Глава вторая. СЕСТРИЧКИ

Донья Соледад что-то объясняла четырем женщинам, окружавшим ее. Она то делала драматические жесты руками, то восклицала что-то, хватаясь за голову. Было ясно, что она рассказывала обо мне. Я вернулся по подъездной дороге на место прежней стоянки, собираясь подождать их там. Я прикидывал, остаться ли мне в машине или небрежно сесть на левое крыло. Наконец я решил встать у дверцы, готовый вскочить в нее и уехать, если возникнут намеки на возможность повторения чего-нибудь типа вчерашних событий.

Я страшно устал. Я не смыкал глаз более суток. У меня был план – сообщить молодым женщинам то, что смогу, об инциденте с доньей Соледад, чтобы они могли принять необходимые меры для помощи ей, а затем уехать. Их присутствие произвело некую перемену, все казалось заряженным новой энергией. Я почувствовал эту перемену, когда увидел донью Соледад, окруженную ими.

Откровение доньи Соледад, что они были ученицами Нагуаля, сделало их мучительно притягательными для меня, и я не мог дождаться встречи с ними. Меня мучил вопрос, не были ли они подобны донье Соледад. Она говорила, что они похожи на меня самого, и что мы идем в одном и том же направлении. Это легко интерпретировалось в положительном смысле. Мне хотелось верить в это больше, чем во что-либо другое.

Дон Хуан обычно называл их «лас эрманитас» – сестрички, самое подходящее наименование по крайней мере для двух знакомых мне девушек, Лидии и Розы. Это были две легкие, похожие на фей очаровательные молодые девушки. Я прикинул, что когда впервые увидел их, им было чуть больше двадцати, хотя Паблито и Нестор всегда отказывались говорить об их возрасте. Две другие, Хосефина и Елена, были полной загадкой для меня. Я слышал, как их имена время от времени упоминались обычно в каком-то неблагоприятном контексте. Из случайных замечаний, сделанных доном Хуаном, я заключил, что они были какими-то чудными – одна была помешанной, а вторая – очень толстой, поэтому их держали в изоляции. Однажды я столкнулся с Хосефиной, когда пришел с доном Хуаном. Он представил ей меня, но она закрыла лицо и убежала прочь прежде, чем я успел поздороваться. В другой раз я увидел Елену, стиравшую белье. Она была огромных размеров. Я подумал, что у нее не все в порядке с железами. Я приветствовал ее, но она даже не обернулась. Я никогда не видел ее лица.

После рекламы, сделанной им доньей Соледад, мне и ужасно хотелось поговорить с таинственными «эрманитас», и в то же время я почти боялся их. Я вскользь взглянул на дорогу, собираясь с силами, чтобы встретится с ними со всеми сразу, но на дороге было пусто. Никто не приближался, а между тем только минуту назад они были не более чем в тридцати ярдах от дома. Я взобрался на крышу машины, но опять никого не увидел, даже собаки. Я запаниковал. Соскользнув вниз, я уже готов был вскочить в машину и уехать, но вдруг услышал, как кто-то сказал: «Эй, посмотри, кто здесь!»

Я мгновенно обернулся и оказался лицом к лицу с двумя девушками, которые только что вышли из дому. Очевидно, они прибежали впереди меня и вошли в дом через заднюю дверь. Я вздохнул с облегчением.

Ко мне подошли две юных девушки. Должен сознаться, что никогда по-настоящему не замечал их. Они были красивые, смуглые и очень стройные, но не худые. Их длинные черные волосы были подобраны. Они были одеты в незатейливые юбки, синие хлопчатобумажные жакеты и коричневые мягкие туфли на низком каблуке. Они были без чулок, ноги у них были стройными и мускулистыми. Ростом они были около пяти футов и трех-пяти дюймов. Они казались очень развитыми физически и двигались с большой ловкостью. Одна из них была Лидия, другая – Роза.

Я приветствовал их, и тогда они одновременно протянули мне руки для рукопожатия. Они встали по обе стороны от меня. Выглядели они здоровыми и бодрыми. Я попросил их достать пакеты из багажника. Когда мы несли их в дом, я услышал рычание, такое глубокое и близкое, что оно было похоже на рычание льва.

– Что это такое? – спросил я Лидию.

– Ты не знаешь? – спросила она недоверчиво.

– Это, должно быть, пес, – сказала Роза, и они побежали в дом, практически волоча меня за собой.

Мы положили пакеты на стол, а затем сели на скамейку. Обе девушки смотрели на меня. Я сказал им, что Донья Соледад больна и что я собираюсь отвезти ее в больницу в город, потому что не знаю, как помочь ей. Тут я понял, что ступил на опасную почву. Я не представлял, какую информацию я должен дать им о подлинном характере моего сражения с доньей Соледад. Я решил наблюдать за ними, пока не отыщу ключ. Я полагал, что если буду внимательно за ними наблюдать, смогу по выражению их лиц или по голосам понять, как много они знают. Но они продолжали молчать, предоставляя мне самому вести разговор. Я начал сомневаться, надо ли вообще говорить что-либо по своей инициативе. Пытаясь рассчитать, что делать, чтобы не допустить промаха, я кончил тем, что стал нести чепуху. Лидия оборвала меня. Сухим тоном она сообщила мне, что мне нечего беспокоиться насчет здоровья доньи Соледад, потому что они уже приняли меры, чтобы помочь ей. Ее слова заставили меня спросить, знает ли она, что случилось с доньей Соледад.

– Ты забрал ее душу, – бросила она обвиняюще.

Первой моей реакций было желание оправдываться. Я горячо заговорил, но в конце концов запутался в противоречиях. Они пристально смотрели на меня. Я пришел в полное замешательство. Я пытался снова сказать то же самое, но другими словами. Но моя усталость была такой огромной, что я с трудом мог собраться с мыслями. Наконец, я сдался.

– Где Паблито и Нестор? – спросил я после долгой паузы.

– Они скоро будут здесь, – живо ответила Лидия.

– Вы были с ними?

– Нет! – воскликнула она и уставилась на меня.

– Мы никогда не будем вместе, – объяснила Роза. – Мы не имеем ничего общего с этими лодырями.

Лидия сделала повелительный знак ногой, чтобы она замолчала. Она явно была лидером. То, что я заметил движение ее ступни вызвало в моем осознании воспоминание очень своеобразной грани моих отношений с доном Хуаном. Во время наших бесчисленных скитаний дон Хуан без особых усилий успешно обучил меня системе тайных коммуникаций при помощи закодированных движений стоп.

Я заметил, что Лидия дала Розе сигнал опасности. Он употреблялся, если в поле зрения сигнализирующего появлялось что-нибудь нежелательное или опасное. В данном случае – я. Я засмеялся. Я вспомнил, что дон Хуан впервые подал мне этот знак при первом появлении дона Хенаро. Сделав вид, что не понимаю происходящего, я решил посмотреть, не смогу ли расшифровать все их знаки. Роза сделала знак, что собирается напасть на меня. Лидия ответила повелительным знаком запрета. По словам дона Хуана, Лидия была очень талантливой. Он считал ее более чувствительной и алертной, чем Паблито, Нестор или я сам. Мне никогда не удавалось завязать с ней дружбу. Она держалась отчужденно и была очень резкой. У нее были огромные черные живые глаза, никогда ни на кого не смотрящие прямо, широкие скулы и точеный нос, несколько уплощенный и расширенный к переносице. Я вспомнил, что у нее раньше были красные, вечно воспаленные веки, что служило поводом для всеобщих насмешек. Краснота век исчезла, но она продолжала часто тереть глаза и часто моргать. На протяжении всего моего знакомства с доном Хуаном я видел Лидию чаще всех, но при этом мы не обменялись с ней и дюжиной слов. Паблито считал ее очень опасным существом. Я же всегда думал, что она была просто слишком застенчивой. Роза же была очень бойкой. Я считал ее самой младшей из сестер. Ее глаза были искренними и сияющими. Она была прямой, но несколько раздражительной. Я разговаривал с Розой чаще, чем с остальными. Она была дружелюбной, очень смелой и очень веселой.

– Где остальные? – спросил я Розу. – Они собираются появиться?

– Они скоро придут, – отвечала Лидия.

