Опыт — лучший учитель 4 page

Кливленд — порт на озере Эри, крупный финансово-торговый й промышленный город. В нём функционируют несколько современных госпиталей.

Вечером после осмотра клиник профессор Холден, другие профессора и врачи хирургического департамента устроили в нашу честь товарищеский ужин. Завязалась тёплая, дружеская беседа. Некоторые наши американские собеседники высказывали весьма прогрессивные мысли. Руководитель отделения анестезиологии профессор Хингсон тогда только что вернулся из Африки, рассказывал о бедственном положении населения стран этого континента. Цветные фотографии запечатлели убогие землянки, детей, страдающих от голода, хронической малярии и прочих болезней, с худенькими, как спички, ножками и ручками, вздутыми животами. Р. Хингсон привёл данные ООН. Так, на земном шаре в то время ежегодно 200 миллионов человек заболевали малярией, 175 — туберкулёзом, 150 — тифом и дизентерией, 25 миллионов — оспой. Он добавил, что для победы над оспой, например, достаточно тех средств, которые расходуются на изготовление двух атомных бомб…

Профессора Бек, Хингсон, Холден и их коллеги говорили о глубоком уважении к русским, об искреннем желании жить с нами в мире. При этом они и не скрывали, что их точка зрения не совпадает с официальными взглядами.

Утром мы прибыли в Вашингтон. Нашим «хозяином» оказался профессор Блэдс. После завтрака он повёз нас в свою онкологическую клинику.

Мы побывали в предместье Вашингтона, Бетесде, где размещены Национальные институты здравоохранения — одно из крупнейших государственных научных учреждений в стране. Под началом объединенной администрации действуют 9 научно-исследовательских институтов по всем отраслям медицины с лабораториями и клиниками. Клиники занимают комплекс 10–12-этажных зданий, лаборатории — серию 3-этажных построек. Здесь работают примерно 7 тысяч человек, из них более 1200 врачей.

Обращали на себя внимание оригинальные внутренние перегородки клинических помещений. Они представляли собой стальные плиты, укрепленные так, что их без труда можно переставить, всего за несколько часов реально неузнаваемо «перекроить» планировку.

В Нью-Йорк приехали поздно вечером и на следующий день знакомились с этим олицетворением Америки, почти сразу же ощутив суматошный ритм, внешнюю сторону американского образа жизни, резкий контраст между богатством и бедностью. Побывал в негритянском районе. Этот район резко отличался от остальной части города. Здесь стояли тесно прижатые друг к другу большие трёх-четырёхэтажные дома со множеством квартир. Народу на улицах очень много, люди здесь живут скученно. Имеются свои магазины, свои парикмахерские, аптеки — словом, всё, что необходимо, и всюду покупатели и продавцы — только негры. Европейцы появляются здесь лишь случайно.

Перед отъездом домой мы прошли пешком по Нью-Йорку, посмотрели ночной Бродвей. Море огней. Все магазины открыты, привлекают покупателей ярко освещёнными витринами. Чего только не увидишь здесь! Но больше всего на вывесках и магазинных витринах, в рекламах кинотеатров, на обложках книг и журналов — ярко раскрашенные картинки обнажённых женщин. Врач, который нас сопровождал, заметил, что сексуальная тематика пронизывает всё.

В магазинах с так называемыми подарками продавали галстуки с нарисованными на них фигурами женщин, игральные карты с порнографическими сюжетами, наборы картинок, которые могут вызвать только брезгливое чувство. Возникало глубокое недоумение: неужели люди, торгующие подобными вещами, не думают о своих детях? Ведь их дети видят всё и на этом воспитываются. Представители медицинской общественности, с которыми довелось беседовать, с возмущением говорили о том, что невозможно уберечь детей от разлагающего воздействия секса и порнографии.

Мой хороший знакомый хирург-онколог ввёл меня в курс проблем, с которыми сталкивался так называемый средний американец.

Первое — очень дорогой жизненный уклад. Львиную долю зарплаты забирает квартира.

Второе — неуклонно растущие налоги.

