Глава четвертая просветление и искупление

МОЙ 51-й ГОД (1890-1891)

Я прибыл в И-син (в провинции Цзянсу), где засвиде­тельствовал свое почтение настоятелю Жэнь-чжи. Хотя мо­настырь Сянь-цинь (в котором Цзун-ми, Пятый Хуаяньский Патриарх, присоединился к будистской сангхё) был на ре­монте, я провел в нем лето. Затем я отправился в Гу-жун, где нанес визит почтения настоятелю Фа-жэню. Я помогал ему производить ремонт монастыря Чи-шань и провел там зиму.

МОЙ 52-й ГОД (1891-1892)

В Нанцзине я остановился у настоятеля Сун-яня и помогал ему в ремонте монастыря Цзин-чэн. Упасака Ян Жэнь-шань часто навещал меня и мы вели интересные беседы о хетувидья шастр^ и о трактате, называемом "Светочем пражвя- мудрости".² Я оставался в монастыре Цзин-чэн всю зиму.

Примечания

1. Хетувидья шастра. Одна из пяти панкавидья шастр объясняющих логическими категориями причинность или науку о причинной обусловленности (хету). Основопо­ложником этой школы был Аксапада.

2. Комментарий Бхававивеки к стихам, посвя­щенным высказываниям Нагарджуны в духе мадхь-ямики.

МОЙ 53-й ГОД (1892-1893)

Вместе с Учителями Пу-чжао, Юэ-ся и Инь-лянем я совершил восхождение на гору Цзю-хуа. Мы произвели ремонт хижин на вершине Цуй-фэн и расположились там. Учитель Пу-чжао дал разъяснение пяти направлениям ху-аньской школы. Поскольку учение Сянь-шоу уже давно было предано забвению, люди, услышавшие о том, что его опять проповедуют, толпами приходили послушать. С той поры учение Сянь-шоу снова ожило в этом регионе, к югу от реки Цзян (Янцзэ)'.

Примечания

1. Сянь-шоу (643-712) был Третьим Патриархом хуань-ской школы и плодовитым комментатором. Поскольку в Китае было пять патриархов хуаньской школы и каждый давал свои толкования, книги этой школы состоят из пяти частей. Сянь-шоу означает "мудрая голова". Имя свое он получил в знак признания его мудрости. Он также известен как Фа-цзан.

МОЙ 54-й ГОД (1893-1894)

Я оставался на вершине Цуй-фэн и изучал сутры. Приехал Учитель дхармы Ди-сяпъ, и мы провели все лето в горах. Потом он направился в Цзинь-шань на зиму. В следующем году я оставался на Цуй-фэне и изучал сутры.

МОЙ 56-й ГОД (1895-1896)

Настоятель Юэ-лан из монастыря Гаоминь в Янчжоу прибыл в Цзю-хуа и сообщил нам, что один из его покрови­телей по имени Чжу обещал оказать финансовую поддержку в проведении двенадцатинедельной медитации, включая те­кущие четыре недели. Он также сказал, что старый Учитель Фа-жэнь из Чи-шани возвратился в свой монастырь с надеж­дой, что все мы прибудем туда и поможем ему в организации этого мероприятия. С приближением дня открытия меня попросили покинуть гору первым. Когда я добрался до порта Ди-ган в Да-туне, я пошел вдоль берега реки. Вода в реке поднималась. Я хотел переправиться через реку, но лодочник запросил шесть монет. Поскольку у меня не было ни гроша, лодка отплыла без меня. Продолжая идти, я неожиданно поскользнулся и упал в воду и, качаясь на волнах, поплыл по течению. Я плыл целый день и ночь, пока не оказался у пирса Цай-ши, где какой-то рыбак случайно поймал меня сетью. Поскольку на мне была монашеская ряса, он позвал монаха из храма Бао-цзи, который узнал меня потому, что мы раньше останавливались вместе в монастыре Цзинь-шань. Он испугался, подумав, что моей жизни грозит опасность, и воскликнул: "Это Учитель Дэ-цин!" (то есть Сюй-юнь, ранее, становясь монахом, получивший имя Дэ-цин). Потом меня отнесли в храм, где приводили в чувство. В результате взбучки, которую я получил в бурлящем потоке, у меня шла кровь изо рта, из носа, из ануса и гениталий. Проведя несколько дней в монастыре Бао-цзи, я отправился в монас­тырь Гао-минь. Когда я встретил распорядителя (кармадана), он заметил, что я был бледен и изможден и спросил, не болен ли я. Я ответил '' нет''. Затем я навестил настоятеля Юэ-лана. Расспросив меня о посещении горы Цзю-хуа, тут же попросил занять временную должность в организации приближающих­ся недель медитации. Я вежливо отклонил его просьбу, ничего не сказав о своем падении в воду, и просто попросил разрешить мне посетить эти мероприятия. Согласно дисцип­линарным правилам монастыря Гао-минь, отказ от должнос­ти, предложенной настоятелем, считался оскорблением всей монашеской общины. Таким образом, я был признан право­нарушителем и должен был быть наказан ударами деревян­ной линейкой. Хотя я охотно принял такое наказание,' здоровье мое ухудшилось. У меня были постоянные кровоте­чения, кроме того, с мочей выходили капли семенной жид­кости. В ожидании смерти я упорно сидел день и ночь в зале для медитации с все возрастающем рвением.² Достигнув глубокой концентрации ума в своей медитации, я совершенно позабыл о своем теле³ и двадцатью днями позже моя болезнь совершенно исчезла.⁴ Когда настоятель с пирса Цай-ши принес мне одежду для участия в собрании, он с восхищением

убедился, что я излучал здоровье. Затем он рассказал о том, как я упал в воду, и все монахи начали относиться ко мне с большим уважением. Меня в силу этого пощадили, освободив от работы в зале, так что я смог продолжить свою медитацию.

С тех пор, как все мои мысли внезапно остановились, моя практика стала продуктивной и днем и ночью.⁵ Я двигался так быстро, как будто летал по воздуху. Однажды вечером, после выполнения намеченной медитации, я открыл глаза и увидел яркий свет, подобный полному дневному, который позволял мне видеть все внутри монастыря и за его пределами⁶. Через стену я видел, как ответственный за светильники и благовония монах справляет малую нужду во дворе, видел монаха-гостя в отхожем месте, и где-то далеко -- лодки, снующие по реке, вдоль обеих берегов которой росли деревья. Все это было отчетливо видно. Случилось это во время третьего ночного бдения. На следующее утро я спросил монаха, ответственного за благовония, и монаха-гостя, соот­ветствуют ли действительности мои ночные видения, и они оба подтвердили это. Зная, что это переживание является всего лишь временным состоянием, достигнутым мною, я не стал придавать большого значения его странности. На две­надцатом месяце, в третью ночь восьминедельных упражне­ний пришел дежурный монах, чтобы наполнить наши чашки чаем после того, как мы закончили очередную медитацию. Горячая жидкость случайно выплеснулась мне на руку и я уронил чашку. Упав на пол, чашка разбилась вдребезги, громко о себе заявляя. Я мгновенно отбросил последние сомнения о корне ума и обрадовался тому, что достиг желан­ной цели.⁷ Затем я вспомнил о том, как я покидал дом, и о том, как вел жизнь скитальца, о том, как заболел, живя в хижине на берегу Желтой Реки, и о трудных вопросах, заданных мне мирянином Вэнь-цзи, который спас меня.

Что бы сказал Вэнь-цзи, если бы я тогда опрокинул ударом ноги его кипятильник и печку?⁸ Если бы я не упал в воду и не заболел бы серьезно, я бы не оставался равнодуш­ным как к благоприятным, так и к враждебным жизненным ситуациям. Я бы жил другой жизнью, лишенной цели, и не испытыл бы сегодня такого переживания. Затем я нараспев продекламировал следующую гатху.

Чашка, упав, разбилась,

Звуком пронзая слух.

И в пыль обращенном пространстве

Бешенный ум затих.⁹

Я также пропел еще одну гатху

Когда рука перестала удерживать чашку, она упала, разбившись вдребезги.¹⁰

Трудно говорить, когда распадается семья или кто-то умирает;

Весна наступает и благоухающие цветы расцветают повсюду,

Горы, реки и громадная земля есть не что иное, как Татхагата."

Примечания

1. Таким образом. Учитель практиковал кшанти-пара-миту или духовное терпение при любых обстоятельствах.

