Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
Финал седьмой части
Русская военная сила к осени 1916 года уже не имела гвардии – весь ее цвет погиб под шрапнелью, был вырезан под корень дробными германскими пулеметами; славная гвардия полегла в болотах Мазурии непогребенной, она приняла смерть в желтых облаках хлористых газов. Не только пролетариат – армия тоже волновалась, в окопах бродила закваска мятежа, а на страну надвигался голод. Впрочем, не будем упрощенно думать, что Россия обеднела продуктами – и хлеб, и мясо водились по-прежнему в гомерическом изобилии, но Петроград и Москва уже давно сидели на скудном пайке, ибо неразбериха на транспорте путала графики доставки провизии. Вопрос о голоде в городах – это был тот каверзный оселок, на котором царское правительство наглядно оттачивало свое бюрократическое бессилие...
Время испытания массам надоело, Дело пропитания – внутреннее дело. Сытно кто обедает или голодает — Про то Попка ведает, про то Попка знает.
Стихи требуют комментариев: Протопопов заверил царя, что разрешение продовольственного кризиса он берет на себя, как частное дело своего министерства. Не в меру словоточащий министр бросил в публику, словно камень в нищего, страшное откровенное признание: лозунг «Все для войны!» обратился в лозунг «Ничего для тыла!». Протопопов замышлял величественную схему продовольственной диктатуры – иллюзию, каких у него было немало, но высшую власть империи уже охватывал паралич... Власть! Она отвергла Протопопова, как выскочку. С осени 1916 года министры начали саботаж, и все решения Протопопова (пусть даже разумные) погибали в закорючках возражений, пунктов, циркуляров и объяснительных записок. Новоявленный диктатор оказался трусливым зайцем, а министры скоро почуяли, что этот суконный фабрикант боится их громоздких кабинетов, он готов встать навытяжку перед тайным советником в позлащенном мундире гофмаршала. Протопопов уже не вылезал из-под жестокого обстрела печати, он превратился в удобную мишень для насмешек. Наконец, в думских кругах извлекли на свет божий и свидание Протопопова с Варбургом в Стокгольме; имя министра внутренних дел отныне ставилось в один ряд с именами Распутина, Манасевича-Мануйлова, Питирима и Штюрмера... До царя дошли слухи о недовольстве в Думе назначением Протопопова; Николай II заметил вполне резонно: – Вот пойми их! Сами же выдвигали Протопопова, он был товарищем председателя Родзянки, который прочил его на пост министра торговли и промышленности. А теперь, когда я возвысил Протопопова, они от него воротятся... Эти господа во фраках сами не ведают, кого им нужно на свою шею! Протопопов горько плакал перед царем в Ставке: – Государь, я оплеван уже с ног до головы... За кулисами правительства он выработал каверзный ход, одобренный в домике Вырубовой, и явился к Родзянке: – По секрету скажу: есть предположение сделать вас министром иностранных дел и... премьером государства. Эх, чудить так чудить! Родзянко на это согласился. – Но, – сказал, – передайте государю, что, став премьером, я прошу его не вмешиваться в назначения мною министров. Каждого я назначу сроком не меньше трех лет, чтобы не было больше чехарды. Императрица не должна касаться государственных дел. Я сошлю ее в Ливадию, где до конца войны стану ее держать под надзором полиции. А всех великих князей я разгоню... Задобрить Думу не удалось, и тогда Протопопов решил ее напугать. Он появился в Таврическом дворце, с вызовом бравируя перед депутатами новенькой жандармской формой, узкой в талии. – Зачем вам этот цирк? – спросил его Родзянко. – Как шеф жандармов, я имею право на ношение формы. – Но, помимо права, существует еще и мораль... Потом, наедине с Родзянкой, министр сказал: – Вы бы знали, какая у нас императрица красивая, энергичная, умная и самостоятельная... Почему вы не можете подружиться? Родзянко тронул октябриста-жандарма за пульс. – А где вы вчера обедали? Протопопов сознался, что гостил у Вырубовой. – А ужинали у Штюрмера? – Откуда вы это узнали? – вырвалось у Протопопова. – В ближайшие дни Дума потребует у вас объяснений...