По их выражениям я мог заключить, что они не были настроены дружелюбно. Судя по их сигналам, они были столь же опасны, как и донья Соледад. И все же, когда я сидел там, глядя на них, они казались мне просто замечательными. Я испытывал к ним самые теплые чувства. И чем дольше они смотрели мне в глаза, тем сильнее становилось это мое чувство. В какой-то момент я почувствовал к ним настоящую страсть. Они были так очаровательны, что я мог бы сидеть часами и смотреть на них, но вдруг некая отрезвляющая мысль заставила меня встать. Я не собирался повторять ошибок прошлой ночи. Я решил, что лучшей защитой будет выложить карты на стол. Твердым тоном я заявил, что дон Хуан устроил для меня некоего рода испытание, используя донью Соледад, или, возможно, наоборот. Существовала вероятность, что он и их настроил соответствующим образом, и нам предстоит сражаться друг с другом в некоторого рода битве, которая может плохо кончиться для кого-нибудь из нас. Я воззвал к их воинскому духу. Если они настоящие наследники дона Хуана, то они должны быть безупречными со мной, раскрыть свои карты, а не вести себя как обычные алчные человеческие существа.

Я повернулся к Розе и спросил ее, почему она хотела напасть на меня. Она на мгновение растерялась, а потом рассердилась. Ее глаза пылали гневом, губы сурово сжались.

Лидия очень вразумительно объяснила, что мне нечего бояться их, и что Роза сердится из-за моей атаки на донью Соледад. И что это исключительно ее личная реакция.

Тогда я сказал, что мне пора. Я встал. Лидия жестом попыталась остановить меня. Она казалась испуганной или сильно обеспокоенной. Она начала возражать, но меня отвлекли какие-то звуки, доносившиеся из-за двери. Девушки рванулись ко мне. Что-то тяжелое прислонилось к двери или толкало ее. Тут я заметил, что они закрыли дверь на тяжелый железный засов. Я почувствовал отвращение. Все начиналось сначала. Я уже устал от всего этого.

Девушки взглянули друг на друга, потом на меня, потом опять друг на друга.

Я слышал поскуливание и тяжелое дыхание какого-то большого животного возле дома. Это мог быть пес.

В этот момент изнеможение ослепило меня. Я бросился к двери и стал отпирать ее. Лидия метнулась ко мне и снова закрыла дверь на щеколду.

– Нагуаль был прав, – сказала она, тяжело дыша – ты думаешь и думаешь. – Ты тупее, чем можно было ожидать.

Она толкнула меня обратно к столу. Я приготовился в подходящих выражениях высказать раз и навсегда, что с меня достаточно. Тут Роза села рядом, касаясь меня: я ощущал ее ногу, нервно трущуюся об мою. Лидия стояла лицом ко мне, неотрывно глядя на меня. Ее горящие глаза, казалось, пытались сказать мне нечто такое, чего я не мог понять.

Я начал говорить что-то, но не закончил. Внезапно на глубочайшем уровне я осознал нечто. Мое тело осознало зеленоватый свет, свечение снаружи дома. Я не видел и не слышал ничего. Я просто осознавал свет, как если бы внезапно уснул, и мои мысли превращались в образы, наложенные на мир обыденной жизни. Свет двигался с большой скоростью. Я ощущал его своим животом. Я следовал за ним или, скорее, фокусировал свое внимание на нем в мгновения, когда он двигался вокруг. В результате фокусирования на этом свете мой ум стал необыкновенно ясным. Теперь я понял, что в этом доме, в присутствии этих девушек было бы неправильно и опасно вести себя, как случайный наивный наблюдатель.

– Ты не боишься? – спросила Роза, указывая на дверь.

Ее голос нарушил мою концентрацию.

Я согласился, что нечто, находившееся за дверью, чем бы оно ни было, испугало меня на очень глубоком уровне, достаточном, чтобы умереть от страха. Я хотел сказать больше, но тут меня охватила ярость и я захотел увидеть донью Соледад и поговорить с ней. Я не верил ей. Я пошел прямо в ее комнату. Ее там не было. Я стал звать ее, выкрикивая ее имя. В доме была еще одна комната. Я распахнул дверь и ворвался туда. Там никого не было. Мой гнев вырос до таких же масштабов, как и мой страх. Я вышел в заднюю дверь и обошел вокруг дома. Не было видно даже собаки. Я яростно постучал в дверь. Открыла Лидия. Я вошел и закричал, чтобы она сказала мне, где все. Она опустила глаза и не ответила. Она хотела закрыть дверь, но я не позволил ей. Она быстро развернулась и ушла в другую комнату.

Я опять сел за стол. Роза не двигалась. Она словно застыла на месте.

– Мы – одно и то же, – сказала она внезапно. – Нагуаль сказал нам это.

– Скажи тогда, кто рыскал вокруг дома? – спросил я.

– Союзник, – отвечала она.

– Где он сейчас?

– Он все еще здесь. Он не уйдет. И когда ты будешь слабым, он сомнет тебя. Однако мы ничего не можем рассказать тебе.

– Кто же тогда может?

– Ла Горда! – воскликнула Роза, раскрывая свои глаза как можно шире. – Только она может. Она знает все.

Роза спросила меня, можно ли закрыть дверь, просто для того, чтобы быть в безопасности. Не дожидаясь моего ответа, она медленно пошла к двери и с шумом захлопнула ее.

– Мы ничего не можем сделать, кроме как ждать, пока все не придут.

Лидия вернулась в комнату со свертком, с каким-то предметом, обернутым в кусок темно-желтой ткани. Похоже, она расслабилась. Но я отметил, что она настроена очень решительно. Она каким-то образом передала свое настроение и нам с Розой.

– Ты знаешь, что здесь у меня? – спросила она.

Я не имел ни малейшего представления. Она начала неторопливо разворачивать сверток. Потом остановилась и посмотрела на меня. Она ухмыльнулась, как будто ей было неловко показывать то, что в свертке.

– Этот пакет оставил для тебя Нагуаль. Но я думаю, что нам лучше подождать Ла Горду. Я настаивал, чтобы она развернула его. Она бросила на меня свирепый взгляд и молча вынесла пакет из комнаты.

Я наслаждался игрой Лидии. Она действовала в полном соответствии с уроками дона Хуана и продемонстрировала, как можно наилучшим образом использовать заурядную ситуацию. Она чрезвычайно заинтриговала меня, показав мне сверток и сделав вид, что хочет развернуть его. Перед этим она сказала, что он оставлен мне доном Хуаном. Она понимала: я вынужден буду остаться, чтобы узнать о содержимом свертка. Я мог предполагать все что угодно. Это могла быть трубка, которой дон Хуан пользовался при применении психотропных грибов. Он как-то говорил мне, что эта трубка будет отдана мне на хранение. Это мог быть его нож, или кожаный кисет, или даже его магические предметы силы. С другой стороны, это могло быть всего лишь уловкой Лидии; дон Хуан был слишком непростым, слишком абстрактным, чтобы оставлять мне свои личные вещи в наследство.

Я сказал Розе, что еле держусь на ногах от усталости и голода Мне хотелось вернуться в город, отдохнуть пару дней и вернуться для встречи с Паблито и Нестором. Я добавил, что к тому времени смогу встретиться и с двумя другими девушками.

Тут вернулась Лидия, и Роза сказала ей о моем намерении уехать.

– Нагуаль приказал нам подчиняться тебе как ему самому, – сказала Лидия. – Мы все являемся самим Нагуалем, но почему-то – никто не понимает почему – ты – в большей степени.

Обе заговорили одновременно, уверяя, что, в отличие от доньи Соледад, они ничего не собираются предпринимать против меня. В их взгляде была настолько горячая искренность, что мое тело было потрясено. Я поверил им.

– Ты должен дождаться возвращения Ла Горды, – сказала Лидия.

– Нагуаль говорил, что ты будешь спать в его постели, – добавила Роза.

Я зашагал по комнате, раздумывая над странной дилеммой. С одной стороны, мне хотелось остаться и отдохнуть – в их присутствии я чувствовал себя физически легким и счастливым, чего и в помине не было днем раньше с доньей Соледад. Но моя разумная сторона и не собиралась расслабляться. И на этом уровне я был все таким же испуганным. В моменты слепого отчаяния я мог действовать смело, но когда импульс этого действия иссякал, я чувствовал себя таким же уязвимым, как обычно.

