Стратегия одержимого иррациональным

Хотя Фест и многие другие биографы при описании Гитлера упоминают о «чудовищном, превосходящем все существовавшие размеры, выбросе энергии», потрясающем «магнетизме глаз», фанатическая одержимость «злого гения», пусть даже оставаясь его ключевой характеристикой, является далеко не единственным фактором его восхождения на вершины власти.

Надо признать, что в ходе бескомпромиссной борьбы за власть Гитлер проявил себя умелым тактиком, а порой и виртуозным игроком. Он, к примеру, далеко не всегда был приверженцем радикальных действий. Напротив, заигрывание с властью и хитроумное варьирование ролями, вплоть до смиренного и покладистого блюстителя законов, всегда были частью игры лидера НСДАП, запутывая и конкурентов, и саму власть. «Я же не могу заявить им, что намерен их расстрелять», – заявил он как‑то соратникам по партии, указавшим на успех крайнего радикала Людендорфа. Несмотря на свои агитационные заявления, он очень даже умел тихо договариваться и многое обещать тем, в чьей поддержке нуждался. Так, едва его партия оказалась второй на выборах в парламент, а сам он превратился из зарвавшегося выскочки в реального влиятельного политика, Гитлер тотчас предпринял неафишируемую поездку по всей стране с целью проведения серии встреч с промышленниками и финансистами. Последующие события явственно продемонстрировали, насколько верными оказались такие действия.

Работая над собой, Адольф Гитлер достаточно хорошо усвоил законы психолингвистики и влияния на массовое сознание. Труды Гюстава Лебона стали его настольной литературой задолго до того, как он вознамерился встать во главе партии. Зажигая аудитории разного калибра, этот одержимый властью фанатик с достаточно ограниченным умом всегда уверенно оперировал безапелляционными и резкими формулировками, поражая воображение публики. Он ошеломлял простотой изложения, подкрепленной энергией уверенности, командным тоном и сложными модуляциями голоса. Это не было даром небесным, это были способности, развитые продолжительными тренировками, чтением, изучением опыта ораторов‑современников и размышлениями. Гитлер очень скоро овладел искусством воздействия на самую чувствительную область восприятия путем создания жестких и даже омерзительных картин, неизменно вызывая шокирующие ассоциации, которые хорошо запоминались аудиторией и побуждали к действиям в силу отсутствия альтернатив. Так, максималистские призывы типа «Либо утром в Германии будет национальное немецкое правительство, либо мы будем мертвы» стали его постоянными спутниками во время многочисленных митингов и демонстраций. Естественно, что свои речи Гитлер строил на поиске и уничтожении «врагов», которыми поочередно выступали то евреи, то «банды пиявок» – спекулянтов и ростовщиков, то советский режим, то трусливое правительство или унизительный для нации Версальский договор. Распекая евреев, Гитлер предрекал мировою опасность и смертельную перспективу для человечества, которое может оказаться «в объятиях этого полипа». А характеризуя Советский Союз, он оперировал такими ярлыками, как «команды красных мясников» или «коммуна убийц». «Ужас ненавистной коммунистической диктатуры» благодаря его неустанному повторению на долгие годы стал страшным пугалом для немецкой нации. Гитлер отчетливо понимал, что для создания образа борца и героя ему необходимы враги. Уже достигнув высшей власти, он признался: если бы евреев не было, то их следовало бы выдумать. «Нужен зримый враг, а не кто‑то абстрактный».

Нередко он прибегал и к фальсификациям, среди которых видное место занимали откровенные провокации. Например, в подконтрольной партии газете он велел напечатать одно якобы французское стихотворение с повторяющейся, как рефрен, строчкой: «Мы поимеем, немцы, ваших дочерей». А перед началом войны с Польшей фюрер организовал театрализованное нападение эсэсовцев, переодетых в польскую форму, на немецкую территорию. С теми, кто пытался с ним спорить, он расправлялся такими методами. Например, участвующим в дискуссиях женщинам он указывал на дырку в чулке, орал, что их дети завшивели, и всяческими иными способами выставлял на посмешище.

