Возникновение волн

Неважно, откуда начинать путешествие по великой паутине перемен. Общепринятого «начала осмотра» быть не может, поскольку главное и самое удивительное в паутине – повсеместное распространение ее колебаний. Любое действие провоцирует цепь событий, проходящую сквозь пространство и время (и иногда угасающую). Все, что происходит в паутине, формирует волны. В нашем случае возникновению волн способствовал человек, проживавший в 1908 году в Лондоне. Это был немец Карл Несслер, парикмахер. Его сестра терпеть не могла пользоваться бигуди, однако же это был единственный способ сделать ее идеально прямые волосы волнистыми. Несслер, будучи заботливым братом и ответственным человеком, подсмотрел способ решения проблемы. Однажды вечером, глядя из окна, он заметил, что под действием росы бельевая веревка приняла волнообразную форму. На следующий день в парикмахерской он воспроизвел этот эффект на волосах сестры и таким образом сделал открытие, придавшее импульс развития многомиллиардной индустрии.

Несслер намотал волосы на перфорированные трубочки, покрыл их пастой из буры, обернул бумагой, чтобы ограничить приток воздуха, и нагревал в течение нескольких часов. Когда он снял эти приспособления, обнаружилось, что прическа сестры обрела изящную, а главное стойкую волнистость. К 1911 году, пройдя сквозь череду провальных экспериментов и претерпев насмешки коллег по цеху, Несслер сократил время процедуры до двенадцати минут.

Фокус с так называемой «перманентной завивкой», сделавший Несслера богачом, сработал, поскольку щелочная по своим свойствам бура сначала размягчала волосы, что позволяло придавать им необходимую форму, а затем благодаря длительному воздействию тепла твердела и фиксировала ее. Как только Несслеру в голову пришла блестящая идея назвать свое открытие перманентной завивкой, увлечение новой технологией стало повальным. Впервые работающие женщины получили возможность сделать себе прическу к ужину, вернувшись домой после трудового дня. Секрет сверхприбылей Несслера был в том, что «перманентный» эффект держался один, максимум два дня, затем завивку следовало повторять.

Одной из причин прибыльности была бросовая цена буры и ее огромное количество на рынке. Бура использовалась в составе штукатурки и смягчителей воды, краски и керамики, глазури и антисептиков, а также применялась при выплавке и очистке металлов, в стеклодувном производстве, консервировании, дезинфекции и множестве других областей. Промышленный процесс получения и обработки буры был дешев и прост, а сырье имелось в изобилии. Крупные партии буры поставлялись в Англию из новых месторождений Калифорнии, где ее добывали из глины и песка с поверхности болот и высохших озер. Производство было незамысловатым: материал растворяли в воде и кипятили, выпаренную массу сцеживали, остужали и высушивали до образования кристаллов, которые снова заливали водой, и процесс повторялся. Полученные после второй стадии кристаллы растирались в мелкую пудру, и бура была готова.

В Калифорнии залежи буры были обнаружены в Долине Смерти. Некоторые участки долины расположены на отметке восемьдесят шесть метров ниже уровня моря – это самая низшая точка Соединенных Штатов. Вследствие этого Долина Смерти стала местом стока огромной дренажной системы, и на ее дне скопилась толща отложений соли натриевой селитры и тетрабората натрия. Когда месторождение разведали, возникли серьезные сомнения в перспективности его освоения из-за чудовищных климатических условий. Жара стояла такая, что в первых рабочих лагерях, разбитых в долине, деревянная мебель трескалась и разваливалась на части за пару дней, пустые бочки из-под воды рассыхались в течение часа, выстиранное одеяло становилось сухим еще до того, как его полностью отжали, а яичницу можно было жарить прямо на песке. Утверждалось, что человек, который проводил в долине всего час без воды, лишался рассудка. Собственно, своим названием долина обязана тому факту, что многие из первых переселенцев, пытавшихся пересечь ее и выбраться на западное побережье, просто не пережили этого путешествия. Массовый наплыв поселенцев в Калифорнию начался в 1841 году. Те из них, кому удалось живыми пройти через Долину Смерти, часто останавливались в форте под названием Новая Гельвеция, расположенном в окрестностях нынешнего города Сакраменто. Фортом владел один из величайших проходимцев всех времен и народов – Джон Саттер (Иоганн Август Зуттер). Это был поистине выдающийся человек. Свою карьеру он начал в Швейцарии в должности работника бернского магазина, вскоре женился, открыл лавку, но прогорел и в 1834 году сбежал в Нью-Йорк, оставив ни с чем жену и пятерых детей. После скитаний по Америке, Канаде, Аляске и Гавайским островам в 1839 году он в компании двух сомнительных типов, подобранных по дороге, объявился в Калифорнии. К тому времени он величал себя «капитаном» Саттером и представлялся швейцарским гвардейцем Ватикана, французским королевским гвардейцем, университетским однокашником императора Франции, офицером армии Швейцарии, холостым и состоятельным человеком. Все это было, конечно, ложью.