Третье — страхование. Страховые компании как щупальцами опутывают каждого работающего. Вы хотите иметь бесплатное или льготное лечение — платите страховой взнос. В зависимости от той суммы, которую вы вносите, вас и будут лечить. Полностью бесплатного лечения ни для кого не существует, за исключением тех больных, которые находятся в том или ином научно-исследовательском институте и дали расписку, что согласны на любую экспериментальную операцию.

В США страхуют от всего — от несчастных случаев, от болезни, от автомобильной катастрофы. Страхуют имущество. Страхую собачку, если она есть: вдруг кого-нибудь покусает! Ведь оплата лечения человека, укушенного собакой, и оплата его вынужденного прогула из-за укуса стоят очень дорого. Но если вы застрахуете собачку, платит страховая компания. Потому-то американец стремится застраховаться на все случаи жизни, однако он не может уберечь себя от нищеты. Например, если рабочий потерял трудоспособность на производстве, он получает пенсию за счёт предприятия только в течение пяти лет. Но и об этом нам врачи говорили как о крупной победе демократии.

Четвёртое, что лежит тяжёлым бременем на плечах среднего американца, — это долги. Конечно, приобретение вещей в рассрочку удобно для мало- и среднеоплачиваемой группы населения, но, к сожалению, кредит предоставляется на безжалостных условиях. Скажем, если должник не внёс вовремя своего очередного взноса, у него отнимают вещи, хотя уже выплачено, допустим, 80–90 процентов стоимости. Деньги, разумеется, не возвращаются. Над американцем постоянно висит угроза разорения, если он лишится работы.

Каждый труженик в США — потенциальный кандидат в армию безработных. Страх перед возможной безработицей искусно используется компаниями, чтобы привлечь на свою сторону американцев, занятых в военной промышленности. Крупный терапевт из Нью-Йорка профессор Эпштейн сказал мне, что народ США в основной массе против войны. Однако в США есть группы населения, которые заинтересованы в поддержке военного психоза. Это капиталисты, производящие военную продукцию, военные, получающие высокие оклады и опасающиеся, что ослабление военного психоза вызовет сокращение военной промышленности, что приведёт к потере ими работы.

Но не только рабочие и служащие военного комплекса тревожатся за завтрашний день. Любой человек в США является потенциальным кандидатом в армию безработных. Этот факт, а также милитаризация, непрекращающаяся угроза атомной войны приводят к постоянному, непрерывному нервному напряжению людей. А это, в свою очередь, не может не сказаться на здоровье.

Теперь мне хочется поделиться впечатлениями, полученными от тех клиник, в которых нам удалось побывать в течение почти месячного пребывания в США.

Я обещал рассказать о профессоре Свене. Его хирургическую клинику в городе Денвер штата Колорадо мы осматривали уже накануне отлёта домой.

Она размещалась в многоэтажном здании. Небольшие палаты Рассчитаны на одного, двух, четырёх человек. Почти в каждой было приспособление для кислородной палатки, к услугам которой здесь довольно часто прибегают. Много подсобных комнат со всевозможным оборудованием, аппаратурой для регистрации деятельности сердечно-сосудистой и лёгочной систем. В палатах около больных сидели посетители прямо в пальто. Таких посетителей и врачей в верхней одежде мы встречали в хирургических отделениях и клиниках других городов и удивились тому, как это уживается со строгим отношением к асептике в самой операционной, куда даже на минутку нельзя войти в халате, если предварительно не снять все своё бельё и не надеть специальное, больничное. А для того чтобы присутствовать на операции, вы должны не только переодеться, но и обязательно помыть руки, надеть стерильный халат и перчатки, не говоря о маске.

Экспериментальному отделению профессор Свен уделял внимание. Сам сконструировал аппарат «искусственное сердце — лёгкие». В дни нашего пребывания в США он лишь апробировался. Трубки, по которым течёт кровь, — широкие, изготовленные из «нейтрального» материала, благодаря чему кровь не свертывается, К аппарату присоединены приборы для определения содержания в крови углекислоты, кислорода, температуры, скорости кровотока и т. д. Кроме того, в аппарате предусмотрен ряд краников, позволяющих брать кровь в различных участках и подвергать её анализу.