При этом лидер НСДАП демонстрировал поистине сногсшибательную работоспособность. Как указывает Ирина Черепанова в своем исследовании суггестивных аспектов языка, только во время одной из последних избирательных кампаний перед приходом к власти он провел не менее 180 тысяч (!) митингов. А первую часть книги «Майн Кампф» Гитлер создал всего за три месяца, стуча, как заговоренный, «двумя пальцами на допотопной машинке».

Написание книги решило сразу несколько задач. Во‑первых, его узнавали по всей стране (его популярность росла пропорционально усилению реального политического влияния НСДАП и ее лидера). Во‑вторых, он заявил о создании новой модели мира, который намеревался строить, разрушив существующие устои, и наконец, он ловко преобразовал свою биографию, представив ее как долгое восхождение через тернии нищенского и одинокого существования, борьбу с непреклонным отцом‑угнета‑телем и нескончаемые усилия на поприще самообразования. Перекроив свою биографию, устранив из нее все свои многочисленные поражения и промахи, Гитлер представил себя героем, готовящимся и закаляющимся для решения глобальных проблем, для выполнения миссии, дозволенной свыше. Несмотря на суровую критику специалистов, насмешки над витиеватым и излишне вычурным стилем, книга решила поставленные задачи. Более того, исследователи утверждали, что немалые гонорары за издание наряду с растущими субсидиями из партийной кассы позволили ему даже купить и перестроить дом. Последнее свидетельствует о том, что реклама имени Гитлера действовала отменно уже во второй половине 1920‑х годов, способствуя внедрению идей в головы миллионов немцев даже в тех случаях, если книга просто просматривалась.

Возвеличивание себя и отождествление своего образа с образом мессии у Гитлера уже ко времени достижения власти превратилось в навязчивую идею. Однако все насмешки и упреки исследователей рассыпаются, как песочный домик, если вспомнить, что беспрестанные напоминания Гитлера о своей миссии и исключительном историческом значении на фоне реальных достижений в виде превращения Германии в первое государство в Европе сделали свое дело. Как заведенный, он твердил окружающим с фанатичной убежденностью, что способен сделать Германию великой, а значит – и это явственно ощущалось между строк, – открыть для всех новые возможности, обозначить более высокий уровень свобод для немцев. Более того, некоторые психоаналитики усматривают четкий сексуальный завлекательный подтекст речей Гитлера. Вместе с замешанным на одержимости магнетизмом упрямого невротика это завораживало массы, побуждая признать и миф о непогрешимости и гениальности фюрера, и провозглашаемую им собственную связь с высшим миром. Хотя мало кто задумывался над тем, что магнетизм Гитлера – это маниакальное стремление асоциального человека, не имеющего никаких связей с миром, никакой привязанности к живому, ничего такого, что может создать противовес болезненному сосредоточению на власти, желании достичь социальной значимости любой ценой. Но стоит упомянуть о действительно оригинальном определении гитлеровского нацизма, данном французскими писателями Л. Повелем и Ж. Бержье, как «магии и танковых дивизий». Удивительный актер и плут, Гитлер всегда играл роль «ритуальной фигуры в мифе о вожде». Заявления типа «Я выполняю команды, которые мне дает Провидение», «Божественное провидение пожелало, чтобы я осуществил исполнение германского предназначения» или «Но если зазвучит Голос, тогда я буду знать, что настало время действовать» стали обычной формой влияния на окружение. И эта форма оказывалась особо действенной, когда приходилось иметь дело с умными и образованными людьми. Таинственное и неведомое, наделенное гигантскими силами и могуществом, обезоруживало интеллектуалов и безотказно действовало на инстинкты масс, превращая их в покорные стада, ожидающие своего поводыря. Однажды Гитлер заявил Раушнингу: «Мои товарищи по партии не имеют никакого представления о намерениях, которые меня одолевают. И о грандиозном здании, по крайней мере фундаменты которого будут заложены до моей смерти. Мир вступил в решающий поворот. Мы у шарнира времени. На планете произойдет переворот, которого вы, непосвященные, не в силах понять… Происходит нечто несравненно большее, чем явление новой религии». То, что Гитлер изначально установил для себя завышенную планку достижений, немыслимую для своего окружения и вообще для «простого смертного», сразу же вознесло его над массами, над всеми теми, кто имел понятные цели с четкими очертаниями.