Сначала Саттер хотел основать колонию, однако потом передумал и решил податься на неосвоенные территории (его смутило, что по местным законам в случае банкротства колонии на имущество смогли бы претендовать все ее участники). Он прошел вверх по Американ-Ривер так далеко, насколько смог, и основал небольшое поселение. Два года ушло на выбор места, и наконец в 1841 году постоянный форт был построен и заселен работниками, одетыми в яркую униформу, купленную с рук у русских поселенцев, оставлявших свои колонии на калифорнийском побережье.

К 1848 году Форт-Саттер, как он теперь назывался, обзавелся крепкими стенами, пушками и каменными зданиями и стал постоянным перевалочным пунктом для торговцев и переселенцев, двигавшихся на запад. Форт начал приносить доход после того, как Саттер принял судьбоносное решение открыть лесопилку, чтобы обеспечивать переселенцев древесиной. Место было выбрано в пятидесяти милях от форта вверх по реке.

Однажды темным и ненастным вечером 28 января 1848 года, когда ливень яростно хлестал по стенам, в кабинет к Саттеру вбежал его рабочий Джеймс Маршалл, весь промокший до нитки, и, задыхаясь от волнения, показал камешек желтого цвета, который он нашел на лесопилке. Мужчины заперли дверь и, вооружившись энциклопедией, произвели несколько опытов. Опыты показали, что камешек, обнаруженный Маршаллом, – не что иное, как самородок чистого золота. Это событие положило начало знаменитой золотой лихорадке1 – 58, 153.

В 1848 году, до того как стало известно о золоте, в Калифорнию прибыло в общей сложности не более четырехсот переселенцев с востока. В следующем году их число взлетело до девяноста тысяч. Практически в одночасье католический штат превратился в протестантский, латиноамериканцы уступили место англосаксам, а «экономика волов и повозок» преобразилась настолько, что за деньги можно было купить практически все что угодно – неважно, откуда товар и насколько трудно его достать. Так рождался великий американский миф о быстром обогащении и золоте Запада. Газеты пестрели заголовками о золотоискателях-счастливчиках, зарабатывавших по пятнадцать тысяч долларов за день, а население американских городов устремилось на золотые прииски.

Калифорнийские золотые прииски (картина 1849 года). Климатические и геологические условия местности делали разведку золотых залежей довольно простым делом. Эрозия, движение древних ледников и вулканическая активность прошлого вынесли золото практически под ноги золотоискателей

Помимо добычи золота, прииски давали массу способов заработать. Более ста тысяч золотоискателей нуждались в еде, одежде и жилье, так что в Калифорнию на поиски счастья хлынули торговцы, фермеры, повара, незамужние девицы и предприниматели всех мастей. Одна женщина хвасталась, что заработала восемнадцать тысяч долларов на продаже пирогов (в то время как на пять сотен средняя семья могла жить несколько лет). Был случай продажи двух акров луковых посевов за две тысячи долларов, а орегонские яблоки продавались по полтора доллара за штуку. Люди съезжались со всех концов света, это отразилось в названиях поселков золотодобытчиков: Френч-Крик, Кейп-Код-Бар, Джордж-Слайд, Чайниз-Рамп, Джерман-Бар, Дикси-Вэлли, Датч-Флэт.

Вскоре стало очевидно, что лучшие шансы разбогатеть на приисках у того, кто придет в числе первых и успеет на самые легкие выработки (пока они не истощились). Путешествие на запад традиционным способом – через континент в фургоне – означало шесть, а то и семь месяцев в дороге через труднопроходимую местность под угрозой болезней и нападений индейцев. Для серьезных искателей приключений существовал другой путь – по морю, в обход мыса Горн на самом быстроходном судне того времени. Клиперы, строительство которых велось в основном на американских верфях, были судами нового типа. В то время как большинство торговых судов оставались широкими, громоздкими и довольно медлительными, клипер имел длинный стройный остов, острый тонкий нос и предназначался для перевозки легких грузов на максимальной скорости. Самым же революционным нововведением была парусная оснастка. Когда первый «большой» клипер спустили на воду в 1845 году, публика изумлялась невиданной доселе площади парусов.