Нервно расхаживая по комнате, я занимался самоанализом. Обе девушки молчали, с тревогой наблюдая за мной. Внезапно задача решилась: я знал, что какая-то часть меня лишь притворялась испуганной. В присутствии дона Хуана я хорошо познакомился с подобным способом реагирования. На протяжении многих лет нашего общения я глубоко полагался на него в том, что он найдет подходящие способы успокоить мой страх. Моя зависимость от него давала мне утешение и безопасность. Но больше я рассчитывать на это не мог – дона Хуана не было. У его учеников не было ни его терпеливости, ни его искушенности, ни его абсолютной власти. В их обществе мое желание искать утешения было явной глупостью.

Девушки отвели меня в другую комнату. Окно в ней выходило на юго-восток, так же была сориентирована и постель, в качестве которой использовалась толстая циновка похожая на матрац. Кусок стебля агавы[6] длиной в два фута был разрезан так, что его пористая сердцевина служила подушкой или опорой для шеи. Посредине была легкая выемка. Поверхность агавы была очень гладкой. Я лег, почувствовав при этом необычайный комфорт и телесное удовлетворение. Лежа на постели дона Хуана, я ощущал безопасность и завершенность. Несравненный покой охватил мое тело. Подобное чувство я уже испытал однажды, когда дон Хуан сделал мне постель на вершине холма в пустыне северной Мексики. Я заснул.

Проснулся я в конце дня. Роза и Лидия крепко спали, лежа почти на мне. Одну или две секунды я лежал неподвижно, а затем обе девушки одновременно проснулись.

Лидия зевнула и сказала, что они должны были спать вместе со мной, чтобы защитить меня и дать мне возможность отдохнуть. Я сильно проголодался. Лидия отправила Розу на кухню приготовить нам поесть, а сама тем временем зажгла все лампы в доме. Я чувствовал, что знал их или был с ними всю жизнь. Мы молча поели.

Когда Роза убрала со стола, я спросил Лидию, спят ли они все в постели Нагуаля: это была единственная постель в доме, кроме постели доньи Соледад. Как само собой разумеющееся Лидия сказала, что они выехали из этого дома несколько лет назад в свой собственный дом неподалеку отсюда, и что Паблито уехал одновременно с ними и живет теперь с Нестором и Бениньо.

– Что с вами случилось? Я думал, что вы живете все вместе.

– Больше нет, – ответила Лидия. – С тех пор, как ушел Нагуаль, у нас разные задачи. Нагуаль соединил нас, он же и разделил.

– А где Нагуаль сейчас? – спросил я как можно небрежней.

Они посмотрели на меня и переглянулись.

– Но мы не знаем, – ответила Лидия. – Они с Хенаро покинули нас.

Казалось, она говорит правду, но я настаивал, чтобы они рассказали мне все, что им известно.

– Мы действительно ничего не знаем, – огрызнулась Лидия, явно раздраженная моим вопросом. – Они переместились в другую область. Спроси об этом Ла Горду. Она должна тебе кое-что рассказать. Она еще вчера знала, что ты приехал, и мы спешили всю ночь, чтобы застать тебя.

Мы боялись, что ты уже мертв. Нагуаль сказал, что мы должны помогать и верить только тебе. Он сказал, что ты – это он сам.

Она захихикала, закрыв лицо руками, а затем добавила: – Но в это очень трудно поверить.

– Вся беда в том, что мы не знаем тебя, – сказала Роза. – Все мы четверо чувствовали одно и то же. Мы боялись, что ты умрешь, но страшно рассердились, увидев тебя живым. Соледад для нас даже больше, чем мать.

Они обменялись понимающими взглядами. Я мгновенно интерпретировал это как сигнал опасности. В них было что-то недоброе. Лидия заметила внезапное недоверие, должно быть, написанное у меня на лице и начала уверять в своем желании оказывать мне помощь. У меня как будто не было оснований сомневаться в их искренности. Если бы они захотели навредить мне, они могли бы сделать это, когда я спал. Лидия говорила так искренне, что мне стало стыдно за мои подозрения. Я решил раздать привезенные для них подарки и сказал, что в пакетах есть кое-какие безделушки, и они могут выбрать себе, что им понравится. Лидия ответила, что они предпочли бы, чтобы я разделил их сам. Она деликатно добавила, что все будут признательны мне, если я вылечу донью Соледад.

– Что, по-вашему, я должен сделать, чтобы вылечить ее? – спросил я после долгого молчания.

– Используй свой дубль, – безапелляционным тоном ответила она.

Я осторожно попытался объяснить, что донья Соледад едва предательски не убила меня и что я остался в живых только благодаря чему-то такому во мне, что не было ни умением, ни знанием. И то неопределенное, что нанесло ей удар, было реальным, но недостижимым. Иными словами, я мог с таким же успехом помочь донье Соледад, как и слетать на Луну.

Они молча и внимательно слушали меня, оставаясь молчаливыми, но возбужденными.

– А где сейчас донья Соледад? – спросил я Лидию.

– Она с Ла Гордой, – уныло ответила она. – Ла Горда забрала ее и пытается вылечить, но где они – мы не знаем. Это правда.

– А где Хосефина?

– Она пошла искать Свидетеля. Он единственный, кто мог бы вылечить Соледад. Роза считает, что ты знаешь больше Свидетеля, но ты так сердит на Соледад, что желаешь ее смерти. Мы не осуждаем тебя.

Я заверил их, что не сержусь на нее и уж тем более не желаю ее смерти.

– Тогда вылечи ее! – сердитым и высоким тоном сказала Роза. – Свидетель нам говорил, что ты всегда знаешь, что делать, а Свидетель ошибаться не может.

– Черт возьми, да кто такой этот Свидетель?

– Свидетель – это Нестор, – нехотя объяснила Лидия, как бы не желая произносить его имя. – Ты знаешь это. Должен знать.

Я вспомнил, что во время нашей последней встречи дон Хенаро называл Нестора Свидетелем. Тогда я подумал, что это имя было шуткой или уловкой для смягчения невыносимого напряжения и боли тех последних нескольких минут вместе.

– Это была не шутка, – сказала Лидия твердо, – Хенаро и Нагуаль вели Свидетеля по иному пути. Они брали его с собой повсюду, где бывали сами. Я имею в виду – повсюду! И Свидетель был свидетелем всего, что следовало засвидетельствовать.

Отсутствие взаимопонимания между нами было просто ужасающим. Я попытался объяснить, что был практически чужим для них, так как Дон Хуан держал меня вдали от всех, в том числе от Паблито и Нестора. Все эти годы между нами не было никаких контактов за исключением случайных приветствий. Я знал их только со слов дона Хуана. Хотя я однажды встречался с Хосефиной, но даже не помнил, как она выглядит, а все, что я заметил в Ла Горде, – это ее гигантский зад. Я сказал им, что до вчерашнего дня понятия не имел ни об их ученичестве, ни о том, что Бениньо тоже входил в группу.

Они украдкой переглянулись. Роза открыла было рот, собираясь что-то сказать, но Лидия шевельнула ногой, подавая ей тайный знак. Я ожидал, что после моих долгих откровений они прекратят тайное общение друг с другом. Мои нервы были настолько взвинчены, что их секреты привели меня в ярость. Я заорал на них во всю силу легких и грохнул по столу кулаком. Роза вскочила с невероятной быстротой, и, я полагаю, в ответ на ее внезапное движение мое тело само по себе, без вмешательства разума, отступило назад. Как раз вовремя, чтобы уклониться на несколько дюймов от удара палкой или каким-то другим тяжелым предметом, который Роза держала в левой руке. Он врезался в стол с оглушительным грохотом.

Как и прошлой ночью, когда донья Соледад душила меня, я услышал позади трахеи у основания шеи своеобразный и таинственный звук, напоминающий сухой треск ломающейся трубки.

В моих ушах раздался хлопок, и с быстротой молнии моя левая рука опустилась на палку Розы и раздавила ее. Я видел эту сцену так, как если бы смотрел кино.

Роза пронзительно вскрикнула, и тут я понял, что наклонился вперед и изо всех сил ударил левым кулаком по тыльной стороне ее ладони. Я был испуган. Чем бы ни было произошедшее со мной – оно не было реальным. Это был ночной кошмар. Роза продолжала вопить. Лидия увела ее в комнату дона Хуана.

Какое-то время до меня еще доносились ее крики, а затем все стихло. Я сел за стол. Мои мысли были бессвязными и хаотичными.

