Леня Коробов

Леня Коробов был блестящий журналист, замечательный писатель‑документалист и отличный рассказчик. Перед войной, будучи корреспондентом «Комсомольской правды», он брал интервью в Мюнхене у самого Гитлера. А когда в Москве открыли первую линию Метрополитена, он, чтобы взять интервью у Сталина, прорвался через цепь охраны, впрыгнул в вагон вслед за Сталиным и Кагановичем, и дверь за ним закрылась. Чекисты остались с носом.

Оказавшись лицом к лицу с вождем всего прогрессивного человечества, Леня во избежание недоразумений вытащил корреспондентское удостоверение, представился и сразу же взял быка за рога.

– Товарищ Сталин, – спросил он, пряча удостоверение и налаживая свой старенький фотоаппарат «лейку», – пожалуйста, ваше впечатление от метро?

Сталин поднял бровь и покосился на Леню.

– Харашо работаешь, камсамолец. И как это тэбя нэ прыстрелили? – удивился.

Леня не смутился – это был настоящий журналист: наглый и настырный.

– Значит, товарищ Сталин, метро вам понравилось?

– Паслушай, пачему ты мэня спрашиваешь? – начал раздражаться вождь всех народов. – Я здэсь хазяин? Я нэ хазяин. Здэсь таварищ Каганович хазяин. Вот у нэго и спрашивай.

Но спросить у товарища Кагановича Леня не успел. Поезд остановился у первой станции, и его под белы руки вывели из вагона двое в штатском.

В то время Леня был членом Осоавиахима (Общество содействия обороне, авиации и химическому строительству). Учился летать и прыгать с парашютом. Один из воздушных парадов в Тушине открывало звено истребителей, которое вели представители трех поколений советских летчиков: Росинский – участник гражданской войны, Чкалов – легенда 30‑х годов и Леня Коробов – будущее отечественной военной авиации. Говорят, Сталин остался очень доволен такой задумкой устроителей парада.

Потом, много лет спустя, когда Росинскому исполнилось девяносто лет, он вступил в партию. Леня встретил его в одном из арбатских переулков, где тот жил в собственном рубленом доме, который, как он говорил, ему подарил лично товарищ Ленин.

– Дед, – спросил Леня, – чего это ты вдруг на старости лет в партию вступил?

– А‑а, это ты, трёкало? – старый летчик уже плохо видел и слышал. – Вот ты окочуришься, и тебя поволокут на какое‑нибудь Востряковское кладбище. А мое месте теперь только на Новодевичьем.

– Так ты, оказывается, кладбищенский карьерист!

– Дурак, – сплюнул в бороду старик. – Меня еще Ленин назвал дедушкой русской авиации!

– Какой Ленин? – тут у Лени взыграло профессиональное честолюбие. – Это я тебя так назвал в «Комсомолке» после того тушинского парада! Забыл, что ли, старый?

Росинский еще раз сплюнул и отвернулся.

– Как ты был Ленька‑трёкало, так им и остался, иди отсюда...

А вскоре Росинский и преставился. И неизвестно, где его похоронили.

С первых дней войны Леня – военный корреспондент в действующей армии. Случилось так, что во время одного из боев комбат струсил и пытался бежать. Леня пристрелил его и повел батальон в атаку. Бой был выигран, а Леню за этот подвиг наградили орденом Ленина. После этого он четыре раза перелетал линию фронта и выбрасывался с парашютом в расположении партизанского соединения Ковпака. Пятый перелет мог стоить ему жизни.

На этот раз Леня выбросился в районе лагеря Дмитрия Медведева, того самого, который опекал легендарного разведчика Николая Кузнецова и впоследствии написал замечательную книгу «Это было под Ровно». Леня скрыл от Медведева, что прилетел со своей неразлучной «лейкой». Иначе ее просто бы разбили. Появляться с фотоаппаратом в строго засекреченном лагере? С ума сойти! Но Леня никак не мог позволить себе упустить такой редкий случай и не сделать хотя бы несколько снимков. И он их сделал.

Он выбрал небольшой холмик, с которого весь лагерь был виден как на ладони, залег на нем и стал выбирать «сюжеты». Он щелкнул несколько партизан, которые отдыхали у стога сена с автоматами на груди, еще несколько жанровых сценок и тут увидел потрясшую его картину: в лагере появился сам Николай Иванович Кузнецов в форме немецкого обер‑лейтенанта. К нему подошел улыбающийся Медведев, они пожали друг другу руки (эту сцену и запечатлел фотообъектив) и обнялись.