В провозглашении себя посредником высших сил проявилось решение еще одной важной задачи. Будучи полуграмотным самоучкой, он боялся интеллектуалов и специалистов, противопоставляя фундаментальным знаниям неослабевающий натиск и асимметричность действий в виде вульгарного, а порой непристойного поведения, откровенных оскорблений и встречных обвинений в некомпетентности. Если до прихода к власти его занимали лишь позиции соперников и политических оппонентов, то по достижении формального могущества и превращения в значимую политическую фигуру мирового масштаба он заботился о другом – доказательствах состоятельности своего интеллекта. Ибо хорошо знал, что его однобокие поверхностные знания и навыки делают его уязвимым.

Вполне естественно, что фюрер не брезговал таким обкатанным римскими цезарями способом поддерживания имиджа великого вождя, как создание различных монументов и собственных медных бюстов. Порой они выглядели намного выразительнее самого псевдогероя, чем немало способствовали искаженному представлению народа о своем лидере. Даже сестра Евы Браун Ильзе, по ее признанию, была потрясена этим, когда ее впервые представили «одомашненному» Гитлеру. Любопытно, но психоаналитик В. Лангер расценивает страсть Гитлера к сооружению колонн еще и как компенсацию потенции зрительными проекциями фаллических символов, которые он с болезненным упорством помещал «в любом удобном и неудобном месте».

Адольф Гитлер почти постоянно апеллировал к символике, упоминая свою божественность и предначертанность деяний. Он часто использовал слово «вечность», и вслед за ним это слово заговорщицки повторяли все глашатаи величия фюрера. Решившийся шагать по Европе рейхсканцлер уже в 1935 году называет погибших при Фельд‑хенхалле «мои апостолы». Позже с пафосом Гитлер провозгласил себя «знаменосцем веры», а слово «аминь» не раз повторял в своих экзальтированных речах. Вообще, в публичной жизни Гитлер исповедовал максимальную театрализацию событий. Пребывать в зоне внимания публики стало ненасытной потребностью его ущербной натуры, поэтому любое его перемещение сопровождали кортежи блестящих автомобилей, фанфары и оркестровая музыка. Он входил в залы под звучный марш и громогласные выкрики «хайль», всячески стараясь произвести впечатление, потрясти внешним блеском и атрибутами власти. Любую, даже самую маленькую победу он умел превратить в громадное событие, поражающее позерством актеров. Конечно же это производило впечатление на окружающих и способствовало пополнению рядов его приверженцев, преимущественно из числа неспособных к иной самореализации, кроме как через чины, высокие должности и достижение такого социального статуса, когда можно устрашать ближних.

Начав войну, фюрер облачился в военную униформу, чем подчеркивал, что все в рейхе, включая первое лицо, перешли на чрезвычайное положение военного времени. На самом деле тут была еще одна причина: человек, который поднялся до высшей власти за счет кризисов и катастроф, чувствовал себя уютнее и комфортнее в форме, отвечающей времени потрясений. Чем сильнее лихорадило мир, тем радостнее были ощущения главного поджигателя своего века. Процесс угнетения и ощущения себя всемогущим эксплуататором мирового масштаба доводил его ликование до умопомрачительного экстаза.

Стоит признать, что в целом Гитлер проявил себя как неслыханный, поистине уникальный фальсификатор. Благодаря изворотливости и хитроумному представлению событий ему удавалось явные провалы преподносить как триумфальное шествие. Например, хотя провал путча вверг Гитлера в состояние полной беспомощности (что среди прочего является одним из ключевых отличий его психики от психики победителей, таких как Цезарь, Македонский или даже Наполеон) и он бежал с места перестрелки, к началу судебного процесса он настолько оправился, что сумел не только в глазах преданных поклонников, но и в представлении судей предстать героем, лидером и радетелем за лучшее будущее Германии. Однако его психическая уязвимость всякий раз проявлялась в моменты поражений: он казался абсолютно подавленным после проигрыша на выборах Гинденбургу, а когда осознал, что война с Советским Союзом проиграна, впал в многомесячную, близкую к помешательству депрессию, лишь периодически возвращаясь к своему привычному состоянию диктатора.