2. Так он практиковал вирья-парамиту или усердие.

3. Таким образом, он освободился от привязанности к эго.

4. Так он излечился от болезни.

5. Это предпосылка главного пробуждения (By).

6. Теперь его ум освободился от всех привязанностей и стал широким и всеохватывающим. Поэтому он видел все ближнее и дальнее окружение.

7. Ум является первоисточником мириад вещей. Когда ум возвращается в свое первозданное спокойное состояние, человек осознает, что все вещи в самсаре (рождении и смерти) поднимаются и падают в пределах неизменного Ума. Таким образом. Учитель совершил прыжок на другой берег мирско­го потока. "Сомнение" здесь означает сомнение относитель­но сущности природы "жизни и смерти".

8. Если бы тогда я опрокинул ударом ноги кипятильник и печку Вэнь-цзи, чтобы стереть все следы внешнего и выявить свою истинную природу, то что бы он тогда сказал?

9. Когда ум прекращает проводить грани различия во внешнем, истинная природа человека возвращается к своей нормальной (недуалистической) функции прямо­го восприятия, выявляя себя. Ум Учителя вернулся к своему изначально спокойному состоянию в результате ^ длительной медитации. Таким образом, когда чашка упала на пол, громко о себе заявляя, Учитель не просто зарегистрировал это своими органами чувств, а непосред­ственно осознал свою истинную природу, которая явля­ется первоисточником всех воспринимаемых чувствами вещей. Таким образом, он осознал изначальную пустоту или бессодержательность всех обусловленных вещей, освобождаясь от иллюзии пространства и своего послед­него сомнения относительно Ума, пребывающего за пределами рождения и смерти. Суравгама сутра гласит:

"Когда бешеный ум затихает, наступает бодхи".

10. Слово "удерживать" здесь подразумевает ум, цепля­ющийся за внешнее, и когда он порывает с ним, это так же трудно выразить, как состояние, испытываемое людьми при распаде семьи -- символично в отношении отрешения от воспринимаемого нашими органами чувств мира. Равным образом, трудно говорить, когда кто-то умирает -- символич­но в отношении "смерти эго" или обусловленной самости. Согласно Ваджрачедики, это последняя утонченная привя­занность к "эго и дхармам", с которыми человеку следует покончить прежде, чем он сможет достичь просветления.

11. "Весна" символизирует просветление, после которо­го "аромат" блаженства распространяется повсюду. Горы, реки и огромная земля являются иллюзорными формами, которые сутью своей представляют Татхагату или "подобие" тела Будды. Суравгама сутра говорит о "благоухающей форме" или "удивительной форме", имея в виду удивитель­ный внешний облик внешнего мира, воспринимаемый орга­нами чувств, преображенными мудростью.

МОЙ 57-й ГОД (1896-1897)

Летом того года я прибыл в монастырь Цзинь-шань в Чжэнь-цзяне, где я остановился для того, чтобы уделить определенное время изучению дисциплинарных правил. Старый настоятель Да-дин позволил мне остаться там на зиму.

МОЙ 58-й ГОД (1897-1898)

Возвратившись в монастырь Цзинь-шань, после совер­шенного мною паломничества на гору Лан в знак почтения Махастхама Бодхисаттвы, я получил приглашение от насто­ятеля Дао-мина отправиться к нему в Янчжоу и стать его помощником в монастыре Чжун-нин. В четвертом месяце года Учитель дхармыТун-чжп трактовал Суравгама сутру на горе Цзяо. Присутствовало около тысячи человек. Он попро­сил меня помочь ему в трактовке этой сутры, и после того, как я это сделал, я покинул собравшихся, и спустился с горы.

Родившись, я потерял мать, которую мне не пришлось увидеть. Я видел в доме только ее портрет, и каждый раз, когда я думал о ней, мое сердце надрывалось. Ранее я дал обет отправиться в монастырь Ашоки (А Ю Ван), почтить останки Будды и опалить огнем палец в виде жертвоприношения Будде во имя спасения моей любимой матери. Теперь я намеревался исполнить свой обет и отправился в Нинбо (где находился монастырь Ашоки). В то время Учитель дхармы Хуань жэнь и чаньский Учитель Цзи-чань (известный также под именем "Ва-чжи Тоу-туо" или "Осьмипалый аскет") были во главе монастыря Тянь-тун (вблизи Нинбо), а Учитель Хай-ань составлял летопись горы Ашоки. Все они просили меня помочь им, но поскольку я прибыл туда с намерением исполнить свой обет, я вежливо им отказал. В монастыре Ашоки я почтил останки Будды, и каждый день, начиная с третьего ночного бдения вплоть до вечерней медитации, за исключением тех случаев, когда я находился в главном зале, я использовал только свой тряпочный мат вместо монастыр­ских подушечек, совершая три тысячи низких поклонов. Однажды ночью, совершая чаньскую медитацию -- будто во сне -- я неожиданно увидел ослепительно яркого золотого дракона длиною во многие футы. Он спустился с неба, подлетев к бассейну у зала реликвий. Потом я вскарабкался на его спину и воспарил в небо. Мы прилетели туда, где горы, реки, деревья и цветы неописуемо красивы, а дворцы и их далаты изысканно грандиозны. В одной из комнат я увидел свою мать и крикнул: "Мама, пожалуйста, поезжай на этом драконе в Западный Рай [Будды Амитабхи]". Когда дракон снова приземлился, я, потрясенный, очнулся. Мое тело и ум были в полном порядке, и смысл видения был совершенно ясен. Так единственный раз в своей жизни я видел свою мать.

С тех пор каждый день, когда появлялись посетители, яселающие увидеть останки Будды в этом зале, я всегда был сопровождающим. Впечатления посетителей относительно останков сильно различались. Я смотрел на них много раз. В первый раз они мне показались размером с зеленую фасоль темно-пурпурного цвета. В середине десятого месяца, после того, как я отдал дань почтения хинаянским и махаянским трипитакам, ' я снова пришел посмотреть на них. Они были того же размера, но на этот раз представились в виде сверкающих красных жемчужин. Поскольку мне нетерпе-лось посмотреть каким трансформациям они подвергнутся дальше, я снова совершил ритуальные поклоны и почувство­вал боль во всем теле. Теперь останки казались крупнее зеленой фасоли, наполовину желтыми и наполовину белыми. Тогда я понял, что их размер и цвет изменяется в зависимости от возможностей органов чувств посетителя. Желая поскорее увидеть дальнейшие трансформации, я увеличил число пок­лонов, но в начале одиннадцатого месяца я серьезно заболел, Я не мог продолжать наблюдение, и поскольку мое заболева­ние обострилось, меня отправили в оздоровительную хижи­ну, где даваемые мне лекарства никак не действовали. Я не мог даже сидеть и лежал все время. Старший монах Сянь-цинь, надзиратель Цзун-лян и девица по имени Лу не потратили никаких денег и не предприняли никакой попыт­ки спасти меня. Они все от меня отвернулись. Все думали, что приближается конец моего кармического пребывания в этом мире. Хотя я был готов позволить болезни следовать своему курсу, я был очень озабочен тем, что не успел опалить палец (во исполнение своего обета). На шестнадцатый день мою хижину посетили восемь человек. Они думали, что болезнь моя была не серьезной и пришли специально для того, чтобы помочь мне опалить палец. Я вспомнил, что эта церемония была назначена на следующий день и настоял на том, чтобы они приняли участие согласно договоренности. Старший монах и все, кто был с ним, не одобрили это намерение в связи с возможным риском. Я разразился потоком слез и сказал:

"Кто может избежать смерти? Я хотел искупить долг перед своей матерью и дал обет опалить палец. На что мне жизнь, если я должен теперь отменить свое решение? Я готов умереть...".

Надзиратель Цзун-лян, которому был 21 год, услыхав мою мольбу, со слезами на глазах сказал: "Не волнуйся, я заплачу за завтрашнюю вегетарианскую пищу и все устрою для тебя". Я соединил ладони в знак благодарности. Семнад­цатого дня, рано утром пришел Цун-лян с братом по дхарме Цзун-синем, чтобы помочь мне опалить палец. Несколько человек помогало мне добраться до главного зала, где вместе с собравшимися я почтил Будду, исполнил ритуал и прочел правила, исполнение которых вело к раскаянию и преображе нию. Я сосредоточенно произносил имя Будды и молился, прося его даровать духовное освобождение моей любимой матери.

