Томас Бетсон. Торговец шерстью в XV веке

Одни считают, что лишь меч приносит людям славу,

Другие чтут искусство, ученые труды,

А я хочу воспеть торговлю, и по праву.

Джеймс Элрой Флекер «Золотое путешествие в Самарканд»

Посетителя палаты лордов, глядящего с почтением на августейшее собрание, не может не поразить округлый нескладный предмет, стоящий перед троном, – на этом нескладном предмете в течение всей сессии парламента сидит лорд‑канцлер Англии. Этот предмет – мешок с шерстью, и он набит до краев чистейшей историей, как и весь зал, где правит лорд‑канцлер. Этот мешок напоминает нам о ткачах, работавших на механических ткацких станках, которые сделали Англию великой, – не о тонком вкусе пряностей, которые привозили сюда для переработки с разных концов света, не о прочном металле, извлеченном из ее недр, но о шерсти, которая из года в год покрывала ее черномордых овец. Сначала в форме необработанного сырья, которое охотно покупали все производители одежды в Европе, потом – в виде тканей, сотканных в ее собственных городах и селах и развозимых на кораблях по всему миру, шерсть заложила основу экономической мощи Англии до самой Промышленной революции, когда ее место заняли хлопок и сталь. Поэтому, если вы посмотрите на старые картины, изображающие палату лордов во времена правления Генриха VIII и Елизаветы I, вы увидите, что перед троном стоит мешок с шерстью, который находится там и по сей день. И лорд‑канцлер сидит на нем потому, что именно благодаря этому мешку Англия стала процветающей державой.

Самой выдающейся купеческой гильдией в Англии в течение Средних веков была гильдия торговцев сырой шерстью. Торговля шерстью была здесь самой крупной и самой доходной отраслью торговли, и именно к ней английские короли проявляли наибольший интерес, ибо торговля сырой шерстью и овечьими шкурами давала самые крупные таможенные сборы. Более того, когда они хотели взять заем в ожидании крупных сборов, они обращались именно к торговцам шерстью, как к самым богатым купцам в стране. По этой и другим причинам правительство установило обычай назначать «шерстяные города», то есть центры, через которые должен был идти весь экспорт английской шерсти. Города время от времени менялись – то это был Брюгге, то Антверпен, то какой‑нибудь город в Англии, но чаще всего это был Кале. Впервые он был назван «шерстяным городом» в 1363 году, а окончательно функция закрепилась за ним в 1423 году. Через этот город должна была проходить вся шерсть, все шкуры, вся кожа и все олово, идущие на экспорт, и организация системы была завершена, когда в 1354 году была создана гильдия торговцев шерстью, которые держали в своих руках основную часть торговли. Управлял работой гильдии мэр. Система отвечала интересам и короны, и купцов. Корона могла сосредоточить всех таможенников в одном месте и без проблем собирать свою пошлину, особенно после того, как постепенно сложилась такая практика, когда Компания торговцев шерстью стала выплачивать королевским чиновникам целиком всю пошлину и налоги, а потом собирала деньги с отдельных своих членов. Купцы же получали выгоду от концентрации торговли – они могли ездить не в одиночку, а группами и нанимать конвои, которые защищали их суда с шерстью от пиратов, наводнявших пролив между Англией и Францией. Кроме того, будучи членами мощной корпорации, они могли защищать свои привилегии и права во Фландрии. Покупатели шерсти тоже выиграли от этого, ибо корона и Компания торговцев шерстью получили возможность тщательно контролировать качество выставленной на продажу шерсти и принимать законы против мошенничества. Следует напомнить, что в те дни, когда торговля шерстью нуждалась в защите, правительство еще не могло ее обеспечить, и идея передать монополию на торговлю шерстью в руки членов одной компании никому не казалась вредной. «Торговля в составе компаний естественна для англичан», – писал Бэкон, и в течение четырех веков именно крупные торговые компании осуществляли английскую торговлю и сделали эту страну коммерческим лидером мира.

Торговля шерстью процветала в Англии до конца Средних веков, но в XV веке торговцы сырой шерстью начали ощущать конкуренцию со стороны другой гильдии – знаменитой Компании суконщиков. Соперники, воспользовавшись ростом производства шерстяных тканей у себя в стране, начавшимся в предыдущем веке, принялись вывозить на экспорт готовые ткани и наживать на этом большие деньги, это возмущало торговцев сырой шерстью – они хотели, чтобы все шло по‑старому, чтобы они по‑прежнему снабжали континент шерстью, из которой в Ипре, Генте, Брюгге и Мехлине и других знаменитых ткацких городах Нидерландов выделывали прекрасные ткани. Их производство позволило Нидерландам в течение всех Средних веков занимать в Европе первое место по развитию промышленности, которая целиком зависела от снабжения отличной английской шерстью, ибо из другой хорошей шерсти в Европе, производившейся в Испании, можно было получить ткань хорошего качества только в том случае, если ее смешивали с английской. Отсюда и тесные политические связи между Англией и Фландрией, ибо одной нужен был покупатель, а другой – поставщик сырья. Один поэт XV века сказал об этом так:

Чем Фландрия богата?

Да ничем, и все, что в ней растет,

Фламандцев не прокормит и не даст

Им денег на роскошное житье.

И что ж имеют храбрые фламандцы?

Мадеру да фламандское сукно –

Из нашей шерсти делают его.

Тем бедняки живут, и правят богачи,

Без нашей шерсти с голоду б они

Поумирали, ну а с ней цветут

И дружбой с нами очень дорожат[18].

В те дни одежду, которую носили англичане, изготовляли из английской шерсти, но во Фландрии, и торговцы сырой шерстью не понимали, зачем менять сложившийся порядок. Что касается фламандцев, которых экономическая необходимость заставляла всегда находиться в политическом союзе с Англией, то они даже придумали пословицу, которая гласит, что они купили у англичан лисью шкуру за ломаный грош и продали им хвост этой шкуры за гульден. На самом деле они покупали овечью шерсть, но им не суждено было приобретать ее вечно. После того как в Англии появилось множество ткацких мануфактур, которые работали на местной шерсти, великие ткацкие города Нидерландов пришли в упадок. Тем не менее, несмотря на то что торговля английскими тканями расширялась и к началу XVI века ее объемы превышали объемы торговли шерстью, которая была главной статьей английского экспорта, Компания торговцев сырой шерстью в течение всего XV века процветала и славилась на весь мир.

Много было богатых и уважаемых торговцев шерстью, которые в те дни управляли английскими городами, избирались мэрами Лондона и важных портов, становились подрядчиками и ссужали деньги для нуждавшегося в средствах короля. Они были так богаты и влиятельны, что создали даже угрозу власти парламента, превратились, так сказать, в четвертую власть, к которой король, минуя парламент, обращался за финансовой помощью. До сих пор в архивах многих городов Англии хранятся завещания торговцев шерстью, свидетельствуя о процветании этих городов и их общественном духе. В приходских церквах Котсволда и других районах, где производили шерсть, встречается множество надгробий, которые хранят память об этих купцах. В церкви Чиппинг‑Кемпдена лежит Вильям Гревел со своей женой, «бывший житель Лондона и цветок среди торговцев шерстью всей Англии». Он умер в 1401 году, его красивый дом до сих пор стоит на деревенской улице. В Нортличе покоится Джон Форти, который перед своей смертью, наступившей в 1458 году, перестроил‑неф церкви. На надгробной доске мы видим Джона Форти, стоящего одной ногой на овце, а другой – на мешке с шерстью, а рядом лежат надгробные доски Томаса Форти, «торговца шерстью», и еще одного, неизвестного нам купца, вместе с мешком шерсти. Могилы других великих представителей этого братства можно найти в Линвуде, Сиренстере, в Чиппинг‑Нортоне, Лех‑лейде, в Ол‑Хэллоуз в Баркинге. Сейчас они покоятся с миром, но когда были живы, относились к числу самых о удачливых торговцев своего времени. Поэт Говер, вспоминая об источнике их богатств, восклицает:

О шерсть, благородная дама,

Богиней купцов названа ты,

Служить тебе всякий готов.