Для увеличения парусности у клипера было больше мачт, чем у обычных судов, паруса делались разрезными – так, чтобы они легче ставились и убирались на любом ветру вплоть до ураганного. Капитаны клиперов часто хвастались, что никогда, даже в самый сильный шторм, не убирают всех парусов.

Изначально клиперы строились не для рейсов в Калифорнию, а для плаваний между Китаем и Британией, а дело было в увлечении англичан чаем2 – 93. В середине XIX века Великобритания потребляла колоссальное количество чая, восемьдесят миллионов фунтов в год, в одном только Лондоне насчитывалось тридцать тысяч оптовых и розничных компаний – продавцов чая. Спрос на китайский чай открывал широчайшие возможности для бизнеса. К 1850 году американские клиперы уверенно выигрывали в скорости у старых британских судов на «чайном маршруте», проходя его в любую погоду и доставляя в Лондон лучшие сорта чая, а владельцы клиперов диктовали цены на чайном рынке.

Английские потребители были убеждены, что во время длительного плавания чай теряет свой вкус и аромат, поэтому самые молодые и душистые листья нового урожая отправляли быстроходными судами. Клиперы завоевали свою репутацию в самых захватывающих состязаниях за всю историю флота. Во время одного из них, состоявшегося в 1866 году, два лидирующих корабля после 101-дневной гонки пришли в Лондон с разницей всего в один час.

Ирония истории заключается в том, что американские клиперы смогли победить британский торговый флот на его же «территории» только потому, что в 1846 году споры американского грибка фитофторы пересекли Атлантический океан и вызвали голод в Ирландии.

В то время большая часть земель в Ирландии принадлежала крупным английским лендлордам. Они сдавали свои угодья в аренду посредникам, которые в свою очередь размежевывали поля на мелкие участки (достаточные, чтобы прокормить одну семью) и сдавали в субаренду по завышенным ценам. При этом контракты предусматривали, что все элементы благоустройства и постройки переходили землевладельцу по истечении срока аренды.

В этот период население Ирландии росло беспрецедентными темпами благодаря специфическому рациону питания ирландцев, главным компонентом которого был картофель. Картофель – очень удобная сельскохозяйственная культура. Он не требует особой заботы и внимания (за исключением периода сбора урожая), а из инструментов для его выращивания нужна только лопата. Картошка – прекрасный источник протеина, углеводов и минеральных солей. Полтора акра, засеянные картофелем, обеспечивали семью из пяти человек пищей на год. К тому же многие держали коров, так что рацион дополнялся молочными продуктами. Чтобы такая же семья могла прожить за счет посевов зерновых, требовалось в четыре раза больше земли для посевов, а также дорогой инвентарь и рабочий скот. С другой стороны, складывалась рискованная ситуация – стопроцентная зависимость от одной культуры означала, что в случае неурожая или бедствия страна обречена на массовый голод. Так оно и произошло.

Поражение картофеля фитофторой впервые зафиксировали на атлантическом побережье США в 1842 году. Тремя годами позже случай повторился. По всей видимости, во время второй вспышки зараженный картофель и попал в Европу. Осенью 1846 года болезнь добралась до Ирландии. Фитофтора оказывала страшное действие: внешне здоровые клубни за какую-нибудь пару дней превращались в зловонное гнилье.

Клипер «Тайпин» опережает «Ариэль» в гонке 1866 года. Благодаря новому плану парусности клиперы развивали невероятную по тем временам скорость. Вместо трех привычных гиков на каждой мачте клиперы несли по четыре, а новые разрезные паруса позволяли быстро менять площадь парусов и маневрировать в штормовую погоду

Споры грибка фитофторы распространялись стремительно. В течение нескольких месяцев обочины ирландских дорог были устланы телами умерших. Голод был настолько чудовищным, что в пищу шли трупы. Те, кому удалось выжить, ослабевали и становились жертвами дизентерии, тифа и холеры. Смерть и опустошение приобрели такой масштаб, какого Европа не знала со времен Черной смерти – пандемии чумы XIV века. От голода умерло около миллиона человек, столько же эмигрировало, и население Ирландии в одночасье сократилось наполовину. Британское правительство с опозданием констатировало, что без срочной помощи извне Ирландия обречена. Англия не могла обеспечить такие объемы поставок, и было решено отменить законы XVII века, запрещающие ввоз продовольствия в Великобританию на иностранных судах3 – 205, чтобы дать возможность американским военным кораблям (со снятыми пушками) доставлять зерно в ирландские порты.

