У коммунистов-разбойников

Дом ветеранов Комитета госбезопасности, куда я сейчас направлялся, находился в бывшем имении князей Голицыных.

Само имение, полуразрушенное, стояло на правом берегу реки. А неподалеку, в сосновом бору, прятался Дом ветеранов. Здание было четырехэтажное, построенное в конце шестидесятых годов. Снаружи Дом ветеранов напоминал скромные хрущевки. Однако внутреннее убранство этого дома для проживания престарелых работников безопасности было довольно привлекательным.

В коридорах повсюду лежали ковровые дорожки и стояло множество торшеров, перемежавшихся с пальмами в кадках. На стенах развешаны «гобелены» шестидесятых — семидесятых годов. В холлах, которых в здании было великое множество, прохаживались согбенные старички в не слишком-то опрятных серых пиджачках и потертых джинсах, перешедших к боевым дедам, видно, от внуков. На ногах у многих были кроссовки сильной поношенности, очевидно, тоже подаренные заботливыми сыновьями и внуками. Редко какой обитатель Дома ветеранов щеголял остроносыми ботинками семидесятых.

Чем ранее занимались ветераны внутренней разведки бывшей империи, для большинства обитателей тихого дома оставалось тайной. Ветераны, как это ни удивительно, не любили распространяться о своих подвигах. Но ясно, что их трудовые успехи заключались не в поимке Джеймсов Бондов. Обычным занятием была перлюстрация писем и подготовка к празднованию Седьмого ноября.

Именно здесь в неформальной обстановке я и хотел встретиться с руководителем хора ветеранов Левченко Семеном Михайловичем.

Я широким шагом проследовал через большой холл первого этажа Дома, который был совершенно пуст — ни охраны, ни вахтера. Лишь на втором этаже я нашел дежурную по этажу — женщину лет сорока в сером деловом костюмчике и с неудачной химической завивкой. Дежурная увлеченно читала дамский роман.

— Мне нужен Левченко, — сказал я.

— Он всем сегодня нужен, — сухо сообщила она, глянув на меня поверх очков в тонкой серебристой оправе.

— Мне-то он нужен по делу, — улыбнулся я, — а остальным «всем» он зачем?

— Съезд у них там. — В ее голосе появились мягкие интонации. Она пыталась понравиться. — Проходите, сразу направо, вдоль картинной галереи. Будет большой зал, там всех пускают, двери открыты, — сообщила она.

Я вошел в гостеприимно распахнутые двери зала и очутился в торжественной атмосфере большевистского праздника.

В красных плюшевых креслах сидели пожилые люди с красными бантами на лацканах. А на сцене, стоя на трибуне, выступал тот, кто и был мне нужен. «Интересно, какой по счету это съезд РСДРП, двадцать девятый, тридцатый? А главное, последний он или, может быть, первый? Сейчас, когда демократия исполняет свою безумную пляску, старики вполне могли организовать новую коммунистическую партию — в соответствии со своими вкусами», — подумал я.

С высокой трибуны звучал взволнованный, слегка подрагивающий голос Левченко:

— В условиях, когда общество разобщено, когда эксплуататоры снова угрожают интересам трудящихся, когда старикам нечего есть, мы не можем мириться с существующим положением! Мы должны заявить свой протест, и не только заявить! — Левченко потряс своим кулачком в воздухе.

В зале дружно зааплодировали. Семен Михайлович выдержал паузу, подождав, когда аплодисменты стихнут, потом стукнул кулачком по трибуне и продолжил:

— Только один путь спасти Россию существует у нас! Это свержение продажного правительства, которое вползло вслед за Горбачевым в кремлевские палаты, да там и засело, и восстановление единственно демократической власти — власти коммунистов-большевиков-ленинцев!

Вновь грянули аплодисменты. Почти все с трудом стали подниматься из кресел, чтобы аплодировать стоя. Аплодисменты перешли в овации.

Я окинул взглядом маячившие передо мной спины, в зале было человек сто пятьдесят — сто семьдесят. Многие приехали на автобусах, которые стояли возле бетонного забора, отделявшего грунтовую дорогу от территории Дома ветеранов.

Самозабвенно аплодировали старушки с тросточками, человек десять были с костылями, трое стариков сидели в креслах-колясках; и все, в меру своих сил и способностей, аплодировали.

Я не стал слушать, что далее говорил Левченко, несмотря на то что его призывы все набирали обороты, и погрузился в воспоминания. Когда-то к праздникам в МВД и прокуратуре выдавали праздничные наборы, в которых имелись икорка с балычком, дорогие коньяки и «Столичная». Проблемы не было, чтобы поехать отдохнуть в наш неплохой санаторий в Сочи; хотя и медленно, но квартиры получали. А как сейчас, допустим, тот же Левин, женившись, получит квартиру? И когда? И получит ли вообще?..