Этот особый звук в основании шеи был чем-то, что я четко осознавал. Дон Хуан описывал его, как звук, производимый человеком в момент изменения скорости. И я смутно припоминал, что уже испытывал этот звук в его присутствии. И хотя прошлой ночью я осознал его, но окончательно понял, что это такое, только после случая с Розой. Я осознал, что этот звук сопровождался необычным ощущением жара на верхнем небе и внутри ушей. Сила и сухость звука напоминали звон большого треснувшего колокола.

Немного погодя вернулась Лидия. Она казалась более спокойной и собранной. Она даже улыбалась. Я попросил ее помочь мне распутать эту загадку и объяснить, что же произошло. После долгих колебаний она сказала мне, что когда я с криком ударил по столу, Роза в нервном возбуждении подумала, что я причиню им вред, и попыталась ударить меня своей «рукой сновидения». Я увернулся от ее удара и стукнул ее по тыльной стороне руки тем же способом, что и донью Соледад. Лидия сказала, что теперь рука Розы будет бездействовать, пока я не найду способа помочь ей.

Затем в комнату вошла Роза. Ее рука была замотана куском ткани. Она взглянула на меня глазами обиженного ребенка. Мои чувства были в полном беспорядке. Какая-то часть меня чувствовала себя неуютно и виновато, тогда как другая оставалась невозмутимой. Если бы не эта моя часть, я бы не смог остаться в живых после нападения доньи Соледад или сокрушительного удара Розы.

После длительного молчания я сказал им, что с моей стороны было мелочным раздражаться на их секретные сообщения друг другу при помощи ног, но что нельзя же сравнивать мой удар по столу с действиями Розы. Поскольку я не был знаком с их практиками, она могла серьезно повредить мою руку своим ударом.

Угрожающим тоном я потребовал, чтобы Роза показала руку. Она нехотя развернула ее. Рука была опухшей и красной. У меня не осталось никаких сомнений в том, что эти женщины испытывали меня в соответствии с замыслом дона Хуана.

Вступая с ними в конфронтацию, я попадал в область, которой было невозможно достичь или принять ее с точки зрения рациональности.

Дон Хуан неоднократно повторял, что рациональность является лишь незначительной частью того, что он называл «целостностью самого себя». Под воздействием незнакомой и совершенно реальной угрозы физического уничтожения мое тело должно было воспользоваться своими скрытыми ресурсами или умереть. Трюк, похоже, заключался в том, чтобы по-настоящему принять возможность существования таких ресурсов и возможность их реального достижения. Годы практики были лишь шагами к достижению такого принятия. Будучи верным своей предпосылке отсутствия компромисса, дон Хуан добивался для меня полной победы или полного поражения. Если бы моя подготовка не привела меня в контакт с моими скрытыми ресурсами, испытание выявило бы это, и тогда я был бы почти бессилен. Дон Хуан сказал донье Соледад, что я бы убил себя. Будучи столь глубоким знатоком человеческой природы, он, вероятно, был прав.

Это был момент для смены направления действий. Лидия сказала, что я мог бы помочь Розе и донье Соледад с помощью той же силы, которая причинила им вред; следовательно, проблема заключалась в воспроизведении правильной последовательности ощущений или мыслей, или чего-то еще, что приводило мое тело к высвобождению этой силы. Я взял руку Розы и начал ее тереть. Мне хотелось ее излечить. Я испытывал к ней наилучшие чувства. Обнимая Розу, я долго гладил ее руку. Я начал гладить ее по голове, и она в конце концов задремала на моем плече. Но краснота и опухоль ничуть не изменились.

Улыбаясь, Лидия молча наблюдала за мной. Мне хотелось сказать ей, что я бездарный исцелитель. Казалось, ее глаза поймали мое настроение и держали его до тех пор, пока оно не застыло.

Роза хотела спать. Она то ли смертельно устала, то ли была больна. Впрочем, это меня не слишком интересовало. Я взял ее на руки: она оказалась невероятно легкой. Я отнес ее к постели дона Хуана и осторожно уложил. Лидия укрыла ее одеялом. В комнате было очень темно. Я выглянул в окно и увидел безоблачное небо, усеянное звездами. До этой минуты я как-то не помнил, что мы находились на довольно большой высоте.

Когда я взглянул на небо, я вдруг ощутил прилив оптимизма. Казалось, звезды каким-то образом рады мне. Смотреть в юго-восточном направлении было действительно очень приятно.

Внезапно ко мне пришло побуждение, которое я почувствовал необходимым удовлетворить. Я хотел посмотреть, насколько отличается вид неба из комнаты доньи Соледад, обращенной на север. Я взял Лидию за руку, собираясь повести ее туда, но меня остановило щекочущее ощущение на макушке. Оно прошло, как волна ряби, по спине к пояснице, а оттуда – к подложечной ямке. Я сел на циновку и попытался проанализировать свои чувства. Казалось, что с того момента, как я почувствовал щекотку на моей голове, мои мысли уменьшились по интенсивности и количеству. Я пытался, но не мог вовлечь себя в тот обычный умственный процесс, который я называл думаньем.

Мои ментальные упражнения заставили меня забыть о Лидии. Она опустилась передо мной на колени и пристально смотрела на меня до тех пор, пока я не осознал, что ее огромные глаза внимательно разглядывают меня с расстояния в несколько дюймов. Я снова взял ее за руку и повел в комнату доньи Соледад. Когда мы подходили к двери, я почувствовал, что все ее тело оцепенело. Мне пришлось тащить ее. Я уже собирался переступить порог, как вдруг в глаза мне бросилась какая-то громоздкая, напоминающая человеческое тело масса, лежавшая у стены напротив двери. От неожиданности я ахнул и отпустил Лидию. Это была донья Соледад. Она лежала головой к стене. Я обернулся к Лидии. Та отскочила на пару шагов. Я прошептал, что донья Соледад вернулась, но не услышал звуков своего голоса, хотя был уверен, что произнес эти слова. Я попробовал бы заговорить снова, если бы у меня не было этого побуждения к действию. Похоже было, что слова требовали слишком много времени, а мне его не хватало. Я вошел в комнату и направился к донье Соледад. Видимо, ей было очень плохо. Я опустился перед ней на корточки, но вместо того, чтобы что-то спросить, я приподнял ей голову и посмотрел на нее. На ее лбу я увидел что-то, напоминавшее самодельный пластырь из листьев, темный и липкий на ощупь. Я почувствовал, что обязательно нужно убрать его. Очень уверенно откинув назад ее голову, я сорвал пластырь. Это было похоже на то, как если бы я снял кусок резины. За все это время донья Соледад не пошевелилась и не издала ни звука. На лбу осталось желтовато-зеленое пятно. Оно двигалось, словно было живым и насыщенным энергией. Мгновение я смотрел на него, не зная, что делать дальше. Я коснулся пятна пальцем, и оно пристало к нему как клей.

Как ни странно, оно не только не испугало меня, но даже понравилось. Я растер его кончиками пальцев, и пятно перешло на мою руку. Я встал. Эта липкая субстанция давала ощущение тепла. Какое-то мгновение она напоминала клейкую пасту, а затем высохла у меня на пальцах и ладони. Я вновь почувствовал вспышку понимания и тут же побежал в комнату дона Хуана. Схватив руку Розы, я стер такое же флюоресцирующее желтовато-зеленое вещество с ее руки, как я стер его со лба доньи Соледад.

Мое сердце колотилось так сильно, что я едва мог стоять на ногах. Хотелось лечь на пол, но что-то во мне толкнуло меня к окну и заставило бежать на месте.

Не знаю, как долго это продолжалось. Внезапно я почувствовал, как что-то трется о мою шею и плечи. Я начал осознавать, что был практически голым и мокрым от пота. Лидия закутала меня куском ткани и вытирала мне пот с лица.

Ко мне сразу же вернулся нормальный процесс мышления. Я осмотрел комнату. Роза крепко спала. Я побежал в комнату доньи Соледад, ожидая найти ее там спящей, но в комнате никого не было. Лидия пришла следом за мной. Я рассказал ей о случившемся. Она бросилась к Розе и начала ее будить, а я в это время одевался. Роза все еще не просыпалась. Лидия схватила ее за поврежденную руку и сжала ее. Одним пружинистым движением Роза вскочила, словно и не спала.

Они заметались по дому, гася лампы. Казалось, они собрались бежать отсюда. Я хотел спросить, к чему такая спешка, но вдруг заметил, что и сам одеваюсь с лихорадочной скоростью.

Теперь мы носились все вместе. Более того, они, казалось, ожидали от меня указаний, что делать дальше.