Законодательство, определявшее, каким судам можно ввозить товары в Англию, а каким нельзя, было призвано защитить английских судовладельцев и обеспечить им монопольное положение. Это являлось обычной практикой в Европе начала эпохи колониализма – таким образом метрополии сосредотачивали в своих руках прибыльную торговлю с колониями. В начале XIX века, когда США получили независимость, Великобритания еще сильнее ужесточила импортные ограничения, чтобы защитить своих фермеров от притока дешевого американского зерна.

Британия тем временем быстро шла по пути индустриализации, ее население стремительно увеличивалось. Протекционистские импортные пошлины лишь ухудшали положение дел. К примеру, если в случае дефицита или неурожая импортировалось зерно, то оно облагалось налогом, в результате чего его стоимость уравнивалась со стоимостью местного зерна. Это было выгодно английским землевладельцам (имевшим политическое влияние), но невыгодно потребителям (которые политического влияния не имели).

Когда в Ирландии разразился голод, препятствия на пути свободной торговли4 – 229, распространившиеся к тому времени на все категории товаров, стали мешать английским предпринимателям, которые вынуждены были закупать дорогую отечественную продукцию, а не дешевую импортную. Это негативно сказывалось на промышленном росте, ограничивало создание новых рабочих мест и таким образом обостряло социальную напряженность. Города наполнялись прибывшими в поисках работы людьми, которые готовы были к бунту, когда не могли найти ее.

Набирало обороты движение в пользу свободной торговли, известное как Лига против хлебных законов. Одним из ее основателей стал Ричард Кобден, фабрикант из Манчестера, который выступил с подкупающе простыми тезисами. Свободная торговля зерном, по его словам, будет способствовать снижению цен на хлеб, соответственно, это приведет к удешевлению рабочей силы. Сокращение зарплатных издержек повысит конкурентоспособность английских производителей на международном рынке, что в свою очередь позволит дальше расширять производство и нанимать большее количество работников. Кобдену и его единомышленникам удалось мобилизовать общественное мнение, и в 1841 году лига приняла решение отстаивать принципы свободной торговли на парламентских выборах. Чтобы получить поддержку избирателей по всей стране, были разосланы тысячи брошюр и листовок.

Эта тактика имела успех, и к 1844 году избирательный фонд Лиги против хлебных законов составлял солидную сумму в сто тысяч фунтов стерлингов. Чтобы обеспечить выход на влиятельную столичную прессу, лига открыла отделения в Лондоне.

Все это происходило за год до голода в Ирландии. Когда бедствие разразилось, пресловутые «хлебные законы» были отменены. Однако законодательные изменения, спасшие Ирландию, стали возможны только благодаря приведенным лигой неопровержимым аргументам в пользу реформ. Важнейшим фактором успеха было то, что противникам хлебных законов удалось получить массовую общественную поддержку. И тут снова – один из пресловутых «зигзагов истории»: реформаторы смогли мобилизовать общественное мнение только потому, что для обнародования информации о пороках действующей системы (в том числе о взятках, которые министры получали за освобождение от импортных налогов) использовали новый способ коммуникации. Способ этот обязан своим рождением другому реформатору, человеку по имени Роуленд Хилл, вскрывшему еще один источник коррупции в парламенте.

Хилл начинал как преподаватель (с радикальными, но не оформившимися взглядами) в воскресной школе Джозефа Пристли5 – 161, 282, 306, затем он открыл собственное учебное заведение – школу Хейзелвуд в Бирмингеме. Программа школы была современной, само здание имело центральное отопление, газовое освещение и настоящую научную лабораторию. Открытие Хейзелвуда было громким событием, и в школу специально приезжали с визитами такие выдающиеся реформаторы своего времени, как Джереми Бентам6 – 189, Роберт Оуэн7 – 257 и Томас Мальтус.

Впоследствии эти люди станут союзниками Хилла в борьбе. Началось все с того, что Хилл задумался об усовершенствовании почтового сообщения и спровоцировал скандал, связанный с франкированием корреспонденции.

В течение нескольких лет, исключительно своими силами и средствами, Хилл изучал особенности английской почтовой системы и обнаружил, что члены парламента злоупотребляют правом льготного франкирования, то есть бесплатной пересылки почты, и используют его в сугубо личных целях. Встречались, например, такие незаурядные почтовые отправления: пара гончих псов, корова, несколько окороков, две служанки и пианино. Подобные нарушения стоили британской казне умопомрачительных сумм – около миллиона фунтов в год.