Значительная часть фальсификаций Гитлера служила тому, чтобы представить его интеллектуалом, осведомленным в самых различных областях знаний. Будучи самоучкой, выхватывающим разрозненные куски неструктурированных знаний, он заявлял, правда, без указаний трудов и их авторов, что досконально изучил целые направления науки. В этих безапелляционных заявлениях, как и в широко растиражированной книге, историки и психоаналитики легко усматривают контуры полуобразованного человека, озабоченного созданием портрета компетентного и маститого лидера.

Умелые фальсификации своего прошлого и формирование умопомрачительной легенды о герое Адольфе Гитлере стали неотъемлемой частью его противоречивой личности. Фальсификации касались и образа жизни фашистского вождя: его представляли крайне воздержанным во всем, обитающим в скромных, почти аскетических условиях, человеком, занятым лишь одной мыслью – возвеличиванием Германии. На самом деле он был занят единственной мыслью – увековечиванием себя. На первых порах лидер немецких национал‑социалистов действительно жил без намека на размах и роскошь, однако, став недостижимым для масс, он быстро изменил эту составляющую своей жизни. Его же отказ от алкоголя и табака, как и вегетарианство, имеют совсем иные мотивы, они были связаны с фобиями, однако были ловко использованы пропагандистской машиной Третьего рейха.

Трансформация реалий оказалась настолько существенной и настолько всеобъемлющей, что нередко Гитлеру удавалось очевидный негатив, который невозможно скрыть, превратить в бесспорный козырь. Так, маскируя свою вопиющую для лидера партии и нации необразованность, Гитлер противопоставлял университетам «суровую школу жизни, нужду и нищету», через которые он якобы прошел. А ведь Гитлер никогда ни в чем не нуждался и, ведя беззаботный образ жизни в молодости, долго плыл по течению, предаваясь откровенному безделью и, в лучшем случае, походам по театрам и музеям. В этом диком искажении действительности огромную роль играла его воля и безапелляционность заявлений. Он не желал слышать ни о каких компромиссах, яростно навязывая, насаждая свое мнение во всем, и в том числе в создании своей биографии.

Но Адольф Гитлер работал не только над собой. Он всегда уделял серьезное внимание подбору ближайшего окружения, которое должно было с самого начала его восхождения воссоздавать образ большого двора с королем и множеством придворных. И они же потом превратились в высокопоставленных и влиятельных чиновников Третьего рейха и глашатаев его величия. Кажется, именно способностью беззастенчиво восхвалять Гитлера обеспечил свое беспрецедентное возвышение Геббельс. А прикрыванием своим телом фюрера от холостых выстрелов – Гимлер. Борману Гитлер мог доверить любое, даже самое гнусное дело. Зато самодостаточные личности его пугали, и он безжалостно уничтожал их, как, например, Рэма. Любопытно, что единственным критерием Гитлера при отборе кадров была личная преданность фюреру, чего он никогда не скрывал. Относительно воров и преступников, окружавших его, он многозначительно заметил: «Их частная жизнь меня не касается». Гитлер никогда не придавал большого значения моральным качествам своих соратников и позволял им творить все, что заблагорассудится. Концлагеря, истязания неугодных, истребление конкурентов – им поощрялось все дьявольское, что прорывалось наружу у приближенных, потому что тут он с удовлетворением констатировал сходство со своими иррациональными, зверскими побуждениями. Пробудив чужих демонов, он не мешал им расти, возможно даже испытывая наслаждение от того, что взрастил и развил деструктивное в человеке в противовес вытравленному чувству любви к ближнему. Он не протестовал и против странных пристрастий своих приближенных. Кажется, его даже забавляло, что, например, Рэм и Гесс были гомосексуалистами, ненасытный и практичный Борман в любом деле, пусть даже за счет угнетения немцев, имел коммерческую выгоду, а Геринг и Геббельс, люто ненавидя друг друга, отчаянно плели интриги. Одним из методов управления людьми у Гитлера было расширение до безумных масштабов полномочий своих вассалов. Он позволял им совершать поступки, обнажающие нечеловеческое, то, что составляло часть их дремлющих подсознательных стремлений и побуждений, на реализацию которых они никогда бы не решились, если бы не были опьянены ощущением, что им дозволено все и расплаты не будет. Однако фюрер не забывал им напоминать, что он может в любую минуту уничтожить их. Были и редкие чистки, например, через год после прихода к власти он учинил кровавое «очищение» партии от тех элементов, в чьей преданности сомневался. Память об этом времени всегда напоминала приспешникам Гитлера, что его показная либеральность является лишь игрой, а его милость в любой момент может обернуться казнью.

