Путешествие по дороге чувств

Наше следующее путешествие будет посвящено поискам причин, по которым люди чувствуют, что они плохо себя чувствуют. В один прекрасный день человек понимает, что ему нужен отдых, берет в руки атлас и начинает размышлять, куда бы деться – от самого себя подальше. Самое смешное, что атлас у него есть именно потому, что он такой не первый.

Все началось с Фрейда. Мы понимаем, что мы подавлены благодаря тому, что сто с лишним лет назад Фрейд открыл нам глаза на то, как мы думаем о том, как мы думаем о том, как мы думаем. С 1876 по 1882 год он перебивался скудным жалованьем невролога в Институте психологии в Вене и препарировал речных раков (их большие нейроны относительно легко изучать). Институтом заведовал Эрнст Брюкке, лидер «биофизического» направления, приверженцы которого считали, что поведение живых организмов обусловлено исключительно физическими и химическими процессами. Движение возникло в начале XIX века и являлось реакцией на романтическую натурфилософию, долгое время определявшую образ мыслей немецких ученых и дававшую весьма туманное представление о связи человека с природой. Биохимики же, напротив, считали, что все душевные недуги – не что иное, как просто болезнь головного мозга.

После того как Фрейд женился – и задумался, а сможет ли он содержать свою весьма требовательную супругу на скромные доходы невролога-теоретика, – он переключился на медицинскую практику и стал заниматься человеческими тревогами. Он был принят в штат отделения нервных болезней Главной больницы Вены, где познакомился в Йозефом Брейером, светилом австрийской медицины. Тот как раз успешно завершил лечение гипнозом пациентки под псевдонимом Анна О., в жизни носившей имя Берты Паппенгейм. Это была очень умная девушка двадцати одного года от роду, отличавшаяся до поры до времени прекрасным здоровьем. Неожиданно у нее начались приступы лунатизма, внезапное ухудшение зрения и косоглазие, стали возникать параличи, судороги и конвульсии.

Перед тем как встретить Брейера, Берта лечилась традиционными способами, главным из которых была электротерапия – через конечности пациента пропускали слабый ток. (Эта методика известна еще со времен древнегреческих врачей, которые лечили головную боль, прикладывая к голове страдальца электрических рыб.) Брейер, однако, полагал, что причина недуга Берты – тоска по умершему отцу. За два года лечения Брейер убедился, что все симптомы болезни пациентки проходят после бесед в состоянии гипнотического транса. Этими беседами он и исцелил Берту.

Фрейда же больше занимала анатомия, поэтому он отправился в Париж (медицинскую Мекку того времени) изу-чать новейшие методы лечения нервных болезней. Методы эти были малопривлекательны – пациентов поливали холодной водой и били током – и выдающихся результатов не приносили. Полностью разочарованный, Фрейд вернулся в Вену и снова сошелся с Брейером. Оба врача практиковали расслабляющие разговоры с пациентами по душам, а в 1895 году в соавторстве опубликовали книгу, которая заложила фундамент психоанализа, – «Исследование истерии». Вскоре Фрейд изменил методику. Многие из его больных страдали истерией (самым распространенным нервным расстройством того времени) и с ними он практиковал метод свободных ассоциаций – пациент говорил о том, что ему в голову взбредет, перескакивая с темы на тему. При этом Фрейд прикладывал руки ко лбу пациента.

Надо сказать, что одним из видов терапии, с которым Фрейд ознакомился в Париже, был электрошок. Никто толком не знал, как он работает, а впрочем, никто особо и не интересовался.

Модным поветрием у медиков той эпохи был «животный магнетизм». Тему стали активно разрабатывать в конце XVIII века после того, как Гальвани обнаружил электричество в лягушачьих лапах187 – 185. Сегодня под словами «животный магнетизм» мы понимаем сексуальную привлекательность, а тогда имелась в виду таинственная магнетическая энергия, которая передается от человека к человеку и которую можно обуздать и использовать в лечении нервных недугов. Наибольшим авторитетом в лечении нервных и психических болезней пользовалась тогда парижская лечебница «Сальпетриер», расположенная в здании, где раньше был пороховой склад, а затем исправительный дом для проституток (слово salpêtrièr, собственно, и означает по-французски «пороховой склад»).

Уже к началу XVIII века там помещалось до восьми тысяч психически больных, умственно отсталых и неизлечимых женщин и девушек. Однако были и такие, которым Фрейд был вполне в силах помочь. Соотношение количества врачей и пациентов (один к пятистам) не очень способствовало поправлению психического здоровья последних, так что женщины периодически впадали в красочные приступы истерики, которые не могли не заинтересовать Фрейда. Это было нетрудно – ведь истерия была его коньком. На протяжении многих веков первопричиной истерии считалось нарушение работы матки (греч. Υστέρα, hystera – матка) и болезнь рассматривалась как исключительно женская. Надо заметить, что истерия была еще и очень «модным» недугом.

Знатоком истерии, по стопам которого пошел Фрейд, был человек по прозвищу Наполеон неврозов – Жан-Мартен Шарко. В 1862 году он был назначен главным врачом «Сальпетриер» и вплотную занялся истерией. В 1876 году его публичные лекции о так называемой «большой истерии» с четырьмя регулярно проявляющимися стадиями собирали полные залы. Самая выдающаяся из его пациенток, Бланш Витман, под умелым «наполеоновским» руководством Шарко демонстрировала подлинную истерию и в таком состоянии была запечатлена на картине Бруйе.

Шарко усматривал причину истерии во внешних факторах современного индустриального мира. Проявления этого стресса от «монотонного дребезжания» жизни наблюдались у представителей обоего пола, но только у женщин заканчивались истерией. В частности, такой стресс мог быть вызван полученной травмой (в результате несчастного случая или насилия), помноженной на предрасположенность нервной системы человека. В качестве примера Шарко приводил травму, которую называл «спина железнодорожника», – дефект позвоночника, возникающий вследствие тряски в вагоне поезда.

Методика Шарко включала глубокий гипноз, часто с применением магнитного поля. Отчасти это объяснялось влиянием теории «животного магнетизма», а отчасти популярностью весьма экстравагантного типа по имени Франц Антон Месмер и его «месмерического» метода. Современная присказка гипнотизеров «Ваши веки тяжелеют, вы погружаетесь в сон, когда я щелкну пальцами, вы проснетесь и не будете помнить ничего» пошла именно от него. Он тоже был австрийцем, в 1766 году закончил Венский университет, в 1768-м удачно женился на весьма богатой вдове и, получив таким образом пропуск в столичное высшее общество, завел знакомство с «поп-звездами» того времени – Глюком, Гайдном и Моцартом. Первая постановка оперы Моцарта «Бастьен и Бастьенна» состоялась в саду у Месмера, а позже Моцарт188 – 296 включит сцену месмерического сеанса во «Все они таковы, или Школа влюбленных».

Месмер предложил крайне привлекательную альтернативу неприглядным терапевтическим методам того времени. В атмосфере таинственности одетый в ниспадающий плащ и шляпу с перьями Месмер убаюкивал пациентов своим гипнотическим голосом. Также в лечении применялись магнитные ванны. Благодарные пациенты часто становились членами Общества вселенской гармонии, хотя родители пациентов в большинстве своем не разделяли теплых чувств своих чад к Месмеру. Один из таких случаев стал причиной спешного отъезда целителя в Париж. Его пациенткой стала молодая и талантливая аристократка по имени Мария фон Паради. Несмотря на то что она была слепа с трех лет, она прекрасно играла на фортепиано и выступала с концертами. Слепота девушки оказалась психосоматической природы, и Месмер вернул ей зрение, однако вместе со слепотой куда-то делся и музыкальный талант. Отец Марии был гофмейстером и обладал большим весом при дворе, так что Месмер почел за лучшее ретироваться. После этого все вернулось на круги своя – пациентка потеряла зрение, но зато смогла вновь заняться музыкой.

