Глава 13. Целый час я пыталась «расколоть» Волка, но режиссер, словно намыленный уж, выскальзывал из рук

Целый час я пыталась «расколоть» Волка, но режиссер, словно намыленный уж, выскальзывал из рук.

Потом он хлопнул себя ладонью по лбу.

– Господи, ангел небесный! Совсем забыл, меня же Андрей Семенович ждет! Как же я так запамятовал. Лена, Лена! Куда подевалась!

За дверью кабинета послышался шорох и быстрый, тихий разговор.

– Подвиньтесь, Илья Никитович.

– Куда прешь, дура-баба!

– Меня хозяин зовет.

– Это еще не повод, чтобы остальных людей с ног сшибать.

– Да пустите, тороплюся!

– Не фига, подождет, не барин.

Никита нахмурился, потом решительным шагом подошел к двери, распахнул ее и велел:

– Елена! Сколько тебя звать можно?

– Так Илья Никитович…

– Замолчи и проводи гостью, она спешит, – велел хозяин.

– Вовсе нет, – быстро ответила я, – я совершенно свободна, мы еще не договорили.

– Увы, душенька, у меня назначена встреча с очень важным человеком, готовым дать денег на проект.

– Так я тоже не с пустыми руками пришла!

– Ваши условия неприемлемы!

– Мила Звонарева…

– Она умерла, – перебил меня Волк и протянул руку. – Прошу!

Я машинально пожала повисшую перед носом длань и в ту же секунду оказалась выхваченой из кресла и дотащенной до выхода.

– Прощайте, ангел, – улыбался Волк.

Я попыталась сопротивляться, но уже давно не молодой режиссер обладал просто чудовищной силой. И куда было деваться? Пришлось признать полное поражение и спуститься во двор. Сами понимаете, в каком настроении я оказалась около «Пежо». Садится за руль совершенно не хотелось, оглядевшись по сторонам, я увидела небольшое кафе и решительно направилась в его сторону.

– Мадам, – послышался за спиной сиплый бас, – мадам! Остановитесь. Вас зову! Ау! Куда летите!

Я обернулась, ко мне торопился обрюзглый дядька неопределенного возраста. Красавцу можно было дать от тридцати до шестидесяти, в его темно-каштановых волосах не блестело ни одного седого волоса, но уголки рта съехали вниз, а на переносице виднелись две глубокие морщины.

Одет незнакомец был с деревенской кокетливостью. Широкие брюки, ботинки на высокой подметке, темно-красная короткая курточка, на шее шелковый платочек цвета фуксии. Впрочем, тужурочка была расстегнута, объемистый живот «Аполлона» не желал умещаться в прикиде тинейджера.

– Экая вы, несетесь, словно трамвай, – укорил незнакомец, распространяя сильный запах мятной жвачки.

Я отметила опухшие веки, красные белки, слегка выцветшую радужку глаз и поняла – передо мной хронический алкоголик, изо всех сил пытающийся казаться нормальным человеком.

– Что вам нужно? – резко спросила я.

Мужик улыбнулся.

– Нужно вам.

– Мне? От вас? Поверьте, ничего!

– Хотели снять сестру в сериале? – продолжал демонстрировать хорошо сделанные протезы незнакомец.

Я моргнула, значит, это Илья, неудачный сын режиссера Никиты Волка.

– Могу вам помочь, – закашлял алкоголик, – за небольшой процент.

– Что вы имеете в виду? – осторожно поинтересовалась я.

– Даете мне десять тысяч баксов, – алчно воскликнул пропойца, – а за это получите услугу.

– Интересно, какую?

– Сведу вас с Никитой Михалковым. По рукам?

Я не выдержала и засмеялась.

– Насколько знаю, он не снимает сериалы.

– Хорошо, – моментально пошел на попятную Илья, – есть возможность за те же бабки отвести вас к Сергею Козлову и Игорю Толстунову, они кучу всего выпускают. Начну перечислять – упадете! Лучшие сериалы – их!

– Спасибо, не надо.

– Всего десять кусков.

– Благодарю, не стоит утруждать себя.

– Девять.