Я еще чувствовал боль в начале церемонии, но по мере того, как мой ум очищался, моя пробужденная мудрость ясно обозначилась. Когда я дошел до предложения "Все дхармад-ха ту содержатся в теле Будды Амитабхи", каждый волосок всех моих восьмидесяти четырех тысяч пор на теле встал дыбом. Я не просил посторонних поддерживать меня (как это было прежде) и совершенно забыл о своей болезни. Подойдя без посторонней помощи к собравшимся, чтобы их поблаго­дарить, я возвратился в хижину. Весь следующий день я держал свой палец в солевой ванне и не наблюдал никаких кровотечений. Через несколько дней я оправился от болезни и постепенно возобновил поклоны. Я оставался в монастыре Ашоки до наступления Нового Года.

Комментарий Цэнь Сюэ-лу, издателя Сюй-юня

Этот монастырь первоначально назывался А-Ю Ван (Царь Ван или царь Ашока), но позже был назван монасты­рем Гуан-ли. Он был построен на горе Моу в сорока дик югу от деревни Нансян в районе Инь префектуры Нинбо. В прежние времена -- через несколько сот лет после нирваны будды -- Центральной Индией правил царь Ашока (годы правления " приблизительно 274-237 до н.э.) Говорят, что он поместил 84 тысячи останков Будды в драгоценные ступы и приказал богам захоронить их в разных местах. На востоке эти ступы появлялись одна за одной в девятнадцати местнос-тях Китая, среди них была гора Ву-тай и монастырь Ашоки. На горе Ву-тай реликвия была помещена в ступу и ее нельзя было увидеть. Что касается реликвии монастыря Ашоки, на третьем году правления Тай-кана (282-303) в лице императо­ра Ву-ти из династии Цзинь, после того, как Хуэй-та помо­лился о его появлении, реликвия извлекла себя из земли, и тогда был построен монастырь и она была помещена в каменную ступу, дверь которой закрывалась на ключ. Когда посетители хотели посмотреть на реликвию, то страж ступы получал уведомление. Оказавшись в зале, посетители, пре­жде всего, отдавали дань почтения Будде и затем выходили наружу и, коленопреклоненные, выстраивались в очередь, чтобы посмотреть на реликвию. Страж вынимал ступу, которая была в один фут и четыре дюйма высотой и более фута шириной. Она была пустотелой, и в нее был вложен герметич­ный прозрачный шар с иглой внутри, на конце которой находилась реликвия. Когда на нее смотрели, реликвия казалась то большой, то маленькой, то одним целым, то несколькими частями, то неподвижным, то двигающимся -в соответствии с особенностями восприятия каждого посети­теля. Некоторые видели только одну, тогда как другие видели три или четыре реликвии. Цвет также варьировал -- он мог быть голубым, желтым, красным или белым. Тот, кто видел в ней цветок лотоса или изображение Будды, считался наделенным прекрасной кармической связью с дхармой.

Во времена правления Вань-ли династии Мин (1573-1619), Лу Гуан-цзу, председатель комиссии по гражданским делам, прибыл со своими друзьями почтить ступу и ее реликвию. В первый раз реликвия показалась ему размером с крошечную фасоль, затем, постепенно, начала приобретать размеры крупной фасоли, потом - финика, арбуза, и в конечном итоге -- она представилась большим сверкающим колесом. Это освежило его ум в отношении восприятия. Лу дал указание произвести ремонт разрушающегося зала, который по сегодняшний день находится в весьма приличное состоянии. Татхагата из чувства сострадания оставил cbo(тело дхармы, чтобы живые существа грядущих поколений могли проявить в себе ум, преисполненный праведности и веры.

Примечания

1. Трипитака или "Три корзины" буддистского канона, состоящие из винайямл». дисциплинарных правил, сутр или бесед Будды, и шастр или комментариев.

МОЙ 59-й ГОД (1898-1899)

В том году ранней весной, когда отлили большой колокол для монастыря Ци-та (семь пагод) в Нинбо, старый настоятель Бэнь-лай пригласил Учителя дхармыМо-аня дать пояснения к Лотосовой сутре и прибыл в монастырь царя Ашоки (Гуан-ли) и попросил меня помочь Мао-аню. По этой причине я отправился в монастырь Ци-та, и, после данных мною комментариев к этой сутре, я направился к горе Дун гуань, где построил соломенную хижину и встретил в Hei Новый Год.

МОЙ 60-й ГОД (1899-1990)

Учителя Цзэ-сэнь и Бао-линь пригласили меня в Дань ян помочь произвести ремонт в монастыре Сянь-тай, где s провел лето. На седьмом месяце я отправился в Чжу-ян:

провинции Янсу, где Учитель Фа-жэнь с горы Чи уступил мн' свою хижину на зиму.

ГЛАВА ПЯТАЯ ПРЕРВАННОЕ ОТШЕЛЬНИЧЕСТВО

МОЙ 61-й ГОД (1990-1991)

Около десяти лет я пребывал в провинциях Цзянсу и Чжэцзян и теперь хотел совершить дальнее путешествие к горе Ву-тай, после чего намеревался предаться углубленной практике в уединении на горе Чжун-нань. Сначала я покинул гору Чи и отправился в Чжэньцзян и Янчжоу, потом совер­шил паломничество на гору Юнь-тай (гора облачной терра­сы). Продвигаясь дальше, я пересек границу провинции Шань-дун и посетил гору Тай (1524 м.), ее священную восточную вершину. Снова направившись на восток, я дошел до горы Лао, где навестил пещеру Нараяны недалеко от места, где миньский Учитель Хань-шань" восстановил монастырь Хай-инь (морской котик). Затем я отправился в префектуру Цюй, чтобы почтить гробницу и храм Конфуция².

Затем я взял направление на запад и однажды ночью добрался до какого-то разрушенного храма и остановился в нем. Там был лишь прогнивший гроб с перевернутой крыш­кой. Поняв что гроб бесхозный, я устроился спать на нем, но где-то в полночь почувствовал, как что-то шевелится в нем, и, неожиданно, услышал голос, сказавший: "Я хочу вы­браться отсюда".

Я спросил: "Ты человек или привидение?"

"Человек" -- ответил голос.

"Кто ты?" -- спросил я.

"Нищий" -- ответил голос.

Я улыбнулся, встал и выпустил его из гроба. Он выглядел не лучше привидения. Он спросил меня: "Кто ты?"

"Монах" -- ответил я.

Он был рассержен и сказал, что я раздавил ему голову. Гак как он хотел ударить меня, я сказал ему: "Когда я сел на крышку гроба, ты даже не соизволил пошевелиться. Так за что же меня бить?"

Вынужденный подчиниться, он вышел справить малую нужду и вернулся, чтобы снова переночевать в гробу. Я покинул это место перед восходом солнца.

В то время уже начало активизироваться Боксерское Движение, переходящее в мятежи во многих районах провин­ции Шаньдун. Однажды я встретил на дороге иностранного солдата, который наставил на меня ружье и спросил: "Ты боишься умереть?". Я ответил: "Если мне суждено принять смерть от тебя, тогда давай, стреляй!" Увидев, что я ни в коей мере не обеспокоен, он сказал: "Ну ладно, можешь идти". После этого я поспешил на гору Ву-тай и, совершив воскуре­ния, намерился продолжить свой путь и подняться на гору Чжун-нань. Однако в связи с тем, что разразился Боксерский Мятеж, я возвратился в Бэйцзин (Пекин), где посетил монас­тырь Си-ю и почтил Пещеру Каменных Сутр. Я навестил И-сина, монаха с горы Тань-чжэ, который славился своей удивительной учтивостью и обходительностью. Затем я добрался до монастыря Цзя тай, где почтил ступу чаньского Учителя Фэй-бо. Затем я поднялся на гору Хон-луо и принял участие в собрании, практикующем медитативное произнесе­ние имени Будды и посетил монастырь Большого Колокола. Там я увидел бронзовый колокол, отлитый Яо Гуан-сяо. Он весил 87 тысяч каттй* и был 15 футов высотой. Длина его верхней подвесной части составляла 7 футов, а диаметр --14 футов. Весь текст Ав&тамсака сутры был отлит на внешней стороне колокола, а Лотосовой сутры - внутри. Алмазная сутра была начертана на краю его корпуса, а Сурангама мантра -- на его подвесной части. Колокол был преподнесен в дар императором Чэн-цзу во времена правления Юн-ло (1403-1424) династии Мин во имя спасения души его покой­ной матери.

