БАБА» НА ТРОНЕ

Ни кий тя закон, ниже устав обязует,

Свободна на престоле своём ты седиши…

Поздравительные стихи Академии наук. 1733 г.

Государыня у нас дура…

А.П. Волынский

«Перебор людишек»

В 1730 году Анне за месяц пришлось пережить больше, чем за два десятка лет тихой жизни в Курляндии. Неожиданное призвание на царство, подписание «кондиций», спешное путешествие в Москву, торжественные церемонии, общение с правителями и столичной знатью, участие в заговоре, государственный переворот — бедной вдове было отчего волноваться.

Но и триумфальное возвращение «самодержавства» облегчения не принесло — скорее наоборот. Безвластная царица могла спокойно пребывать в любимом Измайлове и вести привычный образ жизни с охотой, обедами и ужинами в избранном кругу и немудрёными придворными развлечениями. Лишь изредка приходилось бы исполнять церемониальные обязанности: подписать очередной указ или манифест, принять иноземного посла, открыть бал или праздник. Надо полагать, «верховники» не поскупились бы на буженину с венгерским вином для стола, зверинец для развлечения и туалеты и бриллианты для украшения живого символа имперского величия.

Но вместе с неограниченной властью на Анну свалился тяжкий груз проблем. Что делать с вчерашними правителями? Как наладить работу высшего этажа государственной машины — не самой же браться за административную текучку. Самодержицей её провозгласили те же люди, которые только что обсуждали и подписывали «конституционные» проекты и даже разглагольствовали о «республике». Теперь передней заискивали; но как решить, на кого можно опираться, а кого отодвинуть подальше? Как отнестись к «наследству» грозного «батюшки-дядюшки» и изменениям, внесённым его преемниками? Можно ли спокойно править, не удовлетворив пожелания «верноподданных рабов» — дворян? Что хотят от неё иностранные дворы и что надлежит сделать для упрочения положения империи?

О повседневных делах государыни в два первых, «московских» года её правления известно не очень много — новый двор только формировался. Единственная российская газета «Санкт-Петербургские ведомости» писала, что в мае 1730 года Анна вновь отметила Рейнгольда Левенвольде наградой — прусским орденом Чёрного орла и устраивала браки своих придворных: дочь П.И. Ягужинского была выдана замуж за капитана гвардии Лопухина, а новый камергер А.Б. Куракин обвенчался с «фрейлиною Паниковою». 18 мая государыня гуляла на банкете у дяди — московского генерал-губернатора В.В. Салтыкова. 24 мая она приняла нового шведского посланника Дитмара и на следующий день отбыла в любимое Измайлово.

Там она провела лето и первую половину осени. Заметки «Санкт-Петербургских ведомостей» сообщают, что Анна давала аудиенции прусскому, голландскому, саксонскому и австрийскому посланникам; дипломаты и придворные имели «свободное допущение» к императрице, так что в царской резиденции обреталось «великое собрание» публики.

Для императрицы и её гостей устраивались войсковые учения: «…под селом Измайловым поставлен был лагерь кавалергардский и убран по воинскому порядку. Гвардии полки Преображенский и Семёновский по другую сторону дворца в лагере стояли и непрестанно в экзерциции были. Армейские полки Бутырский, первый и второй Московские по полку привожены были перед дворец и чинили экзерцицию». Государыня «с удовольствием смотреть изволила» джигитовку конных «георгианцев» (грузинских кавалеристов на русской службе) и навестила Феофана Прокоповича в его селе Владыкине. Теперь можно было не думать, откуда брать средства: императрица просто повелевала оплатить выставленные курляндским купцом Давидом Ферманом счета на 50 тысяч рублей, доставить к ней в «комнату» 15 тысяч рублей на текущие расходы, изыскать 30 тысяч рублей для Главной дворцовой канцелярии, заплатить 45 тысяч рублей за «алмазные вещи» придворному гофкомиссару Исааку Липману, увеличить содержание сестрам.

Празднества сменялись богомольем — в июле Анна отправилась в Троице-Сергиев монастырь, а 19 августа, в день почитания Донской иконы Богоматери, участвовала в крестном ходе в Донском монастыре. Затем следовали новые увеселения: бал у польского посла Потоцкого, тезоименитство юной императорской племянницы Елизаветы Екатерины Христины, которая перед тем получила от тётки обещанный при воцарении дамский орден Святой Екатерины. 26 июля Анна повелела отлить заново большой колокол для кремлёвской звонницы, ныне известный как Царь-колокол.