* * *
Публичное оплевывание диктатора состоялось 19 октября на квартире Родзянки... Протопопов, как токующий глухарь, часто закатывал глаза к потолку и бормотал: – Поверьте, товарищи, что я способен спасти Россию, я чувствую, что только я (!) еще могу спасти ее, матушку... Думский депутат Шингарев, врач по профессии, толкнул хозяина в бок и шепнул: – Начинается... прогрессивный паралич. – Вы думаете, это не транс? – Нет, сифилитический приступ... Потом это пройдет, но сейчас общение с ним затруднено. Я таких уже встречал... Стенограмма беседы рисует картину того, как торжественно происходило оплевывание. Милюков начал повышенным тоном: – Вы просите нас говорить как товарищей. Но человек, который вошел в кабинет Штюрмера, при котором освобождены Сухомлинов и Манасевич-Мануйлов, человек, преследующий свободу печати и дружащий с Распутиным, нашим товарищем быть не может! – О Распутине я хотел бы ответить, но это секрет, – шепнул Протопопов. – Я хотел столковаться с Думой, но вижу ваше враждебное отношение... Что ж, пойду своим путем! – Вы заняли место старика Хвостова,[23] – заметил Шингарев, – место человека, который при всей его реакционности не пожелал освобождать Сухомлинова... Вы явились к нам не в скромном сюртуке, как того требует приличие, а в мундире жандарма. К товарищам так не ходят! Вы хотите, чтобы мы испугались вас? – Я личный кандидат государя, которого я узнал и полюбил. Но я не могу рассказывать об интимной стороне этого дела... Не забыли и Курлова! Протопопову напомнили о его роли в убийстве Столыпина, на что министр огрызнулся – Курлов никого не убивал. Тогда в разговор вклинился националист Шульгин: – Я доставлю вам несколько тяжелых минут. Мы не знали, как думать: вы или мученик, пошедший туда (Шульгин показал на потолок пальцем), чтобы сделать что-либо для страны нужное, или просто честолюбец? Ваш кредит очень низко пал... Протопопов – в раздражении: – Если здесь говорят, что меня больше не уважают, то на это может быть дан ответ с пистолетом в руках... Туда (он тоже показал пальцем на потолок) приходит масса обездоленных, и никто еще от меня не уходил, не облегчив души и сердца... Я исполняю желания моего государя. Я всегда считал себя монархистом. Вы хотите потрясений? Но этого вы не добьетесь. Зато вот я на посту министра внутренних дел могу кое-что для России сделать! Ему сказали, что сейчас страна в таком состоянии, что «кое-что» сделать – лишь усугубить положение. Лучше уж не делать! – Это недолго – уйти, – реагировал Протопопов. – Но кому передать власть? Вижу одного твердого человека – это Трепов. Вновь заговорил профессор истории Милюков: – Сердце теперь должно молчать. Мы здесь не добрые знакомые, а лица с определенным политическим весом. Протопопов отныне для меня – министр, а я – представитель партии, приученный ею к политической ответственности... Уместно вспомнить не старика, а молодого Хвостова, бывшего нашего коллегу и тоже ставшего эм-вэ-дэ! Почему же назначение Протопопова не похоже на назначение Хвостова? Хвостов принадлежал к самому краю правизны, которая вообще не считалась с мением общества. А на вас, Александр Дмитриевич, падал отблеск партии октябристов. За границей вы тоже говорили, что монархист. Мы все здесь монархисты... – Да, – вскричал Протопопов, – я всегда был монархистом. А теперь узнал царя ближе и полюбил его... Как и он меня! Нервное состояние министра стало внушать депутатам серьезные опасения, и граф Капнист поднес ему стакан с водою. – Не волнуйтесь, – записаны в стенограмме слова графа. Выхлебав воду, Протопопов отвечал – с надрывом: – Да, вам-то хорошо