Затем я направился в монастырь Лун-цюань (Драконов родник), немного севернее столицы, и остановился там на некоторое время. На пятом месяце Боксерский Мятеж достиг кульминации. Многочисленные толпы кричали: "Защищай­те династию Маньчу! Уничтожайте иностранцев!" Секретарь японской дипломатической миссии и германский министр были убиты в результате тайного подстрекательства вдов­ствующей императрицы. Семнадцатого дня того месяца был издан имперский указ, объявляющий войну иностранным державам. В столице воцарил беспорядок. На шестом месяце Тяньцзинь был захвачен союзными армиями, которые втор­глись в столицу, Бэйцзин (Пекин), месяцем позже. Наслед­ники престола и министры, знавшие меня по монастырю Лун-цюань, стали настаивать на том, чтобы я присоединился к императорской свите, которая собиралась бежать на запад. В полном замешательстве во время отъезда наблюдалось полное отсутствие горделивой помпезности, обычно выказываемой испорченным сыном небес. Днем и ночью каждому приходи­лось совершать вынужденные походы и испытывать большие трудности. По прибытии в Фубин император и вдовствующая императрица были рады встрече с наместником Чэнь Чунь-сюанем в провинции Ганьсу. Его солдаты пришли привет­ствовать и защитить их величества и сопроводить их за Великую Стену. На перевале Юнь-мэнь император встретил пожилого монаха в монастыре Юнь-мэнь, которому было 124 года. Император преподнес ему тонкую желтую ткань для рясы и приказал соорудить на этом месте памятную арку. Мы продолжали наш поход на запад и прибыли в префектуру Бинъян, где свирепствовал страшный голод. Местные жите­ли предлагали свою пищу таро [клубень] и верхушки сладко­го картофеля их величествам, которые были очень голодны и сочли это деликатесом. Когда мы добрались до Сяня, их величества остановились в штаб-квартире наместника. В то время, когда голодные массы ели трупы на улицах, местные власти, чтобы остановить это, предприняли меры и сооруди­ли восемь будок, из которых производилась раздача еды голодающим людям. Бесплатная еда раздавалась также в сельских окрестностях.

Наместник Чэнь Чунь-сюань пригласил меня в монас­тырь Во-лун (полулежащий дракон) помолиться, призывая снег и дождь, чтобы покончить с длительной засухой. После завершения молитв старый настоятель Дун-ся пригласил меня остаться в монастыре, но, узнав что императорский двор со всем его шумом и суетой содержался в Сяне, я тайком уехал.

На десятом месяце я поднялся на горную цепь Чжун-нань, чтобы построить там соломенную хижину. За вершиной Цзя Ву-тай я обнаружил "Пещеру Льва", представляющую собой уединенное место, пригодное для духовного отшельни­ка. Тогда я изменил свое имя на Сюй-юнь (порожнее облако), чтобы избежать встреч с нежеланными посетителями. Пос­кольку на горе не было воды, я вынужден был использовать талый снег и питаться сырыми травами, выращиваемыми мною. В то время в горах жили Учителя Бэнь-чжан на вершине По-ши, Мяо-лян в храме Гуань-ди, Дао-мин в гроте Ву-хуа, Мяо-юань в старой соломенной хижине, а также Учителя Сю-юань и Цин-шань на горе Хоу. Учитель Цин-шань был уроженцем провинции Хунань и пользовался очень большим уважением у монахов на этой горе. Он жил относи­тельно близко от меня и мы часто навещали друг друга.

На восьмом месяце следующего года Учителя Фа-чэн, Юэ-ся и Ляо-чэнь пришли ко мне в хижину и, увидев меня, удивились и сказали: "Мы несколько лет о тебе ничего не слышали. Кто бы мог сказать, что ты здесь спишь?". Я сказал: "Давайте не будем говорить о "здесь", лучше скажи­те как "там"?.⁵ После этого мы обменялись приветствиями и после того, как я угостил их таро, я сопроводил их на вершину По-ши. Юэ-ся сказал: "Старый настоятель Фа-жэнь с горы Чи сейчас дает толкование Лотосовой сутре в гуй-юаньском монастыре в Ханьяне. Эму не нравится его шумное окружение, и он хочет отправиться на север. Он просил меня подыскать для него место в здешних местах". Юэ-ся попро­сил меня помочь ему найти подходящее место для старого настоятеля, но поскольку я был занят практикой медитации, я вежливо отказался. После того как я закончил недельную чаньскую медитацию, Учителя Хуа-чэн, Инь-юэ и Фу-цзя нашли на горе Цуй-вэй подходящее место для старого насто­ятеля. Учитель Юэ-ся сказал, что место хорошее, но я был другого мнения, поскольку это место было подвержено вли­янию "Белого Тигра" с севера при отсутствии холма, поддер­живающего вечернюю звезду [оккультные термины, относя­щиеся к описанию подземных и космических течений в науке Фэн Шуи и касающиеся выбора благоприятного места].⁶ Они не прислушались к моему совету и, таким образом, они несли

ответственность за то, что случилось [к несчастью, в следую­щем году].

В ту зиму в день солнцестояния старый Учитель Цин-щань попросил меня сделать кое-какие покупки для него в префектуре Сянь. Возвращаясь, я попал под сильный снего­пад. Когда взобрался на гору, на подходе к своей новой соломенной хижине я поскользнулся и упал с обрыва в снежный сугроб. Я стал кричать, и Учитель И-цюань, мой сосед, пришел мне на помощь. Моя одежда насквозь промок­ла. Было уже темно и, думая, что снег к утру занесет все дороги, я по заснеженной тропе с трудом добрался до Учителя Цин-шаня. Увидев меня в таком потрепанном состоянии, он усмехнулся и пошутил, сказав, что я ни на что не гожусь. Я улыбнулся и кивнул в знак согласия. Потом я вернулся в свою хижину, где встретил Новый Год.

Примечания

1. Хань-шань (1546-1623). Пещера Нарайяны находится между Дэн-чжоу и Лай-чжоу в районе Цзин-чжоу. По тради­ции считается местом пребывания некоторых бодхисттв. Ближайший монастырь представлял собой руины, когда Хань-шань приступил к его восстановлению. Он реконстру­ировал его и назвал "Хай-ин" или Морской котик.

2. Конфуций (Кон Фу-цзы) 551-497 до н.э. Известен своими Аналектами и другими трудами. Семья Кон и теперь живет в префектуре Цюй провинции Шаньдун.

3. Боксерское Движение или И-хэ-цюань. Полудаосское тайное общество.

4. Древняя мера зерна равная одной пинте.

5. Учитель Сюй-юнь попросил своих посетителей забыть о том, что можно найти "здесь", в этой сфере чувственного восприятия, намекая на то, что может быть найдено "там", в первозданной запредельной истинной природе. Эти терми­ны носят чаньский характер и использовались в нетрадици­онном смысле.

6. "Фэн-шуй" (буквально -- ветер и вода) это древняя китайская наука, используемая для определения наиболее благоприятного места и времени постройки домов, выбора сельскохозяйственных земельных участков, рытья колодцев, возведения храмов, произведения захоронении и так далее. Она основана на идее приведения в гармоничное состояние отрицательных и положительных энергий (инь и ян) данного места. Некоторые места считаются изначально обладающими необходимым комплексом благоприятных энергий, тогда как другие считаются вредными, в силу отсутствия такого ком­плекса и должны быть либо скорректированы, либо избега­емы. Эксперты в этой науке используют биоэнергетический планшет и компас, сложным образом откалиброванный, с учетом "пяти направлений", "восьми триграмм" (ба-гуа), "девяти направлений", "пяти видов деятельности" (ву-син) и часовых делений, основанных на китайских шестидесяти ричных циклах, и так далее. Даже самые передовые китайцы серьезно относятся к этой науке, и лишь немногие банки, гостиницы и другие современные здания строятся без кон­сультаций с экспертами "Фэн-шуй". Как и большинство традиционно мыслящих китайцев. Учитель Сюй-юнь прида­вал большое значение принципам "Фэн-шуй". Для более детального изучения Фэн-шуй читайте книгу С.Скиннерс "Руководство Фэн-шу по живой аемле" (Раутледж, 1982).