Государыня прощала штрафы и заменяла смертную казнь за уголовные преступления сибирской каторгой (манифестом от 27 июня); производила в чины, увольняла со службы, жаловала верным слугам «деревни» и дворы — такие подарки получили обер-камергер Бирон и обер-гофмаршал Р. Левенвольде, Ягужинский, камерцалмейстер Кайсаров, кофишенк Леонтьев, гофинтендант Мошков, камергер Куракин, камер-юнкер Древник, придворная дама Анна Юшкова.

В августе в Москве объявился странствовавший по Европе португальский принц дон инфант Эммануэль. Знатный вояжёр рассчитывал с австрийской помощью заключить выгодный брак — безразлично с кем, — но даже по меркам не отличавшегося особой утончённостью российского двора вёл себя неуклюже. Анне с Бироном залётный жених был совсем не нужен; как только он это понял, тут же предложил руку её сестре. Неразведённая Екатерина Ивановна убежала от гостя в слезах, а не слишком стеснительный принц уже был готов удовольствоваться её дочерью, благо в ней видели наследницу престола. Остерман и влиятельный генерал-адъютант Карл Густав Левенвольде выступили против этого брака; сватовство удалось предотвратить, о чём сам Бирон много лет спустя писал Елизавете Петровне в оправдательной записке о своей службе при русском дворе. В итоге надоедливого жениха сплавили из России, подарив золотую шпагу.

Двор же продолжал веселье: новые «экзерциции» армейских полков, праздник ордена Святого Александра Невского, тезоименитство принцессы Елизаветы Петровны, парадный обед у П.И. Ягужинского, день рождения сестры императрицы, царевны Прасковьи. 18 октября Анна Иоанновна вернулась в Кремль, где уже был готов новый деревянный зимний дворец — Анненгоф. Там отпраздновали дни рождения герцогини Екатерины Ивановны, её дочери и цесаревны Елизаветы. Внимательная императрица нашла время отметить (или кто-то подсказал?), что предназначенные для печати гравюры коронационных торжеств «в лицах и телах весьма неискусны»169.

Так же неторопливо и внешне беспечно протекала жизнь государыни и её двора в 1731 году. Придворные события запечатлены в дневнике царского секретаря Аврама Полубояринова:

«1731 февраль

7 начался маскарад во дворце в 4-м часу по полудни; ея императорское величество и весь двор был в персидском платье, протчие же иностранные и здешние министры и генералитет и знатное шляхетство в розных;

9 дня у царевны Екатерины Иоанновны;

11 катались в линеях по Тверской и ввечеру были у царевны Парасковьи Ивановны;

14 во дворце ея императорского величества, и двор в гишпанском, протчие тако ж в розных;

16 у цесаревны;

18 у генерала Ягушинского;

в 21 день во дворце, кто в каком хотел;

в 23 у графа Головкина и у фелтмаршалка Долгорукого;

в 25 день у Куракина и у Остермана;

в 26 день начались во дворце в сале италиянские комедии, и каждую неделю были по два раза даже до вербного воскресения, то есть до 11 апреля»170.

Однако за кулисами придворных торжеств создавалась опора нового режима — издавались первые указы о назначениях на руководящие посты в центральном и местном управлении171. Анна Иоанновна сравнительно легко переиграла куда более опытных «верховников». Но теперь ей предстояло не только царствовать, но и править, то есть реально возглавить механизм власти — а ведь многие его ключевые фигуры обсуждали ограничительные «прожекты» или по разным причинам не являлись её сторонниками. Да и дворцовые перевороты 1725 и 1730 годов показали персональную неустойчивость верховной власти, так что царице нужно было создать относительно стабильную и лояльную властную структуру.

«Андрей Иванович. Для самого Бога как возможно ободрись и завтра приезжай ко мне к вечеру: мне есть великая нужда с вами поговорить, а я вас николи не оставлю; не опасайся ни в чём, и будешь во всём от меня доволен. Анна. Марта 1 дня», — писала только что получившая желанное «самодержавство» государыня вице-канцлеру, который все годы её правления оставался незаменимым и надёжным министром-советчиком. Эрнст Иоганн Бирон вместе с чином и должностью обер-камергера получил осенью 1730 года высшую награду России — орден Святого Андрея Первозванного и польский орден Белого орла и вошёл в число первых вельмож империи, но превращение царского любимца во влиятельного фаворита было ещё впереди. Пока же рядом с ним и как будто даже впереди стояла фигура лифляндца Карла Густава Левенвольде, которого государыня в 1730–1732 годах последовательно сделала генерал-адъютантом, полковником нового гвардейского полка, генерал-лейтенантом и обер-шталмейстером своего двора.