Месмерический «животный магнетизм» уходит своими корнями в представления романтических натурфилософов о загадочной невидимой жидкости, круговорот которой поддерживает жизнь всего сущего. Даже скептики вроде Бенджамина Франклина полагали, что электричество представляет собой жидкость, отсюда такие термины, как «ток» или «поток частиц». Считалось, что месмерическое воздействие убирает препятствия и освобождает русло для свободного тока этой жидкости по нервной системе человека.

Учение о таинственной живительной жидкости пришло в науку после открытия магнетизма Уильямом Гильбертом в 1600 году. В 1664 году Рене Декарт предположил, что вдоль осей магнитного поля по специальным каналам текут потоки эфира. Даже Ньютон считал, что гравитация также представляет собой «неосязаемую жидкость». В конце XVIII века идея о том, что эта жидкость приводит в движение и человеческое тело, была уже общепризнанной. В 1791 году еще один венский ученый Франц Иосиф Галль опубликовал работу, в которой утверждал, что человеческий мозг состоит из двадцати семи отделов (в более позднем варианте теории – тридцати семи), которые он назвал органами. Каждый из этих отделов отвечал за определенный набор физических или интеллектуальных функций и был связан с соответствующими частями тела посредством сосудов с невидимой жидкостью, которая и обеспечивала управление. Размер и форма человеческого черепа, по Галлю, зависели от размеров «органов» мозга, а следовательно по расположению черепных бугров можно было определить характер и наклонности человека. Так, например, большой бугор за ухом свидетельствовал о любовных талантах.

В 1815 году учение Галля и его нового сподвижника Шпурцгейма о чтении бугров черепа, которое позже стало называться френологией, получило самое высокое признание, в том числе у Королевы Виктории, Бисмарка и президента Гарфилда. На заре появления френология была интересна только ученым, однако со временем получила более широкое распространение. Прогрессивный средний класс и общественные деятели увидели в этом учении способ улучшить положение низов общества, раскрыв в них дремлющие таланты. Френология была привлекательна еще и потому, что подводила фундамент под сложившиеся мифы о месте женщины в обществе, дикарях-аборигенах, пролетариях и воспитании детей. Кроме всего прочего, новое учение давало надежду, что в будущем удастся преобразить рабочий класс и сделать его более послушным и покладистым. Росли тиражи литературы для самообразования и развития выявленных скрытых навыков, в Соединенных Штатах огромной популярностью пользовались публичные френологические лекции. С развитием общедоступной фотографии появилась возможность получить консультацию френолога по почте, прислав ему снимок черепа.

Френология в корне изменила взаимоотношения общества и преступного мира. По мере роста благосостояния нового индустриального общества стало появляться много того, что «плохо лежит», и это спровоцировало рост преступности. Что, в свою очередь, стимулировало развитие полиции. В 1829 году в Лондоне впервые появились бобби, названные так в честь основателя полиции сэра Роберта Пиля, в характерных синих мундирах, сапогах-веллингтонах, алых жилетах и черных шлемах. Тут возникла следующая проблема – куда девать арестованных и осужденных? Так появились программы строительства новых тюрем.

В прежние времена тюрьмы напоминали приюты для умалишенных, где преступников запирали и часто забывали навеки. Теперь же, когда благодаря френологии скрытые добродетели признавались даже у преступников, положение начало улучшаться. Просвещение пустило свои ростки и в этой сфере, и вскоре стали появляться учреждения не просто для наказания, но и для исправления преступников. Лучшей в своем роде была построенная в 1836 году тюрьма «Черри-хилл» в Пенсильвании, где был применен новый подход, – тюрьма, состоящая из камер для индивидуального заточения. В протестантизме квакерского толка считалось, что уединение и медитация способствуют излечению души преступника и его исправлению. Тюрьмы, оборудованные камерами-одиночками, были популярны и в Германии.

Английский социолог и либерал Иеремия Бентам189 – 6, 14 создал проект круглой тюрьмы «Паноптикум» с одиночными камерами, расположенными вокруг поста, с которого часовой мог видеть все, что происходит в любой камере. Строительство таких тюрем облегчалось изобилием высококачественной стали, из которой делались пешеходные навесные галереи, решетки и койки для заключенных. Проект Бентама получил широкое признание и неоднократно копировался, по такому плану построена, например, тюрьма «Синг-Синг» в штате Нью-Йорк.

Одним из основоположников пенологии[13]был итальянец Чезаре Беккария, национальность которого, возможно, повлияла на то, что события следующего эпизода нашего рассказа также развернутся в Италии. Новые тюрьмы, открывавшие прекрасные возможности для научного изучения большого количества преступников, способствовали появлению отдельной научной дисциплины – криминалистики. Именно она дала толчок дальнейшему развитию френологии, и ученые стали измерять черепа и мозги. Один из учеников Галля отмечал, что лица преступников – «специфические, с резко выраженными чертами, покатым лбом, огромными челюстями и постоянно работающими жевательными мышцами».

Положение осложнил Чарльз Дарвин со своей теорией о происхождении человека от обезьяны. Некоторые особи рода человеческого казались не такими уж и дальними родственниками приматов. Имея это в виду, итальянский антрополог Чезаре Ломброзо в течение нескольких лет замерял черепа солдат и осужденных. Он обследовал в общей сложности семь тысяч человек и все больше и больше убеждался, что лица преступников напоминают морды обезьян. В 1870 году, проводя вскрытие тела знаменитого бандита Виллелы, он обнаружил на его черепе впадину, напоминавшую впадины на головах низших приматов. Во время работы в должности директора психиатрической лечебницы в Песаро Ломброзо сравнивал черепа больных кретинизмом и преступников в надежде выявить характерные признаки деградации. С той же целью он исследовал бюсты Нерона и Мессалины.

Фотографии из книги «Преступник» (1876) Чезаре Ломброзо, профессора судебной медицины из Турина. Страсть Ломброзо к изучению черепа была частью общеевропейского увлечения антропометрией. Например, немецкая система классификации черепов включала свыше пяти тысяч различных замеров

В 1876 году Ломброзо выдвинул теорию об атавизме, в соответствии с которой преступники (обладающие «торчащими ушами, густым волосяным покровом, клочковатой бородой, гигантскими синусами, большой квадратной челюстью, широкими скулами, скошенным лбом и частыми телодвижениями) признавались особями, стоящими на более ранней стадии эволюции. Книга Ломброзо «Преступник» быстро стала бестселлером. В ней приводилась детальная классификация правонарушителей по анатомическим признакам: например, у клептоманов были большие уши, у женщин-убийц – короткие ноги, а все преступники страдали хроническими болезнями. Тем не менее книга впервые ввела в оборот такие методы криминалистики, как классификация крови, волос и отпечатков пальцев190 – 271. Возможно, причина невиданного успеха теории Ломброзо кроется в том, что она отделила преступников от обычных людей, определив их фактически в самостоятельный, менее развитый подвид.

Согласно последней воле Ломброзо, после смерти его голова была отделена от тела, помещена в банку с формалином и отдана на хранение в музей, им же и основанный. Голова хранится там по сей день в окружении других экспонатов с табличками «Немецкий убийца», «Итальянский бандит», «Застрелившийся» или «Убийца детей». Однако, кроме шуток, деятельность Ломрозо оказала мощное влияние на отношение к преступности и другим социальным проблемам, а также предвосхитила значительно более поздние исследования середины XX века, которые привели к дебатам о лишней Y-хромосоме и генетической склонности к преступлениям.