Я повернулась и пошла к кафе.

– Восемь, – воскликнул Илья, – а за эту сумму я еще могу познакомить вас с руководством канала СТС. Вы не верите? У меня такие связи!

Я покачала головой и прибавила шаг.

– Семь, шесть, пять, четыре, – ныл Илья, плетясь сзади.

В конце концов мошенник, пытавшийся найти денег на выпивку, мне надоел.

– Послушай, – рявкнула я, – ступай себе мимо! Ничего мне не надо.

– Сестру же снять намеревались.

– Нет.

– В главной роли!

– Уже не хочу.

– У меня и сценарий сесть.

Бывают же такие люди, настоящие репейники!

– Кофе угостите, – застонал Илья, – эспрессо хочется.

– Бог подаст, – ответила я.

– Постойте.

– Ну что еще?

– Давайте расскажу, почему мой папенька, старый пидор, Звонареву снимать начал.

Я вздрогнула.

– А ты откуда знаешь, о чем мы с Никитой беседовали? Подслушивал?

– Эка тайна, – промямлил Илья и поморщился, – шел в ванную и услыхал. Голос у предка въедливый, прямо в мозг втыкается. Всегда его разговоры слышу, оно бы и ни к чему, само получается. Угостите кофейком, все и выложу.

– Заходи, – кивнула я.

Устроившись за маленьким столиком, Илья потер руки и велел хмурой официантке:

– Ну-ка, быстроногая лань, сгоноши мне коньячку в графинчике и кофе покрепче, двойную порцию по крепости и объему.

– Только после того, как деньги покажете, – гавкнула подавальщица, – вас вообще-то не велено на порог пускать.

Илья начал покрываться синими пятнами, но я быстро вытащила из кошелька кредитку и, помахав ею перед носом девицы, сказала:

– Порядок, я угощаю его.

– Конечно, конечно, – засуетилась девчонка и унеслась.

– Мы договаривались лишь о кофе, – напомнила я.

– Жаль бедному сироте рюмочку налить? – жалостно улыбнулся Илья.

– Быстро рассказывай, что знаешь о Звонаревой, – вздохнула я, – и давай договоримся: сейчас ты лакомишься кофейком, хочешь с пирожными, хочешь – с булочками, могу покормить обедом, но спиртное выпьешь лишь после того, как закончишь повествование.

– Значит, я стану смотреть на графинчик, а попробовать не смогу? Это жестоко! – насупился пьянчуга.

Я поманила официантку.

– Девушка, несите нам кофе и сладкое.

– Есть я не хочу, – заявил Илья.

Действительно, алкоголики, как правило, страдают отсутствием аппетита.

– Значит, тащите эспрессо ему, мне латте и яблочный пирог с ванильным кремом, а коньяк подадите, когда велю.

Официантка понимающе кивнула.

– Вы просто фашист, – возмутился Илья.

– Давай, приступай, – отмахнулась я от обвинений, – а то никакого горячительного не будет, впрочем, если рассказ окажется интересным, приобрету для тебя полную бутылку.

– Я такое знаю! – воскликнул Илья. – Ням, конфетка.

– Ты не тяни, – потеряла я остатки терпения, – выкладывай информацию скорей.

Младший Волк ухмыльнулся и завел рассказ. Сначала он жаловался на злодейку-судьбу, лишившую его в детском возрасте матери.

– Сирота я, сирота, – со слезами в голосе причитал Илья, – никому не нужный, лишенный тепла родительского, заботы и ласки. Отец только о себе думал: съемки, экспедиции, бросил меня, бедного, без внимания. Отчего я пью? От горя и тоски…

Мне быстро надоели стоны, поэтому я спросила:

– Тебе сколько лет?

– Сорок, а что?

– Да то, что в этом возрасте многие люди сироты. Мог бы и работать пойти!

Сказав последнюю фразу, я моментально пожалела о ней, а Илья, воспользовавшись моей оплошностью, принялся педалировать иную тему.