Перспективу царствования подрывало отсутствие у Анны детей-наследников; да и сама она по предыдущим актам значилась избранной на российский престол. Даже если признать, что младший сын Бирона Карл Эрнст, родившийся в 1728 году и уже с четырёх лет «служивший» капитаном Преображенского полка, был на самом деле её ребёнком, то объявить мальчика наследником было немыслимо, а почти сорокалетней императрице не за кого было выходить замуж.

Анна Иоанновна, в общем-то случайно занявшая трон, должна была закрепить его за линией царя Ивана Алексеевича; но две её сестры — неразведённая с буйным мекленбургским герцогом Екатерина и горбатая Прасковья, состоявшая в тайном браке с генералом И.И. Дмитриевым-Мамоновым, — на престол претендовать не могли. В это же время имелись потомки Петра I: дочь Елизавета и внук, голштинский принц Карл Пётр Ульрих. Оба были указаны как наследники в завещании Екатерины I, и этот «виртуальный» документ (объявленный в 1727 году, но молчаливо обойдённый при «выборах» Анны в 1730-м) необходимо было лишить юридической силы.

Современники сразу же обратили внимание на племянницу императрицы — дочь герцога Мекленбургского и сестры царицы Екатерины Ивановны. Весёлая герцогиня развлекалась по полной программе. «Сестра относится к ней с большим уважением и предоставляет ей всё то, в чём она нуждается. Это женщина толковая, но совершенно безрассудная. Ей 40 лет, она очень толста и противна, имеет склонность к вину и к любви и никому не хранит верности», — писал в «Донесении о Московии в 1731 году» испанский посланник при русском дворе де Лириа.

Он же отметил появление в свете юной мекленбургской принцессы: «13-ти лет от роду, родилась в 1718 году и, кажется, наделена восхитительными качествами. Царица любит её, словно свою собственную дочь, и никто не сомневается в том, что ей предназначено наследовать престол». Однако де Лириа упомянул и принцессу Елизавету как достойную конкурентку: «Она очень красива, наделена разумом, манерами и фацией. Она великолепно говорит по-французски и по-немецки. Царь Пётр II, её племянник, был влюблён в неё, но она не дала места ни малейшему подозрению в том, что она ответила на его чувство… Если бы принцесса Елизавета вела бы себя с благоразумием и рассудительностью, как это подобает принцессе крови, и если бы она не была дочерью царицы Екатерины, то всё складывалось бы в пользу того, чтобы ей стать царицей после смерти Петра II. Но позорный обмен любезностями с человеком простого происхождения лишил её чести короны»172. Елизавета до воцарения Анны жила в подмосковной Александровской слободе: в простом сарафане водила хороводы и каталась на лодках; осенью под звуки рога гонялась с псовой охотой за зайцами, зимой носилась в санях на тройках; вернувшись, устраивала песни и пляски с участием слободских молодцов и девок. Денег порой не хватало, но веселье било ключом: к столу цесаревны на месяц требовалось 17 вёдер водки, 26 вёдер вина и 263 ведра пива — и это «окроме банкетов»173. Двадцатилетняя царевна жила широко и любила много — по словам биографа, «роскошная её натура страстно ринулась предвкусить прелестей брачной жизни». От того времени осталась песня, приписанная народной памятью Елизавете:

Я не в своей мочи огнь утушить,

Сердцем болею, да чем пособить,

Что всегда разлучно и без тебя скучно;

Легче б тя не знати, нежель так страдати.

Анна Иоанновна вызвала цесаревну ко двору, чтобы была на глазах; её возлюбленный камер-паж Алексей Шубин был отправлен прапорщиком в ревельский гарнизон, а в декабре 1731 года арестован за «злосмысленные намерения» по делу фельдмаршала В.В. Долгорукова и «тайно» сослан в Сибирь174. Обе принцессы прожили десятилетие царствования Анны под её строгим контролем.

По-видимому, царица поначалу хотела сделать наследницей свою племянницу, «благоверную государыню принцессу» Анну (так стали называть Елизавету Екатерину Христину после принятия православия в 1733 году); во всяком случае, дипломаты в 1730 году именно так оценивали её положение при дворе. Но то ли Анна-старшая не желала девочке испытанного ею самой одиночества на троне, то ли не увидела в племяннице необходимых для правления качеств. Эрнст Иоганн Бирон много лет спустя в оправдательной записке императрице Елизавете о своей службе при русском дворе вспоминал: «С этого времени вице-канцлер граф Остерман и обер-гофмаршал граф Левенвольд часто начали заговаривать с императрицею о порядке престолонаследия в России, вкрадчиво изъясняясь, что необходимо было бы принять надлежащие к тому меры. Императрица, настроенная подобными внушениями, поручила Остерману и Левенвольду обсудить этот вопрос вдвоём и доложить ей о результатах своих совещаний». По его словам, в 1730 году А.И. Остерман и К.Г. Левенвольде посоветовали Анне Иоанновне не назначать наследницей племянницу, а поскорее выдать её замуж за «иностранного принца», чтобы выбрать из детей от этого брака наследника мужского пола, «не стесняясь правом первородства».

