Короче, – Валери умиротворяюще повела рукой, – не слушай, что говорят лицемеры. Твое дело обеспечить структуру и уникальный стиль “Авроры”, и все тут.
Официант принес суп с мелиссой. За соседними столиками сидели немцы и итальянцы с тайками, а также немецкие пары с тайками и без. Разные люди здесь, как видно, легко уживались друг с другом в атмосфере наслаждения; работа директора комплекса представлялась не изнурительной. – Итак, вы остаетесь здесь… – снова заговорил Жан Ив: похоже, ему верилось в это с трудом. – Я, конечно же, поражен, то есть отчасти я вас понимаю, но меня удивляет, что люди отказываются от больших денег. – А зачем мне большие деньги? – произнесла Валери, чеканя каждый слог. – Чтобы покупать сумки фирмы “Прада”? Ездить на выходные в Будапешт? Есть свежие трюфели? Я заработала много денег и даже не помню, на что их потратила: наверное, на подобную ерунду. Ты‑то сам знаешь, куда уходят твои деньги? – М‑м… – Он задумался. – Вообще‑то я думаю, их в основном тратила Одри. – Одри – идиотка. – Безжалостно вмазала ему Валери. – К счастью, ты разводишься. Это самое умное решение, какое ты когда‑либо принимал. – Ты права, она действительно идиотка, – ответил Жан Ив, не смутившись; он улыбнулся, помялся, потом сказал: – Странная ты все‑таки, Валери. – Я не странная, это мир вокруг странный. Неужели тебе в самом деле хочется купить кабриолет “Феррари”? Или домик в Довиле, который все равно разграбят? Или до шестидесяти лет работать по девяносто часов в неделю? Половину зарплаты отдавать в виде налогов на финансирование военной операции в Косово или на программу спасения предместий? Нам здесь нравится; здесь есть все, что нужно для жизни. Единственное, что отличает Запад, – это фирменные товары. Если тебе необходимы фирменные товары, оставайся на Западе; если нет, в Таиланде найдешь великолепные подделки. – Странной мне кажется твоя позиция: ты столько лет работала на западный мир и не верила в его ценности. – Я хищница, – ответила она спокойно. – Хищница маленькая и беззлобная: мне мало нужно. До сих пор я работала исключительно ради денег; теперь я начну жить. А вот других людей я не понимаю: что, к примеру, мешает тебе поселиться здесь? Женился бы на тайке: они красивы, приветливы и великолепно занимаются любовью. Некоторые даже по‑французски немного говорят. Date: 2015-07-27; view: 252; Нарушение авторских прав |