МОЙ 62-й ГОД (1901-1902)

Я оставался в своей хижине в течение весны и лета Старый Учитель Фа-жэнь с горы Чи прибыл в провинцик Шэньси и построил хижину на горе Цуй-вэй. Его сопровож дало шестьдесят человек. Примерно половина из них остано вилась в монастыре Хуан-ю [бывшая летняя резиденция императора Тай-чжуна (627-649) династии Тан], тогда kbi другие разместилась в новой хижине и в монастыре Син шань. В этом северном районе в те времена начальник Су ответственный за подготовку пахотных земель, выделил тысячу цидейземлп (около 1515 акров) на Грязевом берегу Я бай, чтобы монахи с горы Цуй-вэй могли, возделывая ее иметь источник пропитания. Местные жители запротестова ли, говоря, что они жили там из поколения в поколение, \ настаивали на том, чтобы земля была отдана им в обмен ш выделенные рисовые поля. Монахи не согласились, и дел<" рассматривалось в суде, который решил его в пользу местных жителей. Старый Учитель Фа-жэнь был огорчен и в следую­щем году возвратился на юг. Перед отбытием он вернул все свои пожитки учителям Ти-аню и Юэ-ся и распустил своих приверженцев.

Когда я думал о будущем, я сознавал, что если просто полагаться на влиятельных людей, то можно причинить себе вред и, в конце концов, попасть в беду. Это инцидент сильно повлиял на тех южных монахов, которые отправились на север. В общем я не мог отбросить, как бессмысленный, фактор геомантических влияний на это место. Год прибли­жался к концу, все окрестные горы были покрыты снегом, и сильный холод пробирал до костей. Я находился один в своей хижине, но тело мое и ум были чисты и непорочны. Однажды я готовил таро в котелке и сидел, скрестив ноги, ожидая, когда пища будет готова, и непроизвольно погрузился в самадхи.

МОЙ 63-й ГОД (1902-1903)

Учитель Фу-чэн и другие, жившие в соседних хижинах, удивились, что я долгое время к ним не заходил и пришли ко мне, чтобы поздравить с Новым Годом. Вокруг моей хижины они обнаружили повсюду тигровые следы и никаких следов человека. Они вошли в мою хижину и, увидев, что я нахожусь в самадхи, пробудили меня цином [деревянным музыкаль­ным инструментом с утонченным, но проникающим звуком]. Когда я пришел в себя, они спросили: "Ты съел свою пищу?". Я ответил: "Пока нет. Таро в моем котелке должно быть теперь хорошо сварилось". Когда подняли крышку, оказа­лось, что пища в котелке была на дюйм покрыта плесенью. Фа-чэн был поражен и сказал: "Ты, вероятно, находился в самадхи полмесяца". Тогда мы растопили лед, сварили таро и вдоволь поели. Они пошутили на мой счет и ушли.

Через несколько дней после ухода Фа-чэна монахи и миряне из окрестных и отдаленных мест пришли навестить меня. Чтобы избежать ненужного общения с людьми, я ушел ночью со своим багажом за плечами в пустынное место, где не росло ни клочка травы.'Я дошел до горы Тайбай (3767 м.) и остановился в гроте. Но через несколько дней Учитель Цзя-чэнь, шедший по моим следам, пришел в мой приют. Тогда мы согласились совершить долгое путешествие к горе Эмэй вместе. Мы вышли через ущелье Бао-я, добрались до горы Цзыбай, прошли через террасу Тай-цзы, посетили храм Чжан-лян и пресекли район Чжао-хуа, где увидели Кедр Чжан-фэя. Продвигаясь дальше, мы достигли Чэнду, где немного отдохнули в храме. Потом мы снова отправились в путь и через префектуру Цзядин мы, наконец, добрались до Эмэй Шань и поднялись на вершину Цзиндин. "Огни Буд­ды", которые мы там увидели, были'совершенно такими же, как на горе "Петушиная Ступня". Поздно ночью мы видели бесчисленные небесные светильники. По яркости они напо­минали "светочи мудрости", виденные прежде на горе Ву-тай. Я посетил зал Си-ва, где отдал дань почтения старому настоятелю Чжэнь-ину, которому было более семидесяти лет. Он был предводителем всех монахов на этой горе, будучи просветленным Учителем чаньской школы. Он охотно разре­шил мне побыть с ним несколько дней.

После этого я спустился с горы, обогнул бассейн Сисян, и, миновав монастырь Да-эр, достиг равнины Чжан-лао, где находились храм Вайроканы и районы Эмэй и Цзяцзин. Дальше я намеревался пересечь реку Люша в деревне Инь-цунь. Случилось так, что вода в реке поднялась и с утра до полудня я ждал лодку. Лодка прибыла, и после того, как все пассажиры перешли на борт, я попросил Цзя-чжэня сесть в лодку первым и передал ему наш багаж. В тот момент, когда я собирался перебраться на борт, швартовочная веревка порвалась, но я успел ухватиться за ту ее часть, которая была прикреплена к борту. Поскольку течение было сильным, а на борту находилось много пассажиров, малейший наклон лод­ки мог привести к тому, что она опрокинется, так что я не двигался, в то время как лодка тащила меня по воде. На закате она причалила к берегу и меня вытащили на берег. Моя одежда и обе ноги были изрезаны камнями. Было холодно и шел дождь. Когда мы прибыли в таможенный пункт Шай-цзиня, ближайшие гостиницы отказались при­нять монахов. На улице был храм, но единственный его монах также отказался впустить нас, несмотря на многочленные просьбы. Он разрешил нам только провести ночь на театраль­ных подмостках, что были снаружи. Поскольку наша одежда была мокрой, а настил влажным, мы дали монаху денег, чтобы он продал нам немного сухой соломы. Вместо этого он принес нам две охапки отсыревшей соломы, которую было не поджечь. Мы терпеливо выносили эти неудобства и сидели до восхода солнца. Потом мы купили несколько грубых фрук­тов, чтобы заполнить свои желудки, и двинулись дальше. Мы перешли гору Хуо-жань, прибыли в префектуры Цзянь-чжан и Нин-юань и, в конечном итоге, добрались до Хуэй-ли'Чжоу. Мы пересекли границу провинции Юньнань, прошли район Юн-бэй, посетили святое место Авалокитешвары, пресекли реку Цзыньша и совершили паломничество к подножью горы "Петушиная Ступня", где провели ночь под деревом. И опять послышался звон колокола за каменной дверью.

На следующий день мы начали восхождение на гору и достигли вершины Цзиньдин, где совершили воскурения. Я снова начал думать об этом священном месте Будды и Патриарха, которое было теперь в таком полуразрушенном состоянии, и о вырождении всех традиций сангхи в провин­ции Юньнань. Я дал обет построить хижину на этой горе, где могли бы останавливаться паломники, но мне не позволила это сделать монашеская наследственная система, преоблада­ющая в этой местности. Я был огорчен и не мог удержаться от слез.²

Затем мы спустились с горы и прибыли в Куньмин. Там упасака Чэн Куань-цы, буддистский законник, пригласил меня остановиться в монастыре Фу-син, где с помощью Учителя Цзя-чэня я уединился для медитации, проведя новогодний период в затворничестве.

Примечания

1. Это означает, что Учитель предпочел избежать помех внешнего характера.

2. "Наследственное владение" храмами было весьма распространенным явлением во времена Сюй-юня. Это озна­чало, что контроль над монастырями и управление ими определялись произвольными правилами. Храмы практичес­ки считались частной собственностью и скорее непотизм, чем духовные заслуги, диктовал что должно делаться и кем. Это не позволяло странствующим монахам свободно пользовать­ся многими услугами или даже остановиться на ночь во время совершения долгих паломничеств. В принципе никакой буд­дистских монастырь не должен считаться собственностью тех, кто в нем живет. Он должен принадлежать всему ордену Сангхи в соответствии с установленными правилами.