Тот, кто видел фильм «Подвиг разведчика», конечно же, запомнил образ главного героя, прототипом которого и послужил Николай Кузнецов. Он погиб в 1944 году в стычке с бандеровцами.

После войны Леня стал готовить книгу воспоминаний и показал те старые снимки Медведеву. Когда Дмитрий Николаевич увидел их, его чуть не хватил удар. Он долго молчал, а потом перевел дух и сказал:

– Ленька, ты сволочь... Жаль, что ты не попался мне с «лейкой» в лагере. Ты хоть представляешь, что было бы, если б самолет подбили и пленка оказалась у немцев?

– Как только мы взлетели, я положил кассету в рот, – объяснил Леня. – Если бы что, я б ее разгрыз.

– И зачем я пустил журналиста в лагерь! – не мог успокоиться Медведев, но потом остыл. – Да‑а, этим снимкам цены нет. Уникальные снимки! И все же, если бы ты попался мне с ними тогда, не обижайся, но я бы все равно тебя пристрелил.

Но, слава богу, все обошлось, и Леня умер свой смертью. Он много работал. Из‑под его пера не выходили эпохальные романы – он ограничивался небольшими документальными повестями. Он не вылезал из дома до тех пор, пока не заканчивал очередной опус. И только после этого шел «спускать пар». У него были сотни друзей и приятелей во всех газетах, журналах и издательствах. Он всех любил, и его все любили, поэтому и обращались к нему просто: Леня. Многие из его собратьев по перу даже и не знали его отчества. Да и выглядел он моложаво: сухощавый блондин, живой, подвижный и всегда веселый.

«Спускать пар» Леня начинал с комбината «Правда» и уже оттуда постепенно продвигался к Ленинскому проспекту – к своему дому. Последней его точкой был журнал «Библиотекарь», который располагался во дворе Ленинской библиотеки. Сюда он заявлялся «на бровях» и отметить встречу с соратниками уже, как правило, не мог. Друзья сажали его на такси и транспортировали к родному очагу.

Эти выходы «в люди» не остались незамеченными. Леня сперва пытался оправдываться: мол, когда он работает и неделями не высовывается из дома, его никто не видит, а стоит только расслабиться, как тут же начинаются укоризны. Наконец, когда ему надоело объясняться, его вдруг вызвал к себе Генеральный секретарь Союза писателей Александр Фадеев и стал стыдить и говорить что‑то о моральном облике писателя... Леня выслушал его внимательно и вздохнул.

– Сан Саныч, – сказал он, – ведь невозможно работать. Я живу напротив Даниловского кладбища и из окна вижу высо‑окую трубу... Ведь хочется написать что‑то оптимистическое, в духе социалистического реализма. И только сосредоточишься, как из трубы: пфф! – клуб черного дыма. Вот и еще одного человечка нет... Ну где ж тут заразиться трудовым пафосом?!

– Хорошо, – успокоил его Фадеев, – я попрошу, чтобы тебе помогли сменить квартиру.

И действительно помог. А через два‑три месяца ему снова докладывают: никак не утихомирится ваш Коробов и на новой квартире! Фадеев осерчал и снова призвал Леню к себе. И опять Леня выслушал внимательно горячую проповедь писательского начальника, и опять вздохнул.

– Сан Саныч, – сказал он, – ведь невозможно работать. Из своего окна я вижу высо‑окую трубу...

– Хватит про трубу! – оборвал его Фадеев. – Ты мне о ней уже рассказывал.

– Нет, Сан Саныч, – мягко возразил Леня. – То я рассказывал про трубу Донского крематория, а это другая труба – на Хованском кладбище. Теперь я вижу из окна ее.

– Идиоты, – тихо выругался Фадеев и стал кому‑то звонить.

Через некоторое время Лене дали квартиру – на Ленинском проспекте. Теперь друзьям было удобно транспортировать его до дома: недалеко и все время по прямой. А Леня сохранил о Сан Саныче самые теплые чувства.

Как‑то он пришел в ресторан Центрального Дома литераторов, подсел к товарищам за столик и долго молчал.

– Что‑нибудь случилось? – спросили его.

– Случилось... Несправедливость случилась. Был я сейчас на Новодевичьем – по ребятам соскучился. И ходил я между могилками, ну как вот здесь между столиками хожу. Знакомые все лица! Вот сидит... виноват, улыбается мне с портрета Григорий Маркович Ярон. Какой артист был! А вот... Да, Господи, всех рассадили... виноват, положили рядышком, чтоб не скучно им было, чтоб можно словом переброситься. А Сан Саныча‑то за что. В уголок, отдельно от всей компании. Как будто все они сейчас не равны перед Богом. Обидно!..