Экспериментальное отделение соединено с клиникой, так что имеется прямая связь с хирургическим блоком. При этом в эксперименте работает совершенно самостоятельная бригада врачей под руководством профессора. Как правило, подбираются молодые, подающие надежды медики, с энтузиазмом решающие поставленные перед ними задачи. Ко времени, о котором идёт речь, Свен уже произвёл свыше 500 операций на сердце.

Подходил к концу наш визит в Америку. Моё впечатление от встреч с американскими коллегами было самым хорошим. Нас принимали радушно и сердечно, как близких друзей. Ничего не таили, всё показывали.

Я побывал в США ещё два раза, и меня всегда окружала атмосфера уважения и симпатии: я представлял свою страну и свою науку.

Хочется верить, что и теперь чувства дружбы и доверия простых людей Америки остаются неизменными.

Как, наверное, помнит читатель, Институт пульмонологии привлёк внимание зарубежной медицинской общественности и Всемирной организации здравоохранения.

От имени и по поручению директора ВОЗ доктора Ямомото к нам приехал профессор Андре Мейер, крупный французский учёный.

— Моя задача, — пояснил он, — детально ознакомиться с вашим учреждением, поскольку появилась мысль создать на его основе мировой центр по пульмонологии. Воспалительные заболевания лёгких растут на земле из года в год с быстротой, вызывающей беспокойство. Всемирная организация здравоохранения не может пройти мимо этого факта. Мы узнали о значительных научных изысканиях в вашем институте, о большой организационной работе, проводимой в вашей стране, и нам хотелось бы использовать советский опыт.

Профессор А. Мейер оказался пытливым, эрудированным «инжектором». Он вникал в самую суть, интересовался оборудованием, помещением, клинической базой. Дня через четыре заявил, что считает свою миссию выполненной. В книге отзывов записал:

«Институт академика Углова Ф. Г. имеет комплекс средств исследования бронхо-пульмонального аппарата, особенно функционального и рентгенологического порядка, которые в общем превышают всё, что я знал.

Научные программы института позволят выработать методики изучения и лечения заболеваний лёгких, образцовые для всего мира. Это достижение будет достойным академика Углова Ф. Г, — динамичность его превышает лишь его гостеприимство и любезность. Это также будет достойным прекрасного города Ленинграда.

Проф. А. Мейер, мед. институт г. Парижа,

председатель общества дыхательной патологии».

Прощаясь, он сказал:

— Я в восторге, от вашего института. На сегодняшний день это не только первое, но и единственное учреждение в мире с таким оборудованием, с таким многообещающим научным направлением. Я своё мнение записал в книге отзывов. Подробный отчёт о виденном представлю директору Ямомото. Вам же повторю: не ожидал встретить ничего подобного, ведь я объездил почти все страны, где занимаются вопросами пульмонологии. Стану настойчиво рекомендовать организацию при институте задуманного всемирного центра.

Однако, — добавил он, — прежде всего я буду просить ВОЗ, чтобы вас послали по крайней мере в Париж и Рим. Вам надо лично ознакомиться там с постановкой дела и перенять все, что найдёте необходимым…

И действительно, очень скоро я выехал на две недели в Париж и Рим по заданию ВОЗ.

Париж я посещал в разное время года — и весной, и зимой. В 1962 году был там в феврале, когда воздух охлаждался до минус 8 градусов и парижане сильно мёрзли с непривычки. На этот раз стояла ранняя осень, было ещё совсем тепло. Меня встретили профессор Мейер и представитель министерства здравоохранения Франции. В моё распоряжение предоставили небольшой легковой автомобиль, которым прекрасно управляла девушка-гид, бойко разъезжавшая по забитым машинами улицам города. К приезду заранее составили программу визитов, встреч, расписали всё по часам. Каждый день загружен до позднего вечера.

В первую очередь побывал в клинике профессора Мейера — главного пульмонолога Франции. И сразу же мог убедиться в том, как она великолепно оснащена для обследования больных. В лаборатории функциональной диагностики мы застали уже немолодого, солидного мужчину, который лежал на кушетке с двумя тонкими катетерами: конец одного катетера введён в аорту, другого — в главный ствол лёгочной артерии. На аппарате чётко определилось их местоположение и давление в обоих сосудах. Судя по кривым, вторжение этих «посторонних предметов» в организме не вызвало никаких нарушений сердечной деятельности. Я спросил:

— Чем объяснить, что больной практически никак не реагирует на наличие в его сердце катетеров?