Логика в этом предложении была: мужчина-наследник с безупречно породистой родословной выглядел бы предпочтительнее незаконнорождённой дочери Петра I и голштинского «чёртушки» — сына её сестры Анны, будущего голштинского герцога Карла Петра Ульриха. Заодно стоило заблаговременно умерить возможные претензии на трон самой мекленбургской принцессы — кто знает, как она поведёт себя, когда подрастёт? — и, конечно, исключить влияние её беспокойного отца, «который не упустил бы случая внушать дочери гибельные покушения на спокойствие императрицы»175.

Остерман подготовил доклад о возможных женихах для племянницы Анны, больше походивший на обзор внешнеполитических связей России176. Тринадцатилетняя девочка оказалась в центре внимания придворных группировок и на перекрестье дипломатических интриг. Как после ареста в 1741 году признал Остерман, в кругу приближённых Анны Иоанновны обсуждался вопрос об устранении от наследия престола линии Петра I, прежде всего Елизаветы, которую планировали выдать замуж «за отдалённого чюжестранного принца». Но вопрос так и не был окончательно решён — министры Анны ничего не могли поделать с наличием «ребёнка из Киля» — сына Анны Петровны и голштинского герцога Карла Фридриха.

Как писал Бирон, Остерман склонил на свою сторону новгородского архиепископа, члена Синода Прокоповича: «Феофан, представив всю необходимость меры, задуманной Остерманом, подействовал на государыню. Чрез два или три дня по учреждении кабинета, Остерман втайне составил манифест о присяге будущему наследнику. Труд Остермана удостоился высочайшаго утверждения. Придворная типография перемещена в дом Феофана, туда же заперты наборщики, и форму присяги велено печатать во многих тысячах экземпляров. Затем назначен день и час, когда высшие сановники, духовные и светские, должны были собраться во дворец. Во время выхода императрица объявила присутствующим, что она признала за благо потребовать от них и всех верных подданных присягу, которую они должны принести в соборе»177.

Таким образом, манифестом от 17 декабря Анна восстановила петровский закон о престолонаследии; подданные вновь обязаны были присягать самой государыне «и по ней её величества высоким наследникам, которые по изволению и самодержавной ей от Бога данной императорской власти определены, и впредь определяемы, и к восприятию самодержавного российского престола удостоены будут»178. Подданные, почесав затылки, присягнули — с не сделавшими это разбиралась восстановленная Тайная розыскных дел канцелярия. Но конкретного имени преемника императрица назвать ещё не могла; власть не получила прочного юридического основания, и претензии на трон могли заявить различные претенденты.

«Восстановление» Сената стало определённым компромиссом новой императрицы и её ближайшего окружения с генералитетом. Но при этом Анна «не заметила» в челобитной, поданной ей 25 февраля 1730 года, просьбу о выборе сенаторов шляхетством — все они были назначены её указом. Без внимания остался и проект Феофана Прокоповича о созыве «великого собрания всех главных чинов» не только для суда над «верховниками», но и для «лучшего о том рассуждения и учреждения и других нужд». Феофан радовался избавлению страны от «гражданского ада» аристократического правления, но всё же считал возможным привлечь дворянство к обсуждению важнейших задач и таким образом если не ограничить, то упорядочить самодержавное правление179.

Сенат же и при Петре I был не органом верховной власти, а скорее огромной, заваленной текущей работой канцелярией. 1 июня 1730 года именным указом государыни он «по примеру других государств» был разделён на пять экспедиций-департаментов; другой указ повелевал сенаторам еженедельно докладывать императрице о делах180. В октябре Анна восстановила должность генерал-прокурора и подчинённых ему прокуроров в коллегиях и канцеляриях.

