Фудзивара

Грандиозное материальное и политическое могущество рода Фудзивара, которое достигает своего апогея при Фудзивара‑но Митинага (966–1027), основывалось на обширности их территориальных владений и умении уклоняться от налогов.

Оно стало еще более прочным, когда представители этого семейства учредили некоторые высокие должности: пост регента (сессё), созданный в 866 году, и должность кампаку (887) позволили Фудзивара‑но Ёсифуса, а затем и Фудзивара‑но Мотоцунэ осуществлять значительную власть, которую можно уподобить власти французских майордомов. Это привело к некоему парадоксу: император, глава государства, не обладал ничем из того, на что его власть могла опираться материально, в то время как знатные фамилии, связь которых с двором была прервана, приобретали, обосновавшись на отдаленных землях, богатство, которое позволяло им возвратиться ко двору, используя силу, и, благодаря выгодным бракам, снова связать себя с царствующей династией.

Эти внутренние изменения в Японии происходили иначе, чем на континенте, и им шли на пользу трудности, с которыми столкнулось правительство в своих попытках преодолеть изоляцию страны. В эпоху Тан из Японии в Китай было направлено множество посольств. Посольство во главе со знаменитым ученым Авада‑но Матито произвело такое впечатление, что китайские историки записали этот случай в свои анналы. Ученый Кибино Макиби и монах Гэмбо в 717 году возвратились из Китая с рекомендациями, подтверждающими высокий уровень их светской и религиозной учености. Некоторые японцы, возвратившись из Китая, получали престижные должности, как, например, в 803 году бонзы Сайте и Кукай. В Китай совершались и паломничества, так, Эннин оставил нам описание своего путешествия в страну династии Тан (Ниттё чу хё дзунрейдъёки), неисчерпаемый источник информации о китайской жизни IX века, который для Японии имеет не меньшее значение, чем книга Марко Поло для Европы. Однако путешествия за море, столь плодотворные, если достигали цели, не всегда завершались благополучно, случаи гибели людей и кораблей бывали частыми. Только одно судно из двух в лучшем случае выдерживало испытание, благополучно прибыв туда и вернувшись обратно. Для страны, в которой удача связывалась с неоднократным успехом, каждая катастрофа на море воспринималась как национальная трагедия, поскольку экспедиции предпринимались чаще всего для того, чтобы выплатить императору Китая обязательный дар, то есть дань, которая была достаточно велика, а, следовательно, потери, людские и материальные, в случае кораблекрушения оказывались немалыми. Именно таким был аргумент в контексте размышлений о чести и независимости Японии, который Сугавара‑но Митидзанэ выдвинул в 894 году, когда отказался от чести принять доверие, которое ему оказал император, назначив главой нового японского посольства в Китай. Тем самым он заставил и других осмыслить ситуацию. И хотя самому Митидзанэ вскоре суждено было испытать на себе также и немилость Фудзивара‑но Такихира, его точка зрения встретила глубокое понимание, поскольку Япония с тех пор закрылась почти на три столетия, не будучи принужденной к этому властями.

Некоторые уже сложившиеся связи с заморскими землями все же сохранялись. Китайские торговые корабли появлялись в японских водах, и обмен на уровне частных лиц, таким образом, продолжался. Продолжалось хождение китайских денег, несмотря на угрозу для японской экономики, которая признавала их курс. Первыми, кто предложил возобновить путешествия на материк, были монахи. Богатые религиозные общины снаряжали корабли для путешествий в Китай с целью приобрести религиозные сочинения, поскольку изоляция страны препятствовала приобщению к новым источникам мудрости. По следам Эннина, Хонэна в 983 году, Дзёдзина в 1072‑м (сошлемся только на самых знаменитых монахов – морских путешественников) они благополучно прибыли в Китай эпохи Сонг, откуда привезли не только свитки религиозных и философских рукописей, но и новые впечатления, послужившие началу великого обновления японского искусства в эпоху Камакура. Храм Тодайдзи в Нара (а Хонэн был связан именно с ним) добился в организации мореходства успеха и проявил в этом деле особое дарование.

Ветер бешено свищет, надувая паруса; гребцы налегли на весла, напрягая свои мышцы; впереди бакен – в потоках, где находятся грозные чудовища. Именно на подобных кораблях рисковали отправляться в путь путешественники эпохи Камакура, когда возобновились контакты между Японией и континентом, надолго прерванные в эпоху Хэйан.