Мы выбежали из дома, захватив с собой все привезенные мною пакеты. Лидия посоветовала не оставлять их. Я не успел распределить их и поэтому они как бы еще принадлежали мне. Я швырнул их на заднее сидение машины, а обе девушки поместились на переднем, прижавшись друг к другу. Я завел машину и стал медленно выруливать задним ходом, угадывая путь в темноте. Когда мы были уже на дороге, я совершенно растерялся, услышав их заявление: они в один голос сказали, что я – их лидер.

Они сказали, что их действия зависят от моих решений. Я – Нагуаль. Мы не могли просто выбежать из дома и уехать бесцельно. Теперь я должен руководить ими.

Я понятия не имел, ни что делать, ни куда ехать. Повернувшись, я взглянул на них. Их глаза были похожи на зеркала, отражавшие отблеск фар. Я вспомнил, что глаза дона Хуана были такими же: они тоже, казалось, отражали больше света, чем глаза обычного человека.

Я знал: обе девушки осознавали, что я в тупике. Лучше было, наверное, подшутить над собой, чтобы прикрыть свою несостоятельность, но вместо этого я прямолинейно переложил всю ответственность на них.

Я сказал, что мне недостает практики в роли Нагуаля и буду благодарен им за любое предложение или указание, куда нам следует ехать.

Они, похоже, были возмущены мной. Они поцокали языками и покачали головами. Я быстро прикинул в уме различные варианты действий – отвезти их в город, или в дом к Нестору, или даже взять с собой в Мехико, но ни один из них не был осуществим.

Я остановил машину на пути в город. Больше всего на свете мне хотелось поговорить с ними по душам. Я открыл было рот, но они повернулись лицом друг к другу и положили руки друг другу на плечи. Видимо, это означало, что они замкнулись и не слушают меня.

Я был смертельно расстроен. В это мгновение я страстно желал умения дона Хуана владеть любой ситуацией, его интеллектуальной способности дружеского общения, его юмора. Вместо этого я находился в компании двух дурочек.

Я заметил выражение подавленности на лице Лидии, и это остановило лавину моей жалости к себе. И тут я в первый раз ясно осознал, что нашему взаимному разочарованию нет конца. Видимо, они тоже привыкли к мастерству дона Хуана, хоть он и вел себя с ними иначе, чем со мной. Для них переход от самого Нагуаля ко мне был катастрофическим.

Я долго сидел, не выключая мотора. Затем у меня опять появилась дрожь в теле, которая началась как щекочущее ощущение на макушке. Теперь я знал, что случилось после того, как я вошел в комнату доньи Соледад. Я не видел ее в обычном смысле. То, что я считал доньей Соледад, прижавшейся к стене, фактически было моей памятью о том, как она покинула свое тело в момент моего удара.

Знал я и то, что, коснувшись той липкой фосфоресцирующей субстанции, я исцелил ее, и что это была специфическая энергия, оставленная мною на ее голове и на руке Розы, когда я ударил каждую из них.

Перед глазами возник образ какой-то лощины. Я был уверен, что донья Соледад и Ла Горда находятся именно там. Это знание было не предположением, а истиной, не нуждавшейся в подтверждениях. Ла Горда привела донью Соледад на дно этого ущелья, и в этот момент пыталась вылечить ее. Я хотел сказать ей, что больше нет необходимости лечить опухоль на лбу доньи Соледад и что нет нужды оставаться там.

Я описал свое видение девушкам. Обе они сказали, чтобы я не индульгировал, как это обычно раньше говорил дон Хуан. Правда, у него подобная реакция была более уместной. Я никогда не чувствовал себя уязвленным его критикой или насмешками, но девушки – это другое дело Я почувствовал себя обиженным.

– Я отвезу вас домой, – сказал я. – Где вы живете?

Лидия повернулась ко мне и с яростью сказала, что они – мои подопечные и что я должен позаботиться об их безопасности, так как по требованию Нагуаля они отказались от личной свободы, чтобы помогать мне.

Я страшно рассердился. Мне захотелось отшлепать девушек, но тут я опять ощутил эту любопытную дрожь, проходящую сквозь мое тело. Она вновь началась как щекочущее раздражение на макушке, прошла вниз по спине и достигла области пупка. Теперь я знал, где они живут. Щекочущее ощущение было как щит, как мягкая, теплая пелена или пленка. Я ощущал физически, как она окутывает мое тело от паха до нижних ребер. Моя ярость исчезла и сменилась странной трезвостью, отрешенностью и одновременно желанием смеяться. Тут я узнал нечто трансцендентальное. Под натиском действий доньи Соледад и сестричек мое тело прекратило составление мнений (приостановило суждения)[7]. Выражаясь языком дона Хуана, я остановил мир.

Я соединил два несвязанных ощущения: щекочущее раздражение на макушке и звук, похожий на сухой треск в основании шеи. Именно между ними лежало средство к этой приостановке суждений.

Сидя с двумя девушками в машине на обочине пустынной горной дороги, я знал, как факт, что впервые полностью осознал остановку мира. Это ощущение напомнило мне о другом таком же, самом первом телесном осознании, пережитом много лет назад. Оно имело отношение к щекочущему ощущению на макушке. Дон Хуан говорил, что маги должны культивировать это чувство, и подробно описал его. По его словам, это было нечто вроде зуда, который не был ни приятным, ни болезненным и имел место на самой макушке головы. Чтобы я осознал его на интеллектуальном уровне, он описал и проанализировал его особенности. Затем, пытаясь на практике развить необходимое телесное осознание и память об этом ощущении, он заставлял меня бегать под ветками или скалами, нависшими в нескольких дюймах над моей головой.

Многие годы я пытался следовать его указаниям, но, с одной стороны, был неспособен понять, что кроется под его описанием, а с другой, был неспособен снабдить свое тело соответствующей памятью. Бегая под выбранными им для демонстрации ветками или скалами я никогда не ощущал своей макушкой ничего особенного. Но однажды, когда я заезжал на высоком грузовике в трехъярусный гараж, мое тело само открыло это ощущение. Я въехал в ворота гаража с той же скоростью, с какой обычно въезжал на своем маленьком двухместном седане. В результате с высокого сидения грузовика я почувствовал, как поперечная бетонная балка крыши приближается к моей голове. Я не успел остановить грузовик вовремя и чувствовал, что бетонная балка буквально снимает с меня скальп. Я никогда еще не водил такой высокий транспорт, как этот грузовик, поэтому не смог соответствующим образом настроить свое восприятие. Мне казалось, что промежуток между крышей и моей макушкой просто отсутствовал. Я ощущал балку кожей своего черепа. В тот день я ездил внутри гаража часами, давая телу возможность накопить память об этом щекочущем ощущении.

Я повернулся лицом к девушкам и хотел сказать им, что уже знаю, где они живут, но промолчал. Я не представлял, как можно описать, что щекочущее чувство заставило меня вспомнить случайное замечание дона Хуана. Однажды по пути к Паблито мы проходили мимо какого-то дома, и, указав на необычную черту окружающей обстановки, он заметил, что этот дом – идеальное место для отдыха и расслабления. Я повез их туда.

Дом был довольно велик. Это была такая же постройка из необожженного кирпича с черепичной крышей, как и дом доньи Соледад. Одна длинная комната в передней части дома, крытая кухня – в задней, огромное патио рядом с кухней и загородка для цыплят рядом с патио. Самой важной частью дома была закрытая комната, одна из дверей которой выходила в переднюю, а другая – в патио. Лидия сказала, что ее построили они сами. Я захотел посмотреть ее, но Лидия не позволила, сказав, что сейчас не время. Без Хосефины и Ла Горды она не могла показать мне принадлежащие им части комнаты.

В углу передней комнаты была сооружена кирпичная платформа около восемнадцати дюймов высотой, сделанная как кровать, одним концом примыкающая к стене. Лидия положила на нее несколько толстых соломенных циновок и предложила мне отдохнуть, сказав, что они будут охранять мой сон. Роза зажгла лампу и повесила ее на гвоздь над постелью. Было достаточно света, чтобы писать. Я объяснил им, что записывание снимает с меня напряжение, и спросил, не помешает ли оно им.

– Почему ты спрашиваешь? – ответила Лидия. – Просто делай это!

Самым небрежным тоном я объяснил, что некоторые мои привычки всегда казались странными даже дону Хуану и дону Хенаро, и уж тем более могли показаться странными им.

– Все мы со странностями, – сухо сказала Лидия.