Новый многочисленный и «разнопартийный» Сенат, где большинство составляли вчерашние «соавторы» ограничивавших самодержавие проектов, в первоначальном составе просуществовал недолго. В том же году умерли четыре сенатора (Г.Д. Юсупов, И.И. Дмитриев-Мамонов, М.М. Голицын-старший и И.Ф. Ромодановский) — похоже, «конституционные» волнения и споры не прошли даром для представителей российской элиты. Затем последовали назначения его членов в Кабинет министров (Г.И. Головкин, А.М. Черкасский и А.И. Остерман), в армию (А.И. Тараканов, И.Ф. Барятинский), на дипломатическую службу за границу (П.И. Ягужин-ский), на губернаторство (Г.П. Чернышёв). В итоге Сенат уже к 1731 году уменьшился до двенадцати человек. К моменту отъезда императрицы с двором в Петербург он был разделён на петербургскую и московскую половины; последняя называлась Сенатской конторой и работала под командой преданного С.А. Салтыкова.

А.И. Шаховской отправился на армейскую службу, а затем на Украину; А.И. Ушаков стал начальником Тайной канцелярии, С.И. Сукин — губернатором; М.Г. Головкин возглавил Монетную контору, а В.Я. Новосильцев вошёл в состав Военной коллегии и получил пост директора Кригскомиссари-ата. Сенат пришлось несколько раз пополнять: в 1733 году в него вошли А.Л. Нарышкин и П.П. Шафиров, в 1736-м — Б.Г. Юсупов, в 1739-м — П.И. Мусин-Пушкин; в 1740 году — М.И. Леонтьев, М.С. Хрушов, И.И. Бахметев, М.И. Философов, П.М. Шипов и А.И. Румянцев181.

Текучесть состава и опалы подозрительных персон (Д.М. Голицына в 1736 году, П.И. Мусина-Пушкина в 1740-м) исключали возможность сделать Сенат органом оппозиции. Ограничивалась и компетенция сенаторов: в 1734 году им было запрещено производить в «асессорский» VIII класс Табели о рангах без высочайшей конфирмации. Императрица делала сенаторам выговоры за нерадивость и даже запрещала выплачивать им жалованье до получения его военными и моряками182. К тому же с 1731 года Сенат был поставлен под контроль нового высшего государственного органа — Кабинета министров. Подчинённое положение Сената вызвало к концу правления Анны даже появление проекта его уничтожения — точнее, превращения в большую «Штац-коллегию», которая должна была ведать преимущественно финансовыми вопросами; руководство же тремя «первейшими» коллегиями, Тайной канцелярией, дворцовым ведомством, Синодом, Соляной конторой, Канцелярией от строений и полицией официально передавалось Кабинету183. Перетасовка Сената завершилась к 1737 году: к этому времени в нём преобладали представители фамилий, поддержавших Анну в 1730 году: Салтыковы, Трубецкие, Нарышкины184.

Из трёх «первейших» коллегий только Коллегия иностранных дел не испытала потрясений — её курировал вице-канцлер и ближайший советник государыни Остерман. Туда был направлен барон Христиан Вильгельм Миних, родной брат фельдмаршала, который стал тайным советником и к концу царствования Анны первым членом коллегии. На дипломатические посты были поставлены курляндцы К. X. Бракель (посол в Дании и Пруссии), Г.К. Кейзерлинг (посол в Речи Посполитой), И.А. Корф (посол в Дании). Два последних по очереди руководили Академией наук.

Военную коллегию в сентябре 1730 года возглавил князь М.М. Голицын-старший, в помощь ему был назначен вызванный с Украины генерал-лейтенант Г.И. Бон. Но в самом конце года фельдмаршал скончался при не вполне ясных обстоятельствах. 26 декабря французский резидент Маньян отправил в Париж копию донесения голландского дипломата-очевидца. Согласно ему, на пути из Измайлова в Москву карета князя внезапно провалилась под землю в результате покушения. Однако сам Маньян в последующих депешах ни словом о нём не упоминал. Ничего не сообщают об этом происшествии опубликованные донесения присутствовавших в Москве Лефорта и Рондо. Испанский посол де Лириа в ноябре 1730 года уже покинул Москву; голландские, австрийские и датские депеши за этот период не публиковались, так что пока трудно сказать, откуда появился подобный рассказ и насколько он соответствует действительности. Не говорят об этом событии современники-мемуаристы В. Нащокин и Манштейн, а последующие биографы фельдмаршала объясняют его смерть «душевной скорбью»185.

После смерти М.М. Голицына Военную коллегию возглавил другой бывший «верховник» — фельдмаршал князь В.В. Долгоруков, несмотря на опалу его клана. Отправленного в отставку Бона заменил герцог и генерал русской службы Людвиг Гессен-Гомбургский. Очередь фельдмаршала настала в декабре 1731 года, после изданного от имени Анны манифеста, требовавшего от подданных принести новую присягу государыне и «определяемым от неё» наследникам. В нём были осуждены «древним государства нашего уставам противные непорядки и замешания, каковые недавно при вступлении нашем на престол происходили»186.

