Главная Случайная страница


Полезное:

Как сделать разговор полезным и приятным Как сделать объемную звезду своими руками Как сделать то, что делать не хочется? Как сделать погремушку Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами Как сделать идею коммерческой Как сделать хорошую растяжку ног? Как сделать наш разум здоровым? Как сделать, чтобы люди обманывали меньше Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили? Как сделать лучше себе и другим людям Как сделать свидание интересным?


Категории:

АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника






Невидная царевна





 

За исполнение процитированной в эпиграфе песни жительница Шлиссельбурга Авдотья Львова в 1739 году угодила в Тайную канцелярию по доносу местной канцелярской крысы — копииста Алексея Колотошина. Бедная мещаночка уверяла, что пела «с самой простоты», как это делали «малые ребята» во времена её молодости в Старой Руссе. Но дело было признано важным. Сам начальник сыска империи, генерал-аншеф Андрей Иванович Ушаков, допрашивал Авдотью с пристрастием: «…не из злобы ли какой пела?» — и для удостоверения в истине приказал поднять её на дыбу. Судя по всему, о деле была извещена сама императрица, но сочувствия к «певице» не проявила, тем более что баба спроста поведала и о слухе, что у государыни будто бы был сын. От имени героини песни было приказано Авдотью «нещадно» наказать кнутом с последующим «свобождением» и вразумлением о пользе молчания43.

Похоже, государыне было не слишком приятно вспоминать о своей не очень счастливой молодости. Её мать Прасковья Салтыкова в браке с царём Иваном Алексеевичем, недееспособным и отодвинутым от власти энергичным Петром, родила пять дочерей, но две из них умерли в младенчестве. Три оставшиеся — Катя, Аня (родилась 28 января 1693 года) и Параша — рассчитывать на особо привилегированное положение не могли, тем более что родных братьев, возможных наследников трона, у них не было. Пётр сохранил двоецарствие и обещал старшему брату уважать его, как отца. Имя Ивана ставилось во всех царских грамотах и документах на первое место. Сам же «старший» государь делами не интересовался —выполнял церемониальные обязанности, а остальное время посвящал постам и молитвам. Он скончался в январе 1696 года, немного не дожив до тридцати лет, и был с положенными почестями погребён в Архангельском соборе Московского Кремля.

В былые московские времена жили бы девицы-царевны затворницами, изредка выезжали на богомолье и, вероятно, закончили свой век черницами. Детство Анны прошло в Измайлове — бывшей «ферме» и охотничьем хозяйстве её деда-царя Алексея Михайловича, где в 1702 году был выстроен новый деревянный дворец. Посетивший Измайлово в июле 1699 года секретарь австрийского посольства Иоганн Корб изобразил его маленьким райским уголком:

«Замок окружает роща, замечательная тем, что в ней растут хотя и редко, но весьма высокие деревья; свежесть тенистых кустарников умеряет там палящий жар солнца. Господин посол, желая насладиться видом этих волшебных мест, отправился туда. За ним следовали музыканты, чтобы гармоническую мелодию своих инструментов соединить с приятным звуком тихого шелеста ветра, который медленно стекает с вершин деревьев. Царицы (Прасковья Фёдоровна и вдова Фёдора Алексеевича Марфа Матвеевна. — И. К.), царевич (Алексей Петрович. — И. К.) и незамужние царевны пребывали тогда в этом замке. Желая немного оживить свою спокойную жизнь, которую ведут они в сём волшебном убежище, они часто выходят на прогулку в рощу и любят гулять по тропинкам, где терновник распустил свои коварные ветви. Случилось так, что августейшие особы гуляли, когда вдруг долетели до их слуха приятные звуки труб и флейт; они остановились, хотя и возвращались уже в замок. Музыканты, видя, что их слушают и что их игра нравится, старались играть ещё приятнее, соперничая между собой в том, что игра заставит всепресветлейших слушателей долее оставаться на месте. Князья царской крови, с четверть часа слушая симфонию музыкальных инструментов, похвалили искусство всех артистов»44.