Неэффективность в работе почты приводила к большим затратам времени, а главное, денег, что мешало развитию бизнеса и промышленности. К примеру, стоимость отправки письма зависела не от его веса, а от количества листов бумаги. Люди исписывали весь лист – и оборот, и поля, все шло в дело. Тарифы на пересылку зависели от расстояния между отправителем и получателем. Почтальон, помимо собственно доставки корреспонденции, занимался и сбором платежей с отправителей по домам и учреждениям. В итоге на доставку шестидесяти семи писем уходило до полутора часов. Хилл подсчитал, что если освободить почтальона от сбора денег, то за те же полтора часа он сможет доставить пятьсот семьдесят писем, да к тому же избежит риска быть ограбленным.

Вследствие упомянутых проблем многие письма отправлялись в обход почты, неофициальным путем. Было установлено, что на первой пароходной линии из Англии в Нью-Йорк8 – 237 на пять писем, отправленных по почте официально, приходилась тысяча нелегальных, и плыли они на том же корабле. Хилл предложил радикально упростить систему и вместо сорока с лишним тарифов ввести один. Самым главным его предложением был предварительный порядок оплаты, что ускорило бы доставку, ведь почтальону оставалось только опустить письмо в ящик. Хиллу возражал маркиз Лондондерри – дескать, граждане откажутся портить солидные и дорогие двери и проделывать в них дырки.

Обнародование проектов Роуленда Хилла в 1837 году получило большой резонанс – созывались парламентские слушания, его идеи широко обсуждались по всей стране, появились петиции и статьи в лондонской «Таймс». В августе 1839 года законопроект о введении единого почтового тарифа одобрил парламент, и 10 августа 1840 года первые сто двенадцать тысяч писем с пенсовыми марками разошлись по адресатам. Именно в этот день Ричарда Кобдена осенило, каким образом донести идеи лиги широкой публике, и он произнес: «Хлебным законам конец!» Кобден не ошибся – за неделю в один только Манчестер было доставлено три с половиной тонны листовок, и идеи свободной торговли стремительно завоевывали умы. За два года количество почтовых отправлений выросло до двухсот миллионов, и фиксированные почтовые тарифы стали применять во всем мире.

С 1840 по 1855 год в Великобритании было напечатано семь миллиардов почтовых марок. Идея использовать именно прямоугольный кусочек бумаги с клейкой оборотной стороной в качестве подтверждения оплаты – лишь один из множества вариантов. Сам Хилл предлагал проштампованные листы бумаги. В ходе открытого конкурса на лучшее техническое решение было заявлено две с половиной тысячи проектов – начиная с тисненых листов с изображением Британских островов и заканчивая знаменитым «черным пенни» – первой в истории маркой с портретом королевы Виктории.

Конкурсный контракт на печать марок выиграл Джейкоб Перкинс, американец из города Ньюберипорт, что в Массачусетсе. С 1819 года Перкинс жил в Англии и пытался получить подряд на печать английских банкнот при помощи нового изобретенного им способа печати. В то время в Англии процветали фальшивомонетчики9 – 222, а технология Перкинса позволяла создать настолько сложный рисунок денежных знаков, что его практически невозможно было воспроизвести. Однако, несмотря на поддержку многих провинциальных банков, изобретателю так и не удалось убедить Банк Англии использовать его технологию. Поэтому в 1839 году, когда Хилл искал подрядчика для производства марок, Перкинс оказался тут как тут.

Новый способ печати назывался сидерография. Рисунок гравировали на закаленном стальном листе и многократным прокатыванием переносили на вал из мягкой стали. Затем этот вал подвергался закалке и использовался для штамповки медных пластин, с которых в свою очередь и производилась печать бумажных листов. Эта технология применялась для производства «черных пенни», а впоследствии, когда Банк Англии наконец передумал и изменил свое мнение относительно изобретения Перкинса, и для печати банкнот. В результате английские купюры приобрели тот затейливый рисунок, который дошел и до наших дней. К сожалению, это не принесло изобретателю богатства, и он занялся созданием паровых двигателей для кораблей, обслуживавших дальние колониальные маршруты.

Примечательно, что изобретенная Перкинсом технология печати отчасти обязана своим появлением именно колониям. В середине XVII века, когда английские купцы привезли на Молуккские острова шерстяное сукно в надежде обменять его на пряности, они обнаружили, что островитяне предпочитают набивные хлопчатобумажные ткани из Индии. Так образовался торговый треугольник: в индийские колонии ввозили сукно и обменивали там на набивной ситец, который затем отправляли на Молуккские острова, получая за него пряности для метрополии. Какая-то часть ситца попадала и в Англию, постепенно он вошел в моду и вскоре индийские мастера стали получать заказы из Лондона.