«О шерсть, благородная дама, ты богиня купцов, все они готовы служить тебе; одним ты даруешь удачу и богатство и поднимаешь очень высоко, других – уничтожаешь. Шерсть, с которой ты имеешь дело, всегда связана с мошенничеством и обманом, глубоко ранящими совесть. О шерсть, христиане, так же как и язычники, и сарацины, хотят владеть тобой и доверять тебе. О шерсть, мы промолчим о том, что ты творишь в нечистых руках; ибо купцы всех стран во время мира и войны приходят за тобой по причине их великой любви, ибо всякий имеет врагов, а ты всегда имеешь верных друзей, которые поступают к тебе на службу, приносящую огромные доходы. Тебя ценят во всем мире, и страна, где ты родишься, может совершать великие дела благодаря тебе. Тебя развозят по всему миру по воде и по суше, но ты попадаешь только к самым богатым людям; в Англии ты рождаешься, но говорят, что тобой плохо управляют, ибо Обман, имеющий много денег, был сделан регентом сырой шерсти; по своей воле он отвезет тебя за границу, где продаст себе во благо, а нам – в ущерб. О светлая, о белая, о прекрасная шерсть, твои изгибы и уколы так хороши, что сердца тех, кто продает тебя, не могут устоять. И они изобретают разные уловки и трюки, чтобы завладеть тобой, а затем заставляют тебя пересекать пролив, королеву и даму своего флота, и, чтобы вызвать у других зависть и алчность, торопятся поскорее продать тебя» (из поэмы Говера «Зеркало человека»).

Повседневную жизнь торговцев шерстью воссоздать не так уж и трудно, частично потому, что золотое руно оставило в жизни англичан очень много следов, и частично потому, что книга государственных указов заполнена постановлениями, касающимися торговли шерстью, но главным образом потому, что до нас дошло много личных писем, посланных людьми, которые занимались перевозкой шерсти из Англии в Кале. Из всех видов источников, по которым можно проследить жизнь простых людей Средневековья, письма этих людей самые содержательные и увлекательные, поскольку в них живые люди предстают во всей своей индивидуальности. В XV веке большинство мужчин и женщин уже умели писать и читать, хотя правописание у них хромало на обе ноги и слова «церковь Святого Олава», с трудом выведенные гусиным пером, могли превратиться в «цирькоф Святого Толовиса», да и знаки препинания они ставили где ни попадя. Но в чем тут проблема? Ведь все равно понятно, о чем идет речь. К счастью, во многих английских архивах сохранилось несколько больших коллекций семейной переписки XV века. Самой лучшей является знаменитая Пастоновская коллекция, состоящая из писем, которые писали друг другу члены дворянской семьи из Норфолка и которые насыщены сведениями о политической жизни страны и повседневной жизни этой семьи. Менее интересным, но от этого не менее ценным является собрание писем Пламптонов, лордов из Йоркшира. Но для наших целей наибольший интерес представляют две другие коллекции, а именно письма семьи Стонор, чьи поместья находились в Оксфордшире и соседних графствах, и бумаги семьи Сели, хранившиеся в семье, принадлежавшей к Компании торговцев сырой шерстью.

Эти два собрания дают нам живую картину общественной и личной жизни купцов, торговавших шерстью. Письма Сели охватывают период с 1475 по 1488 год, и так получилось, что именно в этот период Вильям Стонор (в 1478 году он стал сэром Вильямом) тоже заинтересовался этой торговлей, ибо в 1475 году он женился на Элизабет Рич, дочери и вдове богатых торговцев шерстью. У Стоно‑ров в их поместьях Чилтернс и Котсволд имелись большие отары овец, и Вильям быстро понял, какие возможности открывает для него союз с семьей Элизабет. Поэтому он стал партнером друга своей жены, торговца шерстью из Кале по имени Томас Бетсон, о котором и пойдет наш рассказ, и до самой смерти Элизабет в 1479 году поставлял на экспорт этот продукт. Томас Бетсон умер в 1486 году; он был современником других торговцев шерстью, Джорджа и Ричарда Сели, которых, вероятно, хорошо знал. И вправду, Вильям Сели, их кузен и агент, в 1481 году пишет из Лондона в Кале Джорджу, сообщая, что он отправил ему 464 овечьи шкуры на корабле «Томас» из Ньюхита, и «вышеназванные шкуры лежат на корме позади мачты под шкурами Томаса Бетсона». С помощью собрания «Письма и документы Стоноров», в котором содержатся многие письма, написанные Томасом Бетсоном, а также писем, в которых речь идет о нем самом в годы его партнерства с сэром Вильямом, и «Документов Сели», полных сведений о жизни торговцев шерстью в Кале, Томас Бетсон предстает перед нами как живой. И он вполне заслуживает, чтобы о нем вспомнили, ибо он один из самых приятных людей XV века, о которых мы узнали из личной переписки. По своему обаянию он не имеет равных, за исключением красавицы Марджери Брюс, вышедшей замуж за Джона Пастона‑младшего и производящей такое приятное впечатление на фоне тучных женщин семьи Пастон.

Быть может, Томас Бетсон сразу же располагает нас к себе, поскольку в первом же своем письме он говорит о своей любви. В этом письме, посланном Вильяму Сторону 12 апреля 1476 года, он сообщает, что их шерсть прибыла в Кале. «Милостивый государь, – начинает он свое послание, – кланяюсь вашей милости и достопочтенной госпоже вашей жене и если вы позволите, то и моей любимой Катерине». Через десять дней он снова пишет Сто‑нору, на этот раз из Лондона, накануне отплытия в Кале. Он благодарит Стонора за его «поддержку и верную любовь, которую вы проявляете ко мне и которую я ничем не заслужил», и оповещает его о том, что послал ему подарок – соленых миног от себя и бочонок красного вина от своего брата, и заканчивает письмо такими словами: «Сэр, прошу вашу милость передать мой нижайший поклон досточтимой госпоже, вашей жене, и моей доброй кузине и нежно любимой Катерине Рич и умоляю вашу милость всегда любить ее и относиться к ней благосклонно». Кто же такая эта Катерина Рич, которой он передает поклоны в своих письмах? Катерина Рич была падчерицей Вильяма Стонора, одной из дочерей его жены от первого мужа. Они с Томасом Бетсоном были помолвлены, хотя в то время ей не было еще и тринадцати лет.

Современное общество, полагающее, что семья должна создаваться по любви, которую испытывают друг к другу взрослые люди, часто бывает шокировано, узнав о том, что в рыцарскую эпоху брачные союзы строились в основном на расчете и во многих случаях взрослые мужчины женились на маленьких девочках, которые не вышли еще из подросткового возраста. В те дни считалось, что юноша вступает в брачный возраст, когда ему исполняется четырнадцать лет, а девушка – в двенадцать (эту разницу великий законник Линдвуд[19], сын торговца шерстью, объясняет тем, что сорняки растут гораздо быстрее!). Ради приобретения имущества, для прекращения семейной вражды или просто для обеспечения их будущего в Средние века часто обручали или даже женили детей, которые еще не вышли из колыбели. Церковь требовала только одного – чтобы дети, войдя в возраст (в четырнадцать и двенадцать лет), были свободными и могли расторгнуть помолвку, если она их не устраивала. Ничто так сильно не отделяет современную Англию от старых добрых времен, как дело малютки Грейс де Сейлби, которую в четырехлетием возрасте выдали замуж за аристократа, который позарился на ее обширные земли. Через два года он умер, и ее выдали замуж за другого, а когда ей было одиннадцать, за третьего, который заплатил за нее триста марок. Узнав о подобных браках, не знаешь, плакать тут или смеяться. Джона Ригмар‑дена, ставшего женихом в трехлетнем возрасте, священник отнес в церковь на руках и заставил повторять слова супружеской клятвы, но в середине службы малыш заявил, что не будет сегодня больше ничего заучивать, на что священник ответил ему: «Скажи еще несколько слов, а потом пойдешь играть». Джеймс Баллар, десяти лет, был обвенчан с Джейн, своей женой, «в десять часов вечера без согласия его друзей, среди которых находился сэр Роджер Блейки, в ту пору викарий Колна, и на следующее утро этот самый Джеймс заявил своему дяде, что вышеназванная Джейн (знатная дама, достигшая брачного возраста. – Авт.) дала ему два яблока, чтобы он пошел с ней в Колн и женился на ней». Элизабет Бридж, урожденная Рэмсботэм, говорит, что после ее венчания с Джоном Бриджем, которое произошло, когда ему было одиннадцать, а ей тринадцать лет, он не использовал ее «любовно, поскольку в первую брачную ночь вышеназванный Джон не ел за ужином мяса, и, когда наступило время идти спать, вышеназванный Джон разрыдался и сказал, что хочет уйти со своим отцом домой, а остановились они тогда в доме ее брата».