У царицы в Измайлове был маленький двор со своими стольниками, стряпчими, ключниками, подьячими, конюхами, сторожами, истопниками; на «оклад» двум царственным вдовам выделялось от 12 до 30 тысяч рублей в год, к тому же у Прасковьи Фёдоровны имелись немалые вотчины — около 2,5 тысячи дворов в Нижегородском, Новгородском и Псковском уездах. Во главе штата и хозяйства стояли брат царицы кравчий Василий Салтыков и стольник Василий Юшков, но дела шли плохо: управители и приказчики безбожно обманывали хозяйку45, а та в хлопотные дела не вникала. Эта нелюбовь к хозяйственным вопросам, как видно, передалась по наследству Анне и сестрам.

«Благоверная царица и великая княгиня», сестры Петра I царевны Наталья, Мария, Феодосия и Екатерина Алексеевны со своими придворными устраивали катания на лодках, качались на качелях, гуляли в роще или среди яблонь и слив в «Виноградном саду», кормили рыб в прудах, слушали голосистых украинских певчих Льва Кирилловича Нарышкина; после увеселений следовали «стол и вечернее кушение». Время от времени там появлялся юный Пётр и всех домочадцев и гостей «жаловал питьями»46. По праздникам царевны смотрели на хороводы крестьянских девок и жаловали их пряниками — не оттуда ли пошла привычка Анны к общению с бойкими и говорливыми простолюдинками?

В окружении царицы Прасковьи имелись калеки, гадалки, юродивые, в том числе подьячий Тимофей Архипыч, выдававший себя за пророка. Пётр подобную публику не любил, но на вдовую царицу не гневался, благо политических амбиций она не имела и ни в чём ему не перечила: одевалась (и одевала дочерей) по новой моде, ездила на празднества, покорно перебралась в Петербург, где для неё на Васильевском острове был выстроен дворец, — а большего от неё и не требовалось.

Голландский художник Корнелий де Бруин по повелению царя в марте 1702 года должен был писать портреты царевен, что и сделал «с возможной поспешностью, представив княжён в немецких платьях, в которых они обыкновенно являлись в общество, но причёску я дал им античную, что было предоставлено на моё усмотрение».

Де Бруин оставил первое известное нам свидетельство о невестке и племянницах Петра I: «Перехожу теперь к изображению царицы, или императрицы, Прасковьи Фёдоровны. Она была довольно дородна, что, впрочем, нисколько не безобразило её, потому что она имела очень стройный стан. Можно даже сказать, что она была красива, добродушна от природы и обращения чрезвычайно привлекательного. Ей около тридцати лет. По всему этому её очень уважает его величество царевич Алексей Петрович, часто посещает её и трёх молодых княжон, дочерей её, из коих старшая, Екатерина Ивановна, — двенадцати лет, вторая, Анна Ивановна, — десяти и младшая, Прасковья Ивановна, — восьми лет. Все они прекрасно сложены. Средняя белокура, имеет цвет лица чрезвычайно нежный и белый, остальные две — красивые смуглянки. Младшая отличалась особенною природною живостью, а все три вообще обходительностью и приветливостью очаровательною»47.

Конечно, царевен чему-то учили, но едва ли их образование было достойным — им ведали ничем не прославившийся старший брат знаменитого дипломата Иоганн Христофор Остерман и заезжий француз Рамбур, учитель «танцевального искусства и поступи немецких учтивств» — ни тем ни другим Анна в зрелом возрасте похвастаться не могла.