Состоящие под началом князя майоры Преображенского полка Л. Гессен-Гомбургский и И. Альбрехт донесли о «непочтительных словах» своего командира, дерзнувшего «не токмо наши государству полезные учреждения непристойным образом толковать, но и собственную нашу императорскую персону поносительными словами оскорблять». За не названные вслух «жестокие государственные преступления» князь Василий Владимирович был приговорён к смертной казни, заменённой заключением в Шлиссельбургской крепости, а затем в Ивангороде. Старого фельдмаршала держали «под крепким караулом» из одиннадцати человек — даже врача к нему пускали только по получении разрешения из Петербурга. Из заточения он вышел уже после смерти Анны.

Опала фельдмаршала повлекла за собой ссылку его брата М.В. Долгорукова, недавно назначенного казанским губернатором, и стала звеном в цепи начавшихся репрессий. Вместе с фельдмаршалом пострадали гвардейские офицеры: капитан Ю. Долгоруков, адъютант Н. Чемодуров и генерал-аудитор-лейтенант Ф. Эмме; в Сибирь отправился полковник Нарвского полка Ф. Вейдинг187. В следующем году командиры Ингерманландского полка полковник Мартин Пейч и майор Самуил Каркетель были обвинены в финансовых злоупотреблениях; а капитаны Ламздорф, Дрентельн и другие офицеры подверглись позорному наказанию — были прогнаны сквозь строй солдат и сосланы в Сибирь за то, что называли русских людей «подложными слугами»188. Мы не знаем, связано ли было это дело с оценкой виновными событий 1730 года; но очевидно, что новые власти не жаловали любую оппозицию, в том числе и со стороны «немцев».

Похожая ситуация была и в морском ведомстве. Вице-президент Адмиралтейств-коллегий адмирал П.И. Сиверс был в феврале 1732 года отрешён от должности и сослан в свои деревни. В вину ему ставили замедление с проведением второй присяги в 1730 году и хранение списков с «кондиций»189. С 1732 года армию возглавил новый, уже аннинский, фельдмаршал Б. X. Миних, а флот — адмирал Н.Ф. Головин, сохранившие высочайшее доверие до самого конца царствования.

Руководитель Камер-коллегии и бывший кабинет-секретарь А.В. Макаров беспрерывно находился под следствием начиная с 1731 года до самой смерти в 1740-м190. После отказа генерал-лейтенанта А.И. Румянцева стать президентом коллегии (за который он поплатился ссылкой) на эту должность был назначен сначала сын «верховника» С.Д. Голицын, а когда в 1733 году его отправили послом в Иран, на освободившееся место поставили С.Л. Вельяминова. Последний через два года попал под суд по делу Д.М. Голицына191. Новым президентом коллегии стал И.И. Бибиков, который и продержался на этом посту до конца царствования. Складывается впечатление, что на неблагодарную работу последовательно ставились люди, не пользовавшиеся особым доверием императрицы: вышеперечисленные лица подписывали в 1730 году проекты и при Анне карьеры не сделали.

Был сменён и глава Берг-коллегии, моряк и горный инженер А.К. Зыбин, который также подписывал «проект 364-х». Его поставили судьёй в Сыскной приказ и вскоре за «неправедное» решение лишили генеральского чина и отправили строить суда на Днепре192. Сама же коллегия была ликвидирована как самостоятельное учреждение и только через несколько лет восстановлена под названием Генерал-берг-директориум во главе с саксонцем К. Шембергом.

Во главе Коммерц-коллегии (теперь она выполняла и функции прежних Берг- и Мануфактур-коллегий) был поставлен возвращённый из ссылки А.Л. Нарышкин; после его назначения в Сенат президентом стал другой прежний опальный, барон П.П. Шафиров. Здесь немилость коснулась «немца» — вице-президента Г. Фика, одного из участников разработки Петровской реформы центрального управления и хорошего знакомого Д.М. Голицына. Ему были предъявлены обвинения в участии в сочинении предосудительных «пунктов» и «прожектов». Следствие установило, что хотя Фик и не сочинял ничего сам, но был уличён сослуживцами в предосудительных рассуждениях193 и «ко уничтожению самодержавства российского был склонен»; за эту «склонность» учёный вице-президент был лишён чинов и имения и отправился на десять лет в Сибирь.