Впрочем, иногда в средневековых документах находишь более приятные случаи женитьбы детей. Таков брак парижского домовладельца, описанный в его книге. Мы видим, как он любит свою жену, с какой добротой относится к ней и как сочувствует ее неопытности. Такую же заботу и любовь мы находим в очаровательном письме Томаса Бетсона, которое он написал маленькой Катерине Рич в первый день июня 1476 года. Это письмо – настоящая жемчужина эпистолярного жанра, и странно, что никто из исследователей не обратил на него внимания, ибо, по нашему мнению, ни одна антология английских писем не может обойтись без этого послания. Я привожу его здесь полностью, ибо оно наполняет жизнью образы Томаса Бетсона и Катерины Рич:

«Моя дорогая, горячо любимая кузина Катерина, кланяюсь тебе со всем жаром своего сердца. Теперь ты поняла, что я получил посланный тобой подарок, и я испытывал и испытываю истинное удовольствие от него и принял его с радостью; и еще я получил письмо от Холейна, твоего доброго слуги, из которого я понял, что ты находишься в добром здравии и сердце у тебя исполнено счастья. И я горячо молю Бога, чтобы все продолжалось так и дальше, ибо для меня было большим утешением узнать, что он будет беречь тебя, так что помоги мне Иисус. И если ты всегда будешь есть мясо, ты начнешь поправляться и будешь быстро расти и превратишься во взрослую женщину, что сделает меня счастливейшим человеком в мире, даю тебе честное слово; ибо, когда я вспоминаю твое доброе отношение и грустную любовь ко мне, мне хочется утешить тебя, что я сделал бы с радостным сердцем, но с другой стороны, когда я вспоминаю, как ты еще мала, и хорошо знаю, что ты не хочешь есть мясо, которое сильно помогло бы тебе пополнеть, мысль о том, что я не могу утешить тебя, снова сильно огорчает меня. И поэтому я молю тебя, моя милая кузина, если ты любишь меня, будь веселой и ешь мясо, как едят все женщины. И если ты будешь делать это ради моей любви, подумай, что бы ты хотела получить от меня, и что бы это ни было, даю тебе честное слово, что с помощью Господа нашего сделаю это, если это в моей власти.

Я не буду ничего тебе больше обещать, поскольку по возвращении домой я расскажу тебе гораздо больше о том, что между тобой, мной и Господом. И если ты, как настоящая женщина, любящая меня, будешь вспоминать обо мне и хвалить меня всякими разными способами, позволяя мне со всем благоразумием в то же самое время отклонять от себя эти похвалы, как мне больше всего нравится, ради твоего утешения, моя милая кузина, ты поймешь, что с добрым сердцем и доброй волей я приму только половину этих похвал и сохраню их в своей душе; а другую половину с нежной любовью и радостью отошлю тебе, моя милая кузина, чтобы опять же поддержать тебя; и вдобавок я пошлю тебе благословение, которое Богородица дала своему дорогому Сыну. Молю тебя, чтобы ты радостно приветствовала моего коня и попросила его отдать тебе четыре своих года, чтобы ты поскорее выросла; а я, вернувшись домой, отдам ему четыре своих года и четыре лошадиные буханки хлеба в благодарность. Скажи ему, что я молю его об этом. И, кузина Катерина, я благодарю тебя за него, ибо ты очень заботишься о нем, как мне сказали. Моя милая кузина, недавно мне сообщили, что, будучи в Кале, ты искала меня, но не смогла ни найти, ни увидеть меня, но если бы ты подошла к моему прилавку, то тут бы ты нашла и увидела меня и не пропустила бы меня; но ты искала меня не в том Кале, и ты должна была бы узнать получше, где находится нужное тебе Кале, а с тобой и те, кто был с тобой в твоем Кале^{8}. Молю тебя, нежная кузина, замолви обо мне словечко перед часами, и попроси их изменить свое поведение, ибо они всегда бьют в совсем неподходящее время, и всегда будут бить так, а это меня не устраивает. Скажи им, что если они не изменят свою привычку, то покупатели начнут избегать и не будут больше приходить сюда. Сделай так, чтобы они изменились к моему приезду, а приеду я, с Божьей помощью, очень скоро, взяв ноги в руки. Моя верная кузина, я верю, что, хотя я и не передал поклоны моей высокочтимой госпоже, твоей матери, в начале моего письма, ты в своей доброте замолвишь обо мне словечко перед ее милостью столько раз, сколько тебе захочется, и ты можешь сказать, если это будет тебе приятно, что на следующую неделю после Троицы я собираюсь поехать на рынок. И я надеюсь, что ты будешь молиться обо мне; а я буду молиться о тебе и, быть может, не так хорошо, как ты. И Всемогущий Иисус сделает тебя доброй женщиной и дарует многие лета и долгую здоровую, добродетельную жизнь, себе на радость. В большом Кале, с этой стороны пролива, в первый день июня, когда все ушли обедать, а часы пробили девять, и все кричат и зовут меня: „Спускайся, спускайся сейчас же обедать!“ – и какой ответ я им дам, ты давно уже знаешь.

Написанное твоим преданным кузеном, любящим тебя Томасом Бетсоном. Шлю тебе в подарок кольцо».

Закончив письмо, Томас Бетсон улыбнулся, поцеловал печать и написал адрес: «Моей верной и горячо любимой кузине Катерине Рич в Стоноре, прошу доставить это письмо как можно скорее».

С этого началась очаровательная переписка, в которой принимали участие три человека – Бетсон, Стонор и дама Элизабет Стонор. В их посланиях мило перемешаны семейные новости и деловые вопросы. Дама Элизабет и Бетсон были в прекрасных отношениях, поскольку они подружились задолго до ее второго брака. В Стоноре ему была отведена комната, и леди была так привязана к Томасу, что часто называла его «мой сын Стонор». Почти в каждом ее письме мужу содержатся сведения о нем – в одном она сообщает, что он уехал утром, на восьмичасовой лодке, и

Господь помогал ему, в другом – что от него вот уже восемь дней нет ни единой весточки, в третьем – что теперь он сообщил о том, какую цену нужно заплатить за сорок мешков котсволдской шерсти, что он хвалит товар сэру Вильяму, а в прошлый понедельник приехал домой. Иногда ему поручают деликатное дело поговорить с матерью дамы Элизабет, сложной по характеру старухой с ядовитым языком. «Награди ее, Господи, – писал Томас, хмуря брови, после одного из таких разговоров, – веселым выражением лица или отправь ее к миноритам!»^{9}

После другого разговора он пишет даме Элизабет: «После того как я приехал в Лондон, я встретился с миледи вашей матерью, и, видит Бог, выражение ее лица обрадовало меня, и, пока я был у нее, мы довольно долго беседовали с ней. Она сообщила мне о своей старой „беде“ и рассказала о размолвке с викарием, она сказала, что с тех пор он с ней не общается – так близко принял он к сердцу их ссору. Я снова отделался ничего не значащими фразами и ушел. Мне не доставляет радости общаться с ней. Она хорошая, веселая женщина, но вы об этом никогда не узнаете и не заметите этого, и в ней я не замечаю никаких ваших черт». Именно верному Бетсону поручили присматривать за маленькой сестрой Катерины Анной, когда она заболела в Лондоне, и он пишет домой, прося прислать ей одежду: «Бог знает, как она в ней нуждается», – и жалуется на поведение старой бабушки: «Когда миледи ваша мать встречается с моей кузиной Анной, она говорит только одно: „Благослови вас и меня Бог“ – и уходит, словно она не рада ее видеть». Именно Бетсон сопровождал даму Элизабет, когда в этом возникла необходимость, из Виндзора в Лондон и писал ее мужу: «Кстати, нам очень весело, благодарение Богу, и, если будет на то его милость, мы собираемся веселиться весь сезон, который миледи проведет здесь, а когда вы, ваша светлость, будете готовы присоединиться к нам, мы устроим вам такой прием, что вы, милостью Божьей, не будете жалеть о том, что вас не было в этот сезон с нами». Когда же сэр Вильям, чтобы им было еще веселее, послал им в подарок каплунов, Бетсон пишет: «Сэр, я взял двух каплунов, но они были не самыми лучшими, хотя вы советовали мне в своем письме взять самых лучших, и должен сказать, что я был не сильно огорчен. Миледи ваша жена довольно упитанна, благодаря Богу, и она поступила в этом случае так, как поступает всегда».