Несмотря на изоляцию, Япония эпохи Хэйан впервые познала ужасы чужеземного вторжения с моря. Это событие предвосхитило драматическую попытку монгольского вторжения в конце XIII века. Наступление варварских племен на континенте заставило династию Сун отступить в Гуаньчжоу. Чжурчжэни, пираты и прочие завоеватели захватили Маньчжурию и северо‑восточную часть Кореи, угрожая корейскому королевству Когурё, под единовластным правлением которого находилась с 935 года Южная Корея, после того как оно разгромило королевство Силлу.

В 1019 году чжурчжэни, оставшиеся в японской истории как «варвары той» (той‑но дзоку), пересекли море на полусотне кораблей. Они достигли Цусимы, затем Ики и появились у рейда Хаката.

Новость достигла двора, но еще не было известно, кем же были эти внезапно появившиеся противники. Регента, как и весь двор, мало волновало происходящее за пределами резиденции, и он даже не пытался организовать сопротивление. Сообщение о незваных пришельцах было воспринято им и его легкомысленными придворными, только успокаивающими носителей власти, равнодушно. Таким образом, правительство не стало предпринимать никаких мер. Однако глава правительства Дадзайфу Фудзивара‑но Тайка организовал сопротивление. Он собрал ополчение конных воинов (в истории Франции оно называлось «бан») на острове Кюсю и нанес чжурчжэням решительное поражение. Японцы и корейцы из Когурё могли поздравить друг друга с победой. Это событие, рядовой эпизод в длинной истории Японии, на долгое время имело значительные последствия. Оно способствовало дискредитации политики, проводимой регентом, и неожиданно показало его никчемность и слабость. Образ воина по контрасту выиграл от этого. И уже ничто более не препятствовало росту могущества военных родов, поскольку только они оказались способны сохранить национальное единство.

Военные уже играли значительную роль в организации общества. Объединения воинов (бусидан) группировались поначалу на уровне поместий (сёэн), затем в пределах региона (куны). Первоначально союз представлял собой простое объединение в интересах знати, делившей между собой влияние в провинции, затем, по мере того как землевладение становилось все более независимым, возникают другие объединения представителей знати, власть которых была основана на силе оружия в той же степени, что и на праве. Как только появлялась опасность, все вельможи области вооружались, чтобы защитить свои земли. Таким образом могли возникнуть огромные княжества, способствуя расцвету новых родов, среди которых самыми могущественными оказались семейства Минамото и Тайра.

Власть воинов в эпоху Хэйан не предвещала в будущем бурного развития драматических событий. Официальные структуры игнорировали военные сообщества, возникала параллельная администрация, которая сначала дублировала правительственных должностных лиц и постепенно вытеснила их своей более эффективной иерархией. Ее представители, начальники охраны поместий (ёриоси), провинций (цубуси) и воины (самураи) назначались для исполнения воли того, кто удерживал реальную власть, – владельца поместья. Формирование этой администрации в провинциях и честолюбие отдельных лиц объясняют постоянную готовность, с которой берется в руки оружие в эпоху Хэйан: восстания Тайра‑но Масакадо (935–940 ), Фудзивара‑но Сумитомо (939–941 ), Тайра‑но Тадацунэ (1028–1031 ), выдвижение на политическую сцену Минамото‑но Ёриоси и Минамото‑но Ёсийэ ( 1051–1062 ). Последний мятеж стал началом крушения старого режима, который еще продержался до конца XII столетия.

Захват власти воинами обозначил завершение того медленного процесса, который превратил Японию в феодальное государство. Императорский двор, на который давила тяжесть экономических проблем и человеческих действий, не мог вынести этой ноши и вынужден был признать случившееся: в 1069 году император Го‑Сандзё ( 1068–1072 ) учредил «ведомство по внесению в списки и разграничению владений» (кироку сёэн кэнкэй дзё); сам принцип его означал установление кадастра.