— Здесь играют роль два фактора. Во-первых, качество. Катетеры принимают температуру тела, а при этой температуре становятся настолько эластичными, что никак не травмируют ни стенку сосуда, ни стенку сердца. Во-вторых, мягкая, щадящая техника исследования. Вы видите этих молодых людей. Они — терапевты высокой квалификации.

— У нас такие манипуляции производят анестезиологи и реаниматологи.

— Мы считаем, что важна не столько техника как таковая, сколько понимание процессов, которые она выявляет. Терапевту это ближе по профилю.

— А как у вас применяются другие специальные методики — бронхоскопия, бронхография?

— Тут ведь тоже дело не только в технике, но и в анализе того, что врач обнаруживает с её помощью. Скажем, бронхоскопист замечает какие-то изменения в бронхах. Но как он увяжет их с общей картиной состояния больного, если не имеет достаточных знаний? Исследование — не самоцель, а средство для выбора тактики лечения.

— А если возникает осложнение, требующее хирургического вмешательства?

— Какого, например? Трахеостомии? Методикой этой операции у нас владеют все терапевты.

Такая постановка вопроса показалась мне разумной и современной. Действительно, в кардиологических и пульмонологических клиниках есть прямой резон по квалификации, умению и навыкам приблизить терапевтов к хирургам.

С профессором Мейером мы зашли в палату на шесть или восемь коек. К каждой из них подведены трубки от аппарата искусственного дыхания. Некоторые больные просто брали трубки в рот по мере надобности, чтобы было легче дышать, у других они были вставлены в трахею, у третьих — приспосабливались к отверстию в трахее, сделанному оперативным путём.

— Мы находимся в отделении дыхательной реанимации. Подобные отделения у нас открыты в ряде терапевтических клиник и госпиталей.

— Чем это вызвано?

— При длительном хроническом воспалении лёгких (а таких случаев сейчас очень много), при обострении процесса, особенно у людей в пожилом возрасте, часто возникает дыхательная недостаточность. Последняя нередко переходит и в сердечную недостаточность. И если в это время не помочь человеку, может быстро наступить печальный исход.

— Речь, конечно, идёт о больных, которые лежат у вас в клинике?

— Не совсем так. Мы принимаем пациентов своей специфики до направлению пульмонологов для экстренной помощи.

— Только с лёгочными заболеваниями?

— Вначале — да. Однако постепенно профиль отделения менялся, к нам стали посылать людей с различными недугами, но с одинаковой угрозой для жизни из-за дыхательной недостаточности.

— В Париже ваше отделение единственное?

— Что вы! Здесь около двадцати таких центров. И все они появились стихийно, благодаря энтузиазму врачей. Лишь постепенно удалось добиться специальных ассигнований, поскольку содержание реанимационного отделения в три-четыре раза дороже обычного на то же количество мест.

За неделю пребывания в Париже я осмотрел семь госпиталей. Везде пульмонологи обеспечены соответствующей аппаратурой для диагностики и лечения, почти всюду оборудованы лаборатории для интенсивной научной работы.

В госпитале Сан-Антонио при департаменте физиологии организованы центр дыхательной реанимации, лаборатория патофизиологии дыхания и гемодинамики. В госпитале Клод Бернар, в клинике медицинской реанимации, руководимой профессором Дюпоном, также имеется интенсивно действующая лаборатория патофизиологии.

Учёные Парижа с интересом относились к нашим встречам. Охотно рассказывали о своих планах и много расспрашивали об Институте пульмонологии.

В Риме меня ждал профессор Беге — заведующий отделением Реанимации в госпитале Сан-Камилло и одновременно ответственный за постановку дыхательной реанимации в столице Италии. После короткого отдыха в гостинице я отправился вместе с ним в госпиталь.

Надо признать, что реанимационное отделение в организационном смысле было образцовым. Когда мы подошли к корпусу, где оно размещалось, я увидел посадочную площадку для вертолётов.