Видевший сестёр в январе 1710 года датский посланник Юст Юль отметил, что они усвоили кое-какие светские манеры: «Любопытно, что молодые царевны при встрече с кем-нибудь тотчас же протягивают руку, [подымая её] высоко вверх, чтоб к ним подошли и поцеловали оную. В общем они очень вежливы и благовоспитанны, собою ни хороши, ни дурны, говорят немного по-французски, по-немецки и по-итальянски»48. Однако Анна иностранными языками, даже немецким, свободно не владела, а корявый, рубленый почерк в стиле «курица лапой» показывает, что письмо для неё было не самым привычным и лёгким занятием. Зато некоторые дедовские пристрастия передались внучке — правда, она, в отличие от Алексея Михайловича, увлекалась не «красной» соколиной охотой, а, что несколько необычно для дамы, ружейной пальбой. Вслед за помянутым автором стихотворного романа можно предположить, что ей удалось

 

…так сдружить с роскошной флорой.

Провожала Анна дни

Среди милых ей просторов

Деревенской тишины.

 

Впрочем, юность будущей государыни едва ли была радостной — царица больше любила старшую дочь Екатерину; на младших нежности, видно, не хватало, и Анна даже много лет спустя боялась гнева матери. А что ещё она видела в юности? Переезды, неустроенный быт только что основанного Петербурга, случайных учителей, пальбу и фейерверки петровского двора, привычные жестокости, когда государь лично распоряжался повешением дезертиров или царские шуты получали пощёчины за червонцы. Развлечения, устраиваемые в царском дворце, не отличались изысканностью: «…много ели, пили и стреляли; и разгула, и шума было здесь столько же, сколько на любом крестьянском пиру». В резиденции Меншикова «все без различия пола и состояния вынуждены были прыгнуть в канал, вырытый князем на его счёт у его дома, и простоять там два часа кряду, выпивая чаши. Одни только царевны были пощажены»49.

Но всё же благодаря петровским преобразованиям царевны начали выходить в свет. Английские дипломаты отмечали, что в ноябре 1707 и 1708 годов сестры Ивановны присутствовали на праздновании дня рождения Меншикова в его палатах, но их вместе с матерью «угощали в то же время в отдельных покоях»50; видимо, они чувствовали себя неловко во время шумных петровских застолий.

Однако в покое их не оставили. Для Петра I, в огне баталий Северной войны строившего свою державу, дочери и племянницы служили стратегическим ресурсом в большой дипломатической игре. Анна Ивановна стала первой русской принцессой, которой предстояло отбыть в чужие края вопреки традициям московского двора. После победной Полтавской битвы (1709) Пётр I сначала решил выдать её за сына своего союзника, саксонского наследного принца. В марте 1710 года царицу с дочерьми вытребовали в только что основанный Петербург. Но вскоре грозный дядюшка изменил решение — теперь он планировал брак Анны с герцогом Курляндским. Согласия царевны никто и не думал спрашивать — она стала очередной и не самой важной ставкой в дипломатических планах царя.

После захвата шведских владений в Прибалтике Пётр всё сильнее вмешивался в дела германских княжеств. Своего сына Алексея он женил на принцессе Шарлотте Вольфенбюттельской, а руку старшей дочери, Анны, предложил герцогу Голштинии. Старшая царская племянница Екатерина предназначалась мекленбургскому герцогу Карлу Леопольду, известному подражанием шведскому королю-солдату Карлу XII (за что он получил прозвище королевской обезьяны) и вздорным характером, из-за которого в итоге был изгнан собственными дворянами. Серия династических браков закрепляла фактически установившееся влияние России на политику этих карликовых государств.

Маленькая прибалтийская Курляндия (южная часть современной Латвии) являлась вассальным владением польской короны и несколько лет подряд служила ареной боевых действий саксонских, шведских и русских войск. В довершение несчастий в 1703–1711 годах на страну обрушилась «великая чума»; смерть стала настолько обычной, что крестьяне даже не считали нужным собирать урожай. Полтавская битва положила конец могуществу Швеции и её господству в Прибалтике. Отныне судьба Курляндии находилась в других руках. Договор России с Пруссией в октябре 1709 года разделял сферы влияния в пограничных территориях; его 3-й параграф предусматривал брак молодого курляндского герцога с племянницей Петра I. Возможно, царь сразу же обрадовал этим решением герцогскую фамилию — в ноябре по пути в Ригу он заехал в Митаву.