В 1865 году в лабораторию Ломброзо пришел врач по имени Камилло Гольджи, которому было суждено изменить представления людей о собственном мозге и оставить без работы «читателей бугров». Рассказы Ломброзо о работе мозга страшно заинтересовали молодого медика. В 1872 году у него случились финансовые затруднения, он был вынужден оставить Ломброзо и перейти на работу в приют Аббьятеграссо неподалеку он Милана. По счастливому стечению обстоятельств на новом месте в обязанности Гольджи входило проведение вскрытий, которые приходилось делать дома в своей «лаборатории-кухне». Дядя его жены был медиком-патологом и одним из первых стал пользоваться микроскопом, так что Гольджи иногда одалживал у него инструмент, чтобы посмотреть на ткани мозга.

Не прошло и года, как он сделал поразительное открытие. Чтобы уплотнить срез мозга, он оставил его на ночь в жидкости Мюллера (смесь бихромата калия и сульфита натрия), после чего обработал нитратом серебра. Возможно, он сделал это по рассеянности, а может быть, потому, что краем уха слышал о новом чуде – фотографии191 – 44 (англичанин Фокс Тэлбот в свое время обнаружил, что серебро в определенных условиях реагирует на свет и с его помощью можно получать изображения). Среагировало серебро и на этот раз, причем странным образом окрасив препарат. Основная масса мозговой ткани стала желтоватой и на ней торжественно выделялись черным цветом треугольные, звездчатые и ветвеобразные контуры клеток. Ученый назвал их своим именем – клетки Гольджи (это самый распространенный тип клеток в структуре мозга). Открытие позволило Гольджи сделать принципиально новые выводы о головном мозге, на которых основывается современная нейрофизиология: нейроны не отстоят друг от друга, а переплетены между собой, и нервные импульсы передаются всей системой в целом, а не отдельными ее участками.

Сама идея окрашивания образцов биологических тканей пришла из сферы производства синтетических красителей. Анилиновый краситель, полученный британским химиком Уильямом Перкином192 – 63, стал одним из целого ряда красителей, извлекаемых из дегтя. Красители представляли для медиков большой интерес, поскольку «прилеплялись» к бактериям. Первым это наблюдение обнародовал немецкий исследователь Пауль Эрлих, а в соавторах у него был Роберт Кох, который много лет провел в Африке за изучением бацилл сибирской язвы, холеры193 – 151, тубекулеза, сифилиса194 – 176 и других микробов. Коху помог счастливый случай. Однажды, уходя домой, Эрлих оставил на ночь на лабораторной плите культуру туберкулеза. Утром он обнаружил, что в культуру каким-то образом попал анилиновый краситель и, хуже того – что плита горела всю ночь. Благодаря теплу бактерии туберкулеза окрасились в ярко-голубой цвет, что значительно облегчало работу с ними (и в конечном итоге помогло найти средство от этой болезни). Так было положено начало бактериологии.

Окрашивая бактериальные культуры, Эрлих установил, что некоторые красители являются также ядом для паразитов. Когда он заметил, что метиленовый синий (который уже некоторое время использовался в медицине как обезболивающее при невралгии) окрашивает паразитов малярии, он попробовал его в качестве лекарства для нескольких пациентов, и они выздоровели. На основе этого эксперимента Эрлих сформулировал принцип адресного лечения или «серебряной пули», основы химиотерапии. Он заключался в применении препаратов, пагубно влияющих только на возбудителя болезни и не наносящих вреда остальному организму. Первой «серебряной пулей» Эрлиха стало средство против сифилиса, одно из важнейших лекарств в истории медицины – препарат сальварсан. Из-за него у Эрлиха возник конфликт с Русской православной церковью. Церковный синод считал, что сифилис есть наказание божье за грех прелюбодеяния и никакие мирские лекарства тут не уместны.

Метиленовый синий оказался самым удачным красителем из всех, которые перепробовал Эрлих. С его помощью можно было производить так называемое прижизненное окрашивание. Иными словами, он не наносил вреда живой ткани при непосредственном введении и, в отличие от многих других красителей, не концентрировался в месте введения, а распространялся по ткани. Такой прекрасный рабочий инструмент достался Эрлиху благодаря стараниям другого немца, Генриха Каро, который в составе группы ученых работал над получением красителей из дегтя195 – 62, 140. Успехи немцев в химии красок и химии вообще объяснялись разобщенностью немецких земель. Ученый мог получить патент на свое изобретение в своем княжестве, даже если аналогичный патент был уже зарегистрирован в другом районе страны. Кроме того, основные конкуренты на научном поприще, британские ученые, считали ниже своего джентльменского достоинства связываться с бизнесом и производством. (Боже упаси! Порядочный ученый должен был немедленно уйти в отставку и уехать к себе в деревню, если ему удавалось что-то заработать.) Неудивительно, что к концу XIX века немецкая химическая и фармацевтическая промышленность оставила далеко позади английскую.

Одним из новых предприятий в этой отрасли был концерн «Басф», директором которого в 1868 году и стал Каро. В 1859 году он вернулся на родину из Англии с англичанкой-женой и попал в коллектив к ученому, имя которого все мы помним по школьным урокам химии, – Роберту Бунзену196 – 105, 86. Именно в лаборатории Бунзена в Гейдельберге (в то время этот город был центром химических исследований) Каро и получил метиленовый синий. В то же самое время, в другом конце этой же лаборатории Бунзен и его коллега Кирхгоф работали над созданием прибора, благодаря которому наши современники могут заглянуть в сердце звезды. Речь идет о бунзеновской горелке.

Ранее, в 1846 году, Бунзен нашел применение газам197 – 110, 240 чугуноплавильных печей Англии и Германии, затем заинтересовался газами вообще, а в 1855-м придумал способ повысить температуру горения коксового газа путем смешения его с воздухом. Помимо высокой температуры, горелка Бунзена давала несветящееся пламя и представляла собой отличный инструмент для научной работы – если действию такого пламени подвергнуть любое вещество, видимая часть пламени будет результатом горения именно этого вещества.

Кирхгоф предположил, что если на горящее вещество направить интенсивный свет, то пламя поглотит свет, соответствующий длине волны света самого пламени (данного вещества). Если же свет, пропущенный через пламя, пропустить еще и через стеклянную призму, то на месте этих волн в спектре будут черные полосы. Так появилась спектроскопия198 – 86, 105, с ее помощью астрономы определяют состав Солнца и звезд по испускаемому ими свету.

Феномен, который лежит в основе спектроскопии, был открыт в 1810 году оптиком из Мюнхена Йозефом Фраунгофером. Он был сыном стекольщика, с детства умел делать зеркала и резать стекло и мечтал заняться изготовлением очков. Однажды на него рухнула его собственная мастерская, и он решил сменить сферу деятельности. Фраунгофер стал гравером и делал визитные карточки, но эта затея успехом не увенчалась. В 1804 году он снова занялся оптикой в одной из мюнхенских фирм. Идеей фикс Фраунгофера было оптически идеальное стекло, которого никому еще не удавалось создать. Несколько лет он и его коллега, француз Гинан, оттачивали технологию получения стекла без наплывов и дефектов – расплавленная стеклянная масса перемешивалась специальной полой трубкой из огнеупорной глины, нагретой до очень высокой температуры.

Фраунгофер калибровал оптическое стекло (кстати, он был первым, кто внедрил этот технологический этап) весьма оригинальным способом. Он смотрел сквозь него на пламя под определенным углом, и в линзе появлялась ровная тонкая линия желтого цвета, искривления которой выявляли малейшие аберрации. Как-то в 1814 году, проверяя очередное стекло, он решил посмотреть сквозь него не на пламя, а на Солнце и увидел не одну, а множество линий. Причем линии были черные. Со временем, когда он повторил этот опыт с разными источниками света, в том числе звездами и планетами, он насчитал в общей сложности 574 линии. Главной заботой Фраунгофера была чистота стекла, а не причины появления линий. Поэтому, когда он описал этот феномен в своей работе, технологические секреты изготовления линз он опустил, но зато про линии рассказал про всех подробностях. Через пятьдесят лет эти сведения помогут в работе Кирхгофу. Технологические решения Фраунгофера дали миру не только спектроскопию, но и первый высокоточный телескоп, с использованием которого астрономы смогли заглянуть за пределы Солнечной системы. Великий астроном Фридрих Бессель измерял расстояния до звезд именно при помощи телескопа с линзами Фраунгофера.