Я сел на постели под лампой, прислонившись спиной к стене. Они легли рядом, по обе стороны от меня. Роза укрылась одеялом и тут же заснула, едва коснувшись головой циновки. Лидия сказала, что теперь мы можем спокойно поговорить, и попросила меня потушить свет, так как он действует на нее усыпляюще.

Наша беседа в темноте касалась главным образом местонахождения двух других девушек. Лидия сказала, что не представляет себе, где сейчас Ла Горда, но Хосефина, несомненно, все еще разыскивает Нестора в горах, несмотря на темноту. Она пояснила, что Хосефина лучше других может позаботиться о себе в ситуациях, подобных нахождению ночью в пустынном месте, поэтому Ла Горда и отправила ее с этим поручением.

Я сказал ей, что из всего услышанного раньше я понял, что Ла Горда – их лидер. Лидия ответила, что Ла Горда действительно была за старшего и что сам Нагуаль поставил ее во главе. Она добавила, что если бы даже он этого не сделал, то рано или поздно Ла Горда все равно взяла бы верх, потому что она лучше их всех.

Тут мне захотелось зажечь лампу и кое-что записать. Лидия недовольно сказала, что свет усыпляет ее, но я настоял на своем.

– Что делает Ла Горду лучшей? – спросил я.

– У нее больше личной силы, – сказала она. – Она знает все, и, кроме того, Нагуаль научил ее, как управлять людьми.

– Ты завидуешь Ла Горде в том, что она самая лучшая?

– Раньше завидовала, а теперь – нет.

– Почему же ты изменилась?

– В конце концов я приняла свою судьбу, как учил меня Нагуаль.

– А какова твоя судьба?

– Моя судьба… Моя судьба – быть бризом. Быть сновидящей. Моя судьба – быть воином.

– А Роза или Хосефина завидуют Ла Горде?

– Да нет, что ты. Все мы приняли свою судьбу. Нагуаль сказал, что сила придет к нам только после того, как все мы без взаимных упреков примем свою судьбу. Раньше я часто жаловалась и чувствовала себя ужасно, потому, что Нагуаль мне нравился. Я все думала, что я – женщина. Но он показал мне, что это не так. Он показал мне, что я – воин. Моя жизнь окончилась до того, как я встретила его. То тело, которое ты видишь сейчас, является новым. То же произошло со всеми нами. Может быть ты и не такой, как мы, но для нас Нагуаль был новой жизнью.

Когда он сказал, что собирается покинуть нас, так как ему надо заниматься другими делами, мы думали, что умрем. А посмотри на нас сейчас. Мы живы, и знаешь, почему? Потому что Нагуаль показал нам, что мы – это он сам. Он здесь, с нами. Он всегда будет здесь. Мы – его тело и его дух.

– Вы все четверо чувствуете одинаково?

– Нас не четверо. Мы – одно. Это наша судьба. Мы должны поддерживать друг друга. И ты такой же, как мы. Все мы – одно и то же. И донья Соледад такая же, хотя она и идет в другом направлении.

– А Паблито, Нестор и Бениньо? Как с ними?

– Мы не знаем. Мы не любим их. Особенно Паблито. Он трус. Он не принял свою судьбу и хочет увильнуть от нее. Он даже хочет отказаться от своих шансов стать магом и жить обычной жизнью. Это было бы великолепно для Соледад. Но Нагуаль приказал нам помогать ему. Хотя мы уже устали ему помогать. Может быть, совсем скоро Ла Горда отшвырнет его с пути навсегда.

– Неужели она способна это сделать?

– Способна ли она? Конечно да. Она получила от Нагуаля больше остальных. Может быть, даже больше тебя.

– Как ты думаешь, почему Нагуаль никогда не говорил мне, что вы – его ученицы?

– Потому что ты – пустой.

– Это он сказал, что я – пустой?

– Каждый знает, что ты – пустой. Это написано на твоем теле.

– Написано что?

– У тебя в середине есть дыра.

– В середине моего тела? Где?

Она очень мягко коснулась правой стороны моего живота и пальцем очертила круг, словно обозначая границы невидимой дыры диаметром четыре-пять дюймов.

– А ты сама пустая, Лидия?

– Ты шутишь? Я – полная. Разве ты не видишь этого?

Ее ответы принимали неожиданный оборот. Мне не хотелось раздражать ее своим невежеством, поэтому я утвердительно кивнул.

– Как ты думаешь, почему у меня в середине есть дыра, которая делает меня пустым? – спросил я, после раздумья над тем, какой вопрос будет самым невинным.

Не отвечая, она повернулась ко мне спиной и пожаловалась, что свет лампы режет ей глаза. Я настаивал на ответе. Она вызывающе посмотрела на меня.

– Я не хочу больше разговаривать с тобой. Ты тупой. Даже Паблито не такой тупой, а он хуже всех.

Я не хотел опять попасть в тупик, делая вид, что знаю, о чем идет речь. Поэтому я опять спросил, что вызвало мою пустоту. Я упрашивал ее сказать, горячо уверяя, что дон Хуан никогда не давал мне разъяснений на эту тему. Он постоянно говорил мне, что я пустой, и я понимал его, как понял бы это любой западный человек. Я считал, что он подразумевает отсутствие у меня воли, решительности, целеустремленности и даже ума. Он никогда не упоминал о дыре в моем теле.

– С правой стороны у тебя дыра, – сказала она как само собой разумеющееся. – Дыра, которую сделала женщина, когда опустошила тебя.

– Ты знаешь, кто эта женщина?

– Только ты можешь сказать это. Нагуаль говорил, что мужчины часто не знают, кто опустошил их. Женщины удачливее, они точно знают, кто сделал это с ними.

– Твои сестры тоже пустые, как я?

– Не говори глупостей. Как они могут быть пустыми?

– Донья Соледад сказала, что она пустая. Выглядит ли она подобно мне?

– Нет. Дыра в ее животе была огромна. Она по обе стороны. Это значит, ее опустошили мужчина и женщина.

– Что произошло между доньей Соледад и этими мужчиной и женщиной?

– Она отдала им свою полноту.

Я заколебался, прежде чем задать следующий вопрос. Мне хотелось взвесить все последствия ее заявления.

– Ла Горда была еще хуже, чем донья Соледад, – продолжала Лидия. – Ее опустошили две женщины. Дыра в ее животе была похожа на пещеру. Но она закрыла ее Она опять полная.

– Расскажи мне про этих двух женщин.

– Я не могу тебе больше ничего сказать, – властно ответила она. – Только Ла Горда может рассказать тебе об этом. Дождись ее прихода.

– Но почему только Ла Горда?

– Потому что она знает все.

– И она – единственная, кто знает все?

– Свидетель знает столько же, может быть, даже больше, но он является самим Хенаро, и с ним очень трудно ладить. Мы не любим его.

– Почему вы его не любите?

– Эти три трутня ужасны. Они такие же ненормальные, как Хенаро. Да они и есть он сам. Они постоянно воюют с нами, потому что мстят нам за свой страх перед Нагуалем. Во всяком случае, так говорит Ла Горда.

– Что же заставляет Ла Горду говорить так?

– Нагуаль рассказывал ей вещи, которых не говорил остальным. Она видит. Нагуаль сказал нам, что ты тоже видишь. Хосефина, Роза и я – не видим, тем не менее мы все пятеро – одно и то же.

Фраза «Мы – одно и то же», которой пользовалась донья Соледад прошлой ночью, вызвала у меня лавину мыслей и страхов. Я быстро убрал свой блокнот и огляделся вокруг. Я пребывал в странном мире, лежа в странной постели между двумя молодыми женщинами, которых я не знал. И все же я чувствовал себя довольно легко. Мое тело испытывало непринужденность и безразличие. Я доверял им.

– Ты собираешься спать здесь? – спросил я.

– А где же еще?

– А как насчет твоей собственной комнаты?

– Мы не можем оставлять тебя здесь одного. Мы чувствуем то же, что и ты – ты для нас чужой, если не считать нашей обязанности помогать тебе. Ла Горда сказала, что неважно насколько ты глуп, мы должны ухаживать за тобой. Она говорила, что мы должны спать с тобой в одной постели, как если бы ты был самим Нагуалем.

Лидия погасила лампу. Я продолжал сидеть спиной к стене. Я закрыл глаза, чтобы подумать, но мгновенно заснул.

