Бесстрастное лицо

Пол Экман считает, что лицо человека — не только невероятно богатый источник информации об эмоциях, не только показатель того, что происходит в мозгу, но, в некотором смысле, это именно то, что там действительно происходит. Это предположение является ключевым для понимания процесса чтения мыслей.

Впервые ученый задумался об этом после того, как на пару с Фризеном они практиковались в воспроизведении выражения злости и отчаяния. «Через пару недель один из нас признался, что после этих упражнений чувствует себя ужасно, — рассказывает Фризен. — Потом и второй заметил, что тоже чувствует себя нехорошо, и мы начали обращать на это внимание». Они вернулись к началу и стали отмечать состояние организма во время тех или иных движений лица. «Скажем, вы воспроизводите единицу действия один, поднимая внутренние края бровей, и номер шесть, поднимая щеки, и пятнадцать, опуская уголки губ, — говорит Экман и тут же все это воспроизводит. — Мы обнаружили, что одного только этого выражения достаточно для того, чтобы привести к заметным изменениям в вегетативной нервной системе. Мы такого совершенно не ожидали. Но это случилось с нами обоими. Мы оба чувствовали себя жутко. Мы генерировали печаль и тоску. А когда я опускал брови и поднимал верхние веки, это номер пять, а потом прищуривал глаза, это семь, сжимал губы, это двадцать четыре, я генерировал злобу. Мое сердцебиение ускорялось на десять—двенадцать ударов, руки становились горячими. Когда я это делаю, то уже не могу вернуться в нормальное состояние. Это очень неприятно, очень».

Пол Экман, Уоллес Фризен и еще один их коллега, Роберт Левинсон, который долгие годы сотрудничал с Джоном Готтманом (мир психологов тесен!), решили задокументировать это явление. Они собрали группу добровольцев и подсоединили к ним датчики, измерявшие сердечный ритм и температуру тела — физиологические признаки таких эмоций, как злость, тоска и страх. Половину добровольцев попросили попытаться припомнить и заново пережить особо стрессовую ситуацию. Второй половине показали всего—навсего, как воспроизвести на лице выражения, соответствующие стрессовым эмоциям. Вторая группа, просто изображавшая эмоции, продемонстрировала те же самые физиологические реакции, тот же самый ускоренный сердечный ритм и то же повышение температуры тела, что и первая группа.

Несколько лет спустя немецкие психологи провели аналогичные исследования. В ходе эксперимента группу испытуемых попросили посмотреть карикатуры, либо держа ручку между губами (действие, препятствующее сокращению одной из главных мышц улыбки — мышцы смеха, или главной скуловой мышцы), либо зажав ручку между зубами, что производит обратный эффект и заставляет улыбаться. Людям, державшим ручку между зубами, карикатуры показались намного смешнее. Этим выводам трудно поверить, ведь считается непреложным фактом, что сначала мы испытываем эмоцию и уж потом отражаем (или не отражаем) ее на лице. Мы считаем лицо вторичным агентом эмоции. Однако исследования показали, что этот процесс может работать и в обратном направлении. Эмоции могут начинаться на лице. Выражение лица — это не второстепенное отражение наших сокровенных чувств. Лицо — равноправный участник эмоционального процесса.

Этот важный момент имеет огромное значение при чтении мыслей. Например, в начале своей деятельности Пол Экман заснял на кинопленку сорок психиатрических пациентов, включая женщину по имени Мэри, сорокадвухлетнюю домохозяйку. Она трижды пыталась покончить с собой и выжила после последней попытки (передозировка снотворного) только благодаря тому, что ее вовремя обнаружили и быстро доставили в больницу. Ее взрослые дети живут отдельно, муж к ней невнимателен, и у нее началась депрессия. В первый раз попав в больницу, она только сидела и плакала, однако терапия, похоже, оказала на нее положительное воздействие. Через три недели она сказала своему врачу, что ей гораздо лучше, и попросила, чтобы ее отпустили на выходные увидеться с семьей. Врач согласился, но за минуту до того, как покинуть больницу, Мэри призналась, что настоящей причиной, по которой она хотела получить разрешение уйти на выходные, было желание предпринять очередную суицидальную попытку. Несколько лет спустя группа молодых психиатров спросила у Экмана, как распознать, когда пациент с суицидальными наклонностями говорит неправду, и он вспомнил о кадрах с Мэри и решил посмотреть, нет ли на них ответа. Если лицо — это надежный индикатор эмоций, не сможет ли он увидеть в записи, лжет ли Мэри, когда говорит, что чувствует себя гораздо лучше? Пол Экман и Уоллес Фризен стали анализировать кадры кинопленки. Они просматривали их снова и снова в течение десятков часов, изучая в замедленном режиме каждый жест и каждое изменение выражения лица. Наконец они увидели то, что искали: когда врач Мэри спросил ее о планах на будущее, на лице у нее промелькнуло почти неуловимое выражение полного отчаяния.