Однако Левченко закончил очередной призыв и, постучав по графину с водой стеклянной пробкой, призвал к тишине. Он пригласил на трибуну следующего оратора. На сцену поднялся сухопарый старичок в сером в клеточку костюме, которые обычно раньше выдавались для «наружки».

Речь сухопарого старичка была более конкретна:

— Нам, старой гвардии, нечего терять! Мы разве дорожим своей жизнью, отданной родине? Нет! Нас мало, но мы бесстрашны! Нас мало, но вполне достаточно, чтобы в один прекрасный день каждому встать на свое руководящее место и повести массы трудящихся на ряд тотальных акций. Прежде всего необходимо провести предупредительную голодовку у мавзолея Владимира Ильича. Затем — марш «пустых кастрюль», и после предупредительных выступлений, в назначенный день икс, мы приведем наших сыновей и дочерей при поддержке «силовиков» к рычагам управления истерзанной страной!..

Опять те же аплодисменты. Я прошел к первому ряду и сел в свободное кресло, стоявшее рядом с креслом Левченко.

— Здравствуйте, — шепнул я, дотронувшись до руки старика.

Семен Михайлович, увидев меня, страшно удивился, в глазах его я заметил промелькнувший страх:

— Ты здесь, Саша?

— Мне забыли прислать приглашение, — ответил я с улыбкой.

— Я рад, что ты с нами, Саша, — зашептал Левченко, — когда мы придем к власти, нам потребуются честные люди в органах правопорядка. Это твоя реальная возможность, Саша, не упускай ее! Ты можешь стать генеральным прокурором или министром внутренних дел! — Глаза Левченко лихорадочно заблестели.

— Непременно воспользуюсь вашим приглашением, — шепнул я в ответ старику, пытаясь спрятать улыбку.

Однако старик не поверил в мою искренность:

— Ах, Саша, Саша, вы — испорченное поколение. Ты родился на сломе эпох, ты сам еще не знаешь, какой ты в самом деле — красный, или белый, или черный, как пишут ваши газеты. У тебя разрушена психика, как у всего вашего поколения сорокалетних. Вы и не с нами до конца и не с новыми буржуями. Жаль мне тебя, Саша, — сокрушенно вздохнул Левченко.

— Не стоит меня жалеть. Я вообще-то заглянул по делу. Можно я не буду слушать выступление вашего товарища по партии, а мы с вами побеседуем, Семен Михайлович?

Левченко внимательно посмотрел на меня. В этом взгляде была настороженность, за которой скрывался затаенный страх.

— Не видишь, что не вовремя? Что тебя интересует?

— Некоторые подробности, — сказал я, поднимаясь и приглашая подняться из мягкого плюшевого кресла и Левченко. — Я о вас кое-что разузнал…

Вчера я полдня обзванивал различные инстанции после того как проснулся, — уже ближе к обеду, но зато со здоровой головой. Банкет у меня дома вместе с Грязновым и Левиным закончился, уже когда за окном светило позднее зимнее солнце. Немного поспал и сразу налег на телефон.

Мне удалось выяснить, что Левченко Семен Михайлович и в самом деле был работником Комитета государственной безопасности, вот только с маленькой поправкой: он был скромным служащим в клубе Комитета госбезопасности. Так что старым гэбистом его можно назвать с большой натяжкой. Кроме всего прочего, Семен Михайлович действительно страдал тихой формой помешательства, для окружающих совершенно безвредной, во всяком случае для нормальных людей он никакой опасности не представлял. Он просто очень — до болезненности — любил выдавать желаемое за действительное.

Впрочем, журналисты и следователи тоже слишком часто выдают желаемое за действительное, однако помешательством эти искренние заблуждения назвать нельзя. У Левченко была стойкая зацикленность на вопросах по спасению отечества, патологически стойкая, как сообщили мне в клинике, где старик состоял на учете.

Я вышел из зала, оглянулся и увидел, что Левченко нехотя плетется к дверям. Пригласил его присесть в холле под огромными пальмовыми листьями. Я демонстративно вытащил блокнот, словно собирался записывать:

— Первый вопрос: кто вам разрешил создавать партию, да еще съезд проводить? Партия зарегистрирована? Когда, где, кем? — Я решил взять бедного старика на пушку.