Так по воле дяди судьба Анны переплелась с историей крохотного государства. Вопрос был решён между делом — для встречи с курляндской делегацией Пётр прибыл на несколько дней из-под осаждённого Выборга, 21 июня 1710 года состоялась помолвка, а вечером царь уже умчался к своей армии. Церемония была несложная: «…штаб-офицер привёл присланных для этого дела герцоговых посланцев в дом князя Меншикова; тут князь принял их, разменялся с ними заключённым между сторонами соглашением и затем перевёз на ту сторону реки, в царский сад, где их ждала принцесса Анна. [Она] стояла между своею матерью и царём. После первых приветствий гофмаршал герцога, обратившись к царице, попросил от [имени] своего господина руки её дочери и, получив утвердительный ответ, тотчас передал [невесте] портрет герцога, украшенный драгоценными камнями, а равно и кольцо. Царь снял с пальца царевны другое кольцо и вручил его для передачи герцогу. Затем гофмаршалу и надворному советнику царь подарил по 2000 рублей, камер-юнкеру 600 рублей и секретарю 300 рублей; вдобавок обещал подарить гофмаршалу немедленно по возвращении из Выборга свой портрет, украшенный алмазами»51.

Условия были не слишком выгодны для Курляндии, но как раз в это время русские войска закончили завоевание Прибалтики: в июне сдался Выборг, в июле — Рига, в августе — Пернов, в сентябре — Ревель. Долго уговаривать послов не пришлось: они пошли бы на любой брачный вариант, дававший Курляндии избавление от многолетней и разорительной войны «под рукой» могущественного соседа; к тому же Пётр милостиво согласился освободить герцогство от военных постоев и контрибуций.

Весной 1710 года Пётр I разрешил бежавшему от шведов в Пруссию Фридриху Вильгельму вступить в управление собственным герцогством, а его послам — прибыть в Петербург для завершения переговоров о браке. Надежду курляндских и прусских дипломатов на получение герцогом в управление «генерал-викариата» Лифляндии и материальной помощи царь решительно разрушил. Приданое Анны составили 200 тысяч рублей, из которых 160 тысяч практичный Пётр сразу же направил на выкуп заложенных герцогских имений. Царь пообещал герцогу защищать его владения от внутренних и внешних врагов, взамен герцогство должно было соблюдать нейтралитет во всех войнах и пропускать через свою территорию русские войска.

Кроме того, были предусмотрены и печальные обстоятельства — возможно, потому, что здоровье герцога вызывало опасения. Одна из статей — к несчастью, оказавшаяся востребованной — предполагала: «Буде же светлейший герцох, князь по смерти детей по себе не оставит, а её высочество, супруга его, во вдовстве пребывати во весь живот свой соизволит, то обещает оный в засвидетельствование усердной своей ко оной любви и склонности княжеской особе достойное вдовское жилище и замок и по сороку тысяч рублёв на год на пропитание; против того же обещает светлейший герцох своей пресветлейшей супруге на её ручныя и одежныя денги по пятнатцати тысяч рублёв погодно из княжой казны во весь живот ея по четверти года выдавать и сверх того её двор и служителей (в которых учреждении, приёме и премене оный себе свободныя руки имети удерживает) всем и по особливо жалованье платить и содержание давать»52. На том и порешили. 29 августа Петром и Анной была подписана «грамота» о бракосочетании.

Надо было и невесту показать. Увы, портрета Анны в юности нет, но в том же 1710 году секретарь датского посланника Расмус Эребо назвал её «очень красивой и умной девушкой, [отличавшейся] особенною кротостью и благожелательностью». В июле царь повелел катать Анну с сестрами по Неве на шлюпке, а в августе отправил её вместе с прибывшим герцогом на «экскурсию» в Шлиссельбург — с ночёвками в палатках, где «по русскому обычаю всю ночь шла жестокая попойка»; в сентябре жених с невестой и гостями присутствовали при представлении «картины морского сражения» (были сожжены два старых судна).