Так в чем же феномен возвышения Гитлера? Не в том ли, что, пробуждая свое собственное деструктивное, он задевал такие же струны, глубоко спрятанные в каждом слушателе его зажигательных речей и дьявольских призывов к расправам?! Он мастерски вызывал из глубины человеческого естества до того посаженных на цепь демонов смерти и вседозволенности, между строк обещая безнаказанность, возведенную в абсолют, для тех избранных, которые пойдут за ним. Он стал для мира жестоким и кровавым тестом, и человек XX века не устоял перед соблазном превратиться в пожирающее жизнь чудовище, которое живет в каждом, но его сдерживают моральные рамки и жажда созидания и любви. И если такой отъявленный фанатик с ограниченным умом, противопоставивший созиданию красоты и величию творчества решительное устремление воли к власти и разрушению, доказал миру возможность утверждения своих отвратительных принципов, значит, человечество еще не сумело создать такую могучую систему ценностей, которая при широком диапазоне свобод и возможностей самореализации личности отказывалась бы впустить в мир то, что несет мучения, разрушения и смерть.

Саддам Хусейн (Саддам Хусейн аль‑Тикрити)

Если мы хотим править Ираком не только сейчас, но и в будущем, определять наши действия должен ум, а не чувства.

Слова Саддама Хусейна, обращенные к одному из его министров

(28 апреля 1937 года – 30 декабря 2006 года)

Президент Ирака (1979–2003 гг.), символ современной деструктивной власти

Как и большинство тиранов, Саддам Хусейн является хорошо вызревшим плодом самой тирании. Выживая в обстановке репрессий, сопутствующих борьбе за власть, нескончаемых переворотов, сопровождающихся массовыми убийствами и насилием, он, кажется, попросту не мог быть другим. Он воспринимал власть как свою главную и единственную цель. На первый взгляд, Саддам мало чем отличается от множества других людей, которые потратили свою жизнь на достижение и удержание власти в Багдаде. Но если судить о каждом из иракских правителей, древних и современных, не только по актам жестокости и агрессии, то Саддам может оказаться даже более коварным, более гнусным, чем большинство этих деспотов. Иными словами, окажись этот человек в компании других беспринципных правителей‑убийц, он вполне мог бы претендовать на то, чтобы возглавить их. Хотя так же верно, что Саддам органично вписывается в историю Ирака, которая по большей части представляет собой кровавую летопись, перечень вероломных захватов власти, адских пыток, публичных казней и погромов. И не будь Хусейн по своей природе палачом и агрессором, он никогда не сумел бы вырвать власть из рук других злодеев.

Но история взлета и падения Саддама Хусейна несет в себе серьезные уроки. Пожалуй, наиболее интересными в этом смысле являются постепенные и последовательные изменения его личности. Достигнув высшей власти в государстве, он стал по мере укрепления своего положения терять чувство реальности и связи с окружающим миром. К концу царствования власть окончательно разложила его личность. Развращенный и ослепленный мифом о собственном величии, он казался сам себе несгибаемым титаном, неустрашимым посланником Небес, выполняющим важную миссию. Превращение в преследуемого человека в связи с падением режима стало для него самым большим и самым болезненным стрессом для этого человека, а показательное судилище – публичным разрушением монумента, который он создавал четверть века. Но еще более важен этот урок для остального человечества: мнимые гиганты, кичащиеся своим величием, исчезают, как песчинки, просеиваемые сквозь сито жизни, не оставляя ничего после себя, что могло бы способной воспламенять людей, порождать новые идеи и наполнять мир щедрым светом.

Date: 2015-08-15; view: 283; Нарушение авторских прав