В письмах мы находим множество подтверждений тому, что Бетсон был сильно привязан к Стонорам и что он был очень набожен. Иногда он осмеливается даже давать им советы. Даме Элизабет превращение из жены буржуа в сельскую помещицу несколько вскружило голову, и она стала вести себя экстравагантно, а ее муж не всегда был честен в делах. Мы знаем, что пивовар и пекарь ежедневно заходили к его агенту, требуя выплаты положенных им денег, а однажды Стоноры задолжали более двенадцати фунтов родному брату Бетсона, виноторговцу, поставившему им несколько бочонков красного и белого вина и большую бочку ромейского (греческого) вина. Поэтому Томас, по дороге на рынок, пишет даме Элизабет: «Наш благословенный Господь Иисус Христос хранит вашу честь и добродетель, чтобы вы и дальше пребывали в милости у Бога и получали от него добрые и полезные советы и благословение во всех ваших делах. Я молюсь и буду молиться об этом каждый день; клянусь, что забота о вашей чести и преклонении перед вами всегда будут занимать главное место в моем сердце и в сердцах ваших друзей и других людей, окружающих вас, и надеюсь, что благословенный Господь поможет мне в этом. Я хочу посоветовать вам, мадам, и моему господину, вашему мужу, помнить о больших тратах и опасаться их; вы хорошо сделаете, если напомните ему о его тратах, совершенных по различным причинам, о которых вы оба хорошо знаете. Пусть же наш благословенный Господь успокоит вас и поможет вам во всех ваших добрых начинаниях. Аминь». Месяц спустя он узнал, что Вильям Стонор заболел, и с сочувствием пишет даме Элизабет: «Если бы я мог сделать что‑нибудь, чтобы порадовать его и вас тоже, я непременно сделал бы. Воистину ваше горе – мое горе, и Богу это хорошо известно. Тем не менее вашей милости следует развлекать его и поднимать ему настроение, заставить его отбросить все черные мысли и опасения, от которых ему станет не лучше, а только хуже. Человек может навредить себе, если будет гневаться, – об этом следует помнить».

А как же маленькая Катерина Рич? Ее имя часто встречается в письмах Томаса Бетсона. Один раз он даже рассердился на нее, поскольку она не любила писать. «Я сердит на Катерину, – пишет он ее матери, – поскольку она мне не пишет. Я писал ей несколько раз, но не получил ответа и очень рассержен этим; если ей трудно самой написать мне, пусть наймет себе секретаря, а если не сделает этого, то я тоже не буду отвечать на ее письма». Но дело было в другом – хотя она и росла, но недостаточно быстро, по мнению любящего ее Томаса. В воскресенье на Троицу 1478 года он пишет даме Элизабет: «Я часто вспоминаю о ней, Бог тому свидетель. Однажды мне приснилось, что ей миновало уже тридцать зим, и, когда я проснулся, мне захотелось, чтобы ей было уже двадцать, и мне больше понравилась моя мечта, чем мой сон, и я горячо молю Всемогущего Иисуса, чтобы она поскорее осуществилась, если будет на то его воля», а отчиму девочки он месяцем позже написал такие слова: «Прошу вас помнить о моей кузине Катерине. Я рад, что у нее все хорошо, и Бог знает об этом, и вы тоже; если бы я нашел ее дома, я был бы рад еще больше, но я благодарен Господу за все. Мне очень больно, я должен страдать, как порой страдал и раньше, и я буду страдать во имя Бога и во имя нее». Впрочем, теперь Катерине исполнилось уже пятнадцать лет, и она могла выйти за него замуж, и из следующего письма, написанного через неделю даме Элизабет, мы узнаем, что Томас Бетсон начал приводить в порядок свой дом и завел переговоры о ее приданом, с помощью которого дама Элизабет, по‑видимому, надеялась обеспечить будущее своей дочери.

«Мадам, как я понял из вашего письма, это произойдет в самом конце августа, а ваша светлость собирается приехать сюда, в Лондон; и если это действительно так, то я буду очень огорчен, ибо мне нужно очень многое сделать, а я совсем не разбираюсь в этих делах (вероятно, в подготовке приданого. – Авт.)… Я должен просить вашу светлость дать мне [совет] о том, какие вещи должны принадлежать моей кузине Катерине и что я должен сделать для того, чтобы она их получила. У нее должны быть пояса, не менее трех, но я не знаю, кому заказать их, а также многие другие вещи, которые она должна иметь, вы хорошо знаете, что это за вещи, а я нет; но, клянусь богом, я хотел бы, чтобы они были изготовлены, сколько бы мне это ни стоило… Что же касается того, чтобы прислать сюда мою кузину Катерину, ваша светлость может поступать так, как ей заблагорассудится. Я надеюсь, она знает столько же, сколько и вы, и сможет сделать много хорошего, чтобы помочь мне во многих вещах, когда приедет… Вы также пишете мне, мадам, о том, как великодушно мой господин обращается с моей кузиной Катериной и еtс., поистине я очень рад этому и молю Бога сердечно отблагодарить его за это, ибо он всегда любил ее, и я прошу Бога, чтобы он продолжал ее любить, а Катерина всегда была достойна его любви, благодаря своему хорошему поведению и женскому расположению, ведь она всегда может поступать правильно, если захочет, и говорят, что все ее очень хвалят».

Нотка гордости в последних строках его письма столь же трогательна, как и нетерпение озабоченного мужчины, которому нужно выбрать пояса для невесты. Но еще более милое письмо он написал в тот же самый день сэру Вильяму Стонору. Он немного не в себе от радости и благодарности, огорчен, что дела не позволяют ему прибыть в Стонор, и передает всей семье пожелания здоровья. «Я живу, как загнанная лошадь, – пишет он. – Если я что‑то начал, то не могу бросить, но снова наш благословенный Господь поторопит вас и поможет вам». О Катерине он пишет вот что: «Я понял из письма вашей милости, как моя кузина Катерина относится к вам, к миледи вашей жене и всем другим еtс.; и воистину мне радостно и приятно услышать это, и я молю нашего благословенного Господа, чтобы он сохранил ее добродетель и добрую жизнь к своей радости и отправил вашу светлость в рай после вашей кончины, ибо ваше доброе отношение к ней делает эту награду заслуженной. И если я увижу, что ее нрав не будет таким – добродетельным и добрым, то вспомню, что она еще так юна, и прощу ей… Сэр, ваша милость, запомните хорошо, что вы написали о моей кузине Катерине; когда я буду говорить с ней, то передам ей все слово в слово, если обнаружу, что она не соответствует вашему описанию. Наш викарий здесь, да поможет мне Бог, через десять недель или даже раньше объявит о нашем браке, и к тому времени я буду готов по всем пунктам, милостью Божьей, и надеюсь, что и она тоже, клянусь, что вы можете верить мне».

Это письмо было написано 28 июня 1478 года, а в августе или в сентябре Томас, вероятно, женился на своей маленькой Катерине, ибо дама Элизабет в письме своему мужу от 5 октября замечает: «Мой сын Бетсон и его жена кланяются вам». Бедное дитя вскоре узнало тяготы семейной жизни, ибо через год Томас Бетсон заболел опасной болезнью, и она ухаживала за ним и занималась всеми его делами, словно была не девушкой шестнадцати лет, а опытной матроной. Более того, в ту пору она уже, должно быть, ждала своего первого сына. Вильям Стонор относился к болезни своего партнера с некоторой иронией. Он разрывался между беспокойством за жизнь друга и еще большей тревогой, что Бетсон умрет, не уладив дела между ними. Мы узнали о болезни Бетсона и заботах Катерины из письма одного из агентов Стонора, посланного господину: «Сэр, согласно распоряжению вашей светлости, мы были в Степни к девяти часам; в это время, приехав туда, мы увидели нужного нам джентльмена, который приветствовал нас с радостью, непривычной для больного человека, ибо его поведение говорило о том, что он не жилец на этом свете, и мистрис Бевис и другие дамы и его дядя придерживаются того же мнения. И мы пожелали ему доброго здоровья и постарались успокоить его, как только могли, от вашего имени и от имени миледи, а потом вышли из его комнаты в холл, а он впал в беспамятство и стал сильно метаться. И в одиннадцать часов я вызвал его дядю, сидевшего у его постели, в общую комнату и спросил у него и у госпожи его жены отчета о том, сколько денег у него в наличии и что они делали в прошлом году и половину нынешнего. Что касается денег, он признал, что их было 1160 фунтов, а узнав, что вы обвинили его в том, что он задолжал вам и всем своим поставщикам, он сказал, что деньги будут выплачены. Что же касается затрат, то он ответит за них перед Богом или дьяволом, а книгу, в которой записано, что он приобрел у вас, никому не покажет, как не покажет и книгу, где он записывал то, что продавал вам, и обе эти книги будут его судьями. Они хранятся у госпожи его жены под замком, вместе с другими счетами и соответствующими документами, касающимися различных выплат, сделанных различными купцами, как заявил вышеназванный лорд… Что касается столового серебра, то моя госпожа Джейн (вероятно, Джейн Рич, младшая сестра Катерины. – Авт.) и я потребовали отнести его наверх и установить в безопасном месте, на случай, если оно потребуется».