Левченко быстро заморгал, но тут же взял себя в руки, на губах появилась ехидная улыбка:

— Какая партия, Сашок, я чтой-то тебя не понимаю. Ты разве видел лозунги, призывы в зале? Не видел. У нас же хор, у нас сегодня проходят спевки хора ветеранов, может быть, ты запретишь заниматься художественной самодеятельностью?

И только он это сказал, как действительно из зала грянул многоголосый старческий хор, запели «Интернационал» под шипящую фонограмму. Старик заулыбался пуще прежнего и заслушался:

— Хорошо поют, я с ними репетировал. Скоро и сам сюда, в Дом ветеранов, переберусь, чтоб поближе быть к своим соратникам…

— По хору?

— По борьбе, Сашок, по борьбе… — вдруг зло сощурился Семен Михайлович. — Ты меня на арапа не бери, и не таких видали… в тридцать седьмом. И всех пережил, как и тебя наверняка переживу!

— Извините, я немного погорячился. Никто вам не вправе запретить создавать свою неформальную организацию.

Я решил действовать методом пряника, спрятал блокнот и сделал на лице виновато-извиняющееся выражение.

— Семен Михайлович, а кто инициатор создания вашей… организации?

— Хе-хе-хе, все-то тебе расскажи! — засмеялся старик. — Может, я, а может, и не я… Возбуждай против меня уголовное дело, вот тогда и поговорим про мою организацию.

— Я так, из любопытства, — ретировался я. — Вообще-то я не по поводу вашего хора здесь, вы же понимаете.

— Понимаю. А еще понимаю, что ты, Сашок, можешь быть нам очень полезен, — хитро сощурился Левченко.

— Каким же боком? — удивился я.

— А ты ведь в «Новой России» статейки тискал, было дело?

— Признаюсь, было.

— Так вот, несмотря на то, что Танюши больше нет, газета-то осталась. Вот ты можешь написать про нас хорошую статью, чтоб на всю страну стало известно про…

Я прервал его:

— Не обещаю, но попробую. Но для обсуждения статьи потребуется отдельная встреча.

— Конечно, хоть десять раз будем встречаться! Я сейчас только самое малое про нас расскажу… — Я видел, что старика просто распирало от гордости. — Значит, так… Ты, как и большинство народа, обманываешься, думая, что мы тут все из ума повыживали, обманываешься! В стране вся грязь, вся мерзость всплыла, поднялась на поверхность! А кто черпать ее будет?! Кто станет заниматься социальным ассенизаторством?! Вы, что ль, в вашей прокуратуре? Не смеши, Сашок! Нынешний разогнанный, переименованный, обезглавленный Комитет госбезопасности? Опять не надо смешить! Нету настоящих «внутренних органов» в стране, нету, окромя нас! Понял теперь? Мы неподкупные, бесстрашные, каждый в любую секунду жизнью может пожертвовать…

— Очень хорошо, Семен Михайлович, но, может, вы потом расскажете?..

Левченко словно не слышал моей мольбы:

— Да ты знаешь, что мы еще в девяностом году начали проводить важнейшие крупномасштабные акции, то ли еще будет!.. Голожопиков ловили!..

— Кого-кого?! — У меня глаза поползли на лоб.

— Да голожопиков, говорю, нудистов, которые в Серебряном бору обосновались — вот плоды вашей демократии! Ходят мужики, бабы, трясут своими приборами и сиськами! Какой пример подрастающему поколению, ты представляешь, какая идеологическая диверсия?! А они говорят, что, мол, они загорают так, в обнимку с природой, без штанов! Тьфу, дьяволы! А руководитель их — из ЦРУ…

— Так уж из ЦРУ, — не поверил я.

— Я что, врать буду? Из-за границы, из Швейцарии, руководитель общества нудистов в Москву приехал! Каково?

— Н-да-а-а, — протянул я. — И удачно прошла акция?

— А то как же! Мы всех сетями повыловили, у кого штаны отобрали, кого просто связали — и всех в ментовку сдали. А вы этих нудитов или нудистов, уж не знаю, как их правильней обозвать, всех повыпускали! А потом и разрешение в префектуре дали, что можно им без штанов загорать! И ты хочешь сказать, что можно теперь на нашу милицию надеяться?

— Не хочу сказать. Но на прокуратуру пока можно.

— Эх, Александр Турецкий, лукавствуешь ты, брат, — снова прищурился старик, сокрушенно качая головой. — Мы начали с Серебряного бора, а призваны спасти всю Россию-матушку, весь Союз в конце концов! Потом стекла били в «Макдональдсах»; многим, кого из наших изловили, стали болезни всякие приписывать… Но мы не сдадимся! У нас досье уже на тысячу двести с лишним человек — демократов засранных, наймитов спецслужб, кого там только нет!.. И политики все, ученые, что за рубеж когти рвут, даже балерины две — американские шпионки… Только — тс-с! — я тебе не говорил ничего, понял?