До середины XVIII века заглянуть на большое расстояние можно было только через очень тонкие линзы – качество стекла обычно было настолько низким, что в толстых линзах обязательно встречались дефекты. Тонкие линзы давали большое фокусное расстояние, и телескопы могли достигать в длину десятков метров199 – 131. Однако тонкое стекло решало главную проблему – оно позволяло избежать хроматических аберраций. Из-за рефракции в толстом стекле голубые лучи фокусируются ближе к линзе, чем красные. Поэтому, если наводить фокус по красным лучам, то звезда в окуляре телескопа будет иметь голубой размытый ореол, и наоборот.

Тем не менее в человеческом глазе, состоящем из множества линз, никаких аберраций не возникает. В 1758 году построить такую систему искусственно при помощи нескольких линз попытался инженер, сын лондонского ткача Джон Доллонд. Он сложил выпуклую линзу из кронгласа (она имела зеленый оттенок и подавляла красно-оранжевую кайму вокруг объекта) и вогнутую из флинтгласа, и аберрации линз взаимно компенсировались. При помощи таких линз в 1781 году Гершель открыл планету Уран.

Усовершенствование оптики открыло астрономам глаза на недостаточную точность инструментов наведения телескопов. Решению этой проблемы очень помогла свадьба дочери Доллонда Сары и инженера Джесси Рамсдена. Жених хорошо заработал на этом союзе – по условиям брачного договора он получил долю в патенте Доллонда на ахроматические линзы. Рамсдену принадлежит авторство прибора, в котором больше всего нуждался его тесть, да и другие ученые – инструмента для высокоточного наведения. В 1766 году Рамсден производил секстанты200 – 267 для военно-морского флота и освоил новую технологию нанесения разметки на шкалы. Разметка секстанта была кропотливым, долгим занятием, требовавшим скрупулезной точности – ведь малейшая ошибка в определении координат в море могла обернуться гибелью корабля. Рамсден придумал токарный станок для нарезки сверхтонкой резьбы. Перемещение алмазного резца по заготовке задавалось движением эталонного винта.

Изготовленный на таком станке винт крепился по касательной к круглой горизонтально расположенной пластине с мелкими зубцами и входил с ней в зацепление. Вращение винта вызывало поворот пластины на крайне малый угол. Механизм получил название машина для деления круга. С ее помощью можно было градуировать шкалы секстантов и телескопов вплоть до угловой секунды, благодаря этому инструменты, которые выпускал Рамсден, отличались высочайшей точностью.

Прецизионные весы отмеряли мельчайшие порции химических реактивов, высокоточные газометры измеряли плотность газа, а дилатометры отслеживали изменение размеров металлических брусков вследствие термического расширения или сжатия. Барометры Рамсдена были в десять раз точнее, чем предыдущие образцы, а вооруженный новым секстантом Кук смог картографировать побережье Новой Зеландии протяженностью около четырех тысяч километров меньше, чем за полгода, что было невиданным рекордом для того времени. Технология Рамсдена перевооружила инженерное дело и промышленность и подготовила страну к промышленной революции.

Карта топографической съемки Индии с применением метода триангуляции, выполненной в 1876 году. Первый треугольник был отложен от Мадраса, координаты которого в 1807 году точно определили по звездам (180°14’20’’ восточной долготы). На основе первого треугольника строился следующий, и процесс повторялся. В ходе съемки картографы обнаружили гору Эверест (названную по имени руководителя экспедиции) и рассчитали ее высоту – 8840 метров над уровнем моря

Круг нашей истории замыкается в 1793 году с окончанием Войны за независимость США. Британские войска вернулись на родину, солдаты были распущены по домам. Эта «армия» бывших военных поможет Рамсдену оставить свой главный след в истории. То было время, чреватое революционным пожаром, причем опасность угрожала Англии с двух сторон – как из Америки, так и из Франции. И если Америка находилась далеко, то до Франции было рукой подать через Ла-Манш. Эта опасность заставила британские власти поручить Рамсдену его самый ответственный проект, огромную делительную машину, горный компас (circumferentor), который стал основой для нового прибора – теодолита. Он предназначался для топографической съемки местности, которая началась в 1783 году с южного побережья Великобритании. Съемка производилась методом триангуляции. Между двумя возвышенностями, отстоящими друг от друга на несколько миль, замерялось точное расстояние. Этот отрезок принимался за основание треугольника. Все углы и стороны вычислялись с помощью данных теодолита. А одна из сторон становилась частью следующего смежного треугольника, и процедура повторялась.

Теодолит Рамсдена представлял собой латунный круг в горизонтальной плоскости с десятиминутными делениями. Благодаря микрометровой шкале прибор позволял определять углы с точностью до одной угловой секунды. Конструкция включала также подзорную трубу на треноге с тремя спиртовыми уровнями для каждой из трех точек опоры. Погрешность прибора не превышала тринадцати сантиметров для расстояния в сто километров.

К 1824 году была обследована вся территория Великобритании (кроме восточной части Англии и северо-запада Шотландии). Четырьмя годами ранее новые карты впервые поступили в продажу по астрономической цене – четыре гинеи за набор карт одного графства. К середине XIX столетия была произведена топографическая съемка всей территории Европы и обитаемых районов США, появились карты с топографическими свойствами местности, улицами и даже домами – предвестники современных атласов, в которые мы заглядываем, когда раздумываем, куда бы податься в отпуск.

В современном мире географические карты воспринимаются как нечто само собой разумеющееся, мы редко задумываемся о том, что когда-то большая часть планеты вообще не была изучена. Однажды, пять веков назад, Колумб перевернул все представления о географии, поведав о Новом Свете, о существовании которого никто и не подозревал…

Дежавю

В жизни каждого из нас бывают моменты, когда кажется, что все происходящее, вплоть до мелочей, уже случалось раньше. Мы называем это ощущением дежавю, и в нашей паутине перемен оно частенько посещает путешественника. Так будет и в этом рассказе – с зарытыми сокровищами, путешествием по джунглям, яркими красками, философией, лихими пиратами, искусством, наукой и злодеями с манией величия. В общем, обычное дело – рутина истории.

Исходная точка этого путешествия находится в начале XVI столетия, когда испанцы высадились на земли современной Мексики и Перу. Главной их целью был поиск нового источника богатств для восстановления положения Священной Римской империи, которая при Карле V201 – 261 находилась на грани банкротства. В 1503 году, всего через одиннадцать лет после открытия Америки Колумбом (о котором мало кто знал в Европе, так как новости тогда распространялись довольно медленно), в Испании был учрежден совет по торговле с новыми землями – на тот случай, если эта затея окажется прибыльной. Центром этого взаимодействия должна была стать Севилья. Вообще говоря, настрой «а вдруг пригодится» был типичен для политики папского престола по отношению к Новому Свету. В 1493 году, когда еще не просохли чернила на соглашении с Колумбом, папа Александр VI выпустил буллу Inter Caetera, по которой все земли и воды за меридианом в ста лигах (три тысячи морских миль) к Западу от Азорских островов отходили Испании.