МОЙ 64-й ГОД (1903-1904)

Во время моего уединения пришел один монах из храма Ин-сян, чтобы сказать мне о том, что кто-то у них там выпустил петуха, весящего несколько катти, и что птица эта агрессивная и поранила других домашних птиц. Я отправил­ся в этот храм и подробно объяснил птице правила поведения в монашеской среде и ее заповеди, а также научил ее произносить имя Будды. Вскоре петух перестал драться и сидел в одиночестве на ветке дерева. Он больше не убивал насекомых и ел только тогда, когда ему давали зерно. Через некоторое время, всякий раз, когда он слышал звон колокола и циня, он шел за монахами в главный зал и после каждого молитвенного собрания возвращался на ту же ветку дерева. Его опять стали учить произносить имя Будды и в конце концов, он прокукарекал: "Фо, Фо, Фо" ["Будда" по-китайски]. Два года прошло с тех пор, и однажды после молитвенного собрания петух встал во весь рост в зале, вытянув шею. Он трижды взмахнул своими расправленными крыльями, будто собираясь произнести имя Будды, и умер стоя. В течение нескольких дней его внешний вид не менялся. В конечном итоге его положили в коробку и похоронили. Пс этому случаю я сочинил следующее стихотворение:

Этот петух по природе боец Он дрался и кровь проливал чужую. Когда его ум от священных трактатов замер, Он стал зерном питаться, и уединившись, для насекомых не опасен стал.

На изваянья золотисто-желтые взирая, Он имя Будды так легко прокукарекать мог!

И вот три раза повернувшись, вдруг отошел он в мир иной,

И разве это существо отличное от Будды?

МОЙ 65-й ГОД (1904-1905)

В ту весну буддистские законники и настоятель Ци-мин из монастыря Гуй-хуа попросили меня прервать свое затвор­ничество и навестить их монастырь, где мне предстояло дать толкование Сутре Полного Просветления и Сутре из Сорока Двух Разделов. К тому времени более трех тысяч человек стало моими учениками. Осенью настоятель Мэн-фу пригла­сил меня дать толкование Сур&нгама Сутрев монастыре Цюн-цзюй. Я руководил изготовлением деревянных матриц, с помощью которых можно было бы напечатать тексты Суран-гама Сутры и поэмы Хань-шаня.' Эти матрицы хранились в монастыре. Меня также попросили дать толкование запове­дям, и в конце встречи главнокомандующий Чжан Сун-линь и генерал Лу Фу-син пришли в сопровождении других чиновников и знати с приглашением посетить префектуру Дали и остановиться в местном монастыре, но я сказал: "Я не хочу жить в городах. В прошлом я дал обет остаться на горе "Петушиная Ступня", но местные монахи не позволили мне это сделать. Поскольку вы являетесь буддистскими законни­ками, мой обет мог бы быть выполнен, если бы вы выделили мне участок на этой горе. Я мог бы здесь построить хижину и принимать паломников, спасая, таким образом, савгхуот гибели и восстанавливая святые места Махакашьяпы".

Они все одобрили эту идею и приказали заместителю префекта Биньчуаня оказать мне помощь (чтобы я мог Исполнить свой обет). Для меня подыскали разрушенный храм Бо-ю на той самой горе. Я отправился туда с целью там остановиться, и хотя там не было жилых комнат, и, несмотря на то, что я не взял с собой никакой еды, я принимал наносящих мне визиты вежливости монахов, монахинь, мужчин и женщин из преданных учению мирян, приходив­ших отовсюду. Храм Бо-ю опустел со времен правле­ния Цзя-цина (1796-1820) из династии Цин потому, что справа от него была обнаружена большая скала, излучавшая губительные эманации "Белого Тигра" и делавшая, таким образом, это место необитаемым. Я хотел снести скалу и вырыть бассейн, в который можно было бы запустить рыбу и другую речную живность. С этой целью были наняты рабочие, но ничего не получилось потому, что когда был удален слой земли вокруг скалы, ее основания не было видно. Она возвышалась на девять футов и четыре дюйма и в ширин', составляла семь с половиной футов. На ней можно было сидеть скрестив ноги и медитировать. Был приглашен десят ник для руководства работой по передвижению скалы на 280 футов влево, и более ста человек пришло, но им не удалось этого сделать, несмотря на то, что они изо всех сил старались в течение трех дней подряд. После их ухода я обратился с молитвами к духам, охраняющим храм, и прочел мантры. Понадобилось десять монахов и вместе нам удалось сдвинут) скалу влево. Те, кто пришли понаблюдать за нами, шумно выражали свои чувства и удивлялись, понимая, что на^ помогают высшие силы. Кто-то написал на скалах тр1 иероглифа "Юнь И Ши" ("Облако сдвинуло скалу"²). Пред ставители властей и ученые, услышавшие эту историю пришли и сделали надпись на этой скале. По этому случаю / также написал стихотворение:

Эта странная скала выдвинулась дерзко,

Замшелая с давних времен.

Ее оставили мне, когда трещину дал свод небесный.³

И, видя чаньской школы упадок, решил я ее воссоздать

И с сарказмом отнесся к глупым идеям Ю-гона горь сдвигать.⁵

В поисках истины, дхарме внимающий,

Видно, нашел ее на тигровой горе.⁶

С тех пор под шквалом восьми мирских ветров устояв ший,

В заоблачных высотах в окружении нескольких елей oi жил.

Вершина Бо-ю насквозь дворец брахмы пронзает.

Желающий дао постичь пройдет десять тысяч ли,

Чтоб посетить отшельников дом золотистых оттенков.

Я тысячу препятствий преодолел,

Чтоб добраться до этой горы и этой замшелой скалы,¹⁰ В ярком свете лунном, когда рыба с тенью от ели играет.^н Тот, кто с высот на мир иллюзорный взирает, Услышит колокольный звон, порожденный небесным ветром.¹²

Я начал восстанавливать храм, чтобы принимать па­ломников отовсюду, и поспешил собрать необходимые для этого средства. В связи с этим я попросил Учителя Цзя-чэна присмотреть за храмом и в одиночку отправился в Тэнюэ (с целью изыскания материальной поддержки). Из Сайгуаня я прибыл в Юнчан и в конечном итоге достиг Дерева Хэму. Дорога до него была длинной -- в несколько сот ли -- и оказалась очень суровой и трудной, поскольку ее не ремонти­ровали в течение многих лет. Однако местные жители сказа­ли, что некий монах из другой провинции решил, мужествен­но преодолевая серьезные трудности, отремонтировать ее. Он не просил оказать ему финансовую помощь, принимая лишь добровольные пожертвования от прохожих в виде пищи для удовлетворения самых скромных потребностей. Он неуклон­но работал в течение нескольких недель. Благодаря его усилиям, почти на девяносто процентов дорога была в при­личном состоянии. Чтобы выразить благодарность за совер­шенную им работу, население Пупяо намерилось восстано­вить для него храм Павлиньего Царя¹³. Однако он отклонил их предложение и сосредоточил свои усилия на ремонте дороги. Меня удивила эта история, и я решил разыскать этого монаха. На исходе дня я встретил его на дороге. Он нес мотыгу и корзину и собирался уже уходить. Я подошел к нему, соединив ладони в знак приветствия, но он лишь выпятил на меня глаза, не сказав ни слова. Я не обратил на это внимания и последовал за ним до храма, где он положил на место свой инструмент и сел, скрестив ноги, на подушечку. Я пришел выразить ему свое почтение, но он игнорировал меня и Молчал. Тогда я тоже сел напротив него. На следующее утро он встал и начал варить рис, пошевеливая кочергой поленья. Когда рис сварился, он не позвал меня, но я наполнил свою чашу и поел. После завтрака он взял мотыгу, а я-- корзину, И вместе мы пошли сдвигать камни, копать землю и рассыпать песок. Таким образом, мы работали и отдыхали вместе более десяти дней, не обменявшись ни единым словом. В один из вечеров, при ярком лунном свете -- почти как при дневном -- я вышел из храма и уселся, скрестив ноги, на большую скалу. Было поздно, но я не вернулся в храм. Старый монах украдкой подошел ко мне сзади и крикнул: "Что ты здесь делаешь?"

Я медленно открыл глаза и ответил: "Любуюсь на луну".

Он спросил: "Где луна?".

"Сверкающий розовый свет" -- ответил я. Он сказал:

"В круговороте фальши едва ли увидишь реальное,¹⁴ Так не прими же радугу за лучезарный свет".

Я ответил:

"Свет, что в форму проникает, не в прошлом, и не в настоящем.