Фридрих Вильгельм прибыл в Петербург не в лучшей форме, и его министры заикнулись было о переносе свадьбы. Однако Пётр торопился в поход на турок и медлить не желал. 31 октября 1710 года бракосочетание состоялось; государь был и распорядителем — «обер-маршалом», и посажёным отцом невесты. Петра не смутило нежелание местоблюстителя патриаршего престола митрополита Стефана Яворского венчать курляндского «лютора» с русской царевной по православному обряду — по приказу царя обряд совершил его духовник архимандрит Хутынского монастыря Феодосии Яновский, которому пришлось спешно заучивать фразы на латыни для обращения к герцогу.

Торжество прошло с надлежащей «магнифициенцией»: Пётр с компанией шаферов — гвардейских и морских офицеров — явился в резиденцию герцога на завтрак; кортеж лодок по Неве доставил жениха и невесту во дворец Меншикова. С пристани «свадьба направилась в таком порядке: впереди шла музыка со всевозможными инструментами; за [нею] шафера; потом жених между своим [посажёным] отцом и [наречённым] братом, [то есть] царём и вице-адмиралом Крейцем; далее невеста в белом бархатном одеянии с пышным венцом из драгоценных камней на непокрытой голове и с подбитою горностаем царскою бархатною мантией на плечах, подол которой с боков несли два офицера. Невесту вели генерал-адмирал и великий канцлер Головкин; первый держал её за правую, [второй] за левую руку. За невестою беспорядочной толпой шли дамы. Недалеко [от пристани], вправо от пути, которого держалась свадьба, были расставлены рядами фейерверочные рабочие в разнообразных весьма забавных шутовских нарядах, с палками и ракетами в руках».

Венчание состоялось, как говорит походный журнал царя, в «полотняной церкви», спешно поставленной в недостроенном дворце53. Затем Пётр повёл молодых в зал и посадил их за стол под балдахин из алого бархата. Анонимный немецкий автор, издавший в 1713 году своё сочинение о путешествии в новую российскую столицу, описал торжество:

«Гостей угощал лично его царское величество, в качестве обер-маршала, вместе с 24-мя маршалами (или, как их называли, шаферами), которые все, равно как и он сам, ходили вокруг столов, имея навязанную на правой руке, в знак своего звания, кокарду из брабантского кружева с разноцветными лентами. Царь провозглашал тосты за здоровье стоя и был, как казалось, в очень весёлом расположении духа; кубки с вином подносили гостям, по русскому обычаю, шаферы (частию из флотских капитанов), а за свадебным столом кушанье подавал первый камергер его величества. При питии каждого здоровья стреляли или из расставленных на плаце перед Меншиковскими палатами 15-ти чугунных шестифунтовых и 15-ти же медных пушек, залпом из 11-ти или 14-тью выстрелами с царской шаутсбенахтской яхты Лизеты, стоявшей тут же на реке и расцвеченной снизу до верха пёстрыми флагами и вымпелами.

После обеда до глубокой ночи продолжались польские и французские танцы; около же 2-х часов пополуночи его царское величество с знатнейшими из гостей отвёл новобрачных в спальный покой, где они, с кавалерами и дамами, сели за стол, на котором стояли конфекты, и выпили по несколько кубков вина. Спустя четверть часа все встали; новобрачные удалились в особо приготовленные для их раздевания комнаты, прочее же общество разъехалось по домам, после чего привели к брачному ложу сперва молодую вдовствующая царица с принцессами, а потом молодого сам царь»54.