— Понял. Надо об этом как-нибудь пообтекаемей написать, вы это хотите сказать?

— Точно. Покультурней статейка должна быть, без всяких там ужасов. Просто: «собирается информация на врагов отечества…»

— Хорошо. Я вам постараюсь помочь с этой статьей, постараюсь пробить ее в газету, а вы мне помогите, Семен Михайлович. Ответьте всего на несколько вопросов. Кто вам посоветовал подойти ко мне на кладбище? — в упор спросил я.

Левченко опять быстро заморгал и откинулся на спинку кресла:

— Никто…

— Нет, мне кажется, есть кто-то влиятельный, возможно, это кто-то даже более влиятельный в стране, чем сам Президент… Наверняка есть такой, я не сомневаюсь! — Я решил немного сгустить краски и был уверен, что старик попался на удочку. — Этот кто-то хочет направить следствие по ложному пути и он использует вас, как игрушку. Вас — лидера такой солидной организации. — Я хотел поиграть на наполеоновских амбициях старика. Но, похоже, старик был умнее, чем казался на первый взгляд, да и на второй тоже…

— Сашок, что за ахинея? Что ты все про меня вынюхиваешь? — усмехнулся старик.

— Я хочу знать, неужели вы такие бесстрашные, что указ Президента от шестого ноября о ликвидации КПСС вам нипочем?

— А у нас хор. Запамятовал, Сашок. Хе-хе-хе…

— «Славянский банк» — ничего вам не говорит?

По лицу Семена Михайловича пробежала легкая, едва уловимая дрожь, и эта дрожь сказала о многом.

— Впервые слышу, Сашок.

— Гусев был председателем его правления. Может быть, он вас финансировал?

— Может быть. А может, и Комитет, — усмехнулся старик.

— Люди из бывшего КГБ вас послали встретиться со мной на кладбище?

— Можно сказать, что так, — сокрушенно вздохнул Левченко.

— Семен Михайлович, теперь вы явную ахинею несете, мне даже стыдно за вас. И вы хотите, чтобы я поверил, что вы своих же товарищей по Комитету подставляете, хотите, чтобы я поверил, что взрыв устроили комитетчики?

— А ты следователь, ты и обязан никому не верить, хи-хи-хи, — задребезжал мелким смешком Левченко. — Ну все, дорогой товарищ. Наш ты или не наш — я не знаю. Ну да поживем — увидим, — сказал он, поднимаясь из кресла. — Сейчас не до тебя. Сейчас начнется тайное голосование — по регламенту, о выборах в координационный комитет. Стало быть, поболтали мы с тобой, и достаточно, — жестко и категорично сказал он. — А следы от «мерседеса» ведут на Лубянку, можешь так и записать в свой блокнот!

— Ладно. Проверим. Некто Марио, выдающий себя за итальянца, это имя вам ничего не говорит?

— Я не якшаюсь с иностранцами, — отрезал старик, поднимаясь.

Из актового зала уже звучал по радиотрансляции духовой оркестр, наяривающий бодрый марш. Старик, не прощаясь, быстро пошел к дверям актового зала.

Я остался сидеть в кресле, погруженный в невеселые размышления. Старику поручили навести тень на Лубянку? Если так, то он вполне справился со своим немудреным заданием. И его мало беспокоит, поверил я ему или нет.

Я поднялся и направился к выходу. И только сделал несколько шагов, как услышал, что позади кто-то бежит по ковровой дорожке. Я хотел обернуться, подумав, это старик меня решил вернуть, но не успел. Я услышал хриплый шепелявый голос и тут же ощутил, как что-то очень похожее на ствол пистолета больно ткнулось в спину.

— Не двигаться. Без глупофтей, приятель, слыфыф! Ручонки вверх! Медленно и за голову! Одно резкое двишение — и ты покойник!

Я решил не делать резких движений. По спине у меня поползли холодные липкие слизняки. Но не от страха. Мне почему-то мгновенно подумалось, что это воскрес безумный Марио и решил доконать меня, тыкая в спину ручкой серпа. А с придурками, честно говоря, я начинаю теряться и не знаю как действовать. С одной стороны — человек больной, с другой — что у психа в голове, это одному ему известно.

Я заложил руки за затылок и пошел вперед.

— Не оглядыватьша! — услышал я, и опять тычок в спину. Я хотел краем глаза увидеть, кто за моей спиной.

Может быть, это кто-то из окружения старика? Кто-то, в отличие от Семена Михайловича, с уже окончательно съехавшей крышей?