Препятствий не встречая, он ни хорош, ни плох".¹⁵

После этого он схватил меня за руку и, громко смеясь, сказал: "Уже очень поздно. Пожалуйста, возвращайся на отдых [в храм]". На следующий день он был приветлив и начал разговаривать со мной, рассказав, что он уроженец Сянтаня (в провинции Хунань). Его звали Чань-сю (проповед­ником чань). Он смолоду стал отшельником и в возрасте 24 лет появился в чаньском зале монастыря Цзинь-шань, где ему удалось остановить свой блуждающий ум. Потом он совершил паломничество на священные горы (в Китае) и, побывав после этого в Тибете, вернулся в Китай через Бирму. Поскольку дорога была трудной, ему стало жаль людей и лошадей, плетущихся по ней. На него произвели впечатления поступки, совершенные Дхаранимдхара Бодхисаттвой, и он принялся за ремонт дороги в одиночку. Таким образом, он пребывал там в течение нескольких недель, и ему было уже 83 года. У него не было верного друга, и он был обрадован благоприятной кармической возможностью, позволившей ему излить свою душу, рассказав свою историю, долгое время остававшуюся не поведанной. Я также рассказал ему об обстоятельствах, приведших меня к отшельничеству.

На следующий день, после завтрака я откланялся и мы попрощались, громко смеясь. После этого я пошел в Тэнчун (также называемый Тэнюэ). Оттуда открывался вид на Бхамо через границу с Бирмой. Я был намерен добыть деньги на восстановление храма. По прибытии туда я остановился в хунаньском Позолоченном Зале. Не успел я опустить на землю свой багаж, как ко мне подошло несколько человек в траурных одеждах и, отвесив мне поклон, сказали: "Досто­почтенный господин, мы просим Вас прочесть нам сутры".

Я ответил: " Я прибыл сюда не для того, чтоб^! читать сутры¹'.

Один из них, сын усопшего, сказал: "Нам известно, что почтенные монахи, подобные Вам, читают сутры".

Я сказал: "Я не слыхал о том, что в этом районе есть монахи».

На это глава Позолоченного Зала воскликнул, объяс­няя: "Достопочтенный господин, вам следует их навестить и прочесть им сутры. Это редкое стечение обстоятельств. Они являются внуками академика By, известного под именем "Праведный". Ему было более 80 лет, когда он умер. Он оставил несколько дюжин сыновей и внуков, среди которых есть несколько ученых и академиков. Почтенный старец скончался несколько дней назад и перед смертью он сказал, что был монахом в прошлой жизни. Он дал указание одеть его по-монашески, и просил, чтобы домашние не плакали, и чтобы не забивали домашнюю птицу или скот, и чтобы не приглашали никаких даосских священнослужителей для чтения их писаний. Он также предсказал, что выдающийся монах придет и спасет его. После этого он сел, скрестив ноги, и отошел в мир иной. На следующий день он выглядел свежим. Достопочтенный господин, поскольку вы пришли сюда сегодня, не является ли это случаем проявления доброй кармы усопшего?".

Услышав это, я принял приглашение и отправился в дом умершего, чтобы прочесть там сутры и совершить обряд, дарующий пищу голодным духам в семидневный период.

Весь район с его представителями власти и учеными пригла­шал меня остаться в Тэнюэ, но я сказал им: "Я пришел сюда с целью добыть денег на восстановление храма на горе "Петушиная Ступня" и сожалею, что не могу остаться". Узнав об этом, они с радостью и энтузиазмом пожертвовали значительную сумму. После возвращения на гору я закупил продовольствие для общины, построил здания с дополнитель­ными комнатами, установил монашеский распорядок, регу­лируемый установленными правилами, ввел медитацию и чтение сутр с их трактовкой, укрепил дисциплину и передал буддистский канон.

В тот год число монахов, монахинь и мирян, следовав­ших канону, превысило 700 человек. Постепенно все монас­тыри на горе последовали нашему примеру и приняли меры к самосовершенствованию. Монахи снова начали носить подобающую одежду и довольствоваться вегетарианской пи­щей. Они также останавливались в храме с целью получения наставлений.

Примечания

1. Хань-шань или "золотая гора" был выдающимся адептом, который жил во времена правления Цзинь-гуань (627-664) из династии Тан. Его считают трансформирован­ным телом Манджушри. Он жил в гроте и писал вдохновен­ные стихи в духе чаньского учения. Многие из них были начертаны на мертвых деревьях, бесхозных зданиях и подо­бных объектах.

2. "Облако" подразумевает Учителя, чье имя (Сюй-юнь) означает "Порожнее Облако".

3. Согласно китайской мифологии, когда двое богов вели междоусобную войну, четыре опоры небесные рухнули и небо было сильно повреждено. Ну-ва, один из богов, воспользовал­ся магическим пяти-цветным камнем для его починки. Учитель Сюй-юнь был великим поэтом. Многие другие китай­ские поэты использовали аллюзии, связанные с древними мифами, в своих целях. Учитель в действительности имел в виду, что его долгом было "исправить" дхарму, пострадав­шую на горе "Петушиная Ступня".

4. Буквально "Облако увидело перемену и захотело следовать за драконом". "Облако" подразумевает Сюй-юня, а "следовать за драконом" означает следовать хорошим примерам, установленным древними, которые всегда рас­пространяли дхарму и возрождали чаньскую школу, когда она проявляла признаки упадка. Предложение метафорично. Оно было изложено выше на простом и понятном английском языке.

5. Ю-гон появляется в одной древней басне, известной большинству китайцев. Даже будучи пожилым человеком в возрасте 90 лет, он хотел сдвинуть две горы, что видны были из двери его дома. Народ смеялся над его глупой затеей сдвинуть горы, но он сказал: "Пусть я умру, но дело мое продолжат мои сыновья, а когда умрут они, их сменит множество внуков. По мере увеличения числа моих потомков будет уменьшаться число горных камней". Согласно легенде попытки старика сдвинуть горы настолько тронули "небес­ного владыку", что он послал двух ангелов, которые это осуществили. Здесь Учитель Сюй-юнь использует эту исто­рию, чтобы подчеркнуть значение Ума, который один мог сдвинуть горы и устранить все препятствия на пути к мгновенному просветлению.

6. Это указывает на трудность осознания правильной дхармы.

7. "Восемь мирских ветров", мешающих уму, это при­обретение и потеря, чрезмерное восхищение и охаивание, хвала и осмеяние, радость и печаль.

8. Практикующий находит уединение на окутанной облаками горной вершине, где в обществе лишь двух-трех елей он медитирует.

9. Говорят, что гора "Петушиная Ступня" является местом, где Махакашьяпа -- или "золотистый аскет" -ожидает, пребывая в самадхи, пришествия в этот мир Май-трейи. Говорят, что Махакашьяпа проглотил свет, отсюда его "золотистость" и его имя "Пьющий Свет". Эти две строчки свидетельствуют о трудностях, символизирующих путь к просветлению. Эти трудности должен преодолеть ищущий дао, посещая святое место Первого чаньского патриарха.

10. Эта скала символизирует сопротивление деградиру-ющих монахов с этой горы.

11. Яркий лунный свет означает первозданно просвет­ленную природу человека, а рыбы -- заблуждающихся живых существ, играющих с иллюзорными тенями елей, являющи­мися символом "несуществующих" явлений.

12. Последние три строчки стихотворения означают, что, находясь в окружении иллюзий, человек, способный загля­нуть за пределы феноменального мира, достигнет просветле­ния и удостоится похвалы Махакашьяпы, который звонит в невидимый колокол, звуки которого разносит небесный ве­тер, символ блаженства, испытываемого удачливыми после­дователями.

13. Четверорукий Бодхисаттва, едущий верхом на павли­не.

14. Когда ум медитирующего становится совершенно спокойным, то, как правило, перед его взором предстает красивая цветовая гамма, которую можно по ошибке принять за свет мудрости.

15. Свет мудрости может содержать всякие иллюзорные формы, но он вечен, то есть находится за пределами простран­ственно-временных ограничений. Он всепроникающ, и не встречает никаких преград, так как лишен всякой двойствен­ности, которая является причиной ощущения разделения между субъектом ("познающим") и объектом ("познавае­мым"). Таким образом, он подобен "чистому свету", являю­щему радугу, цветовой спектр которой сам по себе нереален. Аналогичным образом, все проявленные формы своей осно­вой уходят в этот чистый свет мудрости, но ни одна из них самостоятельно реально не существует.

Тело Учителя Хань-шаня в монастыре Шести Патриархов. Учитель Хань-шань (1546-1623) был выдающимся дзенским монахом династии Мин. Он восстановил монастырь Шести Патриархов в Цао-си, провинции Гвандун за три сотни лет до того как тоже самое сделал Сюй-Юнь.