Правление императора Го‑Сандзё обозначалось во многих отношениях изменениями в политической истории эпохи Хэйан. В самом деле, его мать, которая сама принадлежала к императорскому роду, не была связана узами крови с семейством Фудзивара, что противоречило обычаю, существовавшему более двух столетий. Согласно этому обычаю, супруги императора должны были происходить из этого влиятельного клана (в той или иной степени родства). Короткое царствование Го‑Сандзё продолжалось всего лишь четыре года, но императоры после него: Сиракава ( 1072–1086 ), Хорикава ( 1086–1107 ), Тоба ( 1107–1123 ), Сиутоку (1123–1141 ) – уже не были соединены кровными узами с партией Фудзивара, что говорит об упадке этого рода. Императоры воспользовались этим и попытались ограничить влияние вельмож благодаря изобретательной системе, которая получила название «правление из монастыря» (инсэй). Император, у которого уже был наследник в таком возрасте, что он был способен нести нелегкий груз дворцовых обязанностей, отрекался от престола, когда считал, что от этого будет польза, и находил убежище в стенах монастыря. Оттуда, вдали от забот дворцовой жизни, борьбы партий и прочих неприятностей, он, используя свой авторитет, прилагал усилия для усмирения честолюбцев, которые год от года все ожесточеннее боролись за власть. Этот довольнотаки странный способ управления, сила которого состояла именно в его неявности, использовался в течение ста лет, до крушения под ударами Минамото рода Тайра (могущество которого достигает высшей точки при Тайра‑но Киёмори) – открытых сторонников императоров. Им не удалось повернуть дело в свою пользу, а поражение привело к перераспределению властных полномочий и обновлению в составе должностных лиц.

Сражение при Дан‑но Уре (1185) положило конец беспрерывным войнам, в которых роду Тайра так и не удалось победить. Времена изменились. Миф о централизованном государстве исчез, и если фигура императора всегда почиталась как традиционный символ власти, то они утратили всякий авторитет в повседневной политической игре и управлении.

Правление Фудзивара было отмечено глубоким контрастом между роскошью двора и нищетой деревни. Одновременно в этот период был достигнут ослепительный расцвет японской цивилизации – словно редкостная жемчужина, образованная из чужеродных элементов, это поразительное сокровище возникло из нищеты, апатии и изоляции, блистательное видение, порожденное ощущением однообразия жизни и необратимости течения времени.

Церемонии, предрассудки, интриги регулировали жизнь двора. Фудзивара‑но Моросукэ (908–960) описал в своих «Последних желаниях Кудзё‑дона» (Кудзи‑доно‑Юкаи) жизнь аристократа X века: утром, проснувшись, он тихим голосом семь раз произносит имя своей звезды‑покровительницы. Затем чистит зубы и умывается и, обратившись лицом к Востоку, молится Будде, а затем другим богам. После записывает в дневник события, происшедшие накануне, съедает свою чашку риса и причесывается с помощью гребня. Последнее не ежедневная процедура – было достаточно одного раза в три дня. Естественные потребности реальной жизни были расписаны по минутам. В день Быка стригли ногти на руках, в день Тигра – на ногах, в течение следующих пяти дней полагалось купаться – предписание необходимое, и этой процедурой наслаждались всю жизнь. В восемнадцатый день месяца полагалось быть очень внимательным: имелся риск, что вторгнутся воры. Утверждалось также, что в день собаки можно подвергнуться бесчестию: вот откуда взяли обычай в этот день покидать дворец.

Если жизнь в эпоху Хэйан представляется блестящей и легкой, как она изображена в произведениях искусства и придворной литературы, то тон меняется сразу, когда начинают размышлять о сумрачном характере буддизма, который зарождается в эту эпоху. А жизнь народа была трудной. Зимой толпы нищих приходили в Нара или в Хэйанкё просить милостыню, это были крестьяне, которых жестокие японские морозы выгоняли из хижин. В столице они выполняли любую работу, за которую платили, и когда распространялась весть о новом строительстве, они сходились со всех концов страны. Когда завершались полевые работы, население, захватив с собой изделия своего ремесла, устремлялось по дорогам, пытаясь отыскать в городе работу.

Эпоха Хэйан – это расцвет всей Японии, а не только столицы цивилизации, которая сосредоточилась в избранных центрах Ямато. Младшие сыновья семейства отправлялись в отдаленные области и там распространяли эту культуру. Как первооткрыватели они вносили в нее некоторую грубоватость и мужественность, отличные от рафинированной придворной атмосферы с ее изысканностью и чрезмерной утонченностью. Мир законов эпохи Нара заменялся миром грубой силы и эгоизма. Эти воины, которые умели создавать княжества из ничего или почти из ничего, уже начинали думать о том, как встать во главе страны, и не хотели сдерживать своих желаний. Таким образом, эта эпоха породила новые разнообразные социальные круги, а следовательно, и культуры: каждый слой общества существовал согласно своим принципам и своей социальной роли, относящихся к разным временам, – бурлящая активность воинов и владельцев поместий противостояла легкой, едва ли не пустяковой жизни двора, поглощенного прежде всего самим собой.