Прощание с Марвином

До сих пор мы не производили определений широты. При низком положении солнца над горизонтом результаты наблюдений были бы неточными. К тому же мы шли в хорошем темпе, и среднего наших предположений, основанного на нашем ледовом опыте, было достаточно для счисления. Но вот выдался ясный, спокойный день с 40-градусным морозом, и мы решили проверить наше счислимое положение. Я велел эскимосам построить из снега укрытие от ветра, чтобы Марвин мог определить широту, измерив высоту солнца при прохождении через меридиан. Я предполагал, что Марвин будет производить все наблюдения вплоть до крайней северной точки своего маршрута, а Бартлетт соответственно своего. Тому были две причины. Первая – я берег свое зрение, вторая, и основная, – я хотел иметь серии независимых наблюдений для определения пройденного расстояния.

Мы нагрели в иглу ртуть искусственного горизонта; построили из снежных блоков полукруглое укрытие от ветра в два яруса высотой с выходом на юг; расстелили на снегу шкуру мускусного быка и установили на снегу, с южной стороны укрытия, мой ящик с инструментами; поставили на ящик лоток искусственного горизонта, специально изготовленный для такого рода работ, и, заполнив его ртутью, закрыли стеклом. Затем Марвин лег на шкуру лицом к югу и, упершись локтями в снег, установил секстант так, чтобы поймать край солнца в узкой полосе искусственного горизонта.

Под правой рукой у него лежал карандаш и открытый блокнот для записи данных.

Результаты наблюдений показали, что мы находимся примерно под 85°48 северной широты. Поправка на рефракцию принималась как для температуры минус 10° по Фаренгейту – самой низкой температуры, для которой у нас имелись табличные данные. Именно от этого пункта, считая наши два последних перехода за 25 миль, мы определили, что лагерь № 19, от которого Боруп повернул обратно, находится под 85°23 северной широты, против наших предположений 85°20, 85°25 и 85°30. Наблюдение показало, что до сих пор мы проходили в среднем 11,5 широты за каждый переход.

В число переходов были включены и четыре коротких, причины которых я надеялся в будущем устранить. Я был уверен, что, если только нас не остановит открытая вода, против которой бессильны все человеческие расчеты, мы сможем неуклонно наращивать среднюю величину проходимого расстояния.

Следующий переход совершался при температуре -30°, во влажном воздухе, несомненно объяснявшемся близостью открытой воды. И действительно, в 5 милях от лагеря нам пришлось здорово поработать, мы еле-еле успели перетащить четыре или пять саней через открывшуюся полынью. Переправа последних саней задержала нас на несколько часов, так как пришлось вырубать ледорубами ледяной плот и перевозить на нем как на пароме упряжку с санями и погонщиком. Импровизированный паром мы вырубили на нашей стороне и при помощи веревок, протянутых через полынью, перегоняли на тот берег. Когда льдина была готова, двое моих эскимосов взошли на нее, мы перебросили веревку эскимосу на другую сторону, эскимосы на льдине взялись за веревку, удерживаемую с обоих концов людьми, стоящими на берегах полыньи, и таким образом доставили паром к тому берегу. Затем сани, собаки и три эскимоса разместились на плоту, и мы перетянули их на нашу сторону. Занимаясь этим делом, мы видели в полынье резвящегося моржа.

В конце следующего перехода, примерно в 15 миль, мы пересекли 86-ю параллель и, достигнув стоянки Бартлетта, застали Хенсона и его отряд в иглу. Я тотчас отправил их в путь с поощрительной запиской для Бартлетта, в которой сообщал, что свой последний лагерь он разбил за 86-й параллелью, а в эту ночь, вероятно, побьет норвежский рекорд; при этом я настоятельно просил его продвигаться как можно скорее.

Дорога в этот переход была довольно трудная. Часть пути мы шли по небольшим старым ледяным полям, которые из сезона в сезон дробила стихия ветров и течений. Эти более или менее ровные поля были окружены тяжелыми торосистыми грядами, через которые нам приходилось перебираться. Зачастую погонщики были вынуждены своими руками перетаскивать тяжело груженные сани через препятствия. И если у какого-либо читателя сложилось впечатление, будто мы знай посиживали себе на санях, проделывая сотни миль по гладкому, словно каток, льду, то ему следовало бы увидеть, как мы поднимали и волочили на себе 500-фунтовые сани, помогая собакам.

День стоял пасмурный, воздух был полон ледяных кристаллов, которые садились на ресницы, чуть ли не склеивая их. Иной раз, желая отдать распоряжение эскимосу, я открывал рот и чувствовал боль, не позволявшую мне слова вымолвить, – оказывается, это усы примерзли к моей небритой бороде.