Он гениальный, но непризнанный режиссер, может снимать потрясающие картины, но в нашем кинобизнесе двух Волков не надо. Отец задавил карьеру сына! Не позволяет мальчику развиваться, лишил его возможности реализоваться, вот почему Илья пьет! От горя и тоски, живет, никому не нужный, мама умерла, он сирота…

– Ты о Звонаревой рассказывай, – снова прервала я нытье пьянчуги, – а то не видать тебе коньяка, как собственных ушей.

– Ладно, – неожиданно легко перешел к нужной теме Илья, – отец мой ханжа, не пьет вообще! Ну лишь по праздникам, грамм пятьдесят. Скажи, идиот?

Я только вздохнула. Жаба не поймет лебедя, они живут в разных плоскостях.

Никита, в отличие от Ильи, совершенно не балуется горячительными напитками. Одно время, правда, отец держал в доме бутылки, для гостей, но потом, сообразив, что сын-алкоголик регулярно пользуется баром, вынес из дома все, пахнущее спиртом, даже одеколона в ванной не стоит.

Представляете теперь, как удивился Илья, когда однажды, открыв отцу дверь, обнаружил того пьяным в лоскуты.

– Папа! – пораженно воскликнул он.

К тому времени отношения между Ильей и Никитой были безнадежно испорчены. Младшему никогда не приходило в голову говорить старшему ласковое «папа», но удивление было столь велико, что Илья внезапно превратился в маленького растерянного мальчика.

– Пошел вон, ублюдок, – проревел всегда интеллигентный Никита и рухнул в коридоре у вешалки.

Илья и домработница перепугались еще больше. Кое-как они подняли каменно-тяжелое тело главы семьи и уложили на кровать.

Пораженный до глубины души Илья в тот вечер сам не стал прикладываться к бутылке, лег спать трезвым. Но утром он испытал еще большее удивление: не успели большие часы в кабинете пробить семь раз, как в дверь позвонили, и в прихожей появился Олег Ремизов, самый близкий приятель Никиты. Увидав Ремизова, Илья просто лишился дара речи.

Дело в том, что Олег много лет назад попал в автомобильную катастрофу и с тех пор ездит в инвалидной коляске. Ремизов работает переводчиком, он востребован и имеет неплохой заработок, но Москва не приспособлена для человека, которого злая судьба лишила возможности двигаться самостоятельно. Двери в лифты узкие, пандусы повсеместно отсутствуют, о том, чтобы спуститься в метро, и речи быть не может. Ремизов основную часть времени проводит на даче, рукописи для перевода ему присылают с курьером. Никита часто встречался с Олегом, ездил к нему за город, когда-то брал с собой и маленького Илью, но Олег приехал на квартиру к старому другу лишь один раз, в день смерти жены Никиты. Илья, хоть и был совсем крошкой, очень хорошо помнил, как после поминок двое крепких мужчин на руках снесли Ремизова вниз, инвалидная коляска не вошла в лифт и не проехала по лестнице. И вот сейчас Олег вкатывается в холл, теперь у него было импортное кресло на колесах, узкое, компактное, легкое.

– Где Никита? – сурово спросил он.

– В кабинете или спит еще, не знаю, дядя Олег, – растерянно пробормотал Илья.

Ремизов молча порулил по коридору, а Илья в глубокой задумчивости отправился на кухню, но до пищеблока пьяница не добрался, его мучило жуткое любопытство. Что случилось у отца? Отчего он вчера назюзюкался до потери пульса? С какой стати затворник Ремизов покинул свою фазенду?

Сняв тапочки, Илья на цыпочках подкрался к двери комнаты отца и приник ухом к замочной скважине.

– Все знает, – послышался тихий голос Никиты, – все! Имеет на руках документы.

– Обещает отдать?

– Да, в обмен на съемки Звонаревой. Какой подлец, мерзавец, негодяй.

– Давай не будем сейчас оценивать моральные качества других.

– Ты презираешь меня, ты, который все знает и понимает! А что же теперь говорить о других людях!

– Успокойся, я просто хотел сказать, незачем заниматься самоедством, и потом… все давно умерли.

– Документы! Документы целы, – заорал Никита, – бумаги-то не горят, оказывается, все сберегли, сволочи, подшили в папочки, сброшюровали. А теперь представь вой, который поднимут газеты.