Он посылает сэру Вильяму гонца за сведениями о двух суммах, 80 фунтов каждая, которые Бетсон задолжал его господину и госпоже, и добавляет: «Надеюсь, что с помощью Иисуса он доживет до возвращения посланца, но сколько ему осталось жить, врач не знает. Душеприказчиками были назначены три человека: моя госпожа его жена, Хэмпфри Старки, лондонский регистратор, и Роберт Тейт, купец из Кале; тем не менее я посоветовал ему, когда мы были втроем – он, я и госпожа Джейн, – переписать завещание и сделать свою жену единственной душеприказчицей. Послушает ли он моего совета, я сказать не могу, но я буду делать все, что в моих силах, милостью Божьей».

Человек еще жив, а кредиторы уже слетелись, словно коршуны, к его смертному ложу. Весьма неожиданный поворот событий, ибо Бетсон всегда был очень привязан к Стонорам и предан их интересам, а кроме того, был теперь зятем миледи. Попытка сделать молодую жену, девушку шестнадцати лет, единственной исполнительницей его воли, привела бы к тому, что она оказалась бы полностью в руках своей семьи без совета двух опытных купцов, не имевших в этом деле никаких личных интересов. Все это весьма дурно пахнет. Но интрига продолжается, и три дня спустя агент снова пишет Стонору. Приятно отметить, что старая сварливая мистрис Кроук, мать дамы Элизабет, не забыла о добром отношении к ней Бетсона во время его визитов, когда ему приходилось терпеть уколы ее острого языка.

«Что касается здешних событий, то, слава Богу, все, кажется, будет хорошо. В четверг в Степни приехала миледи Кроук и привезла с собой мастера Бринкли, чтобы тот осмотрел Бетсона, который очень сильно болен; уезжая, он дал ему пластыри для прикладывания к голове, к животу и желудку, чтобы ночью он мог спокойно спать. И он снова приезжал в пятницу… и увидел, что ему стало лучше, о чем говорили все люди, окружавшие его. Тем не менее врач еще не может сказать, выживет ли он или умрет, но он сделает все, чтобы он прожил до полудня во вторник, после чего уже точно будет знать, чем кончится дело. Я пишу вам по причине того, что я еще ни в чем не уверен. Сэр, с тех пор как я и мистрис Джейн приехали сюда, здесь плелись тайные интриги в противовес тому, ради чего мы сюда явились. Я пока еще не могу написать об этом открыто, ибо моя госпожа Бетсон ухаживает за мужем, оставив все дела и не слушая ничьих советов, вверяет свою судьбу вам, остается верной вам и миледи, более того, если он расстанется с жизнью, она сообщит нам об этом как можно скорее. И умрет ли он или выживет, необходимо и желательно, чтобы мистрис Джейн не расставалась с ней [до того времени], когда станет окончательно ясно, ибо, по правде говоря, разные люди, с которыми вы и миледи встретитесь после смерти Бетсона, пытались и будут пытаться склонить ее на свою сторону, если мы не приедем сюда вовремя. А мистрис Джейн заслуживает всяческих похвал».

Однако все эти происки оказались напрасными, ибо Бетсон выжил. 10 октября «подмастерье» Хенэм пишет: «Моему хозяину Бетсону, благодарение Иисусу, стало гораздо лучше, и теперь, вне всякого сомнения, его болезнь позади и он идет на поправку, и врачи уже больше не приходят, ибо он в них не нуждается». Но вскоре смерть другого человека разрушила тесные отношения между Томасом Бетсоном и Стонорами – в конце года умерла добрая, экстравагантная, любящая дама Элизабет. Удивительно, но ее смерть положила конец деловому партнерству ее мужа и зятя. Теперь в документах Стоноров лишь изредка упоминаются долги Томаса Стонору: вне всякого сомнения, он купил долю сэра Вильяма в их совместном предприятии. 10 марта 1480 года он признает, что должен Стонору 2835 фунтов и 9 шиллингов, а в 1482 году его долг все еще составлял 1200 фунтов. Трудно понять, почему тесная личная дружба и деловое партнерство так неожиданно закончились. Но, как отмечает редактор «Писем Стонора»: «Искренность и честность бетсоновского характера, о которых свидетельствуют его письма, не позволяет нам предположить, что во всем виноват он один».

Такова история личной жизни Томаса Бетсона, но она почти ничего не говорит нам о той большой компании, к которой он принадлежал (за исключением отдельных упоминаний о Компании торговцев шерстью или о ценах на котсволдскую шерсть), а поскольку Томас представляет собой типичного торговца шерстью, мы должны теперь рассказать о его общественной и деловой жизни и попытаться найти непосредственные свидетельства того, как купцы этой компании осуществляли свою торговлю. Торговец шерстью, чтобы иметь прибыль, должен был заниматься двумя вещами и уделять им одинаковое внимание: во‑первых, скупать шерсть у английских производителей, а во‑вторых – продавать ее иностранным купцам. В Котсволде производили один из самых качественных видов шерсти в Англии, и члены компании стремились закупать в первую очередь ее – либо после большой летней стрижки, либо в виде овечьих шкур после осеннего забоя овец. Поэтому прекрасным майским днем Томас Бетсон ехал в Глостершир, усевшись на своего доброго коня, вдыхая запах цветущего боярышника. Другие скупщики забирались еще дальше – в долины Йоркшира, где торговались с цистерцианскими аббатами за шерсть, настриженную с их огромных овечьих отар, но он и Сели были верны котсволдской шерсти и овечьим шкурам. (В июле одного года он отправил в Лондон 2348 таких шкур «от имени рыцаря сэра Вильяма Стонора и Томаса Бетсона на судне „Иисус“ из Лондона, капитаном которого, по воле Бога, был Джон Лолингтон».)

Самые крупные закупки производились в мае, и все торговцы и скупщики шерсти собирались на ярмарке в Нортличе. Поэтому нет ничего удивительного в том, что в Нортличской церкви сохранилось много купеческих надгробий, ибо они часто приходили сюда помолиться, а вся деревня гудела от голосов покупателей и продавцов, обменивающихся заказами и проверяющими качество шерсти. Сели покупали шерсть в основном у двух нортличских производителей – у Вильяма Мидвинтера и Джона Буше. Отношения между производителями и скупщиками часто были очень тесными и приятельскими: Мидвинтер порой даже пытался сосватать своему покупателю невесту в дополнение к шерсти, а девушки, желавшие выйти замуж, не прочь были покрасоваться перед купцами, когда те собирались в гостинице, чтобы распить галлон вина и повеселиться. Мидвинтер очень сердился, если его счета долгое время оставались неоплаченными, но его можно понять. Томас Бетсон предпочитал покупать шкуры у Роберта Тер‑бота из Ламбертона и Джона Тейта из Уайта (еще одной знаменитой деревни, где производили шерсть), и у Джона Элмеса, купца из Хенли, хорошо известного Стонорам. Мидвинтер, Буше и Элмес были хорошими дельцами, или «броггерами» – то есть перекупщиками, которые скупали шерсть у крестьян, выращивавших овец, и продавали ее купцам, но купцы часто имели дело и непосредственно с самими крестьянами, покупая шерсть у бедняков и у богатых фермеров.

Из этих ежегодных визитов вырастала тесная дружба, и крестьяне Йоркшира и Котсволдской долины с нетерпением ждали, когда же приедут их друзья и купят у них шерсть. Приятно читать в завещании Ричарда Рассела, купца из Йорка, распоряжение «распределить среди фермеров Йоркской округи, у которых я покупал шерсть, 20 фунтов, и 10 фунтов таким же самым образом между фермерами Линдшея» (1435 год)[20].