На следующий день торжество продолжалось. После семнадцати заздравных чаш под пушечную пальбу гостей ожидал сюрприз, «…по окончании [обеда], — поведал датский посланник Юст Юль, — в [залу] внесли два пирога… Когда [пироги] разрезали, то оказалось, что в каждом из них лежит по карлице. Обе были затянуты во французское платье и имели самую модную причёску. Та, что [была в пироге] на столе новобрачных, поднялась в пироге, сказала по-русски речь в стихах так же смело, как на сцене самая привычная и лучшая актриса. Затем, вылезши из пирога, она поздоровалась с новобрачными и прочими [лицами,] сидевшими [за их столом]. [Другую] карлицу — из пирога на нашем столе — царь сам перенёс и поставил на стол к молодым. Тут заиграли менуэт, и [карлицы] весьма изящно протанцевали этот танец на столе перед новобрачными».

Вечер завершился фейерверком, установленным на плотах на Неве: «Сперва на двух колоннах [загорелось] два княжеских венца; под одним стояла [буква] F, под другим А, а посредине, между венцами, V. Потом [появились] две пальмы со сплетшимися вершинами, над ними горели слова: “любовь соединяет”. Далее показался Купидон в рост человеческий с крыльями и колчаном на раменах; замахнувшись, он держал над головою большой кузнечный молот [и] сковывал вместе два сердца, лежащие перед ним на наковальне. Сверху горела надпись: “из двух едино сочиняю”»55. Сам Пётр объяснял окружающим значение каждой аллегории и, как обычно, усердно «трактовал» гостей — по его собственному выражению, «до состояния пьяного немца».

После свадьбы молодых ожидали новые пиршества — ответный приём герцога, устроенная царём 25 ноября свадьба придворного «карлы» Екима Волкова, где гостей развлекали необычным зрелищем гульбы свезённых на торжество семидесяти двух карликов и карлиц: «Тут собственно и началась настоящая потеха: [даже те карлики], которые не только не могли танцевать, но и едва могли ходить, всё же должны были танцевать во что бы то ни стало; они то и дело падали и так как по большей части были пьяны, что [упав] сами уже не могли встать и в напрасных усилиях подняться долго ползали по полу, [пока наконец] их не поднимали другие карлики. Так как часть карликов напилась, то происходило и много других смехотворных приключений: танцуя, они давали карлицам пощёчины, если те танцевали не по их вкусу, хватали друг друга за [волосы], бранились и ругались, так что трудно описать смех и шум, [происходивший на этой свадьбе]»56. Судя по отзыву датского дипломата, петровский «бомонд» считал режиссёрскую задумку царя вполне удачной. Посему едва ли стоит сурово осуждать Анну Иоанновну за игры её собственных шутов — она хотя бы не заставляла их напиваться.

Затем последовали день рождения и именины Меншико-ва, праздник ордена Святого Андрея Первозванного, встреча Нового года — с соответствующими возлияниями. Датский посланник просил о милости, чтобы выпивать ему «было определено полтора литра — [цельный] за [здоровье] царя и пол [литра] за его любовницу»; Пётр же меньше чем на два литра не соглашался. Возможно, эти обстоятельства сыграли роковую роль в судьбе молодых; не случайно Анна Иоанновна, уже сделавшись императрицей, не терпела неумеренного пьянства. Однако секретарь английского посольства Вейсброд отметил, что перед отъездом в Курляндию герцог был «в добром здравии», а вот у его жены случились «приступы лихорадки». Но именно для несчастного Фридриха Вильгельма поездка стала роковой: на маленькой почтовой станции Дудергоф в 30 верстах от Петербурга он слёг и через три дня, 13 января 1711 года, скончался. Для Анны, выбравшейся было из-под опеки не любившей её матери и сурового дяди, это было крушение надежд — но кого это интересовало?

 

 

Date: 2015-07-25; view: 373; Нарушение авторских прав; Помощь в написании работы --> СЮДА...



mydocx.ru - 2015-2024 year. (0.007 sec.) Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав - Пожаловаться на публикацию