Следующие решения «на всякий случай» были приняты в 1513 году на переговорах между испанскими властями и представителями папы в Вальядолиде и Бургосе – коренное население Нового Света должно было под страхом кары и порабощения присягнуть на верность испанской короне и католической церкви. Индейцы признавались низшими существами, по воле божьей сотворенными для услужения испанским завоевателям, грязными и не имеющими гражданских прав созданиями, которых надлежало принудить к труду (конечно же, из благих побуждений – «дабы излечить от природной лености»). Поскольку церковь определяла такое положение вещей естественным и не противоречащим никаким законам, ни божественным, ни человеческим, то индейцы не имели права отказать испанцам.

Все эти решения имели целью не только порабощение населения, но и колонизацию. Один из летописцев покорения Америки, Лопес де Гомара писал: «Завоевание невозможно без поселений, а если страна не будет покорена, население не будет обращено в истинную веру. Таким образом, непреложным правилом нашего пребывания здесь должна быть колонизация». После нескольких ознакомительных визитов испанцев в 1521 году Кортес подавил сопротивление короля ацтеков Монтесумы, а в 1532-м в Перу прибыл Писарро и с отрядом из ста восьмидесяти человек и тридцати лошадей одержал победу над инками. За императора Атахуальпу был выплачен выкуп золотом, стоимость которого составляла полмиллиона песо – объем годовой добычи золота всей Европы. Процесс колонизации был начат Кортесом, именно он основал первые города по образу и подобию испанских. Поселенцы получали статус граждан города и земельный надел, а также право на захват рабов для ведения хозяйства.

Ацтекская иллюстрация XVI века, изображающая капитуляцию Куаутемока, последнего правителя ацтеков, Кортесу (изображен сидящим). Вполне вероятно, что сам Кортес не приветствовал порабощение местного населения. Он писал, что «был вынужден» обеспечить своих людей индейскими слугами в новых городах, обустройство которых имело целью стимулировать заселение американских земель испанцами

Церковь тем временем обрушилась на языческие верования индейцев. Разрушению подверглись пятьсот храмов, около двадцати тысяч идолов и изваяний, и в одном только 1531 году обряд крещения прошли миллион индейцев. Тем не менее уже сам факт присутствия чужеземцев губительно сказывался на жизни местного населения. Европейцы принесли с собой такие болезни, к которым у аборигенов не было иммунитета. Из-за оспы, малярии, тифа и желтой лихорадки население бывшего государства инков к концу XVI века сократилось с девяти до двух миллионов человек. Примерно в это же время из тридцати миллионов жителей Мексики в живых осталось двенадцать миллионов.

В конце века вымирание местного населения крайне испугало испанцев, так как рудники остро нуждались в рабочих руках. В 1545 году в Перу было открыто серебряное месторождение на горе Потоси, годом позже – разведаны огромные запасы на юге страны, в Гуанахуато. C 70-х годов XVI века на рудниках начали внедрять новый метод обогащения серебра с применением ртути, в связи с чем объемы производства значительно увеличились. Мексиканский и перуанский благородный металл рекой потек в метрополию. На рубеже XVI–XVII веков объемы ввозимого серебра достигали тридцати шести миллионов песо в год. За период с 1550 по 1660 год европейские сокровищницы пополнились восемнадцатью тысячами тонн серебра и двумястами тоннами золота202 – 263. Последствия такого массированного вливания оказались для испанцев неприятной неожиданностью: центр мировых финансов и международной торговли переместился из Испании в Северную Европу. Дело в том, что уже в 40-х годах XVI века слабая экономика Испании не могла удовлетворить товарный спрос заокеанских поселенцев. Колонии нуждались в больших объемах сельскохозяйственных товаров, одежды и других предметов, а с ростом благосостояния повысились и запросы, колонистам захотелось приобщиться к роскоши. Если уж путь на родину был заказан (возвращение запрещалось под страхом смертной казни), они считали себя вправе пожить красиво хотя бы в колониях, а на родину отправить свои деньги. К концу XVI века инфляция в Испании составила четыреста процентов.

Что было плохо для Испании, было очень хорошо для фламандского города Антверпена203 – 111. Фландрия входила во владения испанской короны, и туда через Севилью стекались все испанские деньги из Нового Света. В Антверпене закупались ткани, изделия из стекла и металла и множество других товаров. К тому времени благодаря подъему европейской экономики и удобному географическому положению, Антверпен уже стал важнейшим торговым портом континента. Река Шельд делала его удобной перевалочной базой на пути из Балтики в Средиземное море и из Атлантики в Центральную Европу. Ежегодно порт принимал по две с половиной тысячи судов и около двухсот пятидесяти тысяч тонн грузов. Город рос как на дрожжах: в 1500 году его население составляло немногим более сорока тысяч человек, а в 1568-м – уже сто четырнадцать тысяч. Из-за нехватки земли муниципалитет даже был вынужден ввести ограничение на строительство. В новых городских районах строились только миниатюрные домики с маленькими садиками, но ремесленники, которые толпами прибывали в Антверпен за испанским серебром, готовы были арендовать их за любые деньги.

Благодаря испанским деньгам в Антверпен стали стекаться товары со всех уголков Европы: керамика, стекло и зеркала из Италии, французские льняные ткани и вино, голландская и английская шерсть, специи из Португалии, польское зерно и фламандские гобелены. Современному туристу этот бельгийский город покажется сонным царством, а в XVI веке один испанский писатель отзывался о нем как о «столице западного мира».

Рос спрос и на предметы роскоши. За период с 1600 по 1670 год число резчиков алмазов в Антверпене удвоилось. В городе развивалось производство шелковых тканей и майолики, появились сахарные заводы. Резчиков по дереву вытеснили мастера, работавшие с алебастром, мрамором и драгоценными металлами. В почете были изящные искусства, мир узнал таких мастеров, как Рубенс, Ван Дейк и Йорданс. Печатнику Кристофу Плантену204 – 127 принадлежала крупнейшая в Европе типография.

Неудивительно, что вскоре Антверпен стал крупным финансовым центром Европы. Развитие капитализма и увлечение европейских монархов войнами способствовало росту популярности краткосрочных кредитов. Со временем появилась возможность зарабатывать себе на безбедную жизнь на антверпенской бирже, одалживая деньги под проценты. Городские власти гарантировали обеспечение обменных векселей и депозитов, а появление лотерей, страхования и тотализаторов еще больше усилило страсть фламандцев к спекуляциям.

Нидерланды стали важнейшим центром формирования испанской военной и финансовой политики, и всякий раз испанские неприятности выходили боком Антверпену. Что касалось финансов, эти неприятности становились системой. Финансовая мощь Антверпена была подорвана банкротством целого ряда предприятий, принадлежавших испанской короне, а закат города наступил, когда обмелел Шельд. Затем случилась революция, несколько провинций Нидерландов отделились от Испании и провозгласили независимость Голландии. Столица нового государства, Амстердам, располагалась непосредственно на море, она и стала новым финансовым центром Европы.

К этому времени торговля достигла такого уровня развития, что испытывала острую потребность в международных стабильно работающих банках. В 1609 году в Амстердаме была учреждена первая централизованная финансовая организация Северной Европы – Обменный банк. Он обладал полномочиями принимать вклады под проценты, переводить средства со счета на счет, принимать аккредитивы и осуществлять клиринг векселей. Он имел право обменивать деньги на золотые или серебряные слитки и валюту других стран, а также чеканить монету. Примеру Амстердама последовали другие города: банки появились в Мидделбурге, Дельфте и Роттердаме, а вскоре и за рубежом – в Нюрнберге, Гамбурге и Стокгольме. Банки способствовали развитию такой формы собственности, как акционерные общества, которые впервые появились в Англии для привлечения инвесторов в морскую торговлю. Неожиданно бизнес для бизнеса сам стал хорошим бизнесом, и финансовая карусель завертелась.