сидеть, а каково мне? У вас графский титул и хорошее состояние, есть связи. А я... – А я еще не кончил, – продолжал Милюков. – Когда был назначен Хвостов, терпение нашего народа не истощилось окончательно. Для меня Распутин не самый главный государственный вопрос... Мы дошли до момента, когда терпение в стране истощено... Спокойным голосом завел речь врач Шингарев: – Вы назвали себя монархистом. Но, кроме царя, есть еще и Родина! А если царь ошибается, то ваша обязанность, как монархиста, любящего этого царя, сказать ему, в чем он ошибается. – Доклады царю не для печати, их и цензура не пропустит! Опять влез в разговор историк Милюков: – Я по поводу того, что вам некому передать свою власть. Вы назвали тут Трепова! Нужна не смена лиц, а перемена режима. Наконец-то врезался в беседу и сам Родзянко: – Согласен, что нужна перемена всего режима... Протопопов разрыл портфельные недра, извлек оттуда записку сенатора Ковалевского о продовольственном кризисе. Снова закатывая глаза, подобно ясновидящему, министр сообщил: – Меня! Лично меня государь просил уладить вопрос с едой. Я положу свою жизнь, дабы вырвать Россию из этого хаоса... Он с выражением, словно гимназист на уроке словесности, читал вслух чужую записку, часто напоминая: «Господа, это государственная тайна», на что каждый раз Милюков глухо ворчал: «Об этой вашей тайне я еще на прошлой неделе свободно читал в газетах». Вид министра был ужасен, и граф Капнист забеспокоился: – Александр Дмитрич, откажитесь от своего поста. Нельзя же в вашем состоянии управляться с такой державой. – И не ведите на гибель нас, – добавил Милюков. Стенограмма фиксирует общий возглас депутатов: – Идите спать и как следует выспитесь. Шингарев настаивал на принятии дозы снотворного. Все разошлись, только Протопопов еще сидел у Родзянки. Это было невежливо, ибо семья давно спала, хозяин дома зевал с таким откровением, словно спрашивал: «Когда же ты уберешься?» Но Протопопова было никак не выжить. Часы уже показывали полчетвертого ночи, когда Родзянко буквально вытолкал гостя за дверь. – Все уже ясно. Чего же тут высиживать?
* * *
Сунув озябшие руки в неряшливо отвислые карманы пальто, под которым затаился изящный мундир шефа корпуса жандармов, министр внутренних дел, шаркая ногами, плелся через лужи домой... «Обидели, – бормотал он, – не понимают... Изгадили и оплевали лучшие мои чувства и надежды. Неужели я такой уж скверный? Паша-то Курлов прав: завидуют, сволочи, что не их, а меня (меня!) полюбил государь император...» Фонари светили тускло. Сыпал осенний дождик. Девочка-проститутка шагнула к нему из подворотни. – Эй, дядечка, прикурить не сыщется? Глухо и слепо министр прошел мимо, поглощенный мыслями о той вековечной бронзе, в которую он воплотится, чтобы навсегда замереть на брусчатке площади – в центре России, как раз напротив Минина и Пожарского. «Они спасли Русь – и я спасу!» Но это произойдет лишь в том исключительном случае, если Протопопову удастся разрешить два поганых вопроса – еврейский (с его векселями) и продовольственный (с его «хвостами»). Александр Дмитриевич, шли бы вы спать! Ну что вы тут шляетесь по лужам? Наконец, и ваша жена... она ведь тоже волнуется. Спокойной вам ночи.
Свершилось то, чего народ давно ждал. Гнойник вскрыт, первая гадина раздавлена. Гришки нет – остался зловонный труп. Но далеко еще не все сделано. Много еще темных сил, причастных к Распутину, гнездится на Руси в лице Николая II, царицы и прочих отбросов и выродков... Из письма рабочих Нижнего Новгорода от 3 января 1917 года к князю Феликсу Юсупову
Date: 2015-07-25; view: 395; Нарушение авторских прав |