В «Собрании документов Сели» можно найти массу сведений о закупке шерсти в Нортличе. В мае того года, когда закончилось деловое партнерство Бетсона и Стонора, старый Ричард Сели приехал в Нортлич покупать товар и писал об этом своему сыну, «Джорджу Сели в Кале»: «Сердечно приветствую тебя, я получил твое письмо, написанное в Кале в 13‑й день мая (1480 года. – Авт.), из коего письма я понял, что ты находишься на рынке и что Джон Дестермер и Джон Андербей решили приобрести нашу шерсть. Поэтому, с Божьей помощью, я погрузил на корабль вышеупомянутые 29 мешков, купленных мною у Вильяма Мидвинтера в Нортличе, 26 мешков прекрасной шерсти, как уверил меня упаковщик Уил Бретен, и 3 мешка прекрасной шерсти, проданной мне ректором. Эта шерсть гораздо лучше, чем та, которую я отправил в прошлом году перед Пасхой. В Лондоне уже вывозят шерсть за границу, но я еще не отправил ни одного мешка, а отправлю после святых дней. Для перевозки этой шерсти я оплачу наем судна и другие расходы. В этот самый день твой брат Ричард Сели приехал сюда, в Нортлич, чтобы увидеть меня и передать привет мне и забрать другой привет – тебе».

В другой раз он пишет: «В своем письме ты пишешь, чтобы я покупал шерсть в Котсводце и что я получу от Джона Сели весь его сбор в 30 мешков, а от Уилла Мидвинтера из Нортлича – 40 мешков. И мне советуют больше не покупать; шерсть в Котсводце стоит очень дорого, 13 шиллингов 40 пенсов за тод (12,7 кг. – Авт.), и за семь лет в Котсволд не съезжалось столько скупщиков, сколько в этом году». Можно представить себе всех этих купцов, трусящих по дороге на своих конях и одетых так, как писал Чосер:

Купец с ним ехал, подбоченясь фертом,

Напялив много пестрого добра.

Носил он шапку фландрского бобра

И сапоги с наборным ремешком

Да бороду. Он толковал о том,

Как получать, как сберегать доходы.

В Нортличе Бетсон часто встречался со своими братьями по гильдии: с упомянутым уже старым купцом Ричардом Сели и его сыном Джорджем, который ездил, посадив себе на руку своего сокола по имени Мег. У него был конь по кличке Байярд и другой – Пай. Быть может, встречал Бетсон и Джона Бартона, гордого торговца, который на витраже своего дома нацарапал такие слова:

Благодарю я Бога, вечно буду благодарен,

За то, что все оплатит мне овца… –

хотя навряд ли он забирался так далеко, чтобы купить шерсть. Иногда на дороге Бетсону попадались его соперники – грузные самоуверенные фламандцы и худые юркие ломбардцы с черными глазами, очень любившие жестикулировать, которым путь в Котсволд был заказан – они имели право закупать шерсть только на рынке в Кале. Но они нарушали это правило, являясь в Англию, и все англичане были злы на них за это, а еще сильнее их сердило то, что ломбардцы были очень удачливы в торговле. «Я еще не упаковал свою шерсть в Лондоне, – пишет старый Ричард Сели 29 октября 1480 года, – не купил я в этом году ни кусочка шерсти, ибо вся шерсть Котсволда была скуплена ломбардцами, поэтому мне не надо торопиться с упаковкой шерсти в Лондоне». 16 ноября его сын пишет ему из Кале: «В Кале почти нет котсволдской шерсти – очевидно, ломбардцы скупили ее всю в Англии». Это верно, что Сели, как и другие английские купцы, не прочь были время от времени заключать частные сделки с иностранными скупщиками шерсти в Англии. Спустя два года их агент, Вильям Сели, писал им, что два фламандских купца пытаются закупить шерсть в Англии, нарушая указ, обманув власти в Кале, поэтому его хозяева «должны держать ухо востро и заставить Виллики‑на и Петера Бале заплатить в Кале, сделав при этом вид, что ничего об этом не знают, и не допустить, чтобы книги Петера Бале подверглись досмотру». Прямодушный Бетсон конечно же до таких трюков не опускался, и в особенности не любил умных, но наглых ломбардцев, знавших все уловки и обводивших английских купцов вокруг пальца – разве они не покупали в Англии шерсть в долг, разъезжая по всей стране, а не только в окрестностях Котсволда?

В Котсволд они приезжают,

Повсюду шерсть покупают,

Нахальства и денег у них очень много,

И ловко купца обставляют любого.

После этого они привозили эту шерсть во Фландрию и продавали за наличные с потерей пяти процентов, а потом ссужали эти деньги под большие проценты, в основном английским же купцам, поэтому, когда в Англии наступал день расплаты, они получали огромную прибыль.

И они – хоть и верится в это с трудом,

Утирают нам нос нашим же рукавом.

Поговорка у них родилась, и обидно,

Что мы все соответствуем ей, очевидно.

Другим очень важным делом Томаса Бетсона была упаковка и отправка шерсти в Кале. В этом деле он был опутан многочисленными ограничениями компании и короны, которые были направлены на борьбу с мошенничеством во время упаковки и описания шерсти. Шерсть должна была быть упакована в том графстве, где она была произведена, причем существовали строгие правила, предписывавшие удалять из нее волосы, мусор и землю. Чиновники, работавшие по заданию компании в разных районах страны и приносившие присягу перед ее казначеем, разъезжали по деревням и ставили печать на каждый мешок, чтобы его нельзя было вскрыть, не повредив этой печати. Затем огромные тюки на вьючных лошадях везли «по древним дорогам через Уилтширскую и Хэмпширскую низины, которыми пользовались еще до римского завоевания, а оттуда – через Сарри и Кент в медвейские порты по Дороге пилигримов». В разных портах сборщики пошлины вписывали в свои свитки имена купцов, грузивших шерсть на корабли, а также указывали, какое количество и какого качества шерсть посылает в Кале каждый купец. Часть шерсти отвозилась в Лондон, где многие торговцы имели конторы на Марк‑Лейн (искаженное Март‑Лейн – Рыночный проезд). В Лиденхолле ее взвешивали и определяли, какого размера пошлину и налог должен заплатить владелец этой шерсти. Здесь Томасу Бетсону помогали три «подмастерья» Стонора, как они себя называли: Томас Хенэм, Годдард Оксбридж и Томас Хаулейк. Последнего Бетсон очень любил, ибо молодой человек всегда был добр к маленькой Катерине Рич. Эти люди иногда работали в лондонском складе Стоноров, а иногда – в их доме в Кале, избавляя Бетсона от многих проблем, ибо обладали большим опытом и могли проследить за упаковкой шерсти в Лондоне и продажей ее в Кале.

Упакованная, взвешенная, маркированная и оцененная офицером таможни шерсть отвозилась на кораблях либо непосредственно в Кале, либо в небольшие портовые города на восточном и юго‑восточном побережье Англии, многие из которых сейчас превратились в небольшие деревушки. Корабли уходили не только из Гулля и Колчестера, но и из Брайтлингси, Ротерхита, Волберсвика в Саффолке, Рейнэма в Эссексе, Брэдвелла, Мейдстоуна,