Ревизион-коллегия долгое время оставалась без руководства, пока в 1734 году во главе её не был поставлен генерал-майор А.И. Панин. Перемены не обошли и остальные учреждения. Брат Д.М. и М.М. Голицыных М.М. Голицын-младший сначала был выведен из состава Сената, а в 1732 году оставил пост президента Юстиц-коллегии, который занял родственник Остермана И.А. Щербатов.

На должность президента Вотчинной коллегии вместо снятого в декабре 1731 года М.А. Сухотина был назначен генерал-майор И.И. Кропотов; он, в свою очередь, был сменён А.Т. Ржевским; последний через несколько лет попал под следствие по делу Д.М. Голицына, но сумел сохранить свой пост. В 1731 году бывший сенатор И.П. Шереметев был отправлен в Сибирский приказ вместо отрешённого от должности судьи И. Давыдова; С.Г. Нарышкин — министром к гетману Украины. Новыми начальниками Канцелярии конфискации и Ямской канцелярии стали бригадиры И.Г. Безобразов и Н. Козлов. Наконец, в том же году был уволен архиатер (глава медицинского ведомства) Иоганн Блюментрост. Его брат Лаврентий, лейб-медик и президент Академии наук, потерял свои посты несколько позже — летом 1733 года194, но уже в сентябре 1730-го сенатор и будущий кабинет-министр князь А.М. Черкасский повелел ему передать новому «лейб-медикусу» Иоганну Христиану Ригеру походную аптеку, медицинские инструменты и «сосуды» Петра I, которые надлежало прислать в Измайлово195.

В декабре 1731 года новым начальником Конюшенного приказа вместо Д. Потёмкина стал подполковник И. Анненков, а в марте 1732-го гофинтендант А. Кармедон сменил У.А. Сенявина на посту начальника Канцелярии от строений; от прежнего руководства был потребован финансовый отчёт начиная с 1720 года196.

Некоторым администраторам не нашлось подходящего места, и они были отрешены от дел. Такая судьба постигла обер-секретаря Сената Матвея Воейкова, его коллегу из Синода А.П. Баскакова, братьев Блюментростов, А.В. Макарова; на войну в заморские провинции отправились Д.Ф. Еропкин и А.Б. Бутурлин; строить Закамскую линию укреплений — Ф.В. Наумов.

В 1730–1732 годах произошла смена кадров и на уровне высшей провинциальной администрации — губернаторов и вице-губернаторов. В 1730 году на губернаторство были назначены М.А. Матюшкин (в Киев с последующей отставкой в марте 1731-го), А.И. Тараканов (в Смоленск, а затем в том же году в армию на юг), П.М. Бестужев-Рюмин (в Нижний Новгород, а оттуда в ссылку в свои деревни), П.И. Мусин-Пушкин (в Смоленск), М.В. Долгоруков (в Астрахань, затем в Казань, а оттуда — в ссылку), А.Л. Плещеев (в Сибирь), В.Ф. Салтыков (в Москву), И.М. Волынский (вице-губернатором в Нижний Новгород).

В 1731 году к новому месту службы отправились Г.П. Чернышёв (генерал-губернатором в Москву), И.И. Бибиков (в Белгород), И.П. Измайлов (в Астрахань), П.И. Мусин-Пушкин (в Казань), генерал-лейтенант И.Б. Вейсбах (в Киев), бригадиры П. Бутурлин и А. Арсеньев (оба — вице-губернаторами в Сибирь вместо отрешённого от должности И. Болтина).

В следующем году последовали назначения И.М. Шувалова (в Архангельск), генерал-майора М.Ю. Щербатова (сменил отправленного в армию И.М. Шувалова в Архангельске), генерал-лейтенанта В. фон Дельдена (в Москву в помощь Чернышёву губернатором, в следующем году отставлен), И.В. Стрекалова (в Белгород), камергера А.А. Черкасского (в Смоленск), А.Ф. Бредихина (вице-губернатором в Новгород), стольника С.М. Козловского (вице-губернатором в Смоленск), бригадира И. Караулова (вице-губернатором в Казань).

Напомним, что 14 из 23 перечисленных провинциальных начальников подписывали различные проекты и прошения. Императрица и её советники стремились убрать из столиц или из Сената неугодные или подозрительные фигуры, которых отправляли в армию или отрешали от должности. Некоторые назначения явно делались второпях. А.П. Волынского отправили было в Иран, но затем назначение отменили. Генерал Чернышёв оказался бездарным генерал-губернатором, получал от Анны выговоры и в 1733 году возвратился в Сенат; Афанасий Арсеньев был уже «весьма дряхл» для командировки в Сибирь; ветеран фон Дельден за время полувековой службы «пришёл в глубокие тяжкие болезни и безсилие» и даже не был способен самостоятельно передвигаться. Больной М.А. Матюшкин не смог немедленно отправиться на губернаторство в Киев, и его отправили на медицинское освидетельствование, подтвердившее, что «надежда к конечному его исцелению весьма мала»197. Некоторых перебрасывали из губернии в губернию (как П.И. Мусина-Пушкина) или на другие должности (как И.И. Бибикова и А.И. Тараканова), пока не сочли возможным предоставить им посты в столице.