— На этом настояла наша служба, — сказал профессор. — Теперь из любого района страны, если только больной транспортабельный, его незамедлительно доставляют в реанимационный центр. У нас дежурят круглые сутки без выходных.

Центральная комната отделения — площадь около 100 метров. Кровати разделены ширмами, которые легко сдвинуть или раздвинуть простым движением руки. Посредине помещения — наблюдательный пункт врачей. Отсюда по записям на приборах следят за самочувствием пациентов. К больным подведены контрольные датчики и трубки от аппарата искусственного дыхания у большинства — трахеостомическое отверстие.

Обходя больных и рассказывая о каждом из них, Беге остановился около миловидной девушки лет двадцати трёх. Она приветливо нам улыбнулась, ответила на вопрос профессора и тут же занялась куклой. Я в недоумении посмотрел на своего спутника.

— Да, это страшная трагедия, поставившая её родителей и нас в такое положение, из которого мы не находим выхода уже третий год.

— В чём же дело?

— Девушка попала в автомобильную катастрофу, получила тяжёлую травму черепа и другие повреждения. Её привезли в состоянии клинической смерти. Самостоятельное дыхание отсутствовало, но сердцебиение ещё сохранялось.

Врачи наладили искусственное дыхание через трахеостому. Три недели девушка лежала без сознания, а когда пришла в себя, мы поняли, что её мозг сильно пострадал. Она на уровне развития ребёнка четырёх-пяти лет. Но этого мало. Поражённым оказался дыхательный центр. И вот результат: жить она может лишь с аппаратом искусственного дыхания.

— А как родители?

— Ежедневно навещают её, приносят игрушки. Она по-детски лепечет, даже шалит.

— И какие перспективы?

— Никаких. Задача неразрешимая. Она обречена на постоянное пребывание в реанимационном отделении.

— Есть ли надежда на восстановление психики? Что говорят невропатологи и психиатры?

— Надежды нет. Может быть, со временем она станет развиваться, как ребёнок, но очень медленно.

— А что родители?

— Они не мыслят свою жизнь без неё.

— Что же вы собираетесь делать?

Беге пожал плечами:

— Ума не приложу. Каждый понимает, что это не жизнь, а выхода нет. Вы видите, какое это милое существо, как она доверчиво улыбается. Все к ней привыкли, все её любят, жалеют и вместе с родителями ждут облегчения.

В этом одна из мрачных сторон реанимации как науки. Сотни тысяч людей она вырывает из когтей смерти, но не всем возможно вернуть полноценное здоровье. И даже поставить на ноги удаётся не всех…

У нас был больной, которого оживили после тяжёлой травмы, восстановили сердцебиение и дыхание. Но мозг безмолвствовал. На электроэнцефалограмме была зарегистрирована прямая линия, т. е. полное отсутствие биотоков мозга. Больной живёт и неделю, и месяц, и больше, но сознание не возвращается и никогда к нему не вернётся. Что делать? По существу, перед нами — человек без головы. И в то же время он — человек и требует к себе человеческого отношения. За ним нужен тщательный уход и систематическое искусственное кормление, без чего он умрёт. Возникает вопрос: нужно ли поддерживать такую жизнь? При всей сложности ситуации тут может быть только один ответ, гуманный й правильный: пока сердце бьётся, человек жив и требует всех мероприятий по сохранению и восстановлению этой жизни. Малейшее уклонение в законодательном смысле от этого положения приведёт неизбежно к злоупотреблениям, которые могут граничить с преступлением.

В настоящее время в этом вопросе нельзя допустить ни малейшего послабления. Иначе обязательно найдётся группа людей, в том числе и врачей, объединенных какой-нибудь фашистской идеей или идеей богоизбранности, и будет использовать это послабление в своих человеконенавистнических целях.

Может быть, когда-нибудь в далеком будущем такой вопрос и встанет, ибо в нём также заложена идея гуманизма и по отношению к больному человеку, и к обществу, но этот вопрос может подняться только тогда, когда в людях исчезнет ненависть, злоба, алчность, пренебрежительное отношение к другим людям и к другим народам. Добиться этого во всём мире пока очень трудно, хотя и возможно, если ООН сумеет провести в жизнь ряд законов в защиту людей.