ГЛАВА ШЕСТАЯ ДОСТАВКА ТРИПИТАКИ НА ЦЗИ ЦЗУ ШАНЬ

МОЙ 66-й ГОД (1905-1906)

В ту весну настоятель Бао-линь из монастыря Ши-чжун (каменный колокол) пригласил меня дать наставления, и тех, кто пришел их получить, насчитывалось более восьмисот. После завершения этой процедуры, в то время как Цзя-чэн в полном уединении практиковал медитацию в храме Бо-ю, я посетил различные места у Южных Морей в целях сбора средств. Сначала я прибыл в Наньтянь (в провинции Юнь-нань), где дал толкование Амитабха Сутре в монастыре Тай-бин, и, таким образом, обрел несколько сотен последовате­лей. Оттуда, преодолевая высокие скалы и проходя через места, населенные различными племенами, я достиг Бирмы. Пройдя через Шаньские государства, я прибыл в Синьцзэ и затем -- в Мандалэй. Проходя через миазматические Шаньс­кие государства, я подцепил болезнь, которая прогрессирова­ла и стала серьезной. Несмотря на болезнь, мне удалось добраться до храма Авалокитешвары в Людуне, в котором я встретил китайского монаха по имени Дин-жу. Я отдал ему дань почтения, но он игнорировал меня. Тогда я пошел в зал и сел там, скрестив ноги. В тот вечер, когда он прозвонил цивом, я помог ему звонить и бить в барабан. После зачтения правил раскаяния и преображения, он монотонно пропел: "Убей, убей, убей!" и трижды простерся ниц. На следующее утро, после прочтения того же текста в зале, он снова монотонно пропел тот же агрессивный призыв, и снова трижды простерся ниц. Меня удивило его поведение, и я намеренно остался, чтобы понаблюдать за ним. Его утренняя, дневная и вечерняя пища состояла из продуктов приправлен­ ных луком и чесноком, а также из молока. Я не стал это есть, во ничего не сказал о странности такой диеты. Я пил только воду- Он знал, почему я не ем эту пищу, и приказал, чтобы мне принесли жидкую овсяную кашу и рис без лука и чеснока. Тогда я смог поесть.'

На седьмой день он предложил выпить с ним чаю, и я спросил его, почему он призывал в зале "Убей, убей, убей!" Он ответил: "Убей чужестранцев!... Я родился в Бао-цине в провинции Хунань. Мой отел был военнослужащим, и после его смерти я удалился от мирской жизни и начал изучать дхармуна. острове Путо. Я стал последователем Учителя Чжу-чаня, который учил меня рисовать. Десятью годами раньше я добирался из Гонконга в Сингапур на пароходе, на котором подвергся дурному обращению со стороны иностранцев. Их надругательства были невыносимы, и я буду ненавидеть их всю оставшуюся жизнь. Теперь я продаю картины, которые ценятся здесь, и по этой причине у меня нет особых забот о хлебе насущном в эти последние десять лет. Монахи, прохо­дившие через эти места обычно очень важничали и были очень импульсивны. Редко можно встретить человека, подо­бного Вам, раскрепощенного и находящегося в гармонии со всем.² Вот почему я рассказал Вам правду о себе".

Я напомнил ему, что следует одинаково относиться и к друзьям и к врагам, но мне не удалось смягчить его жесткое отношение к иностранцам. После того как я оправился от болезни, я Покинул его, хотя он настаивал на том, чтобы я остался. Когда я сказал, что собираю средства для восстанов­ление храма, он снабдил меня продовольствием и дал денег на дорогу, купил мне билет на поезд и дал телеграмму упасаке Гао Вань-бану в Рангуне с просьбой принять меня. Вежливо простившись, он пожелал мне удачи. Когда я прибыл в Рангун, на железнодорожном вокзале меня встречали: упаса-ка Гао со всей своей семьей, управляющий Син-юань и монахи из монастыря. Я остановился в доме упасаки Гао, где меня приняли со всеми почестями. Упасака сказал: "Досто­почтенный Учитель Мяо-лянь на протяжении всех этих Десятилетий интересовался Вашей отшельнической жизнью, но никогда не получал никаких известий от Вас. Он был восхищен, узнав, что Вы собираетесь посетить здешние места и написал мне, что он возвращается в Китай, чтобы произвес­ти ремонт монастыря Гуй-шань (Черепашья Гора) в Нин-дэ (в провинции Фуцзянь). Недавно он прибыл сюда. Я сопровож­дал его в течение нескольких дней при посещении им Великой Золотой Пагоды (Швэдагона) и других святых мест. После этого он возвратился в свой монастырь и надеется, что Вы вскоре тоже вернетесь в Китай".

Упасака Гао проводил меня до парохода и послал телеграмму в монастырь Цзи-ло с просьбой прислать несколь­ко монахов, которые бы встретили меня. Когда это судно прибыло к месту назначения, оказалось, что на его борту один из пассажиров умер от какой-то заразной болезни. По этому случаю был поднят желтый флаг, и все путешественника были отправлены в карантин на удаленный холм. Там более тысячи человек находилось под открытым небом, под паля­щим солнцем днем и под дождем ночью. Каждому выдавался дневной пищевой паек, состоявший из небольшой чаши риса и двух сырых плодов моркови. Врач два раза в день приходил проверять их состояние. За семь дней выпустили половину пассажиров. Другая половина покинула карантин на деся­тый день, так что я остался один на этом холме, от чего был весьма взволнован.

Я был серьезно болен и чувствовал себя несчастным. В конце концов, я лишился сил принимать пищу. На восемнад­цатый день пришел врач и приказал мне переселиться в пустой дом. Я был рад этому. Я задал домовому смотрителю несколько вопросов. Он поведал, что он родом из Чжуаньч жоу. Потом, вздохнув, сказал: "Это комната смертников Они перевели Вас сюда потому, что им потребуется произвес­ти вскрытие трупа". Когда я сказал ему, что я намеревался посетить монастырь Цзи-ло, старик был растроган и сказал:

"Я дам тебе одно лекарство". Затем он приготовил чашу шэнь-цюй (некое лекарство) и дал мне выпить, и после вторичного приема я почувствовал себя немного лучше на следующий день. Он сказал: "Когда снова придет врач, как только я кашляну, встань и постарайся, насколько можешь. выглядеть обнадеживающе. Если он даст тебе лекарство, не принимай его".

Как и предупреждал старик, врач действительно при шел, и, растворив в воде какой-то порошок, заставил мен^ проглотить его. Поскольку я не мог отказаться, я с неохотой выпил микстуру. Когда врач ушел, старик всполошился и сказал: "Теперь тебе не долго осталось жить. Завтра он придет производить вскрытие. Я дал тебе лекарство, надеясь что Будда защитит тебя". На следующее утро, когда пришел старик, я сидел на полу, но не мог ничего видеть, хотя глаза мои были широко открыты. Он помог мне подняться и увидел, что пол был в крови. Он снова принес свое лекарство. Я выпил его. Он переодел меня, вымыл пол и, вздохнув, сказал: "Другой бы на твоем месте после лекарства, которое тебе дал врач, подвергся бы анатомированию, даже не успев испустить дух. Тебе не суждено умереть, и это, вероятно, потому, что тебя защищает Будда. Когда врач снова придет в девять часов, я кашляну, подавая сигнал, и ты должен будешь продемонстрировать, что ты в порядке". Когда врач пришел и увидел, что я жив, он указал на меня пальцем, улыбнулся и ушел. Когда я спросил старика, почему доктор улыбнулся, он ответил: "Потому что тебе не суждено уме­реть". Я сказал ему, что упасака Гао дал мне денег и попросил его передать часть их врачу, чтобы тот меня выпустил на свободу. Я тут же достал сорок долларов и передал ему [на мой выкуп] и еще двадцать, чтобы отблагодарить его за все, что он для меня сделал. Он сказал: "Я не должен брать у тебя деньги. Сегодня дежурит врач-европеец, и ничего не получит­ся, а завтра будет дежурить кажэньский врач, и можно будет все устроить". В тот вечер он еще раз зашел ко мне и сказал:

"Я договорился обо всем с кажэньским врачом за двадцать четыре доллара. Завтра тебя выпустят". Получив подтвер­ждение, я поблагодарил старика.

На следующее утро пришел этот врач, и после его визита прислали ло