Через некоторое время увлечение англичан ситцевыми тканями стало настолько повальным, что пробило брешь в доходах фабрикантов шерсти. В попытке защитить свое производство промышленники надавили на правительство, и оно запретило импорт набивных тканей из-за границы. Последовавший за этим период дефицита, естественно, лишь подстегнул ажиотаж, и спрос взлетел до невиданных высот. К середине XVIII века самым верным признаком хорошего вкуса в богатых домах (а потом и в не очень богатых) считались гармонирующие между собой цветные узорчатые шторы и обивка из индийского ситца. Фрэнсис Никсон из ирландского городка Драмкондра в окрестностях Дублина нашел способ массового производства запрещенных к импорту индийских тканей на родине.

Слово «ситец», так же как и английское chintz, восходит к хинди и означает «ярко окрашенный». Сложность и дороговизна печати по ситцу являлась следствием вычурности орнамента: цветы и птички, облака и пейзажи наносились на ткань по очереди, слой за слоем, при помощи деревянных форм с разной краской. В 1760 году Никсон предложил использовать для печати по ситцу медные, а не деревянные формы и заложил основу технологии, которую впоследствии использовал Перкинс для печати почтовых марок.

Сложные орнаменты на ситце удавалось печатать благодаря появлению другого изобретения – загустителя краски. Он придавал краске такую консистенцию, что она хорошо держалась на валах станка и не расплывалась по волокнам ткани. Этим загустителем была камедь из африканских деревьев. Чаще всего использовали сенегальскую камедь, которая к концу XVII века доставлялась в Европу в громадных количествах. Причиной тому было катастрофическое положение экономики Франции и те действия, которые предпринял человек, поднявший ее из руин.

Звали его Жан Батист Кольбер, он был сыном торговца тканями из Реймса, хотя сам называл себя потомком шотландских королей. Его описывали как человека не особо яркой наружности, «просто одетого, с мрачным лицом, глубоко посаженными глазами, густыми черными бровями и чудовищными манерами». Ко всему прочему он сильно злоупотреблял спиртным. В 1648 году Кольбер существенно упрочил свое финансовое положение браком с богатой наследницей, для отца которой он весьма кстати выхлопотал освобождение от налогов. После стремительного взлета при дворе кардинала Мазарини в возрасте сорока двух лет он уже возглавлял королевский совет и фактически управлял страной.

Кольбер решил исправить пошатнувшееся положение Франции. Задача осложнялась тем, что королем был Людовик XIV10 – 264, 274, Король-Солнце, построивший Лувр и Версаль и доведший страну до грани банкротства. В конечном итоге, несмотря на все препоны, поставленную задачу Кольбер решил, но сделано это было ценой собственной репутации. Когда он умер, неизвестный стихотворец (возможно, имевший проблемы с налогами) сложил о нем такие строки:

Кольбер ныне мертв, и значит,

Он Францию выпил до дна.

Вор бы не умер, зная,

Что можно украсть еще.

Начал наш герой с доселе не виданного обновления французской экономики. Чтобы подхлестнуть развитие внешней торговли, были предложены освобождение от налогов и монопольные права всем новым экспортным и импортным компаниям. Торговый флот имелся к тому времени у Голландии, Португалии, Испании и Англии, и внешняя торговля приносила этим странам хорошие прибыли. Кольбер решил, что настало время и Франции присоединиться к этому «клубу»11 – 157, 243. Когда была основана Новая сенегальская компания, он даровал ей монополию на работорговлю. В то время считалось, что река Сенегал впадает в Нил и является удобным торговым путем в Египет, в глубине континента находятся горы золота, а в Сенегале можно выращивать сахарный тростник, хлопок, тутовые деревья и индиго. На деле, конечно, вышло иначе, но помимо всего прочего французские купцы обнаружили там камедь, которую и привезли в Европу на радость Фрэнсису Никсону и другим.

Тем временем сама Франция оживилась под влиянием реформ Кольбера. Самым большим препятствием на пути к статусу великой морской державы было плачевное состояние французского военного флота. Он фактически трещал по швам. К моменту начала реформ арсеналы пустовали, а на плаву держались всего три военных корабля из двадцати двух, причем все устаревшие. Немногие сохранившие профессию моряки работали по найму за границей, а на французских судах оставались лишь галерные рабы. По инициативе Кольбера были созданы военно-морские центры, верфи получили заказы на постройку ста военных судов, были переоборудованы гавани, пополнены арсеналы, начат регулярный набор матросов, открылись школы гидрографии. Спустя десять лет после прихода Кольбера к власти бюджет военно-морского флота вырос в сорок пять раз.