– Тише, – шикнул Олег, – не ори. Или хочешь, чтобы народ оказался в курсе дела?

– Дома никого нет!

– Мне дверь Илья открыл.

– Он, как всегда, пьяный лежит.

– Выглядел трезвым.

– Ошибаешься, мое горе практически не бывает в разуме.

– Ладно, это бессмысленный спор. Не за чем бояться газет, если рискнешь рассказать правду… Хочешь совет?

– Да, – тихо ответил Никита.

– Ох и испугался я ночью, когда ты, еле-еле ворочая языком, позвонил, – протянул Ремизов, – подумал, инсульт тебя разбил! Как назло, машина сломалась, пока такси за мной ехало, я чуть с ума не сошел, а ты, оказывается, напился!

– Лучше посоветуй, как поступить, – перебил лучшего друга Волк.

– Собери журналюг, побольше, и честно расскажи все, с самого начала, с шестидесятых годов, про Веру, ну и так далее. Тебя поймут, к тому же участники событий давно покойники.

– Богоявленский жив!

– Пустяки, он безумный старик.

– Окстись, Владлен нашего возраста.

– Так мы и есть старики, – засмеялся Ремизов, – поверь, лучше упредить удар, пусть потом этот твой человек в черном губы кусает, ну как шантажировать личность, которая все секреты сама растрепала.

– Нет, не могу! Меня проклянут.

– Кто?

– Бурмистров и Коган.

– Они умерли.

– А жены? А дети? А внуки? Господи, что я наделал, что!

– Никита, успокойся.

– Скажи, ты осуждаешь меня?

– Нет. И говорил тебе об этом не один раз. Ты спасал Веру.

– О боже, не спас ведь!

– Хоть попытался! А теперь поверни ситуацию наоборот, ты отказался от предложения Ивана Ивановича, и Вера скончалась. Ну и каково тебе было бы потом? Так хоть ты ощущаешь, что сделал все возможное, пытался вырвать ее у смерти, и ведь почти удалось! Подарил Вере два года жизни! Два!!! Вдумайся! Сколько умирающих сейчас людей мечтают о таком счастье!

– Нет, – пробормотал Никита, – невозможно, я не сумею открыться, я выполню его требование. В общем-то, ерунда, сниму в главной роли эту Звонареву.

– И провалишь работу, деньги потеряешь.

– Они не мои, а его.

– У тебя безукоризненная репутация режиссера, выпускающего фильмы экстракласса.

– Справлюсь, если совсем не потянет, придумаю фишку какую-нибудь, выкручусь, – с жаром воскликнул Никита, – ты только никому ни слова, ни гугу.

– Странная просьба, – глухо ответил Олег, – по-моему, за долгие годы ты мог убедиться в моем умении держать язык за зубами, право, обидно.

– Прости! За все! И за ночной звонок. Я дико испугался, напился…

Ремизов продолжал говорить дальше, но Илья больше не сумел подслушивать, послышался стук входной двери, на работу явилась горничная.

– Ну что, интересно? – хитро улыбнулся Илья. – Где мой коньяк? И графин, и бутылка на вынос.

Я поманила официантку.

– Подайте выпивку.

Алкоголик потер ладонью затылок.

– И лимончик, – крикнул он в спину подавальщице, – нарежь на кусочки, я не пьяница, чтобы без закуски спиртное лакать.

– Мне нужен телефон Ремизова.

– Без проблем, – заулыбался Илья, – две тысячи долларов на стол, и даю номер.

Я покрутила пальцем у виска.

– Головой не ударялся? Эту информацию легко раздобыть и без тебя. Думаю, у нас не так много переводчиков в инвалидных креслах, пару звонков в крупные издательства, и все! Но мне недосуг морочиться, поэтому вот тебе десять долларов, называй цифры.

Илья, сопя, выудил из кармана допотопный, растрепанный блокнот.

– Да, кстати, – улыбнулась я, – кто такие эти Бурмистров, Коган и Богоявленский?

– Понятия не имею, – развел руками алкоголик, – в первый и последний раз фамилии слышал.