Именно тогда появились слова «меркантильный»[14]и «меркантилизм». Потоки испанского золота и серебра прочно поставили экономику Западной Европы на рельсы капитализма и способствовали формированию «бухгалтерского» отношения к жизни, где ключевой ценностью является прибыль. Экономист Томас Ман в своем сочинении «Рассуждения о богатстве Англии и внешней торговле» ввел в оборот термин «торговый баланс» – соотношение доходов и расходов государства. Мерилом богатства и мощи страны, по мнению Мана, выступали ее запасы слитков золота и серебра, иначе говоря, золотой запас. Сильные государства располагали большим золотым запасом, а слабые могли не иметь такого фонда вовсе. Золотой запас мог быть направлен на инвестиции, развитие страны, перевооружение армии или передан в виде займа другому государству. Книга Мана была переведена на большинство европейских языков и стала весьма популярна.

Вскоре большинство стран начали придерживаться политики облегчения таможенного режима на импорт сырья из-за рубежа и установления высоких пошлин на экспорт его из страны. Производителей товаров, использующих импортное сырье, защищали от иностранной конкуренции при помощи субсидий и протекционистских тарифов. В эту логику вписывались и Навигационные акты205 – 3, изданные британским правительством в 1651 и 1660 годах. Согласно этим законам, перевозка определенных товаров – сахара, табака, индиго, древесины и ряда других – в Англию и из Англии могла осуществляться только английскими судами, причем их экипаж должен был состоять из англичан не менее, чем на три четверти.

Истоки такой политики приводят нас обратно к голландцам, именно голландские корабелы придумали на редкость удачный тип судна – флейт206 – 112. Из-за особенностей оснастки этот корабль не требовал многочисленной команды и был очень выгоден с экономической точки зрения. Флейты забирали грузы, в основном товары с Востока, из голландских морских портов и развозили их по всей Европе. Торговля с Востоком больно ударяла по торговому балансу европейских стран, жители которых до безумия полюбили чай, кофе и пряности,– восточные купцы продавали эти товары исключительно за золото и серебро. Позднее, в XVIII столетии выход из положения найдут англичане – они начнут продавать китайцам опиум207 – 97.

Тем временем даже до самых неповоротливых государственных чиновников стало доходить, что помочь остановить отток государственных резервов могут колонии. Колонии создавались с единственной целью – обеспечить метрополию сырьем для внутреннего производства или реэкспорта. К середине XVII века наиболее развитые государства Северной Европы имели колонии в Карибском бассейне и Северной Америке. В карибских колониях выращивали сахарный тростник, а американские, особенно Вирджиния, стали источником так высоко ценимого европейцами табака. Пример Вирджинии весьма показателен для понимания природы и механизмов колониального законодательства. Вирджиния имела право продавать табак только английским купцам и отправлять суда с товаром только в английские порты. Такой режим сочли настолько выгодным, что в 1650 году иностранные купцы были полностью вытеснены из британской колониальной торговли.

Натуральные красители в то время также считались очень ценным товаром и подпадали под ограничения Навигационных актов. Благодаря этому обстоятельству наша история совершит неожиданный поворот. Большинство стран не располагали постоянным торговым флотом и фрахтовали корабли у частных судовладельцев. Такие суда назывались приватирами[15]. Капитан имел на борту разрешительную грамоту от английских властей, подтверждающую, что он действует по поручению государства. Однако время от времени экипажи приватиров «подрабатывали на стороне»: атаковали испанские торговые корабли и, перебив команду, захватывали грузы, а часто и сами корабли в придачу. В большинстве случаев такие операции совершались с молчаливого согласия властей. Дело было весьма прибыльным для государственной казны – испанские галеоны везли из Южной Америки золотые и серебряные слитки, шелка, жемчуг, пряности и драгоценные камни. Приватиры тоже не оставались в накладе – по возвращении в родной порт они получали свой процент от добычи.

Приватиры вели себя в море настолько свирепо, что такое поведение в море стали называть «пиратством» (от греческого слова peiran – пугать). В знак того, что они не потерпят сопротивления и не пощадят никого, пираты вывешивали на мачте ярко-красный флаг «Веселый Роджер» (от французского joli rouge – веселый красный).

Самым знаменитым пиратом был англичанин Генри Морган. Он прибыл на острова Карибского моря в 1655 году по поручению лорд-протектора Оливера Кромвеля. В качестве базы он избрал Порт-Ройял на Ямайке и оттуда выходил на охоту (с соответствующей разрешительной грамотой) за испанскими судами. Промышлял он и работой на самого себя. В 1667 году между Англией и Испанией был подписан мирный договор, но Моргану об этом не сообщили. На следующий год он как ни в чем не бывало захватил город Маракайбо и зверскими пытками выбил у жителей сведения о припрятанных богатствах. С испанскими кораблями, охранявшими город, вопрос был решен просто – Морган подорвал их с помощью брандера, нагруженного взрывчаткой. Добыча этой экспедиции составляла умопомрачительную сумму – двести шестьдесят тысяч золотых песо.

За эту наглую выходку Морган был препровожден в Лондон, где ему пожаловали рыцарский титул и должность губернатора Ямайки. Назад он вернулся с поручением арестовать и наказать всех пиратов, и действительно – многих своих знакомых Морган повесил. Одним из бывших его друзей, которым удалось избежать наказания, был Уильям Дампир. Он сбежал на мексиканский полуостров Юкатан, где присоединился к пиратской шайке. Головорезы перемежали разбой с рубкой кампешевых деревьев – ценного источника натурального красителя. Позже, в одной из своих пиратских вылазок Дампир захватит судно с пятьюстами сундуками, полными драгоценностей. На судне будет и другой груз, который Дампир, кое-что смыслящий в красках, распознает сразу, – кошениль, краска, по стоимости не уступающая золоту.

Кошениль (или кармин) получали из насекомых, самок мексиканской кошенили, живущих на кактусах-опунциях. Ради кошенили опунциями засевались целые плантации. Производство красителя сводилось к сбору насекомых с растения щеткой, погружению их в кипяток и высушиванию на солнце или в печи. В зависимости от некоторых нюансов этого процесса цвет мог быть алым, малиновым или оранжевым. Из-за методов производства кармин сделается одной из самых заметных красок в XVIII веке (особенно среди американских революционеров).

Портрет сэра Генри Моргана, знаменитого пирата и губернатора Ямайки, занимавшего этот пост на протяжении тринадцати лет. Справа изображена типичная сцена «промысла» Моргана. Благодаря его отчаянным вылазкам и кровожадности появилось даже выражение «в стиле Генри Моргана». Выйдя в отставку, он удалился в свое поместье на Ямайке и умер в 1688 году

В 1605 году в Лондон переехал изобретатель Корнелис Дреббель из Голландии, в свое время обучавшийся на гравера и разбиравшийся в металлах. К 1620 году несколько проектов – вечных часов, волшебного фонаря (проектора) и инкубатора для утиных яиц – принесли ему некоторую известность. В процессе работы над следующими творениями – подводной лодкой и микроскопом – он познакомился в четырьмя братьями Куффлер, один из которых женился на его дочери, а трое других стали его торговыми представителями. В один прекрасный день для очередного изобретения – термостата-термометра – ему понадобился кармин. Во время приготовления краски Дреббель случайно пролил в него другую жидкость – раствор пьютера (сплава олова со свинцом) в смеси азотной и соляной кислот.

О необыкновенном эффекте, который произвел раствор на кармин, он рассказал своему зятю, и в 1620 году тот уже вовсю торговал краской под названием «Краска Куффлера». Дело в том, что Дреббель нечаянно получил закрепитель, или мордант, для кармина. Термин «мордант» происходит от французского глагола mordre, означающего «кусать» или «въедаться» – при закреплении краска прочно въедается в волокна ткани и окрашивание происходит быстрее. В случае с Дреббелем краска закреплялась благодаря солям олова, которое составляет девяноста четыре процента пьютера. Закрепитель всегда меняет цвет краски, а закрепление оловом давало необычно яркий алый цвет.