В этот 15-мильный переход мы побили норвежский рекорд Нансена (86°13 6», см. «На Дальнем Севере», т. 2, с. 170), опередив его на 15 дней. Когда головные сани моего отряда достигли места стоянки, Бартлетт и Хенсон все еще находились там, однако не успел я – как обычно замыкающим – войти в лагерь, они уже снова отправились прокладывать след. Во время этого перехода были повреждены сани Эгингва; продовольствие в пути поубавилось, весь наш груз теперь можно было увезти на четырех санях, а потому мы сломали поврежденные сани Марвина и использовали материал для починки остальных. Поскольку на следующей стоянке Марвину с двумя эскимосами предстояло повернуть назад, он оставил здесь необходимое ему продовольствие и часть снаряжения, чтобы не возить их с собой лишний раз туда и обратно. На починку и перераспределение грузов ушло несколько часов времени, отводимого для сна, и, поспав всего 3 часа, мы снова тронулись в путь на четырех упряжках в десять собак каждая.

Следующий переход оказался очень удачным. Бартлетт исполнял мою просьбу, как хорошо воспитанное дитя, и, воспользовавшись хорошим состоянием льда, отмахал целых 20 миль, несмотря на то что часть времени пришлось идти при слепящей пурге. Температура колебалась между 16° и 30° ниже нуля – это указывало на наличие открытой воды к западу, откуда дул ветер. В течение этого перехода мы пересекли несколько полыней, затянутых предательским молодым льдом, который был припорошен недавно выпавшим снегом. На краю одной из них, в 200 милях от суши, мы увидели свежие следы белого медведя, направлявшегося на запад.

25 марта в 10 часов 30 минут утра я достиг лагеря, где, согласно моему распоряжению, после пяти переходов нас ждали Бартлетт и Хенсон. Я поднял их на ноги, и мы энергично принялись чинить сани, перераспределять грузы, отбирать наименее работоспособных собак и перетасовывать эскимосов в остающихся отрядах.

Пока шла эта работа, Марвин, воспользовавшись ясной погодой, вторично измерил высоту солнца над меридианом и определил наше местоположение. Оно оказалось 86°38'северной широты. Как я и ожидал, мы побили рекорд итальянской экспедиции герцога Абруццкого и покрыли за последние три перехода расстояние в 50 широты, делая в среднем 2/3 мили за переход. Выигрыш во времени по сравнению с итальянцами составлял 32 дня.

Я был вдвойне доволен результатами наблюдений – как за самого Марвина, который оказывал мне бесценную помощь и заслуживал того, чтобы пройти дальше на север, чем Нансен и герцог Абруццкий, так и за Корнеллский университет, в котором он преподавал и двое воспитанников и патронов которого сделали взносы в фонд Арктического клуба Пири. Кроме того, я надеялся, что в крайнем северном пункте своего маршрута Марвин измерит глубину океана; к сожалению, возле лагеря не оказалось молодого льда, в котором можно было бы сделать прорубь.

Около 4 часов дня Бартлетт, Укеа и Карко на двух санях с 18 собаками вышли в авангарде на север. Бартлетт отправлялся в путь, полный решимости в последующие пять переходов (после чего ему предстояло вернуться на сушу) пересечь 88-ю параллель, и я искренне надеялся, что он сможет отмахать эти мили, ибо он, безусловно, заслуживал такого рекорда. Позже я узнал, что он намеревался покрыть в свой первый переход 25 или 30 миль, и он бы покрыл их, если бы не помешали обстоятельства.

Когда Бартлетт ушел, я еще несколько часов не мог лечь спать, хотя накануне спал мало и очень устал от долгого перехода и работы в лагере. Оставались многочисленные мелочи, которым требовалось уделить внимание. Надо было написать ряд писем и составить распоряжения для отсылки их с Марвином на корабль, а также разработать с ним программу его предполагаемой поездки на мыс Моррис-Джесеп.

Наутро, в пятницу 26 марта, хорошо выспавшись, я поднял людей в 5 часов. Позавтракав, как обычно, пеммиканом, сухарями и чаем, Хенсон, Ута и Кешунгва на трех санях с 25 собаками вышли в путь по следу Бартлетта.

В половине десятого утра Марвин, Кудлукту и Харриган на одних санях с 17 собаками выехали на юг.

Ничто не омрачало нашего расставания. Утро было ясное, морозное, лед и снег искрились на солнце, отоспавшиеся собаки были резвы и проворны, из полярной пустыни веяло свежим холодным воздухом, а сам Марвин, хотя ему и не хотелось поворачивать назад, был счастлив тем, что ему довелось пронести знамя Корнеллского университета за крайнюю северную широту, достигнутую Нансеном и герцогом Абруццким, а также тем, что, за исключением Бартлетта и меня, он один из всех белых побывал в той исключительной области, что простирается за 86°34 северной широты.

Мне всегда будет радостно сознавать, что Марвин шел со мной в эти последние дни. По пути мы обсуждали планы его поездки на мыс Моррис-Джесеп и маршрут промеров океанских глубин, которые он намеревался провести оттуда в северном направлении. И когда он повернул обратно, на материк, он был полон надежд на будущее – будущее, которое ему не суждено было узнать.

– Остерегайся полыней, мой друг! – Таковы были последние слова, которые я ему сказал.

Итак, мы пожали друг другу руки в безлюдной белоснежной пустыне, и Марвин повернул на юг, навстречу своей смерти, а я на север, к полюсу.