Пол Экман называет такой тип мимолетного взгляда микровыражением — это особое и очень важное выражение лица. Многие выражения лица могут возникать произвольно. Если я пытаюсь выглядеть строго, отчитывая вас за что—то, мне нетрудно это изобразить, и вам тоже будет легко истолковать мой тяжелый взгляд. Но наши лица также управляются отдельной, непроизвольной системой, которая инициирует те выражения лица, которые мы не контролируем. Мало кто из нас, например, сумеет произвольно воспроизвести единицу действия номер один — признак тоски. (Знаменательное исключение, говорит Экман, это Вуди Аллен, который использует лобную медиальную мышцу, чтобы создать свой коронный образ комичного страдальца.) Но мы, не раздумывая, приподнимаем внутренние края бровей, когда несчастны. Понаблюдайте за малышом, когда он начинает плакать, и вы увидите, как лобная медиальная мышца вздымается, словно кто—то дергает ее за веревочку. Помимо этого, есть выражение лица, которое Экман называет «улыбкой Душенна» в честь французского невролога XIX века Гильома Душенна, впервые запечатлевшего на фотографии работу лицевых мышц. Если я попрошу вас улыбнуться, вы растянете свои главные скуловые мышцы. Но в отличие от этого, если вы улыбнетесь спонтанно, то не только растянете скуловые мышцы, но также сократите скулоглазничные мышцы, т. е. мышцы вокруг глаз. Почти невозможно произвольно напрячь скулоглазничные мышцы, и не менее трудно не дать им напрячься, когда мы улыбаемся чему—либо действительно приятному. Улыбка этого типа «не подчиняется воле, — писал Душенн. — Ее отсутствие легко разоблачает мнимое дружелюбие».

В любой момент, когда мы испытываем ту или иную основную эмоцию, она непроизвольно выражается с помощью наших лицевых мышц. Эта реакция может присутствовать на лице всего долю секунды, т. е. ее можно определить только с помощью электронных датчиков. Но она всегда присутствует. Силван Томкинс однажды начал лекцию со следующего заявления: «Лицо подобно пенису!» Этим он хотел сказать, что лица в значительной степени самостоятельны. Это не означает, что мы не в состоянии контролировать их. Мы можем использовать нашу произвольную мускульную систему, чтобы подавлять эти непроизвольные реакции. Но зачастую некая малая толика подавленной эмоции (когда я, например, отрицаю, что несчастлив, хотя на самом деле это так) просачивается наружу. Так и случилось с Мэри. Наша произвольная система выражения — это способ намеренного сигнализирования о наших эмоциях. Но непроизвольная система выражения во многом даже важнее: это механизм, которым мы обзавелись в ходе эволюции, и он сигнализирует о наших истинных чувствах.

«Вам наверняка доводилось бывать в ситуациях, когда кто—то комментирует ваше выражение лица, а вы и не знаете, что его состроили, — говорит Экман. — Кто—то вас спрашивает: „Чем вы так расстроены?“ или „Почему вы так грустны?“ Вы слышите свой голос, но не видите своего лица. Если бы мы знали, что у нас на лице, мы бы лучше старались скрыть это. Но это не всегда хорошо. Представьте, если бы имелся выключатель, с помощью которого мы могли бы по своему усмотрению отключать любое выражение лица. Если бы у маленьких детей был такой выключатель, мы бы не знали, что они чувствуют. Они легко могли бы попасть в беду. Вы можете возразить, что родители все равно заботились бы о своих детях. Но представьте, что вы состоите в браке с человеком, у которого есть такой выключатель. Это было бы ужасно. Вряд ли любовь, страсть, дружба могли бы зародиться, если бы на наших лицах ничего не отражалось».

Пол Экман вставил в видеомагнитофон кассету с записью суда над О. Дж. Симпсоном. На записи был Като Кэйлин, друг Симпсона, и его допрашивала Марша Кларк, главный обвинитель на этом процессе. Кэйлин сидит в кабинке свидетеля с отсутствующим выражением лица. Кларк задает каверзный вопрос. Кэйлин наклоняется вперед и тихо ей отвечает. «Вы видели?» — спрашивает меня Экман. Я ничего такого не заметил, Като выглядит совершенно безобидно. Экман останавливает запись, перематывает пленку и воспроизводит ее в замедленном темпе. На экране видно, как Кэйлин наклоняется вперед, чтобы ответить на вопрос, и на долю секунды его лицо полностью преображается. Нос сморщивается, когда он растягивает поднимающую мышцу верхней губы и крыльев носа, зубы обнажаются, брови опускаются. «Это была почти что единица действия номер девять, — сказал Экман. — Это отвращение с примесью злости, а ключ к этому — опущенные брови; когда брови опускаются, глаза открыты не так, как обычно. Поднятое верхнее веко — компонент злости, но не отвращения. Это движение очень быстрое. — Экман остановил пленку и воспроизвел кадр еще раз, внимательно вглядываясь в экран. — Знаете, он похож на оскалившуюся собаку».