Другие сами сумели выделиться. Отданный под следствие за взяточничество Артемий Волынский мог бы отговариваться, тянуть время, выискивать юридические зацепки и кляузничать на обвинителей. Но генерал-майор вызвал огонь на себя — в личном письме императрице признался в сборе с «ясашных иноверцев» трёх тысяч рублей и просил «милосердого прощения». Анна поступок оценила — 28 сентября 1731 года был подписан именной указ: «Понеже генерал маэор Артемей Волынской её императорскому величеству всеподданнейше подал на письме повинную в разных взятках, которые он брал в бытность его в Казани губернатором и в чём от её императорского величества всемилостивейше прощения просил. И того ради, в тех от него самого объявленных взятках он, Волынской, всемилостивейше прощён, и её императорское величество указала его из-под аресту освободить. А что по продолжающемуся о нём в Казанской губернии следствию ещё впредь показано будет, о том донесть её императорскому величеству, для всемилостивейшего рассмотрения»198.

Милостивый указ прощал не до конца и предполагал продолжение следствия. Но пухлое дело о губернаторских злоупотреблениях так и осталось пылиться в архиве. Колесо Фортуны сделало оборот — видимо, бравый и обходительный генерал чем-то понравился Анне Иоанновне. К тому же и С.А. Салтыков явно замолвил слово за дальнего родственника, напомнив, что тот не поддержал попытку ограничения самодержавия — а такие вещи императрица не забывала.

Волна перемещений накрыла не только генералитет; в сентябре 1730 года последовали массовые назначения многих участников недавних событий на воеводские посты. Они проходили спешно; некоторые из намеченных в списках кандидатур вдруг в последний момент заменялись другими «по нынешней разметке». Воеводами стали В. Губарев, В. Лихарев, С. Хлопов, А Плещеев, С. Телепнёв, В. Вяземский, А. Киселёв, И. Мещерский и другие подписанты «проекта 364-х»199.

Кадровая перетряска завершилась в 1732 году; последующие назначения уже не носили такого массового и хаотического характера, хотя замены должностных лиц имели место и в 1736-м, и особенно в 1740 году. Для одних «подозрительных» фигур пребывание в провинции стало своеобразным испытательным сроком — к примеру, для опального А.И. Румянцева или бывшего генерал-фискала А.А. Мякинина; для других — ступенькой в карьере, как для будущего елизаветинского фельдмаршала А.Б. Бутурлина.

Последним всплеском опал стало дело смоленского губернатора Александра Андреевича Черкасского. Дворянин Фёдор Красный-Милашевич в 1733 году донёс, что тот якобы стремился передать русский престол «голштинскому принцу», состоял в переписке с голштинским герцогом и привёл в верность ему многих смолян. Сам Ушаков поскакал в Смоленск арестовывать Черкасского. На допросах губернатор со страху оговорил себя и был приговорён к смертной казни, заменённой ссылкой в Сибирь с лишением всех прав и имущества. В 1739 году Милашевич, арестованный по другому делу, перед казнью сознался, что оклеветал Черкасского, который послал его в Голштинию только для того, чтобы удалить из Смоленска, так как ревновал его к девице Анне Корсак, в которую был влюблён и на которой позже женился.

Итак, за десять лет состоялось 68 назначений на руководящие посты в центральном аппарате и 62 назначения губернаторов — при Анне смена начальников происходила чаще, чем в любое другое царствование в XVIII веке. При этом 22 процента руководителей учреждений и 13 процентов губернаторов за это же время было репрессировано; с учетом уволенных и оказавшихся «не у дел» эти цифры составят соответственно 29 и 16 процентов. По нашим подсчётам, аннинское царствование оказалось самым неспокойным для правящей элиты. За двадцатилетнее царствование Елизаветы Петровны репрессии в адрес руководителей учреждений применялись почти в два раза реже; в обратной пропорции возросло количество должностных лиц, скончавшихся на своём посту; соответственно увеличилось количество «нормальных» отставок и уменьшилось количество переводов на другую работу. Для российского генералитета времена Анны должны были вспоминаться как нелёгкое испытание…