Взять хотя бы такой вопрос, как производство и продажа оружия частным лицам. Тот факт, что на крови других людей наживаются капиталисты, настолько противоречит самым элементарным человеческим нормам, что вопрос о передаче производства всех видов оружия от частных лиц в государство надо ставить на сессии ООН, пока он не будет решён положительно,

И возможности на сокращение вооружения можно добиться только в том случае, если производство оружия перейдёт в руки государственного аппарата. Вопрос надо ставить каждый раз, несмотря на противодействие представителей отдельных государств. Может быть, он самый важный, самый жизненный для всех народов Земли.

Отсутствие заинтересованности в производстве и продаже частным лицам создаёт предпосылки для мирного разрешения спорных вопросов между государствами. Идеи добра и гуманизма, так близкие всем людям Земли, будут торжествовать над злом и насилием. В мире, как правило, зло порождает вмешательство одних народов в жизнь других. Если бы этого не было, сами люди решали бы свои вопрос внутри страны.

Профессор Беге познакомил меня с работой пульмонологических и реанимационных отделений многих ведущих римских госпиталей и клиник. Крупнейший и один из старейших туберкулёзных институтов мира — институт Форланини на три тысячи мест. К тому времени значительное число его отделов было закрыто частично или полностью. Всё больше коек отводилось клинике нетуберкулёзных лёгочных больных. Клинику возглавлял известный специалист-пульмонолог Дадди.

Посетил я госпиталь Сан-Филиппо, институт и клинику кардиологии профессора Петро Вальдони. С ним мы знакомы с 1950 года, встречались в Риме, Москве, Ленинграде. При его клинике организован центр реанимации и интенсивного ухода, оснащённый но последнему слову науки и техники. Меня интересовали также отделения дыхательной реанимации и пульмонологии ряда частных госпиталей.

По ходу знакомства я вёл подробные записи новшеств, которых у нас не было и которые я намеревался внедрить у себя в институте.

Возвратившись в Ленинград, послал отчёт о поездке директору ВОЗ и в Министерство здравоохранения СССР. Отдавая должное инициативе и энтузиазму учёных-пульмонологов Парижа и Рима, способствовавших прогрессу этого раздела науки и практики, я всё же констатировал, что наш институт ушёл далеко вперед и может с честью выполнять роль международного центра, включая усовершенствование врачей данной специализации.

Доктор Ямомото ответил, что вскоре собирается прибыть профессор Беге для изучения дела дыхательной реанимации в нашем институте. После чего приедет он сам или его заместитель, и вопрос о создании международного центра ВОЗ по пульмонологии будет решён окончательно.

Всё ценное, что я увидел в передовых европейских клиниках, я изложил в виде инструкции, которую обсудили на учёном совете и раздали заведующим отделениями. Те должны были подумать и дать свои соображения о том, что можно применить в нашей работе.

Но мне хотелось шире распространить полезный опыт в реанимации при терапевтических и пульмонологических отделениях больниц в городах и областных центрах. Сделать достоянием врачей, например, методику лечения острой пневмонии, выработанную в Париже, благодаря которой почти полностью исключаются такие осложнения, как абсцедирование. А что значит — сделать достоянием? Это значит — снабдить конкретными рекомендациями.

Всё, чего мы добились за пять лет существования института, что удалось узнать из литературы, личных контактов с пульмонологами и торакальными хирургами разных стран, я постарался изложить в книге о хронической пневмонии.

Остальное относилось к сфере практических мер, то есть было в ведении министерства.

Сергей Александрович Борзенко, которому я рассказывал о своих делах и о том, что мною предпринято для претворения в жизнь достижений мировой науки, сказал мне:

— Я бы очень советовал вам, помимо общего отчёта в министерство, послать личное письмо министру с важнейшими выводами и предложениями. Отчёт может где-то затонуть в бюрократических столах, а на письмо он не может не прореагировать. Слишком важный вопрос вы поднимаете.

Я действительно написал личное письмо министру, где указал на необходимость организации центров дыхательной реанимации при терапевтических и пульмонологических отделениях в городах и областных центрах. Кроме того, изучив вопрос о лечении острой пневмонии в Париже, где, благодаря отработанной методике, почти полностью исключаются такие осложнения, как абсцедирование, я говорил о необходимости собрать симпозиум, на котором можно было бы выработать необходимые инструкции.