Лидия, Роза и я сидели на площадке перед дверью около двух часов, с восьми утра. Я пытался втянуть их в беседу, но они отказались разговаривать. Они выглядели расслабленными, почти сонными. Однако их отрешенность не передавалась мне. Сидя в вынужденном молчании, я ушел в собственное настроение. Их дом стоял на вершине небольшого холма; передняя дверь была обращена на восток. С моего места была видна почти вся узкая долина, пролегающая с востока на запад. Городка я не видел, но мне были видны зеленые участки возделанных полей внизу долины. С другой стороны к долине примыкали гигантские круглые обветренные холмы. Высоких гор в окрестности долины не было, только эти огромные холмы, вид которых очень угнетал меня. Мне казалось, что эти холмы собираются перенести меня в другое время.

Лидия внезапно заговорила, и ее голос нарушил мои грезы. Она потянула меня за рукав.

– Сюда идет Хосефина, – сказала она.

Я посмотрел на извилистую тропинку, ведущую из долины к дому. Ярдах в пятидесяти от нас по ней поднималась женщина. Я сразу же отметил значительную разницу в возрасте между Лидией и Розой и приближавшейся незнакомкой. Я снова посмотрел на нее. Судя по походке и осанке ей было не менее пятидесяти. Длинная темная юбка подчеркивала ее худобу.

Женщина несла на спине вязанку хвороста. К ее поясу был приторочен какой-то узел. Было похоже, что она несла на левом боку ребенка. Казалось, она кормила его грудью во время ходьбы. Ее поступь была почти немощной. Она с трудом одолела последний крутой подъем перед домом. Когда она наконец остановилась в нескольких шагах от нас, то дышала так тяжело, что я попытался помочь ей сесть. Она сделала жест, по-видимому, означавший, что все в порядке. Я слышал, как Лидия и Роза хихикают. Я не посмотрел на них, так как все мое внимание целиком было захвачено этой женщиной.

Я никогда не видел более отвратительного и мерзкого существа, чем она. Отвязав вязанку хвороста, она с грохотом сбросила ее на пол. Я непроизвольно отпрыгнул, как из-за шума, так и потому, что под тяжестью дров женщина чуть не упала мне на колени.

Она бросила на меня взгляд и опустила глаза, казалось смущенная своей неловкостью. Выпрямив спину, она вздохнула с явным облегчением. Видимо, охапка была слишком тяжелой для ее старого тела.

Когда она встряхнула руками, прядь волос выбилась из-под грязной темно-коричневой повязки, завязанной на лбу. У нее были длинные седые волосы, выглядевшие грязными и спутанными.

Она улыбнулась мне и слегка кивнула. Все ее зубы, наверное, выпали. Видна была только черная яма беззубого рта. Она прикрыла лицо рукой и засмеялась. Затем сбросила сандалии и вошла в дом, не дав мне сказать ни слова. Роза направилась следом.

Я был ошарашен. Со слов доньи Соледад я считал, что Хосефина примерно того же возраста, что и Лидия с Розой. Я повернулся к Лидии. Она внимательно смотрела на меня.

– Я понятия не имел, что она такая старая, – сказал я.

– Да, она старовата, – сказала Лидия, словно это было совершенно естественно.

– Разве у нее есть ребенок? – спросил я.

– Да, она повсюду таскает его за собой и никогда не оставляет его с нами. Она все боится, что мы собираемся его съесть.

– Это мальчик?

– Мальчик.

– Сколько ему лет?

– Он у нее уже довольно давно. Но я не знаю точно, сколько ему лет. Мы считали, что в ее возрасте не стоило бы иметь ребенка. Но она не обращает на нас внимания.

– Чей это ребенок?

– Хосефины, конечно.

– Я имел в виду, кто его отец?

– Нагуаль, кто же еще?

Ситуация была явно нелепой и неприятно действующей на нервы.

– Я полагаю, что в мире Нагуаля возможно все, – сказал я.

Это были скорее мысли вслух, чем комментарий для Лидии.

– Еще бы! – сказала она и засмеялась.

Гнетущая атмосфера этих обветренных холмов стала совершенно невыносимой. В этой местности воистину было что-то вызывающее отвращение, а Хосефина стала последним ударом. Вдобавок к уродливому, старому, зловонному телу и отсутствию зубов, видимо, у нее был еще и паралич каких-то лицевых мышц. Нервы левой стороны ее лица, судя по всему, были повреждены, что очень неприятно деформировало ее левый глаз и левую половину рта.

Мое угнетенное настроение переросло в настоящую муку. Какое-то время я забавлялся с идеей, к тому времени ставшей мне хорошо знакомой, идеей того, чтобы побежать к машине и уехать прочь.

Я пожаловался Лидии, что плохо себя чувствую. Она засмеялась и заметила, что меня, безусловно, испугала Хосефина.

– Она на всех так действует, – сказала Лидия. – Все ненавидят ее характер. Она противнее таракана.

– Помню, я как-то видел ее, но тогда она казалась молодой.

– Все меняется, – философски произнесла Лидия. – Так или иначе. Посмотри на Соледад. Какая перемена, а? И ты изменился. Я помню тебя менее массивным. Ты все больше становишься похожим на Нагуаля.

Мне хотелось сказать, что перемена Хосефины была отвратительной, но испугался, что она услышит меня. Я посмотрел на обветренные холмы на противоположной стороне долины. Мне как будто хотелось сбежать от них.

– Нагуаль дал нам этот дом, – сказала Лидия, – но он не предназначен для отдыха. У нас был другой дом, который был действительно прекрасен. Это место для увеличения энергии. Эти горы там сведут тебя с ума.

Уверенность, с которой она читала мои чувства, дала мне передышку. Я не знал, что сказать.

– Мы все по натуре ленивы и не любим напрягаться, – продолжала она. – Нагуаль знал это и, должно быть, понимал, что это место заставит нас лезть на стены.

Резко встав, она сказала, что хочет есть. Мы прошли на кухню, отгороженную только двумя стенами. В открытом конце ее, справа от двери, была глиняная печь; в другом конце, где стенки образовывали угол, находилась большая площадка для еды с длинным столом и тремя скамейками. Пол был вымощен галькой. Плоская крыша находилась на высоте около десяти футов и опиралась на обе стены и на толстые брусья с открытых сторон.

Лидия положила мне из горшка миску бобов с мясом, приготовленных на медленном огне, и подогрела несколько небольших лепешек. Вошла Роза, села рядом со мной и попросила Лидию дать еды и ей.

Я погрузился в наблюдение за тем, как Лидия большим черпаком набирала бобы и мясо. Создавалось впечатление, что она на глаз отмеряет точную порцию. Она, должно быть, заметила, что я восхищен ее манипуляциями. Отобрав два или три боба из миски Розы, она положила их обратно в горшок, и в этот момент я краем глаза заметил входящую Хосефину. Посмотреть на нее я не решился.

Она села напротив меня. Я почувствовал тошноту. Я понимал, что не смогу есть, пока эта женщина смотрит на меня. Пытаясь снять напряжение, я шутливо сказал, что в миске у Розы оказалось еще два лишних боба, а она и не заметила. Лидия отделила два боба с точностью, заставившей меня задохнуться от изумления. Я нервно засмеялся, зная, что как только Лидия сядет, я вынужден буду оторвать взгляд от печки и повернуться к Хосефине.

В конце концов мне пришлось нехотя взглянуть на Хосефину. Наступила мертвая тишина. Я недоверчиво уставился на нее. От удивления я раскрыл рот и услышал громкий смех Лидии и Розы. Мне понадобилось немало времени для приведения своих мыслей и чувств в относительный порядок.

Напротив меня сидела не та Хосефина, которую я видел совсем недавно, а очень хорошенькая девушка. Черты ее лица не были индейскими, как у Лидии и Розы; она скорее походила на женщину латинской расы. У нее был светло-оливковый цвет лица, очень маленький рот и прекрасный точеный нос, мелкие белые зубы и коротко подстриженные вьющиеся черные волосы. Кроме того, у нее на левой щеке была ямочка, придававшая ее улыбке определенную дерзость.

Это была та девушка, которую я мельком видел несколько лет назад. Она стерпела мой пристальный осмотр. Выражение ее глаз было дружелюбным. Мною постепенно овладела неконтролируемая нервозность. В конце концов я стал корчить из себя шута, отчаянно изображая неподдельное замешательство.

Они смеялись, как дети. Когда их смех стих, я попросил рассказать о цели маскарада Хосефины.