Политика в области внутренней торговли велась не менее радикально. Кольбер искоренил коррупцию в фискальной сфере и упростил шкалу налогов. Он унифицировал дорожные сборы и ввел высокие импортные пошлины для защиты французской промышленности, принял программу строительства дорог и создал сеть фортификационных сооружений по всей стране. Была стандартизирована система мер и весов. В результате реформ государственный долг сократился на четверть, возникли стимулы для развития промышленности, появились торговые гильдии. Кольбер учредил государственные монополии (например, табачную мануфактуру и ткацкую фабрику братьев Гобелен12 – 123). Строгие правила и ограничения в экономической сфере способствовали формированию цивилизованных отношений в торговле и промышленности. Когда работа была завершена, Франция уже стояла на пути экономического выздоровления.

Видом же самого главного памятника реформам Кольбера можно насладиться и сегодня. Это Южный канал, который протянулся на двести сорок километров от Тулузы на впадающей в Атлантику реке Гаронне до средиземноморского города Сет в окрестностях Марселя. Постройка канала была частью грандиозного проекта по усовершенствованию транспортной системы Франции, в программу которого входило и углубление рек. В эпоху плохих дорог реки являлись единственным надежным способом транспортировки грузов. Идею строительства Южного канала высказал Пьер Поль Рике. Он предположил, что суда, следующие из Атлантического океана в Средиземное море, предпочтут путь напрямик вместо длительного и опасного путешествия вокруг побережья Испании. В таком случае доходы от транзита, которые до сих пор доставались испанскому королю, пойдут в казну Франции.

Грандиозное и беспрецедентное для того времени строительство началось в 1666 году, а впоследствии канал стал эталоном для всех аналогичных проектов в Европе. Для возвышенных участков, куда невозможно было направить воду из рек (один из них расположен на высоте около двухсот метров над уровнем моря), было создано первое в истории искусственное водохранилище. Впервые в Европе здесь появился судоходный тоннель протяженностью свыше ста пятидесяти метров. Три огромных акведука проводили суда над мелкими реками и ущельями. Был построен сто один шлюз, в том числе и восьмиярусный ступенчатый каскад поблизости от города Безье. Южный канал был открыт в мае 1681 года и стал чудом Европы. Строительство заняло восемь месяцев, в нем было занято двенадцать тысяч человек.

Одним из инженеров, работавших на строительстве канала, был Себастьен Ле Претр де Вобан – еще один человек, который оставил заметный след в истории Франции. Уже известный к тому времени военный деятель, Вобан прославился реализацией оборонной программы Кольбера, а именно строительством фортификационных сооружений по всей стране. Помимо строительства и военного дела, Вобан приложил руку к производству пороха, архитектуре, горному ремеслу, проектированию дорог и мостов, гидрографии и геодезии. Ему принадлежит авторство сочинений на самые разные темы, в том числе по лесному хозяйству, разведению свиней, налогообложению, колониальной политике, религиозной терпимости, каперству и пчеловодству, в которых время от времени прослеживалось его мрачноватое чувство юмора. В 1705 году, после выхода в отставку, он написал трактат «Размышления человека на досуге», в котором подсчитал, что стотысячное население Канады к 2000 году вырастет до пятидесяти миллионов человек. Еще о Канаде он напишет: «Пусть не говорят, что это бедная страна и там нечего делать… Там есть всё!»

Был ли предел дарованиям этого человека? Де Вобан спроектировал и построил один из трех акведуков Южного канала, а по окончании строительства проинспектировал весь объект по заданию короля. Именно он изобрел применяемое по сей день крепление армейского штыка и разработал новую тактику осады крепостей. Метод заключался в следующем: параллельно стене осаждаемого вражеского замка выкапывалась траншея, в нее устанавливались мортиры для огневого прикрытия, затем делалась более широкая перпендикулярная траншея, в нее тоже устанавливали орудия и так далее, вплоть до стены крепости. Последнюю параллельную траншею прокладывали возле стены так, чтобы на решающем броске штурма пехоту от огня обороняющихся закрывала сама стена.