Экман показал еще один видеофрагмент, теперь из пресс—конференции, которую дал Гарольд «Ким» Филби в 1955 году. Филби еще не был разоблачен как советский шпион, но двое его коллег, Дональд Маклин и Гай Берджес, только что сбежали в Советский Союз. На Филби темный костюм и белая рубашка, его прямые волосы расчесаны на пробор, на лице надменность аристократа.

«Мистер Филби, — говорит репортер, — мистер Макмиллан, министр иностранных дел, заявил, что нет свидетельств того, будто вы — так называемый третий, который якобы сдал Берджеса и Маклина. Удовлетворены ли вы таким заявлением с его стороны?»

Филби отвечает уверенно, сочным голосом, присущим британскому высшему сословию: «Да, удовлетворен».

«Что ж, если все—таки был третий, были ли вы на самом деле этим третьим?»

«Нет, — говорит Филби так же убедительно. — Я им не был».

Экман перемотал пленку назад и воспроизвел запись в замедленном действии.

«Взгляните—ка на это, — произнес он, показывая на экран. — Дважды после того, как ему задавали серьезные вопросы о том, не совершил ли он предательство, он ухмыльнулся. Он похож на кота, съевшего канарейку».

Выражение лица возникло и исчезло через несколько миллисекунд. Но при замедленном темпе оно было заметно: губы сжаты в выражении самодовольства.

«Он развлекается, не так ли? — продолжал Экман. — Я называю это наслаждением от обмана, душевным подъемом, который вы ощущаете, когда дурачите людей. — Экман снова запустил запись. — Он делает еще кое—что. — На экране Филби отвечает на другой вопрос: „Во—вторых, дело Берджеса—Маклина затронуло — он сделал паузу, — очень щекотливые вопросы“. Экман вернулся к паузе и остановил пленку. — Вот оно, — сказал он, — очень тонкое микровыражение тоски или несчастья. Это видно только по бровям — фактически только по одной брови». Да, несомненно, внутренний кончик правой брови Филби приподнялся в безошибочной единице действия номер один. «Движение мгновенное, — сказал Экман, — он совершает его непроизвольно. И это полностью противоречит всей его самоуверенности и убедительности. Это происходит, когда он говорит о Берджесе и Маклине, которых он сдал. Это острый момент, предупреждение: не верьте тому, что слышите».

По сути, Экман подводит физиологическое обоснование под наши тонкие срезы. Мы все можем читать мысли без усилий и машинально, с помощью ключей, которые находятся прямо перед нами — на лицах людей. Мы не умеем читать по лицам так же блестяще, как Пол Экман и Силван Томкинс, или выхватывать мимолетные моменты наподобие оскала Кэйлина Като. Но на лице человека достаточно доступной нам информации, чтобы можно было читать мысли на обычном уровне. Когда вам говорят: «Я люблю тебя», вы смотрите в лицо собеседнику, потому что так вы можете узнать (или, по крайней мере, лучше понять), насколько серьезно это чувство. Видим ли мы нежность и счастье? Или на его лице мелькает микровыражение тоски и недовольства? Ребенок смотрит нам в глаза, когда мы кладем свою руку поверх его руки, потому что знает, что найдет объяснение у нас на лице. Воспроизводите ли вы единицы действия шесть и двенадцать (сферические, орбитальные, скулоглазничные мышцы в комбинации с главными скуловыми мышцами), выражающие счастье? Или вы воспроизводите единицы действия один, два, четыре, пять и двадцать (лобная медиальная мышца, лобная височная мышца, надбровная мышца—угнетатель, поднимающая мышца верхней губы и мышца смеха), в чем даже ребенок инстинктивно распознает явный признак страха? Мы очень хорошо умеем производить эти сложные, молниеносные вычисления. Мы делаем это каждый день, не задумываясь. И это загадка в деле Амаду Диалло, потому что в ночь на 4 февраля 1999 года Шон Кэрролл и его коллеги, офицеры полиции, по какой—то причине не смогли этого сделать. Ни в чем неповинный Диалло проявил любопытство, а потом испугался — и обе эти эмоции должны были четко отразиться на его лице. Но полицейские их не увидели. Почему?

Date: 2015-07-27; view: 329; Нарушение авторских прав