– Она практикует искусство сталкинга, – сказала Лидия. – Нагуаль научил нас вводить людей в заблуждение, чтобы они не обращали на нас внимания. Хосефина очень хорошенькая, и когда она ходит ночью одна, никто к ней не пристанет, если она будет выглядеть безобразной и старой. Но если она становится сама собой, ты и сам знаешь, что может произойти.

Хосефина утвердительно кивнула головой, и вдруг ее лицо исказилось безобразной гримасой.

– Она может ходить с таким лицом целый день, – сказала Лидия.

Я возразил, что если бы жил неподалеку, то скорее обратил бы больше внимания на Хосефину из-за ее маскировки, чем если бы она была без нее.

– Этот обман был рассчитана на тебя, – сказала Лидия, и все трое рассмеялись. – Посмотри, как она тебя запутала. Ты обратил больше внимания на ребенка, чем на нее.

Лидия прошла в комнату, вынесла оттуда тряпичный сверток, похожий на запеленатого ребенка и бросила на стол передо мной. Я расхохотался вместе с ними.

– Вы все умеете создавать такие обманчивые внешности?

– Нет, только Хосефина. Никто в округе не знает, какая она на самом деле, – ответила Лидия. Хосефина кивнула мне и молча улыбнулась. Она мне страшно понравилась. В ней было что-то простодушное и милое.

– Скажи что-нибудь, Хосефина, – сказал я, взяв ее за предплечья.

Она смущенно посмотрела на меня и отпрянула. Я решил, что, причинил ей боль. Я отпустил ее. Она выпрямилась, скривила свой маленький ротик и разразилась невероятным ворчанием и визгом. Неожиданно ее черты изменились. Серия безобразных неконтролируемых спазмов исказила лицо, только что бывшее таким спокойным.

Я с ужасом смотрел на нее. Лидия потянула меня за рукав.

– Зачем ты испугал ее, болван? – прошептала она. – Разве ты не знаешь, что она онемела и вообще перестала говорить?

Хосефина, очевидно, поняла ее и, казалось, стала протестовать. Она погрозила Лидии кулаком и вновь разразилась очень громкими и устрашающими воплями, а потом поперхнулась и закашлялась. Роза начала растирать ей спину. Лидия хотела ей помочь, но Хосефина чуть не ударила ее по лицу.

Лидия села рядом со мной и беспомощно пожала плечами.

– Она такая, – шепнула она мне. Хосефина повернулась к ней. Ее лицо было искажено безобразной гневной гримасой. Она открыла свой рот и на пределе голоса проревела какие-то очень пугающие гортанные звуки.

Лидия соскользнула со скамейки и незаметно покинула кухню. Роза держала Хосефину за руки. Хосефина, казалось, была олицетворением ярости. Она кривила свой рот и гримасничала. За считанные секунды она потеряла всю прелесть и простодушие, так очаровавшие меня. Я не знал, что делать. Я попытался попросить прощения, но нечеловеческие вопли Хосефины заглушили меня. Наконец Роза увела ее в дом.

Лидия вернулась и села напротив меня.

– У нее здесь что-то не в порядке, – сказала она, прикасаясь к голове.

– Когда это случилось?

– Давно. Нагуаль, должно быть, что-то сделал с ней, потому что она внезапно перестала говорить.

Лидия казалась опечаленной. Я подумал даже, что ей вовсе не хотелось, чтобы я это заметил, печаль обнаружилась помимо ее воли. Я готов был сказать ей, что не стоит так бороться с собой, пытаясь скрыть свои эмоции.

– Как Хосефина общается с вами? Пишет?

– Прекрати говорить глупости. Она не пишет. Она – не ты. Она с помощью рук и ног говорит нам все, что хочет.

Хосефина и Роза вернулись на кухню и встали возле меня. Я подумал, что Хосефина опять кажется образцом простодушия и доброжелательности. Ее чарующее спокойствие не давало ни малейшего повода считать, что она могла быть такой безобразной и такой жесткой. Глядя на нее, я вдруг понял, что ее невероятные способности к жестикуляции вызваны потерей речи. Я подумал, что столь искусным в имитации может быть лишь человек, утративший дар словесного общения.

По словам Розы, Хосефине очень хотелось опять заговорить, так как я ей очень понравился.

– Пока ты не появился, она была счастлива и так, – резко сказала Лидия.

Хосефина кротко кивнула, подтверждая слова Лидии, и издала короткий ряд звуков.

– Мне бы хотелось, чтобы здесь была Ла Горда, – сказала Роза. – Лидия всегда раздражает Хосефину.

– Мне этого совсем не хочется, – запротестовала Лидия.

Хосефина улыбнулась ей и протянула руку, пытаясь коснуться ее. Казалось, она хочет примирения. Лидия резко оттолкнула ее руку.

– Да ну тебя, немая идиотка, – пробормотала она.

Хосефина не рассердилась. Она смотрела вдаль. В ее глазах было столько печали, что было больно смотреть. Я чувствовал себя обязанным вступиться за нее.

– Ей кажется, что она единственная женщина в мире, у которой есть проблемы, – раздраженно бросила Лидия. – Нагуаль велел нам обращаться с ней круто и без снисхождения, пока она не перестанет чувствовать жалость к самой себе.

Роза посмотрела на меня и кивком подтвердила сказанное.

Повернувшись к Розе, Лидия велела ей отойти от Хосефины. Роза послушно отошла и села на скамейку рядом со мной.

– Нагуаль сказал, что в один прекрасный день она снова заговорит, – сказала мне Лидия.

– Эй! – сказала Роза, дергая меня за рукав. – Может, это ты поможешь ей заговорить?

– Да! – отозвалась Лидия, словно у нее мелькнула та же мысль. – Может быть, ради этого мы и должны были ждать тебя.

– Ну, конечно же! – воскликнула Роза с выражением истинного озарения.

Они вскочили и стали обнимать Хосефину.

– Ты снова будешь говорить! – кричала Роза, встряхивая Хосефину за плечи.

Хосефина открыла глаза и начала вращать ими. Она издавала приглушенные вздохи, похожие на всхлипы, а потом заметалась из стороны в сторону, крича, как животное. Ее возбуждение было таким сильным, что она, казалось, не могла сжать челюсти. Я искренне думал, что она находится на грани нервного расстройства. Лидия и Роза подбежали к ней и стали помогать ей закрыть рот. Но они не пытались успокоить ее.

– Ты снова будешь говорить! – кричали они. – Ты снова будешь говорить!

От криков, стонов и всхлипов Хосефины у меня по коже прошел озноб. Я был совершенно сбит с толку и решил попытаться поговорить с ними спокойно. Я взывал к их разуму, но вдруг до меня дошло, что его у них – по моим стандартам – было крайне мало. Я расхаживал перед ними по кухне взад-вперед, пытаясь сообразить, что же мне делать.

– Поможешь ты ей или нет? – требовала Лидия.

– Ну пожалуйста, сэр, пожалуйста, – умоляла меня Роза.

Я сказал им, что они сошли с ума, и я просто не представляю, что надо делать. Но говоря это, я обнаружил вдруг в глубине своего разума странное чувство оптимизма и уверенности. Сначала я хотел отбросить его, но оно завладело мною. Однажды у меня уже было подобное переживание, когда одна моя близкая подруга была смертельно больна. Мне казалось, что смогу помочь ей выздороветь и выйти из больницы, где она умирала. Я даже консультировался по этому поводу с доном Хуаном.

– Точно. Ты можешь вылечить ее и вырвать из лап смерти, – сказал он.

– Как? – спросил я.

– Это очень просто, – начал он. – Ты только должен напомнить ей, что она неизлечимо больна. Так как это крайний случай, то у нее есть сила. Ей больше нечего терять. Она уже потеряла все. Когда человеку нечего терять, он становится отважным. Мы малодушны только тогда, когда есть еще что-то, за что мы можем цепляться.

– Но разве одного напоминания достаточно?

– Нет. Но это даст ей необходимую поддержку. Затем она должна оттолкнуть болезнь левой рукой. Она должна толкать вперед свою левую руку, сжатую в кулак, как бы держась за дверную ручку. Она должна с усилием толкать и толкать ее, говоря болезни: «Прочь, прочь, прочь». Скажи, что поскольку ей больше ничего не остается, она должна посвятить каждую секунду оставшейся жизни выполнению этого движения. Я уверяю тебя, что она сможет выкарабкаться, если захочет.

– Это звучит так просто.

Дон Хуан