Самым блистательным примером использования «параллельного» метода стала осада города за тысячи километров от Франции пять веков спустя. Взятие американскими и французскими войсками Йорктауна 19 октября 1781 года13 – 230 стало завершающим сражением Войны за независимость США. Две недели атакующие рыли траншеи, для этого было задействовано пятнадцать тысяч человек, огнем их прикрывали три тысячи мушкетеров. Сто артиллерийских орудий, установленные в окопах, фактически не оставили от города камня на камне. Поверженные англичане покидали город под музыку баллады «Мир перевернулся».

Однако мир сильно изменился не только для англичан. Пожалуй больше самих британцев от поражения в этой войне пострадала стотысячная «армия» их сторонников-американцев, так называемых лоялистов. В их число входили проанглийски настроенные колонисты, например губернатор штата Массачусетс Томас Хатчинсон, черные рабы, которых хозяева настроили против новой власти, представители национальных меньшинств, притесняемые пуританами, сторонники англиканской церкви (их, в свою очередь, притесняли конгрегационалисты), а также уроженцы южных штатов. В общей сложности лоялистски настроенные граждане составляли около двадцати процентов населения страны. Именно переоценка англичанами реального числа своих сторонников и послужила причиной стольких поражений в этой войне.

После победы восставших лоялисты подверглись преследованиям как изменники. Такого человека могли обмазать дегтем и вывалять в перьях, экспроприировать собственность или даже казнить. Один из судей в штате Вирджиния был так скор на расправу, что его фамилия – Линч – стала именем нарицательным. Спасаясь от гонений, больше ста тысяч человек бежали в Англию и Канаду. Примерно тридцать тысяч осели в канадской провинции Новая Шотландия. Там они присоединились к шотландским горцам, выселенным из родных мест в результате политики огораживания (земли Шотландии освобождались под пастбища для овец простым и эффективным способом – депортацией и резней).

В Канаде переселенцев ждала нелегкая жизнь, особенно это касалось негров. Безработица была высока, и многие, опасаясь отправки назад в Штаты и продажи там в рабство, отправлялись в Африку, в Сьерра-Леоне. Условия были настолько тяжелыми, что английское название местности Nova Scotia переиначили как Nova Scarcity[1]. То и дело вспыхивали эпидемии и голод, а воровство каралось очень сурово. Белых ждали штрафы, а негров – телесные наказания. Зафиксирован случай, когда за украденную пару ботинок женщине присудили семьдесят восемь ударов плетьми и месяц исправительных работ. Попавшемуся на краже два раза полагалось двести плетей. Был случай, когда одного вора повесили за кражу вороха старого тряпья, а другого – мешка картошки.

В эту «гостеприимную» северную страну однажды прибыл лоялист по имени Абрахам Кундерс, в прошлом владелец небольшой торговой флотилии из Филадельфии, потерявший все после Войны за независимость. Несмотря на сомнительную репутацию Новой Шотландии, лоялисты и иммигранты из-за океана продолжали прибывать в больших количествах, и они нуждались в средствах передвижения. Кундерс нашел двух партнеров и занялся судостроением, а позднее начал покупать пароходы, которые использовал сначала для перевозки пассажиров-лоялистов вдоль американского побережья, а затем – для доставки иммигрантов из Шотландии. Однако к 1840 году поток переселенцев пошел на убыль.

Когда Кундерсу стало известно о почтовой реформе в Великобритании14 – 189, он понял, что вопрос регулярного пароходного сообщения по Атлантике вскоре станет весьма актуальным. Через несколько недель он явился в Лондон с пакетом предложений, и вскоре контракт был у него в кармане. Первым почтовым маршрутом Кундерса стал Лондон – Галифакс – Нью-Йорк (этот Кундерс был далеко не дурак!). Новое предприятие получило название Британская и североамериканская почтовая пароходная компания. К середине XIX века семейство Кундерсов уже владело флотилией из тридцати судов, а с началом эпохи трансатлантических пассажирских лайнеров15 – 237, 299 компания еще сильнее упрочила свои позиции. В начале XX века ее пароходы «Лузитания» и «Мавритания» господствовали на океанских маршрутах, завоевывали призы за скорость и поднимали планку роскоши и комфорта морских путешествий на новую высоту.

В 1969 году состоялось первое плавание «Королевы Елизаветы II», крупнейшего лайнера пароходства. Фамилия Кундерс, благодаря ошибке какого-то канадского или американского клерка, благополучно трансформировалась в Кунард и стала частью нового названия компании – «Кунард-лайн». На борту «Королевы Елизаветы II», как и на всяком круизном лайнере, был парикмахерский салон, где пассажирки могли сделать «перманентную» химическую завивку.

Двигатели корабля работали по принципу, который впервые пришел в голову одному шотландцу, пытавшемуся осушать шахты…