По странному совпадению человеком, который прославил этот цвет на всю Англию и Америку, был Оливер Кромвель208 – 156, 303. (Именно он благословил Моргана на каперство и благодаря каперству получил кошениль.) В 1645 году Кромвель сформировал свою знаменитую Армию нового образца и одел солдат в карминово-красные мундиры, которые отличались только деталями отделки для разных полков. Армия Кромвеля была первой в мире армией профессиональных военных, подчиненная непосредственно правительству страны.

Солдаты Оливера Кромвеля получали регулярное жалованье и достойные условия службы, были дисциплинированны, хорошо сражались и не занимались мародерством. Введение единой униформы, возможно, имело целью установить единообразное поведение солдат. Может быть, так Кромвель хотел подчеркнуть их социальный статус и тем самым укрепить лояльность. Как бы то ни было, эта мера показала свою эффективность. Армия «красных мундиров» Кромвеля своей подготовкой и экипировкой вызывала зависть всей Европы (во всяком случае, пока не проиграла войну с американцами).

Идея создания вымуштрованной и дисциплинированной армии понравилась на континенте многим, однако следующий шаг в повышении боеспособности войск будет сделан почти через столетие любителем игры на флейте и гениальным военным теоретиком, известным также, как Фридрих Великий, король Пруссии. В 1740 году он унаследовал трон, а заодно и четвертую по величине армию Европы. Сосредоточив все командование в своих руках, он довольно быстро сделал ее лучшей. Сократив кавалерию, он обеспечил лошадьми новые мобильные формирования – части конной артиллерии. На вооружении у них были легкие орудия, которые устанавливались на повозки и за счет своей скорости демонстрировали высокую эффективность на поле боя.

Фридрих ввел беспристрастную систему продвижения по службе, хорошее жалованье и обеспечение солдат новой формой ежегодно, зато взамен требовал железной дисциплины. О порках солдат прусской армии ходили легенды. Были и другие наказания: пытки, клеймение, одиночное заточение и прогон сквозь строй. В результате этих мер было создано невероятно послушное и точное, как часы, войско. Каждое утро солдатам отводилось полчаса на чистку и надевание гамаш и затем еще час на приведение в порядок прически: волосы надлежало натереть воском, собрать в пучок, перевязать лентой и в конце изящно припудрить. Затем начинались бесконечные тренировки, в том числе придуманная Фридрихом маршировка строем. В 1785 году во время маневров в Силезии на глазах у оцепеневших зрителей двадцать три полка прусской армии выстроились в шеренгу за считанные секунды по сигналу пушечного выстрела.

Построение в шеренги приобрело популярность в связи с развитием оружейных технологий. Мушкеты нового образца имели конический запал, через который порох сразу попадал на пороховую полку, и цилиндрический шомпол, который не нужно было проворачивать для вставки в ствол. Эти конструктивные особенности обеспечивали высокую скорость стрельбы – пять выстрелов в минуту. При такой скорострельности три шеренги солдат, попеременно стреляя и перезаряжая мушкеты, могли обеспечивать непрерывный огонь. Мушкетеры прусской армии считались лучшими в Европе и не проиграли ни одного сражения.

Самое необычное нововведение Фридриха совершенно ошарашило современников. Он заставил офицеров получать образование. Сам король был грамотным и образованным человеком, а его восхищение творчеством французов не знало предела. Особенно он почитал Вольтера209 – 228, несколько раз писал ему и посылал стихи собственного сочинения. В 1740 году он уговорил его встретиться. После долгих препирательств Вольтер согласился на апартаменты в королевских резиденциях в Потсдаме и Берлине и пенсион в двадцать тысяч франков. По замыслу Фридриха Вольтер должен был играть роль почетного гостя на королевских приемах и оживлять застольную беседу своими незаурядными мыслями. Отношения их вскоре испортились, особенно когда Вольтер узнал, что король отзывается о нем, как об «апельсине, из которого нужно выжать сок, а затем выбросить». Тогда Вольтер объявил во всеуслышание, что на самом деле главным его занятием при дворе было редактирование опусов Фридриха. После такого скандала в 1753 году мыслителю пришлось покинуть прусский двор, и хотя позже, принеся свои извинения, Вольтер снова вступил в переписку с монархом, больше они никогда не встречались.

Более осмысленным результатом интеллектуальных увлечений Фридриха стала реформа образования. Многие из предпринятых им мер заложили основу для современного школьного образования во всем мире. Начальное образование строилось на изучении родного языка, молитв, катехизиса и пения. В школах были введены стандартные учебники, систематизированная плата за обучение и штрафы за прогулы. Школы инспектировала специальная комиссия, а преподаватели ежегодно должны были подавать отчеты по каждому ученику. Впервые в Европе появилось министерство образования, которому подчинялись теперь все городские школы.

Среднее образование было освобождено от влияния церкви, и школьники сдавали вступительный экзамен, абитур, для поступления в университет. Для учителей Фридрих основал специальные колледжи, в которых тоже существовала жесткая система экзаменов. Университеты наконец выбрались из той пропасти, куда они скатились в результате реформ просвещенцев.

Как прусский король Фридрих имел право одобрять или отклонять кандидатов на университетские должности. Таким образом начался взлет Иммануила Канта210 – 289, который вошел в число самых выдающихся мыслителей европейской (и мировой) истории, – у него было определенное влияние на сына королевского гофмейстера. Кант преподавал физику и математику в университете Кенигcберга (тогда он входил в состав Пруссии). Фридрих посещал университет в 1739 году еще будучи крон-принцем и тогда отзывался о нем так: «Больше походит на сарай для приручения медведей, нежели на храм науки».

Кант обладал одной мешавшей ему чертой – говорил он на совершенно непонятном наречии. Однако в возрасте тридцати одного года он написал трактат о происхождении Вселенной, которым оставил о себе зарубку в истории науки. В нем он предположил существование звездных облаков. Также он очень любил читать пространные и крайне скучные лекции по физической географии211 – 260. Слава его зиждется на работах из области философии, одной из которых стала «Критика чистого разума», выпущенная 1781 году. К сожалению, известна она стала только в пределах немецкоговорящего мира, поскольку Кант не писал на французском языке (а вся просвещенная элита континента говорила именно на нем), книга дошла до читателей основной части Европы только спустя некоторое время.

В «Критике…» Кант собрал воедино все основные философские теории своего времени. Шотландский мыслитель Дэвид Юм считал, что всё, что мы можем знать о мире, – объекты, постигаемые нашими чувствами индивидуально. По утверждению немецкого рационалиста Готфрида Лейбница, мир объективно познаваем. Кант же был убежден, что хотя объекты и существуют вне зависимости от наблюдателя, наше восприятие во многом определяется точкой зрения. А поскольку наша точка зрения ограничена той окружающей обстановкой, в которой мы находимся, эти ограничения неизбежно влияют на наше восприятие объекта. Кант предвосхитил методы нынешней журналистики и говорил, что мир можно описать ответами на четыре вопроса: «где?», «когда?», «что?» и «как?». В отличие от нынешних журналистов, философ избегал спорного вопроса «почему?».

Кант полагал, что к истинному пониманию мира может привести только эмпирический метод, основанный на личном опыте. Познание мира он подразделял на двенадцать категорий (форм), которые открывают путь к объективной истине. Все объекты и явления, встречающиеся в жизни, относятся к одной из этих категорий и подкатегорий. К примеру, «нож» – это специальная подкатегория «инструмента», которая в свою очередь входит в категорию «материальный объект» и так далее. Двенадцать категорий организованы в четыре «набора»: качество объектов, их количество, их взаимоотношения и способ существования.