Милтона, Ньюхита и Милхола. В августе 1478 года Сели платили капитанам двадцати одного судна за перевозку шерсти летней стрижки. Суда возили шерсть через пролив все лето и осень, до самого Рождества, в зимние же месяцы торговцы в основном отправляли на континент шкуры овец и крупного рогатого скота, после большого забоя, происходившего в Мартынов день (11 ноября), когда домашние хозяйки солили на зиму мясо, а фермеры поставляли купцам шкуры, которые были заказаны загодя. Во многих письмах торговцев и таможенных отчетах мы находим названия этих бесстрашных суденышек и описание их грузов. В октябре 1481 года, например, Сели перевозили на них партию шкур: «Милостивый государь, низко кланяюсь вам и спешу сообщить, что мои капитаны отвезли в октябре шкуры в Лондонский порт… вы должны получить эти шкуры и заплатить за их доставку сначала, с Божьей помощью, капитану корабля „Мери“ из Лондона, Вильяму Сордивейлу, за семь связок, в целом 2800 шкур, лежащих позади мачты на корме, одна связка лежит поверх остальных и некоторые шкуры из этой связки относятся к летним шкурам и помечены буквой „О“. Затем лежат три связки Вильяма Дэлтона, а под ними лежат шесть связок моих хозяев. Далее – капитану „Кристофера“ из Рейнэма, Генри Уилкинсу, за семь с половиной связок котсволдских шкур, всего три тысячи шкур, лежащих на корме за мачтой, а под ними лежат двести шкур Вильяма Линдиса из Нортгемптона, и разделяются они тонкими шнурками. Далее, капитану „Томаса“ из Мейдстоуна, Гарри Лоусону, за шесть связок, всего две тысячи четыреста шкур, из которых пять связок лежат перед мачтой в трюме, и поверх них – ничего, а одна связка лежит на корме под чехлом; из шести связок некоторые содержат летние шкуры, они помечены буквой „О“, как и на предыдущем корабле. Далее, капитану „Мери Грейс“ из Лондона, Джону Локингтону, за шесть связок, всего две тысячи четыреста шкур, которые лежат на корме под связками Томаса Гронждера и разделены красным. Всего мой хозяин перевез в этот раз двадцать шесть с половиной связок, из которых пятьсот шестьдесят одна шкура – зимняя, и они помечены буквой „С“, а летних шкур должно быть шестьсот и более, но часть из них осталась, поскольку у нас уже есть два тюка, на которые не поступили заказы, и все летние шкуры помечены буквой „О“. И еще, сэр, „Мери“ из Рейнэма, где капитаном Джон Дениэл, привезет вам чемодан с вашим платьем и эссекский сыр, помеченный знаком моего хозяина».

И так далее, с подробным перечислением шкур, привезенных на кораблях «Майкл» из Гулля и «Томас» из Нью‑хита, где они «лежат рядом с мачтой на корме под шкурами Томаса Бетсона», – всего одиннадцать тысяч шкур.

Надо сказать, что список судов впечатляет. Грузы – одна из самых интересных тем для рассказа, будь то обезьянки, слоновая кость, павлины или «дешевые оловянные подносы», а с тех пор, как Ясон отправился в Колхиду, самым романтичным грузом стало руно. А как колоритны эти просоленные насквозь шкиперы: Генри Уилкинс, капитан «Кристофера» из Рейнэма, Джон Лолингтон, капитан «Иисуса» из Лондона, Роберт Ивен, капитан «Томаса» из Ньюхита и все остальные! Легко себе представить, как они машут рукой своим женам и возлюбленным, выходя под парусами из маленьких бухточек, вода которых сверкает на солнце, уложив мешки с шерстью на корме или в трюм, и каждый вполне мог быть уверен, что Чосер посвятил эти строчки именно ему:

И, в ремесле своем большой мастак,

Знал все течения, любой маяк

Мог различить, и отмель, и утес.

Еще ни разу с курса не отнес

Отлив его; он твердо в гавань правил

И лоцию сам для себя составил.

Корабль он вел без карт и без промера

От Готланда до мыса Финистера,

Все камни знал бретонских берегов,

Все входы бухт испанских и портов.

Немало бурь в пути его встречало

И выцветшую бороду трепало;

От Гулля и до самой Картахены

Все знали капитана «Маделены».

Эти суденышки, без сомнения, были такими же, как «Маргарет Сели», которую приобрели братья Сели и назвали в честь своей матери. Она досталась им по дешевке – всего за двадцать восемь фунтов, не считая установки такелажа. В состав команды входили капитан, боцман, кок и шестнадцать веселых матросов, которые внимательно следили, не покажутся ли пираты, для отпора которым у них была припасена пушка, несколько луков и алебард, пять дюжин дротиков и двенадцать фунтов пороху! Она перевозила соленую рыбу, хлеб, пшеницу и пиво, и с ее помощью братья Сели осуществляли свою торговлю с Зеландией, Фландрией и Бордо. Ее водоизмещение было, вероятно, около двухсот тонн, а некоторые другие суда были еще меньше, ибо, как сообщает нам всезнающий редактор «Документов Сели», «водоизмещение судов небольших медвейских портов вряд ли превышало тридцать тонн, что позволяло им подниматься вверх по рекам, а „Томас“ из Мейдстоуна, скорее всего, был просто большой лодкой, поскольку мог проходить под Эйлесфордским мостом». Но эти суда переплывали Ла‑Манш и успешно отбивались от пиратов, хотя Томас Бетсон в Кале часто нервничал – прибудет ли благополучно флотилия с шерстью. Подобно купцу Чосера,

Он требовал, чтоб охраняли воды

В пути из Миддлбурга в Оруэлл.

Стоя радом с Джорждем или Ричардом Сели, он напряженно вглядывался в море, а соленый ветер развевал перо на его шляпе; он вздыхал с облегчением и возносил хвалу Господу, завидев вдали корабли. «Сэр, – писал он однажды из Лондона Стонору, – слава Богу, я узнал, что наша шерсть прибыла… в Кале. Я не хотел писать вам, надеясь приехать сам, но, поскольку это хорошая новость, я не решился скрыть ее от вас, ибо ваша милость будет рада получить это известие, ведь, по правде говоря, я и сам рад и сердечно благодарю Бога за это». «Подмастерье» Томас Хенэм три недели спустя пишет похожее письмо: «Я выехал из Сэндвича в 11‑й день апреля и прибыл в Кале в четверг на Масленой неделе с кораблями, перевозившими шерсть, слава Иисусу, доставил вашу шерсть благополучно. Более того, сэр, спешу обрадовать вашу милость, что я доставил шерсть целиком и в хорошем состоянии, как и все остальные капитаны судов. Более того, спешу обрадовать вашу милость, что к Пасхе вся шерсть была свезена на склад. Далее, сэр, спешу обрадовать вашу милость, что шкипер остался доволен платой за свою работу». Сели пишут в таком же духе: «Сегодня, в 16‑й день апреля, суда с шерстью, вышедшие из Лондона и Ипсвича, благодарение Богу, благополучно прибыли в Кале и в этот же день были частично разгружены, причем шерсть находится в приличном состоянии, слава Богу». Эти письма сообщают нам о тех опасностях, которым подвергался товар. «Молю Бога, чтобы ты благополучно и как можно быстрее добрался сюда, – пишет Ричард своему „любимому брату Джорджу“ 6 июня 1482 года. – За Робертом Эриком между Кале и Дувром погнались шотландцы. Он еле сумел выскользнуть из их рук». В документах отмечается много таких погонь. Мы узнаем также о сгоревшей в трюмах или смытой во время шторма за борт шерсти[21].

Томас Бетсон и Сели очень часто пересекали Ла‑Манш на судах, которые перевозили пассажиров и почту, и в Кале они чувствовали себя так же уверенно, как и дома, в Лондоне. В Кале английским купцам не разрешалось жить, где им захочется, в любом районе города. У компании имелся список хозяев, в домах которых они должны были останавливаться. Обычно у одного хозяина проживало несколько человек, и самые богатые, удачливые и почитаемые купцы обедали за главным столом, а всякая мелкая сошка – за боковыми. Иногда купцы и хозяева не сходились в условиях оплаты, и Вильям Сели однажды отправил Ричарду и Джорджу Сели домой, в Лондон, такое письмо: «Далее, сэр, спешу сообщить вам, что купцы не смогли договориться с нашим хозяином, Томасом Гронджером, о цене за проживание и стол, ибо Томас Гронджер сразу же по нашем прибытии к нему в дом обещал брать с нас не более 3 шиллингов 4 пенсов в неделю за главный стол и 2 шиллинга 6 пенсов – за боковой, а теперь он говорит, что желает получать не меньше 4 шиллингов в неделю за главный стол и 40 пенсов – за боковой, поэтому члены гильдии решили переехать в другие дома – одни в одно место, другие – в другое. Вильям Дэлтон будет жить у Роберта Торни, а Ральф Темингтон и человек господина Брауна из Стэмфорда – у Томаса Кларка, и все братья уже съехали, кроме меня, а я решил сообщить об этом вашей светлости, чтобы вы указали, как мне лучше поступить».

Но Томас Бетсон никогда не уходил от своих хозяев, которые могли пожаловаться только на то, что он слишком долго сидит за своими любовными письмами и опаздывает к обеду.