Мы шли по длинному коридору, приближаясь к тому месту, где сидела дежурная. Увидев меня с поднятыми руками, эта женщина оторвалась от своего романа и, открыв рот, стала медленно подниматься. Я глазами показал ей, что, мол, сзади меня не все в порядке.

Дежурная попятилась назад, не зная, что ей делать. А я решил задержаться, остановился и спросил, не оборачиваясь:

— Куда идем? Прямо или направо по коридору?

— Ступай вперед. В березовую рощу идем, — послышалось сзади.

Но я стоял как вкопанный, показывая глазами дежурной на телефон. Она поняла, чего я от нее хотел, и бросилась к телефону.

— Назад! Убью, фука! — заорал голос.

Дежурная застыла на месте и тоже потянула руки вверх, дрожа всем телом.

— Зачем в березовую рощу? — спросил я, собираясь обернуться, но новый толчок дулом охладил это желание.

— Приведу приговор в ишполнение… Я тебя ведь предупрефдал, что умреф!

— А кто меня приговорил?! Что за самосуд! — заорал я. — Я требую адвоката! — гнал я волну, совершенно не собираясь покидать Дом ветеранов. Надо было выбрать удобный момент, когда внимание моего палача будет отвлечено. Кажется, тот, кто был позади, смутился. И тут до меня дошло. Я понял, кто стоит сзади! Это тот самый псих, что орал мне во дворе Первого Медицинского института: «Ты умрешь!» Чтобы лишний раз убедиться в этом, я сделал несколько шагов вперед, — псих, не отставая, шел за мной — и, поравнявшись с зеркалом, висящим на стене за стулом дежурной, я глянул в него.

Я увидел в зеркале того, кого и предполагал увидеть. Это был тот самый псих, теперь, правда, не в смирительной рубашке, а в добротной кожаной куртке. В спину мне упирался «Макаров».

Лицо этого ненормального выражало напряженную умственную работу.

— Про адвоката мне не говорили. Я должен тебя одного прикончить, но прежде ты мне отдашь что взял…

Я только хотел возразить, что ничего не брал, как услышал неподалеку голос старика:

— Турецкий, погоди!..

Семен Михайлович осекся, увидев пистолет, приставленный к моей спине.

— Не мефай, профалифай, пока цел, — сказал старику псих и снова толкнул меня в спину.

Я решил не дразнить гусей и пошел вперед, как он приказывал.

Не прошли мы и десяти шагов, как позади раздался удар и звон. Я мгновенно обернулся, отскочив в сторону. Выстрела не последовало. Беззубый рот психа был широко раскрыт, глаза удивленно выпучены. Он покачивался из стороны в сторону, на голове и на плечах у него лежали осколки напольной фаянсовой вазы, которую обрушил на его голову старик Левченко.

Дальше я действовал автоматически. Мгновенно выхватил свой пистолет и направил дуло в лоб ненормального.

— Побаловались — и хватит, — сказал я, другой рукой хватая его пистолет. Но он не собирался отдавать, он тянул пистолет на себя, норовя направить дуло в мою сторону. — Отпускай, падла! — заорал я. Но придурок обеими руками схватился за свой «Макаров» и, наклонив голову, нажал спуск.

Грохнул выстрел, выскочившая гильза больно ударила меня по руке, кровь забрызгала мне лицо. Псих выстрелил себе в шею, пониже подбородка, и рухнул на ковровую дорожку. Он был мертв.

— Спасибо за вазу, — первое, что я сказал старику Левченко, прижавшемуся к стене коридора.

— Не за что, — автоматически ответил старик. — Вот это камикадзе! — протянул старик. — Я могу подтвердить, я видел, он сам в себя выстрелил…

— Вы его не знаете, Семен Михайлович? — спросил я, чуть отдышавшись, хотя был уверен, что старик не знает этого ненормального. Как я и ожидал, на пальцах сумасшедшего вместо кожи я обнаружил кровоточащие раны после недавнего ожога.

Я смачно сплюнул на ковровую дорожку и, достав носовой платок, стал вытирать кровь со своего лица.

— Опять, — вздохнул я.

— Что — опять? — не понял Левченко.

На выстрел уже спешили старики и старушки, приближаясь к нам.

— Опять, говорю, милицию вызывать надо. Смешно и стыдно даже, опять показания давать, объясняться! Хотя я сам ничего не пойму…

— Я уже вызвала! — подбежала к нам бледная дежурная. — И милицию и в КГБ сообщила! — почти шепотом добавила она.

Date: 2015-07-24; view: 279; Нарушение авторских прав