Идеи Канта дополнил другой немецкий мыслитель, Иоганн Готлиб Фихте в своих лекциях «Речи к немецкому народу», выпущенных после унизительного проигрыша Пруссии Наполеону в битве при Йене в 1806 году212 – 313. Фихте доводит субъективизм до крайности и утверждает, что высшей силой является Эго, а высшим его проявлением – национальный характер. Эти идеи помогли сформировать в Германии национализм тоталитарного толка и в конце концов заложили основы политического движения, которое приведет мир на грань уничтожения в XX веке. Но сначала в игру вмешается Александр фон Гумбольдт, сын прусского царедворца, также весьма подверженный идеям Канта.

Одним из учителей Гумбольдта был переводчик на немецкий язык «Робинзона Крузо», и, возможно, этот роман сподвиг его на приключения и привел к такой удивительной жизни. В начале его карьеры не было ничего примечательного. В 1789 году он поступил в Гёттингенский университет и учился там под началом Абраама Вернера, основателя теории о том, что все горные породы являются продуктами морской седиментации. Вернер также преподавал минералогию и горное дело во Фрайбергской горной школе, именно там в 1792 году Гумбольдт стал дипломированным горнотехническим инспектором. Затем он решил применить все полученные знания для грандиозного путешествия. Именно в результате этой экспедиции Гумбольдта, кантовы идеи о географии (он называл ее «основой истории») приведут к формированию современной географии как науки.

Первое путешествие закончилось, не начавшись. Гумбольдт провел несколько лет в ожидании французской экспедиции на юг Тихого океана и в итоге так никуда и не поехал – предприятие сорвалось из-за наполеоновских войн. Он был вынужден отложить поездку, но в конце концов в 1799 году отплыл из испанского порта Корунья и начал удивительное турне, равного которому раньше не совершал ни один ученый. После восемнадцати месяцев плавания вокруг Венесуэлы от отправился на три месяца на Кубу, затем в Колумбию, Эквадор и Перу. В начале 1803 года он прибыл в Мексику и задержался там на год. В 1804-м Гумбольдт наконец вернулся во Францию, заглянув по пути в Филадельфию, где встретился и поговорил с великим Томасом Джефферсоном213 – 80, 113, 295, разделявшим его страсть к естествознанию.

Во время этого грандиозного путешествия Гумбольдт переправлялся через опасные водопады, с помощью мачете прорубал путь в джунглях, сталкивался с дикими животными, жил в первобытных племенах и переболел целым букетом лихорадок. К моменту завершения своей поездки он подошел с впечатляющим набором подвигов. Он собрал более шестидесяти видов растений и животных, проехал около одиннадцати тысяч километров, нашел связь между Ориноко и Рио-Негро, взошел на гору Чимборасо, сделал замеры выбросов вулканических газов, установил состав атмосферы до высоты почти шесть километров, определил положение магнитного экватора, нашел течение Гумбольдта, открыл удобрение214 – 24 гуано, сделал более пятисот замеров секстантом и «бегал как сумасшедший».

Гумбольдта также можно считать отцом энвайронментализма, что явствует из отрывка его основного труда:

Две беды несет для будущих поколений вырубка деревьев на склонах и вершинах гор в любом климате: недостаток воды и дефицит воздуха. Деревья постоянно окружены прохладным и влажным воздухом из-за испарения росы с их листьев и собственной влаги. <…> Они защищают землю от действия прямых солнечных лучей и тем самым снижают испарение дождевой воды. <…> Когда леса вырубаются… молодые побеги растут хуже, а то и вовсе засыхают. Русла рек… превращаются в бурлящие потоки, стоит лишь в горах поблизости пройти ливню. Торфяные болота исчезают… стекающая вниз вода больше не встречает никаких преград на своем пути. Вместо того чтобы медленно поднять уровень рек… она прорезает в почве канавы, несет вниз освободившуюся землю и становится причиной опустошающих местность наводнений. Следовательно, уничтожение лесов, недостаток молодой поросли и наличие бурных горных потоков суть тесно взаимосвязанные феномены.

Нестираемый след в истории Гумбольдт оставил монументальным многотомным трудом «Космос», в котором изложил свои наблюдения и теории. По тиражам он соперничал с Библией, слава Гумбольдта ширилась, и туристы толпами стекались со всех концов света, чтобы увидеть и услышать ученого. Гумбольдт разработал первую в мире теорию вегетации, в которой описал растения как сообщества, которые вынуждены конкурировать или кооперироваться в поисках воды и пищи. Он создал образ тропического леса как социума, где отдельные организмы борются за существование, выживают или погибают в бесконечных растительных битвах. Он показал, как и природу, и общество жестко формирует и ограничивает окружающая среда. Кроме всего прочего, по его словам, организмам для существования и размножения необходимо жизненное пространство. Успешными являются те организмы, которые лучше всего адаптируются к условиям окружающей среды и используют свои адаптивные преимущества для расширения территории. Когда эти экспансионисты встречают другие организмы, они просто уничтожают их или лишают источников пропитания. Проигравшие погибают или становятся рабами.

В конце XIX века труды Гумбольдта вдохновляли всех немецких географов, а когда в 1874 году писатель Фридрих Ратцель предпринял обширное турне по Соединенным Штатам и увидел подтверждение словам Гумбольдта о видах и территориях, его идеи стали еще и мейнстримом исторической теории. Европейские поселенцы вторглись в Америку и отняли землю у коренных народов. Вследствие этого, в полном соответствии с теорией Гумбольдта, племена индейцев пребывали в упадке, хозяйство было разрушено, население резко сокращалось, а земли перешли в собственность белых людей, оружие и технологии которых позволили им лучше адаптироваться к окружающей среде.

Когда Ратцель вернулся в Германию, он забросил журналистику и стал преподавать антропогеографию. К 1900 году он уже читал лекции в Лейпциге и собирал полные залы такими темами, как борьба за новые колонии в Африке, передовые технологии и необходимость для Германии устраивать собственные колонии. В 1901 году Ратцель выпустил свою главную книгу «Жизненное пространство» и по-своему переформулировал несколько фундаментальных идей Гумбольдта, что впоследствии очень понравится его товарищам-немцам. Ратцель утверждал, что у каждого государства или общества есть две «идеи» – народ и земля; что высшим организмом является тот, который расширяется и побеждает низшие, подчиняя их своим целям, присваивая их жизненное пространство и доводя их самих до вымирания; что, хотя политические границы могут сдерживать территориальную экспансию народа, политическая экспансия всегда есть стимул к экспансии расовой, поскольку создает больше пространства для процветания и размножения; что история показывает – нации либо расширялись за счет других государств, либо умирали.

Книга Ратцеля вдохновила профессора географии и военного дела из Мюнхена, отставного артиллерийского офицера Карла Хаусхофера. После поражения Германии в Первой мировой войне лекции Хаусхофера о геополитике и о его концепции государства-организма подвели псевдонаучную основу под претензии Германии на возврат потерянных колоний. Идеи Хаусхофера также воодушевили его бывшего армейского адъютанта Рудольфа Гесса, который был убежден, что англо-саксонская раса может доминировать в мире, только если Германия сплотит силы с Англией. Идеи Хаусхофера о германской экспансии кружили головы, и в 1923 году Гесс принял участие в неудавшемся нацистском путче. Сбежав было в Австрию, он добровольно вернулся в Ландсбергскую тюрьму, чтобы присоединиться к лидеру путча, Адольфу Гитлеру. В Ландсберге Гитлер писал свой политический манифест «Моя борьба».

Когда Гесс изложил версию «жизненного пространства» Гумбольдта в переложении Ратцеля,

Date: 2015-07-25; view: 681; Нарушение авторских прав