Ответа на моё письмо и отчёт не последовало, так же как и не было никакой реакции на наше письмо о приглашении профессора Беге в наш институт как консультанта ВОЗ.

— Что делать, Фёдор Григорьевич, чтобы всё то, что вы узнали, стало бы достоянием всех врачей? — спрашивал Сергей Александрович.

— Многое из того, что я привёз, я постараюсь распространить через оргмедотдел в нашем преломлении. А всё то, что нам удалось узнать из литературы и путём личного контакта, я постараюсь изложить в книге о хронической пневмонии, над которой я эти годы работаю.

— Вы это очень правильно делаете. То, что будет вами написано, станет достоянием врачей, а следовательно, пойдёт на пользу народу. Обязательно пишите и скорее издавайте.

Спустя несколько дней Сергей Александрович спросил меня: «Как дела?»

Я сказал, что получил от американцев приглашение принять участие в работе конгресса и выступить с докладом с освещением своих работ. Они официально объявили, что все расходы по поездке и пребывании в Америке берут на себя. Я послал в наше Министерство это приглашение и своё заявление с просьбой предоставить мне командировку за счёт американцев. Долгое время мне ничего не отвечали или же я получал стандартный ответ:

«Вопрос ещё не рассматривался». Затем пришёл ответ, что поезда в Америку не разрешают, так как такая поездка у них не запланирована,

Сергей Александрович заботливо спросил:

— Не очень ли вы расстроились оттого, что вас не пустили в Америку?

— Нет, — отвечал я, — в Америке я был не раз и большого желания ехать опять у меня нет. Но я отлично понимаю, что это редкий случай, когда американцы приглашают русского учёного на таких условиях. И поездка моя имела бы большое значение для престижа русской науки. Ведь американцы не такой народ, чтобы выбрасывать деньги. Но, может быть, пошлют кого-нибудь другого? Мне всё равно: лишь бы дело не стояло.

— Да, верно, — сказал Борзенко, — мы люди не тщеславные, лишь бы делалось дело.

И он рассказал мне эпизод из военной истории.

Адмиралу Ушакову надо было провести какое-то мероприятие, важное для государства и народа. Но он знал, что высшие чиновники, если он сам предложит, завалят его предложение. Тогда он обратился к Потёмкину, чтобы тот от своего имени сделал предложение. Потемкин удивился: «Какой же тебе интерес, если я сделаю это предложение? Ведь вся слава достанется мне». — «Это не важно, — сказал Ушаков. — Важно, чтобы это было проведено в жизнь и принесло славу любезному отечеству, а потомки разберутся».

Много раз я бывал за границей, в том числе в странах американского континента. Случалось, приезжал в пору потепления политической атмосферы, а бывало, приезжал в страну, с которой отношения у нас натянутые, — и всё равно простые люди, коллеги учёные встречали советских посланцев с неизменным радушием. Не берусь говорить за всех, но нас, советских медиков, всегда и везде принимали дружески и сердечно. По крайней мере, так случалось со мной.

Я и сейчас время от времени выезжаю в заграничные командировки, но особенно часто ездил в конце шестидесятых — начале семидесятых годов. Я видел, как велик авторитет Советского Союз в глазах людей всего мира, каким доверием пользуются наши учёные у зарубежных коллег. Заметил я одну любопытную особенность: ни с кем так доверительно не говорят, никому не верят с такой искренностью, как нам, врачам из Страны Советов. Разумеется, я имею в виду прогрессивных учёных.

Авторитет института укреплялся. Ещё только шли разговоры о международном центре, а с нами искали общения очень многие учёные, в нашем мнении нуждались. Посыпались приглашения на разного рода совещания, конгрессы, симпозиумы.

Когда профессор Мейер был в Ленинграде, он завёл речь о созыве европейского совещания специалистов по заболеваниям органов грудной клетки. Подчёркивал, что без России оно не будет иметь должного веса.

Date: 2015-07-25; view: 286; Нарушение авторских прав