В Кале у него было много дел. Во‑первых, после того, как шерсть сгружали, ее осматривали королевские таможенники, проверяя, правильно ли она отмаркирована, затем умелые упаковщики таможни распаковывали мешки, проверяли качество шерсти и снова запаковывали ее. Это был очень тревожный момент для тех торговцев, которые подкладывали в некоторые мешки шерсть низкого качества. Честный Бетсон, и мы в этом не сомневаемся, никогда не опускался до такого мошенничества, а вот братьям Сели были хорошо знакомы все уловки, помогавшие обмануть таможенников. Однажды, когда лейтенант в Кале отложил для проверки мешок № 24, в котором, как было известно их агенту, Вильяму Сели, лежала низкосортная шерсть, он тайно подменил этот мешок другим, содержавшим хорошую шерсть, поменяв этикетки с номерами. И вскоре он мог написать домой: «Ваша шерсть была оценена по мешку, который я положил последним». Неудивительно, что Говер писал, что торговлей шерстью правит Обман.

После этого надо было уплатить мэру и компании пошлину и налог, которые они собирали в пользу короля.

А потом купцы принимались за свое основное дело – продажу шерсти. Томас Бетсон конечно же старался сбыть ее как можно скорее, сразу же после прибытия судов, но иногда торговля шла вяло, и товар не удавалось продать в течение нескольких месяцев. Шерсть летней стрижки, привезенную в Кале до февраля следующего года или в самом феврале и оставшуюся непроданной до 6 апреля, считали уже старой, и Компания торговцев шерстью заставляла иностранных купцов приобретать на три мешка новой шерсти один мешок старой, и, хотя фламандцы ворчали и требовали, чтобы им продавали один мешок старой на пять мешков новой, им все‑таки приходилось подчиняться требованию компании. Много шерсти Бетсон продавал на рынке в самом Кале, где встречался с уважаемыми купцами из Фландрии, которые являлись наследниками старых фамилий и владели своими собственными поместьями, и купцами из простого народа, приезжавшими из Дельфта и Лейдена, а также со скупщиками из солнечной Флоренции, Генуи и Венеции. Среди наиболее уважаемых покупателей Стоноров и Сели (ибо они упоминаются в письмах обоих этих семейств) были Петер и Даниэль ван де Раде из Брюгге. Однажды Томас Хаулейк сообщает о том, что продал им более пятидесяти тюков прекрасной котсволдской шерсти по 19 марок за тюк, сбавив цену за четыре с половиной клова (клов равен 3 кг 175 г) в тюке № 52, и добавляет: «Сэр, спешу сообщить вам, что означенные купцы приобрели вашу шерсть; они лучше всех, кто приезжает из Фландрии, поэтому я отдал им предпочтение и предоставил более длительную отсрочку».

Английские купцы, однако, продавали шерсть не только в Кале, но ездили и на крупные ярмарки, проводившиеся в Антверпене, Брюгге и других городах Фландрии. «Томас Бетсон, – пишет Хенэм своему хозяину, – приехал в Кале в последний день апреля и в первый день мая в добром здравии отправился на ярмарку в Брюгге».

Как‑то раз собрался

Купец тот в Брюгге, где намеревался

Товаров закупить.

Только, в отличие от чосеровского купца, Бетсон намеревался не купить, а продать товар. Он пишет сэру Вильяму: «Хочу сообщить вам, что на Троицу я, благодарение Богу, прибыл в Кале, благополучно переплыв пролив и, сэр, с Божьей помощью, собираюсь в следующую пятницу отправиться на ярмарку. Молю Бога, чтобы он хранил меня в дороге и помог мне во всех моих делах. И, сэр, надеясь на милость Божию, если дела пойдут хорошо, я сделаю все, чтобы принести прибыль и вам, и себе. Пока сюда приехало совсем немного купцов, позже, с Божьей помощью, прибудут и другие. Когда начнется сезон, я не буду терять времени, обещаю вам… И, сэр, вернувшись с ярмарки, я пришлю вам письмо о том, как, милостью Божьей, обстоят дела». На ярмарках Томас Бетсон встречал купцов со всей Европы, хотя очень часто политические неурядицы делали дороги опасными, а торговцы подвергались риску быть ограбленными. Английских купцов обычно считали самыми лучшими продавцами и покупателями на ярмарках Брабанта и Фландрии, хотя фламандцы иногда жаловались, что Компания торговцев шерстью издавала указы, разрешавшие своим членам делать закупки только в самый последний день, из‑за чего фламандцы, хотевшие поскорее собраться и уехать, вынуждены были спускать свой товар по дешевке. Автор «Пасквиля на английскую политику» с гордостью пишет об отношении к англичанам на фламандских ярмарках:

Но голландцы в Кале наши шкуры скупают,

Да и шерсть поскорее купить норовят.

На брабантских торгах очень нас уважают,

Наши ткани прекрасны – так все говорят,

Славят наши шелка и товары для дам.

А на ярмарки (так называют торги) –

Тут уж в оба смотри, кошельки береги –

Приезжают купцы изо всех в мире стран:

Из Испании, Франции и Каталонии,

Из Шотландии, Генуи и из Гаскони,

Из Ирландии, Англии и из Ломбардии

Приезжает в Брабант вся торговая гвардия.

И в Зеландии, Фландрии видел я сам

Расторопных, умелых купцов‑англичан.

Нужных в доме товаров нигде и никто

Больше них не закупит себе ни за что.

И слыхал я такие слова, что не будь

Англичан на торгах, то никто бы не смог

Распродать свой товар, ибо только у них

Кошельки нараспашку, и только они

Покупают вещей больше всех остальных.

Ярмарки проводились в самое разное время и в разных местах, но в течение года было четыре крупные ярмарки, каждая – в свой сезон. Зимой устраивалась Холодная ярмарка, на которую Томас Бетсон ехал, укутавшись в меха, а копыта его коня звонко цокали по замерзшей дороге; весной устраивалась Пасхальная ярмарка, когда он весело насвистывал и прикреплял к своей шляпе цветок фиалки; летом – Ивановская ярмарка, которую приурочивали к Иванову дню. Когда Томас ехал на нее, то страдал от жары и вытирал взмокший от пота лоб. Отсюда он привозил Катерине отрез темно‑желтого атласа или шелка из Лукки, купленный в генуэзской лавке Антверпена. Была еще ярмарка Святого Бамиса (28 октября), приуроченная ко Дню святого Рени, которого фламандцы называли святым Ба‑мисом. Здесь он покупал для жены шубу из норки или овчины или ганзейскую черную накидку из прекрасных кружев в лавке Ганзейского союза в Брюгге. На этих ярмарках английские купцы, переезжавшие с места на место в поисках покупателей для своей шерсти, оказывали сотни небольших услуг своим друзьям, ибо домашние думали, что купцы существуют только для того, чтобы выполнять их поручения и привозить им подарки. Один заказывал лувенские перчатки, другой – сахарную голову, третий – бочонок гасконского вина («оно там обойдется тебе гораздо дешевле, мой дорогой»), четвертый – ярд или два голландского сукна. Все с радостью принимали в подарок шафран и имбирь, которые можно было купить у венецианцев (Сели называли их «венисианами»). И конечно же нужно было сделать покупки и для своего бизнеса – веревки для обвязывания шкур, производимые в Кале, и холст из Арраса, Бретани или Нормандии, из которого шили мешки. Что касается Сели, то Томас Бетсон считал, что с ними не о чем поговорить – на уме у них был только спорт да соколиная охота. Однажды Джордж Сели проехал десять миль в полном молчании и лишь потом сообщил Бетсону, что в Англии у него ощенилась серая сука и принесла четырнадцать щенков, но затем умерла, и щенки вслед за ней[22].

Томас Бетсон продавал шкуры и шерсть, курсируя между торговым домом в Кале и ярмарками и рынками. Но на этом его обязанности не заканчивались, ибо ему еще надо было получить деньги со своих покупателей, фламандских купцов, и расплатиться со своими кредиторами в Англии, скупщиками котсволдской шерсти. Обычно купцы выдавали этим скупщикам векселя, которые действовали, как правило, в течение полугода, и если иностранные покупатели задерживали деньги, то Томасу Бетсону нечем было оплачивать эти векселя. Более того, дело сильно осложнялось разной стоимостью денег, находившихся тогда в обращении. Мы полагаем, что знаем кое‑что о колебаниях курса валют в наши дни, но даже представить себе не можем, какие сложные вычисления приходилось производить торговцу XV века и какие выдерживать споры. Менялся не только курс валют, ходивших в Англии и на континенте, но и, как пишет редактор «Документов Сели», «большое число правителей всякого рода чеканили свою собственную монету, содержания золота и серебра в которой никто точно не знал, что сильно усложняло для Сели оценку стоимости товара, и им, очевидно, приходилось брать столь

Date: 2015-07-25; view: 420; Нарушение авторских прав